Глава четвертая. Той ночью я пошла спать довольно рано, переодевшись в мужские боксеры и футболку перед тем, как залезть под одеяло в мою огромную кровать

Той ночью я пошла спать довольно рано, переодевшись в мужские боксеры и футболку перед тем, как залезть под одеяло в мою огромную кровать, которая была завалена подушками и вообще служила моим любимым местом в мире. А затем я начала читать Высшее страдание в миллионный раз.

ВС — это книга о девушке Анне (от лица которой ведется рассказ) и ее одноглазой маме, профессиональном садовнике, одержимой тюльпанами, и они живут нормальной жизнью низов среднего класса в маленьком городке центральной Калифорнии, пока Анна не заполучает редкий вид рака крови.

Но это не книга о раке, потому что книги о раке — полной отстой. Например, в книгах о раке онкологический больной основывает благотворительный фонд, чтобы помогать сражаться с раком, правильно? И эта приверженность благотворительности напоминает больному о неотъемлемой доброте человечества и заставляет его/ее почувствовать себя любимым и вдохновленным, потому что он/а оставит после себя наследие для излечения рака. Но в ВС Анна решает, что основать фонд для борьбы с раком будучи больной раком попахивает нарциссизмом, так что она открывает Фонд Анны для больных раком, которые хотят победить холеру.

Также, Анна честна так, как никто другой: на протяжении всей книги она называет себя побочным эффектом, что совершенно правильно. Дети, больные раком, по существу являются побочным эффектом безжалостной мутации, которая сделала возможной многообразие жизни на земле. В ходе повествования Анне становится все тяжелее, лекарства и болезнь соревнуются, кто скорее убьет ее, а ее мама влюбляется в голландского торговца тюльпанами, которого Анна называет Голландец с тюльпанами. У Голландца с тюльпанами много денег и еще больше эксцентричных идей о том, как излечить рак, но Анна думает, что он может быть аферистом, да и вообще даже не голландцем, и когда мама и предполагаемый голландец собираются пожениться, а Анна скоро начнет новое лечение, включающее в себя пырей и малые дозы мышьяка, книга заканчивается прямо в середине предло

Я знаю, что это очень литературное решение, и, возможно, одна из причин, по которым я так люблю эту книгу, но положительно отзываются обычно об историях, которые имеют конец. А если они не могут закончиться, то должны по крайней мере бесконечно продолжаться, как приключения взвода старшего сержанта Макса Хаоса.

Я понимала, что история закончилась, потому что Анна умерла или стала слишком плохо себя чувствовать, чтобы писать, и это незаконченное предложение должно отразить, как жизнь на самом деле кончается и все такое, но были и другие герои книги, кроме Анны, и казалось нечестным, что я никогда не узнаю, что случилось с ними. Я написала (через его издателя) десятки писем Питеру Ван Хаутену, каждое из которых требовало рассказа о том, что произойдет после конца истории: действительно ли Голландец с тюльпанами мошенник, выйдет ли мама Анны за него замуж, что случится с тупым хомячком Анны (которого ее мама ненавидит), закончат ли друзья Анны старшую школу, и остальное. Но он не ответил ни на одно из них.

ВС было единственной книгой, которую написал Питер Ван Хаутен, и все, что было известно о нем, это то, что после выхода книги он переехал из Соединенных Штатов в Нидерланды и стал вроде отшельника. Я представляла себе, что он работает над продолжением к своему роману: может, мама Анны и Голландец с тюльпанами поженились и переехали в Голландию, пытаясь начать там новую жизнь. Но прошло десять лет с выхода Высшего страдания, а Ван Хаутен не опубликовал даже поста в блоге. Я не могла ждать вечно.

Когда я перечитывала книгу в эту ночь, я постоянно отвлекалась, представляя, как Август Уотерс читает те же слова, что и я. Я думала, нравятся ли они ему, или он отвергает их как слишком претенциозные. Я вспомнила, что обещала позвонить после прочтения Цены рассвета, нашла его номер на обложке книги и отправила смс:

Рецензия на Цену рассвета: слишком много трупов, слишком мало прилагательных. Как ВС?

Он ответил минутой позже:

Как я помню, ты обещала позвонить, а не написать.

Так что я позвонила.

