Глвав 8

В комнате запах гнили усилился, возможно, зря я сюда влез, но да неважно.

Столько историй о том, как люди привязываются к вещам и сходят с ума. А есть, кто привязывается к вещам уже сойдя с ума. Эти люди не отвечают за себя, тронь вы этот скоровенный предмет. Они могут убить вас, сильно ранить или ещё чего. Но сам факт этой привязанности к самым странным предметам – еоспоримо, факт.

Как же устроен человеческий мозг? Что происходит, когда он слетает со своих орбит и начинает вращаться куда ему взбредёт? Не могу понять, как устроен их разум, как они продумываеют свои действия. Как им это удается, ведь ты ничего не видишь здраво?

Когда я пролистывал альбом, то увидел фотографию мальчика, улыбающегося, со светлыми волосами и чертами лица, как у Бэйнс. Снизу корявым подчерком было подписано – Томми. Наверное, малыш сам написал своё имя. Это единственная фотография во второй части альбома, которая осталась невредимой. Я спрсил тётю, кто это. Она не ответила внятно, только лишь пробурчала, что это её сын.

После откровенного разговора Бэйнс рассказала мне ещё много историй о своём детсвте, о маме. Но я попросил её помочь мне собрать вещи и рассказать мне путь на поверхность. Она, нехотя, согласилась.

На следующий день пока я мыл посуду и собирал еду в дорогу, мы заговорили о туннелях. Я рассказал ей о том, что видел внутри, что ко мне пришли все те, кто имел значение в моей жизни. Но Бэйнс это не удивило, напротив, она странно посмотрела на меня и быстро перевела тему. Она в одночасье вспомнила, что пока я спал, она ходила в перекрёстные туннели за медикаментами – кое-где ещё остались станции, причём работающие. Она сказала, будто видела группу людей, которые шли по путям и о чём-то споривших. Их было трое. Одна девушка была совсем слаба, что парень нёс её на руках.

В моей голове будто промчалась вспышка. Я завопил как ненормальный, я обрадовался. Никогда ещё не думал, что буду так радоваться Трэйтору с Мони, а тем более Сэм. Но я счастлив, действительно счастлив.

Бэйнс сказала, что все пути ведут на станцию «Олдстогг-Хилл» и что если я потороплюсь, то, срезав путь, нагоню их там через два дня, потому что идут они очень медленно.

Я собрал всё нужное – медикаменты, бинты, еду, одежда, обувь для Сэм – она ведь потеряла ботинок. Ещё я незаметно стащил карту Бэйнс, отдавать она мне её не пожелала, но ей-то идти не куда. И вот, пока тётя спит, я стою на пороге, раздумывая – сделать ли шаг. Меня мучила два чувства. Первое, это то, что сейчас мне придётся пробираться по реке трупов. Второе, это то, что меня мучило чувство ненасытного любопытства о том, что находится за дверью.

И вот я стою посреди тёмной комнаты, которая всё это время была заперта и скрывала от меня источник запаха.

Шторы плотно задёрнуты, из-за них в комнату не просачивается ни единого лучика от тлеющих ламп снаружи, которые непонятно на чём работают и вообще, зачем тратить столько энергии на освещение ненужного кладбища? Квартира Бэйнс – единственное место, где проводку не повредил ток; она побывала во многих квартирах выше 4 уровня, где нет воды, прежде чем нашла эту, совсем не затопленную. Я проверяю включатели - не работают. Но вернёмся к комнате. Всеми этими мыслями я только пытаюсь отвлечь себя от своих страхов и догадок, ведь я, к сожалению, знаю, что находится здесь. Это совершенно не трудно определить по запаху и странностям Бэйнс, ведь я имел возможность пообщаться с такими как она, приблизительно, знаю, что могут эти люди.

Так вот, вернёмся к догадкам. Человек окончательно сходит с ума после безумного события в его жизни, скажем, чьём-то предательстве, когда у него ничего не остается, неудачная попытка суицида или даже навязчивое желание отомстить. Но когда Бэйнс пакостила маме и злилась на неё (не знаю почему, но этот факт не заставил меня ненавидеть Бэйнс, должно быть, я понимающий человек, надо же!). Это случилась задолго после того, и даже после переезда. Её выключатель в голове сработал, когда огромная волна накрыла весь город, и даже не из-за того, что она осталась одна. Нет, любой человек, который останется один, сойдёт с ума через 20 лет, просидев в доме, который стоит на горе трупов, да и воду пить с таким же вкусом и ароматом, но Бэйнс воспитывалась и жила в других условиях. Терпеть мужа тирана, жить в глубокой нищете, когда у сестры есть всё, а у тебя ничего, терпеть тот факт, что ты ни за какие гроши не сгодишься собственной матери – такое выдержать мог человек, который способен остаться одним на 20 лет. Жизнь его потрепала, какие-то 20 лет в непрерывной тиши покажутся ничем по сравнению с синяками по всему телу и косыми взглядами. Бэйнс пережила слишком многое, чтобы так просто сбрендить из-за игры в молчанку.

