Devastation

Следующие две недели мой разум был затуманен постоянным причинением боли. Нет, я не пускал себе кровь, я вновь носил плотную резинку на запястье.

Мне до сих пор не понятна природа чувств Джерарда. Я рад, что Майки позволил мне чуть ближе узнать своего брата, хотя откровения младшего Уэя шокировали мою и без того расшатанную психику. Какой же ты на самом деле, Джерард Артур Уэй?

Казалось, между мной и Джерардом ничего не изменилось: мы все также тесно общались, каждую ночь он будил меня, заползая ко мне на постель, и разговаривал, пока глаза не начинало щипать от усталости. Мы не заходили дальше дружеских «полежалок», хотя я все равно чувствовал себя неловко. Зато Джерарда это положение дел явно устраивало.

Иногда я задаюсь вопросом: что было бы, если б я просто позволил ему поцеловать себя. Вероятно, мне бы понравилось. Я в этом уверен. Так же как я уверен в том, что пожалел бы потом о случившемся.

Я могу представить наш настоящий поцелуй. Это должно быть мягко, сладко и немного волнительно. Моя неосуществимая мечта.

Тем не менее, мы продолжали сходить с ума на сцене. Это было прекрасным прикрытием для нас обоих. Два молодых здоровых организма нуждались в сексуальной разрядке, поэтому наши концерты были наполнены прикосновениями, поглаживаниями, поцелуями в щеки, лоб и шею. Однажды ситуация вышла из-под контроля.

Прямо во время исполнения песни, когда я стоял позади него, зарывшись лицом в его волосы, глотая аромат его кожи, Джерард повернулся ко мне лицом и поцеловал мои губы. Я позволил этому продолжаться несколько мгновений, а потом попытался оттолкнуть его, чтобы продолжить играть. Но он не отпустил меня. А только крепче прижал к себе, обхватив двумя руками за талию.

К этому времени я полностью забыл, где нахожусь, что должен играть, и каким образом совершаются движения грудной клеткой, не позволяющие мне задохнуться. Где-то в подсознании плавает мысль, что зал сейчас, наверное, орет оглушительней ракетного двигателя при старте, но я ничего не слышу. Я только чувствую, как Джерард снова и снова проводит языком по моей нижней губе, заставляя меня открыть рот и позволить его языку встретиться с моим.

Я не знаю, сколько длился поцелуй: может, несколько минут, может, несколько часов. Я был на седьмом небе, напряжение нескольких прошедших дней ослабло.

Я начинаю рассматривать наши дурачества на сцене как еще одну форму облегчения моих страданий. Обычно депрессия удаляется из моей жизни хирургическим путем. Но это было несколько иное, обоюдное эмоциональное напряжение. Оно росло, как снежный ком, пока один из нас не выдерживал и не совершал акт светлой мужской любви во время концерта. Мы всегда говорили, что это просто еще один способ «простебать» гомофобов, а не какие-то реальные чувства. Для Джерарда, может, так и было. А я все еще безумно помешан на этом человеке и ценю наши выходки на сцене как самую почетную привилегию.

Наконец мы разорвали поцелуй, Джерард усмехнулся, увидев, как я краснею и смущенно улыбаюсь ему. Одномоментно зрение и слух вернулись ко мне, чтобы, казалось, снести меня с ног своей ослепляющее-оглушающей лавиной. Толпа стонала и кричала на тысячи голосов, вспышки света лишали последних остатков зрения, по спине ручьем стекал пот. Я понял, что адекватные участники группы довели песню до логического завершения, значит, целовались мы не так уж и долго.

После концерта я был настолько вымотан, что, вернувшись в автобус, буквально рухнул на койку, не раздеваясь.

Там я нашел свой телефон с тремя пропущенными вызовами от… мамы?

- Парни, мне нужно позвонить, я скоро буду.

Я зашел в нашу студию в задней части автобуса, в которой мы чаще ведем личные разговоры, чем записываем новый материал. Сел прямо на пол и набрал ее номер.

- Алло

- Мама?

- Фрэнк!

- Мам, что такого важного ты хотела мне сказать?

- Фрэнк… - она замолчала.

- Да?

- Ты сидишь?

Полагаю, этот вопрос ничего хорошего не предвещает. Я сидел на полу, и падать мне было особо некуда, но я не уверен, что хочу услышать то, что она собирается мне сказать. У нее был заплаканный голос.