— Хейзел Грейс, — сказал он сразу, как поднял трубку.

— Так ты прочел ее?

— Ну, еще не закончил. 651 страница, а у меня было только двадцать четыре часа.

— Где ты сейчас?

— На 453.

— И?

— Я придержу свое мнение до конца книги. Однако я могу сказать, что мне стыдно за то, что я дал тебе Цену рассвета.

— Не надо. Я уже читаю Реквием по Хаосу.

— Блестящее дополнение к серии. Ну ладно, этот с тюльпанами, он мошенник? Какой-то неприятный тип.

— Без спойлеров, — сказала я.

— Если он что-то кроме настоящего джентльмена, я ему глаза выдолблю.

— Так значит, тебе нравится.

— Придерживаю мнение! Когда мы можем увидеться?

— Точно после того, как ты прочтешь Высшее страдание, — мне нравилось быть недотрогой.

— Тогда лучше я повешу трубку и продолжу читать.

— Точно, — сказала я, и связь прервалась без единого слова.

Флиртовать было чем-то новым для меня, но мне нравилось.

Следующим утром у меня была лекция в МКК по американской поэзии двадцатого века. Эта старушка-лектор умудрилась проговорить 90 минут о Сильвии Плат, ни разу не процитировав ни единого ее слова.

Когда я вышла из здания, мама уже стояла у бордюра напротив него.

— Ты что, просто прождала здесь все это время? — спросила я, когда она поторопилась помочь мне затащить тележку и баллон в машину.

— Нет, я забрала одежду из чистки и съездила на почту.

— А потом?

— У меня с собой была книга, — ответила она.

— И это мне нужно начать жить, — улыбнулась я, и она попыталась улыбнуться в ответ, но получилось слабовато. Через мгновение, я предложила: — Не хочешь сходить в кино?

— Конечно. Есть что-то, что ты хочешь посмотреть?

— Давай сделаем как обычно: когда мы просто идем на ближайший сеанс.

Она закрыла дверцу с моей стороны и обошла машину, чтобы сесть на водительское сиденье. Мы доехали до кинотеатра Каслтон и посмотрели фильм в 3D о говорящих грызунах. Вообще-то, было даже смешно.

Когда мы вышли из кинотеатра, я проверила телефон и увидела четыре смс-ки от Августа.

Скажи, что в моей копии не достает последних двадцати страниц.

Хейзел Грейс, скажи мне, что это не конец книги.

О БОЖЕ ОНИ ЖЕНЯТСЯ ИЛИ КАК О БОЖЕ ЧТО ЭТО

Так что, Анна умерла и это конец? ЖЕСТЬ. Позвони как сможешь. Надеюсь, все в норме.

Когда мы были дома, я вышла на задний двор, села в ржавеющее решетчатое кресло и позвонила ему. Было облачно, типичная Индиана: погода, которая закрывает тебя в четырех стенах. Над нашим маленьким задним двором возвышались мои детские качели, которые выглядели мокрыми и жалкими.

Август взял трубку после третьего гудка.

— Хейзел Грейс, — сказал он.

— Ну что ж, добро пожаловать на сладкую пытку чтения Высшего … — я остановилась, когда услышала неистовые рыдания на другом конце провода. — Ты в порядке? — спросила я.

— Я прекрасно, — ответил Август. — Чего не скажешь об Айзеке, который, кажется, находится в стадии декомпенсации^[16]. — Завывания продолжились. Это было похоже на предсмертные крики раненого животного. Гас обратил свое внимание на Айзека: — Чувак. Чувак. Тебе с Хейзел из Группы поддержки будет лучше или хуже? Айзек! Сконцентрируйся. На. Мне. — Через пару секунд Гас спросил: — Ты можешь навестить нас у меня дома через, скажем, минут двадцать?

— Конечно, — сказала я и повесила трубку.

Если бы можно было по прямой доехать от меня до Августа, это заняло бы минут пять, но по прямой ехать не получится, потому что между нашими домами находится Холлидей Парк.