Такой сильный человек, окрепший, закалённый горем мог не выдержать только одного.

Я поднимаю одеяло на большой, просторной кровати, стоящей посреди комнаты у стены.

Запах усиливается трёхкратно, нет, стократно. Гнилью тянет настолько, что к горлу подступает рвота, и ещё немного – и меня вытошнит. На кровати виднеется силуэт, но я ничего не могу разглядеть. На тумбочке рядом с кроватью лежит подсвечник и спички. Я хватаю спичечный коробок, судорожно открываю его, достаю спичку. Она зажглась с первой попытки. Теперь я подношу её к подсвечнику у кровати, прикрыв рот одной рукой. И взяв подсвечник в руку, поднеся к кровати, я обнаружил…

Вот и рвота, как обещал. Меня стошнило прямо на пол возле кровати, поскольку такое вынести не возможно.

Я вряд ли могу такое описать, но постараюсь как можно доходчивее и вкратце, ибо сами мысли об этом вызывают у меня рвотный рефлекс.

В комнате за закрытой дверью вовсе не скрывалось пианино или скелет в шкафу. Здесь был труп. Самый настоящий разлагающийся труп мальчика, судя по всему, это и есть Томми. Вот отчего сошла с ума Бэйнс. Вот почему она не покидает это место – двадцатилетний, проеденный всеми насекомыми, какими только можно, труп просто бы не выдержал. Более того, она ещё его чем-то обрабатывала, потому что выглядит он довольно свежо, хоть и помято.

Отвратительно, я говорю об этом, будто он свежее блюдо! И вдруг я начинаю осознавать ситуацию. Моя сумасшедшая тётя привязана к разлагающемуся трупу собственного сына, и вместо того, чтобы похоронить его и просто уйти, она живёт на могилах тысячи людей и предпринимает попытки мумифицирования этого самого трупа!

Меня пронзает секундный импульс, и я бросаю подсвечник на кровать. Трудно объяснить, зачем я это сделал. На поверхности бегает мысль о том, чтобы избавиться от насекомых, который расползаются от ярко вспыхнувшего пламени, или потому, что я хочу избавить свою тётю от кошмаров, что держат её здесь, словно магнит.

Я в замешательстве смотрю на открытые глаза мальчика, ясно голубые, почти как мои. Огонь распространяется на всю кровать, вскоре я слышу, как сюда направляется Бэйнс. Она кричит, я слышу ругательства из её уст, а когда она появляется в дверях, то руки её бессильно опускаются, глаза расширившись, позволяют зрачкам сделать то же самое. Но вскоре, поняв, что происходит, на лице Бэйнс появляются слёзы, она падает на колени с грохотом, закрывая лицо ладонями. Я в замешательстве стою рядом с лужей своей рвоты и смотрю на пламя, уже переходящее на всё вокруг.

Пока моя сумасшедшая тётя не очнулась, нужно обшарить прикроватный столик. Открыв полку, я обнаруживаю фонарик и альбом моей семьи, который мы листали с Бэйнс. Я живо хватаю фонарик и альбом, бросаю в рюкзак и несусь на всех парах к двери, где, уже припав лбом к полу, рыдает тётя. Мне никогда не понять её горя, тем более, что я к ней ничего не чувствую. Она для меня как незнакомец, которого видишь каждый день на улице, но не знаешь не имени, ни прозвища, ничего…

Вот и выход из квартиры. Я оборачиваюсь назад, она всё ещё лежит у порога. Я бросаю на неё прощальный взгляд, стараюсь представить её такой, какой она бывает в минуты, когда к ней приходит рассудок. Я выкинул из памяти все те моменты, которые без чувства тошноты и отвращения представить не могу, возможно, они и отпечатались в ней надолго, но я постараюсь избавиться от них.

Я спускаю по лестнице к площадке у окна, которое распахнуто настежь. Я подхожу ближе и замечаю что вниз, к лодке, свисает верёвочная лестница. Я с трудом спускаюсь в жёлтую шлюпку, потому что ладони мои горят, а нога, которую я ушиб, покалывает и посылает неприятные ощущения в бедро. Как только я сел, обращаю внимание на то, что из кухонного окна уже вырывается пламя, но я не слышу ни крика, ни плача, ни стонов, ни агонии. Почему я не спас её? Почему не позвал с собой? Во-первых, тётушка бы меня убила, в прямом смысле слова. Во-вторых…

Думаете, человек, ищущий смерти столько лет, стал бы хвататься за жизнь?