- Я сижу. Что стряслось?

- Ты помнишь твоего двоюродного брата Робби?

Что за странный вопрос? Конечно, я помню Робби. Все мое детство он жил через дорогу от нашего дома. Он был мне как брат. В животе похолодело. Я не хочу слушать плохие новости про Робби. Когда-то он был чудесным ребенком. Мы проводили вместе все свободное время, виделись каждый день. У меня нет родного брата, но Робби был даже лучше. Пока ему не исполнилось шестнадцать. Как полагается каждому подростку, он связался с плохой компанией, начал курить марихуану, потом в ход пошли таблетки, а за ними кокаин. Джерард прошел такой путь несколько лет назад. А Робби не смог вовремя остановиться, ему нужны были все более тяжелые вещества: героин не заставил себя долго ждать.

О Боже, передозировка! Он доигрался с героином… Я застыл на месте, не в состоянии пошевелить даже пальцем. Я знал, что Робби пытался завязать с наркотиками, ложился в больницу, но так и не прошел курс реабилитации до конца. Соскочить с героина практически невозможно, тем более, что мой двоюродный брат никогда не обладал силой воли. Я думаю, он не смог бы бросить, даже если бы от этого зависела его жизнь.

- Мам, что с Робби? У него передоз?

Она знала про него все. Вся наша семья была в курсе его дел.

- Нет, Фрэнк, не передозировка.

На мгновенье мне полегчало, но тут же вернулось чувство тревоги – почему тогда она плачет.

- Да что случилось, мам? – я не мог скрывать дрожание в голосе.

- Он умер.

Кажется, сердце забилось где-то в желудке. Я закрыл рот ладонью, пытаясь подавить вырывавшийся стон.

- Как?

- Фрэнк…

- Как?

- Он… застрелился.

О Боже! Нет. НЕТ!

- Почему?

И она рассказала мне всю историю. Робби воровал вещи и деньги из нашего дома и у других родственников. Потом он скрылся и жил со своей девушкой, которая была в общем-то неплохим человеком и пыталась помочь ему справиться с зависимостью. Его «лучшего друга» драгдиллера схватила полиция, и брата вызвали на допрос. Он честно отвечал на все вопросы, после чего подельники его уже бывшего лучшего друга избили Робби до кровавой каши. Он смог убежать, угнав машину с пистолетом в бардачке. За ним была организованна полицейская погоня. Как только копы загнали Робби в угол, он достал пистолет, приставил дуло к виску и нажал на курок.

Я лежал на диване в студии, и все мои мысли заполняли воспоминания моего детства. Как я провалился под пол старого сарая, в котором мы часто играли, и Робби побежал за помощью к дому нашей бабушки. Как мне попала в голову пуля из пневматического пистолета брата, отрикошетившая от бетонной стены подвала. Как мы в пятилетнем возрасте прошли несколько миль, чтобы купить мороженое, а когда вернулись, никто даже не заметил нашего отсутствия.

Я лежал, прижав колени к груди, и рыдал, совершенно не представляя, что делать дальше.

Джерард нашел меня таким. Разбитым.

- Боже, Фрэнк! Что случилось? – он бросился ко мне и помог подняться с дивана.

- Все…

Я рассказал ему историю моего двоюродного брата. Джерард вытирал наши слезы, он знал Робби. Правда, они виделись всего один раз, но этого было достаточно, чтобы понять, что Роб был просто милым ребенком, наделавшим слишком много ошибок.

- Когда похороны?

- Во вторник.

Сейчас только вечер пятницы, и у меня еще есть время подготовиться. Не знаю, смогу ли выдержать эту печальную миссию, особенно, если гроб будет открытым.

- Я пойду с тобой.

- Джерард, нет. Тебе не нужно проходить через все это.

- Фрэнк, никто не должен проходить через такое. Но тебе необходима поддержка.

- Ты уверен?

- Да. Пойдем, нужно рассказать остальным.

Джерард рассказал парням, что случилось, и почему мы улетаем в Джерси в воскресенье и не вернемся до среды. Он обо всем позаботился: заказал билеты, позвонил нашему тур-менеджеру, находился рядом со мной все время. Ребятам не имело смысла ехать с нами, никто из них не был знаком с Робби. И слава Богу. Не хочу, чтобы кому-то еще пришлось пройти через это.