Даже несмотря на то, что он был географическим неудобством, мне очень нравился Холлидей Парк. Когда я была маленькой, мы с моим папой частенько переходили вброд Белую реку и всегда устраивали ту здоровскую штуку, когда папа бросал меня в воздух, одновременно немного отталкивая в сторону, а я вытягивала руки, будто летела, и он тоже вытягивал свои, и тут мы понимали, что наши руки не встретятся, и оба пугались до чертиков самым прекрасным образом, а затем я падала в воду, молотя ногами, после чего невредимая возвращалась на поверхность глотнуть воздуха и кричала: «Еще, папа, еще!», пока течение относило меня обратно к нему.

Я подъехала к дому и остановилась рядом со старой черной Тойотой, которая, как я поняла, была машиной Айзека. Везя за собой баллон, я дошла до двери и постучала. Открыл папа Гаса.

— Просто Хейзел, — сказал он. — Рад тебя видеть.

— Август сказал, что я могу зайти.

— Да, они с Айзеком внизу. — В этот момент с нижнего этажа донесся вой. — Это, наверное, Айзек, — сказал отец Гаса и медленно покачал головой. — Синди уехала покататься. Эти звуки… — не договорил он. — Ну ладно, думаю, тебя ждут. Мне понести твой, эээ, баллон? — спросил он.

— Не, все нормально. Спасибо, мистер Уотерс.

— Марк, — сказал он.

Мне было немного страшно идти вниз. Слушать чьи-то страдальческие завывания не входит в список моих любимых способов провести время. Но я спустилась.

— Хейзел Грейс, — сказал Август, когда услышал мои шаги. — Айзек, Хейзел из Группы поддержки спускается к нам. Хейзел, позволю себе напомнить, что Айзек находится в разгаре психотического эпизода.

Август и Айзек сидели в креслах, выгнутых в форме ленивых букв L, перед колоссальным телевизором. Экран был поделен между точкой зрения Айзека слева и Августа справа. Они были солдатами, сражающимися в разбомбленном современном городе. Я узнала место действия из Цены рассвета. Когда я подошла ближе, я не увидела ничего необычного: просто два парня притворяются, что убивают людей, сидя в сиянии огромного телика.

Только когда я достаточно приблизилась, я увидела лицо Айзека. Постоянный поток слез, устремляющийся по натянутой маске боли через покрасневшие щеки. Он уставился в телевизор, не отрываясь даже чтобы взглянуть на меня, и выл, одновременно колотя по своему джойстику.

— Как ты, Хейзел? — спросил Август.

— Я в норме, — ответила я. — Айзек? — ответа я не получила. Ни малейшего намека, что он подозревал о моем присутствии. Только слезы, стекающие по лицу на его черную футболку.

Август на секунду оторвался от экрана.

— Классно выглядишь, — сказал он. На мне было платье чуть ниже колена, которое я носила лет сто подряд.

— Девушки считают, что платья полагаются только для официальных приемов, но я из тех женщин, которые скажут: Я собираюсь навестить парня в состоянии нервного срыва, который, к тому же, едва поддерживает хрупкую связь со своим чувством зрения, и черт возьми, я надену платье для него. И все же, — сказала я, — Айзек на меня даже не взглянет. Слишком влюблен в Монику, наверное. — Эта фраза привела к катастрофическому всплеску рыданий.

— Щекотливая тема, — объяснил Август. — Айзек, не знаю как у тебя, но у меня такое чувство, что нас обходят с фланга. — И снова мне: — Пары Айзек-Моника больше не существует, но он не хочет говорить об этом. Он просто хочет рыдать и играть в Карательную миссию 2: Цену рассвета.

— Неплохой вариант, — сказала я.

— Айзек, мое беспокойство по поводу нашего расположения нарастает. Если ты согласен, двигайся к той электространции, а я прикрою тебя. — Айзек побежал по направлению к не поддающемуся описанию зданию, пока Август, следуя за ним, короткими очередями свирепо разряжал автомат. — В любом случае, — продолжил Август, обращаясь ко мне, — никто не запрещает поговорить с ним. Если у тебя найдутся мудрые слова женского совета.

— На самом деле, я думаю, что его ответ горю вполне адекватен, — сказала я, в то время как пулеметная очередь Айзека уничтожила вражеского солдата, высунувшего голову из-за сгоревшего каркаса грузовика.

Август кивнул экрану.

— Боль требует, чтобы ее прочувствовали, — процитировал он Высшее страдание. — Ты уверен, что за нами никого нет? — спросил он Айзека. Через мгновение над их головами начали свистеть трассирующие пули^[17]. — Черт побери, Айзек, — сказал Август. — Не хочу критиковать тебя в момент великой слабости, но ты позволил нам быть окруженными с флангов, и теперь нет ничего между террористами и школой. — Герой Айзека зигзагами побежал по направлению к огню по узкому переулку.

— Вы могли бы перейти через мост и сделать круг назад, — напомнила я о тактике, которую узнала благодаря Цене рассвета.

Август вздохнул:

— К сожалению, мост уже под контролем мятежников благодаря сомнительной стратегии моего лишенного ума соратника.

— Благодаря мне? — возмутился Айзек хриплым голосом. — Мне?? Это ты предложил спрятаться в чертовой электростанции!

Гас на секунду отвернулся от экрана, чтобы озарить Айзека своей кривоватой улыбкой:

— Я знал, что ты можешь говорить, дружище. А теперь давай спасем несуществующих школьников.

Вместе они побежали дальше по переулку, стреляя или прячась в нужный момент, пока не достигли одноэтажного здания школы, состоящей из одной комнаты. Они прижались к земле у стены через улицу и отстреливали врагов одного за другим.

— Почему они хотят пробраться в школу? — спросила я.

— Они хотят взять детей в заложники, — ответил Август. Он сгорбился над джойстиком, ударяя по кнопкам. Его предплечья были напряжены, вены на руках вздулись. Айзек наклонился к экрану, джойстик танцевал в его руках с тонкими пальцами. — Получи получи получи, — повторял Август. Волны террористов наступали, и парни косили каждого из них удивительно точными выстрелами, как и было необходимо, иначе они бы попали в школу.

— Граната, граната! — прокричал Август, когда что-то пролетело дугой по экрану, подпрыгнуло у порога и подкатилось к дверям школы.

Айзек разочарованно бросил джойстик:

— Раз эти подонки не могут взять заложников, они просто убьют их и скажут, что это мы сделали.

— Прикрой меня! — крикнул Август и побежал в сторону школы, выпрыгнув из-за укрытия. Айзек не глядя схватил свой джойстик и начал отстреливаться, пока пули дождем сыпались на Августа, в него попали один раз, потом другой, но он все еще бежал, крича «ВАМ НЕ УБИТЬ МАКСА ХАОСА!», и с последним шквалом комбинаций кнопок он опустился на гранату, которая сдетонировала прямо под ним. Его расчлененное тело взорвалось, как гейзер, и экран стал красным. Гортанный голос произнес: «МИССИЯ ПРОВАЛЕНА», но Август улыбался своим останкам на экране, имея, видимо, кардинально противоположное мнение. Он залез в карман, достал сигарету и засунул ее между зубов.

— Спас детей, — сказал он.

— Временно, — заметила я.

— Любое спасение временно, — возразил Август. — Я подарил им минуту. Может быть, это та минута, которая стоит часа, которого будет достаточно, чтобы приобрести целый год. Никто не подарит им вечность, Хейзел Грейс, но моя жизнь купила им минуту. И это что-то значит.

— Вау, спокойно, — сказала я. — Мы говорим о пикселях.

Он пожал плечами, как будто думал, что игра могла действительно быть реальной. Айзек опять всхлипывал. Август резко повернулся к нему:

— Еще одна миссия, капрал?

Айзек отрицательно покачал головой. Он перегнулся через Августа, чтобы посмотреть на меня, и через туго натянутые связки сказал:

— Она не хотела делать этого после.

— Она не хотела бросать слепого парня, — сказала я. Он кивнул, его слезы были похожи на тихий метроном — равномерные, бесконечные.

— Она сказала, что не вынесет этого, — сказал он мне. — Я скоро потеряю зрение, и она не сможет этого вынести.

Я думала о слове вынести и всех невыносимых вещах, которые все-таки выносят люди.

— Я сожалею, — сказала я.

Он вытер лицо рукавом. За очками глаза Айзека казались такими большими, что все остальное на его лице будто исчезало, и только его висящие в воздухе бестелесные глаза уставились на меня: один настоящий, другой стеклянный.

— Это неприемлемо, — сказал он мне. — Это совершенно неприемлемо.

— Ну, если говорить начистоту, — сказала я, — она действительно не может вынести этого. Ты тоже, но я хочу сказать, что ей не нужно это выносить. А тебе придется.

— Я все говорил ей «навсегда», «навсегда навсегда навсегда», а она продолжала перебивать меня и не отвечала мне тем же. Мне казалось, что я уже исчез, понимаешь? «Навсегда» было обещанием! Как можно просто взять и нарушить обещание?

— Иногда люди не понимают, что за обещания они дают, — сказала я.

Айзек взглянул на меня:

— Да, конечно. Но все равно держат их. Вот что такое любовь. Любовь — это держать обещание несмотря ни на что. Ты разве не веришь в настоящую любовь?

Я не ответила. У меня не было ответа. Но я подумала, что если настоящая любовь действительно существовала, это было достаточно хорошее определение для нее.

— Ну а я верю в настоящую любовь, — сказал Айзек. — И я люблю ее. И она пообещала. Она обещала мне любовь навсегда. – Он поднялся и сделал шаг по направлению ко мне. Я двинулась вперед, подумав, что, может, он хочет обняться или что-то еще, но он просто обернулся вокруг себя, будто забыл, зачем вообще вставал, а затем мы с Августом увидели эту ярость в его лице.

— Айзек, — сказал Гас.

— Что?

— Ты выглядишь немного… Извини за каламбур, друг мой, но есть что-то меня беспокоящее в твоих глазах.

Внезапно Айзек начал колошматить кресло, в котором до этого сидел, и отправил его в сальто по направлению к кровати Гаса.

— Вот оно, — сказал Август. Айзек погнался за креслом и пнул его снова. — Ага, — сказал Август. — Давай. Выбей всю дурь из этого кресла! — Айзек ударил кресло еще раз, пока оно не отпрыгнуло от кровати Гаса, и тут он схватил подушку и начал ударять ею по стене между кроватью и полкой с трофеями над ней.

Август посмотрел на меня, все еще с сигаретой во рту, и наполовину улыбнулся.

— Не могу перестать думать об этой книге.

— Понимаю.

— Он так и не сообщил, что происходит с остальными персонажами?

— Нет, — сказала я ему. Айзек все еще душил стену подушкой. — Он переехал в Амстердам, это дало мне смутную надежду на то, что он пишет продолжение про Голландца с тюльпанами, но он ничего не публиковал. Он никогда не дает интервью. Он не появляется в сети. Я написала ему кучу писем с вопросами о том, что случается с героями, но он так и не ответил, так что… ну да. — Я замолчала, потому что Август, казалось, меня не слушал. Вместо этого он косо поглядывал на Айзека.

— Погоди, — пробормотал он в мою сторону. Он подошел к Айзеку и схватил его за плечи. — Чувак, подушки не ломаются. Попробуй что-то, что можно разбить.

Айзек дотянулся до баскетбольного трофея на полке над кроватью и занес его над головой, будто ожидая разрешения.

— Да, — сказал Август. — Да! — Трофей разбился об пол, рука пластикового баскетболиста отлетела, все еще держа мяч. Айзек топнул по трофею. — Да! — сказал Август. — Давай!

А затем обратился ко мне:

— Я пытался найти способ, как объяснить моему отцу, что я на самом деле вроде как ненавижу баскетбол, и я думаю, что наконец нашел его. — Трофеи летели на пол один за другим, Айзек прыгал на них и кричал, пока Август и я стояли в паре метров от него, свидетели безумства. Бедные покалеченные тела пластиковых баскетболистов усыпали ковер: тут мяч, схваченный бестелесной рукой; там две руки, выходящие из ниоткуда, тянущиеся к кольцу. Айзек продолжал атаковать трофеи, прыгая на них обеими ногами, крича, задыхаясь, потея, пока, в конце концов, он не опустился, обессиленный, на груду зазубренных останков.

Август сделал шаг в его сторону и посмотрел на него.

— Стало лучше? — спросил он.

— Нет, — пробормотал Айзек. Грудь его ходила ходуном.

— Это фишка боли, — сказал Август, и взглянул на меня. — Она требует, чтобы ее прочувствовали.