Билет 1. Наш курс называется «История зарубежной литературы средних веков и Возрождения», то есть, охвачен период с V по XVI

Наш курс называется «История зарубежной литературы средних веков и Возрождения», то есть, охвачен период с V по XVI, а кое-где и XVII века.

Существует историческое хронологическое деление: средневековье продолжается до оформления новой экономической формации. Которая окончательно себя утверждает в буржуазных революциях (Английской). Аргументом для такого деления являются экономические отношения, т.е., средние века продолжаются до тех пор, пока существует феодализм и средневековый уклад.

Нас интересует культурологический аспект, и мы вместе с историками искусства выделяем эпоху Возрождения, знаменовавшую изменение мироощущения, новое отношение к человеку и особый интерес к человеческим творческим возможностям.

Эту разницу мироощущения отметили ещё сами гуманисты Возрождения. Именно им принадлежит термин «Средние века», так, в уничижительном смысле они называли время, отделявшее их от античности: Medium aevum.

Но чтобы по-настоящему понять и оценить Возрождение, нужно не только изучить античность, но и глубоко прочувствовать культуру Средневековья. Нам с Вами предстоит разобраться, прежде всего, в особенностях культуры Средневековья, с его одержимостью идеей спасения души, готовностью отдать жизнь за истину, стремлением к подвигу и оценкой чести много выше жизни. Пожалуй, такой высоты идеалов, какая проходит через всю средневековую культуру, не знает ни одна последующая эпоха. Это тот, идеал, к которому неудержимо стремились и христианские подвижники, и рыцари, идеал, находящийся за пределами земного бытия, за который они готовы были отдать жизнь, ради которого побеждали страх. Земные привязанности и собственную слабость.

Упоение красотой бытия невидимого гармоничного мира было настолько сильным, что в средние века не существовало жанра трагедии, столь тщательно разработанного в античности. Между тем, реальность ужасала: войны, разорения, голод, эпидемии; но сознание устремлялось к вечной жизни, где всё сияло гармонией, и во всём был Божественный Промысел.

Это мироощущение передаёт Данте в «Божественной комедии», являющейся философским синтезом Средневековья. От мрачных, чёрных страшных глубин Ада до сияющих высот Рая, откуда становится понятной всеобщая гармония Вселенной. Важно само восхождение из тьмы в свет: образ земного пути и человеческого спасения.

По словам французского историка Ле Гоффа «Средневековье выглядит, по крайней мере не провалом, даже не мостом, а созидательным порывом, перемежаемым кризисами… порывом, отличающимся многообразием форм развития. Духовный облик новой западной цивилизации, а, прежде всего, это была новая цивилизация, определяло сопряжение, отчасти и соотношение трёх важнейших культурных составляющих Средневековья:

1. Священное Писание и Священное Предание, а также христианское учение, постепенно заменяют мифологические представления в западноевропейской модели мира, а можно сказать, что они встраиваются в мифологическую картину мира.

2. Обычаи, навыки, понятия, культуры варварских народов.

3. Мера использования античной культуры как средства, инструмента и понятийного аппарата.

Эти компоненты влияли друг на друга. А их взаимопроникновение определило складывающийся в эпоху Средневековья национальный облик той или иной западной страны.

Средневековье не только никогда не забывало античность, но и во многом не могло обойтись без культурного языка в прямом и переносном смысле, выработанного предыдущей эпохой.

Но возникали важнейшие доминанты сознания, которые перечеркнули античное мировосприятие, оставив лишь формальные и риторические достижения.

Как пишет виднейший медиевист нашего времени, А.Я. Гуревич, слово, идея в системе средневекового сознания обладали тою же мерой реальности, как и предметный мир, как и вещи, которым соответствуют общие понятия, что конкретное и абстрактное не разграничивалось, или, во всяком случае, грани между ними были нечёткими. Доблестью считалось повторение чужих мыслей древних авторитетов, а высказывание новых идей осуждалось. Плагиат не подвергался преследованию, тогда как оригинальность могла быть принята за ересь. В средние века не существовало понятия о детстве как особом состоянии человека, и детей воспитывали как маленьких взрослых. Истину в суде старались обнаружить посредством поединка сторон, либо испытания раскалённым железом или кипятком.

Нам необходимо понять различие между культурной сущностью античности и Средневековья обратимся к тезисам А.Ф. Лосева, выражающим смысл античной культуры.

Вы прослушали курс античной литературы и должны представлять себе основные категории этой культуры. А.Ф. Лосев называет 12 тезисов, определяющих, выражающих смысл античной культуры:

1. Если в новоевропейской культуре субъект стоит над объектом, то в античной культуре этого не было. Античная культура основана на принципе объективизма.

2. В античной культуре существует абсолют, который мы видим глазами, слышим, осязаем. Чувственный космос, чувственно-материальный космологизм – основа античной культуры.

3. Всё понимается в человеческом плане; поскольку человеческое тело разумное и одушевлённое, постольку одушевлённый и разумный космос.

4. Космосу некуда двигаться, пространство уже занято им самим. Абсолютный космологизм – важнейший признак античной культуры.

5. Космос – это и есть абсолютное божество. Из основ этого объективистского и чувственно понимаемого космоса вытекает пантеизм. Античная культура вырастает на основе пантеизма. Античные боги – это те же идеи, которые воплощаются в космосе, это законы природы, которые им управляют. Античные боги – это и есть сама природа, то есть абсолютный космос. Абсолютизируется мир людей, привычный, видимый. Идеальные боги являются только обобщением соответствующих областей природы.

6. Космос зависит сам от себя, т.е. он – свободный. Следовательно, все законы и закономерности, существующие в недрах космоса, представляют собой результат абсолютной необходимости. Вот она, диалектика свободы и необходимости. В античности она преломляется по-своему. То, что предписывает космос, то и будет. Необходимость – это судьба, и нельзя выйти за её пределы. Античность не может обойтись без судьбы. Античная культура развивается под знаком фатализма. Античный человек не знает законов судьбы и поступает по-своему. Как герой. Античность основана на соединении фатализма и героизма.

7. С точки зрения всей эстетики античности – космос есть наилучшее, совершенное произведение искусства. Человеческое искусство только жалкое подобие космологического искусства. Космос есть тело, абсолютное и абсолютизированное. Само себе дающее законы. А что же такое человеческое тело, которое зависит лишь от себя, прекрасно только от себя и выражает только себя? Это есть скульптура. Только в скульптуре дано такое человеческое тело, которое ни от чего не зависит. Так утверждается гармония человеческого тела. Поэтому суждение о том, что античный космос – произведение искусства, вскрывает очень многое. Античная культура не только скульптурна вообще, она любит симметрию, гармонию, ритмику, меру – то есть всё то, что касается тела, его положения, его состояния. И главное воплощение этого – скульптура. Античность скульптурна.

8. Космос есть абсолютное тело, прекрасное и божественное. Космос – это абсолютизация природы. Античная культура основана на внеличностном космологизме.

9. Тезис о том, что такое объективная сторона этого безличного космоса. Есть термин «усия», два основных значения которого: 1) факт бытия от «эйми» - быть, есть; 2) смысл, сущность, значение. Характеризуя своё объективное бытие, грек употребляет термин «усия», но плохо различает факт бытия и смысл бытия.

(В византийском богословии этот термин используется в значении сущности Троицы. (Единство по существу называется омоусия). Определение Троицы: три ипостаси единые по существу. Отцы каппадокийцы, чтобы истолковать в терминах греческой философии, каким образом «один равняется трём», предложили новое понимание Аристотелевых категорий сущности и ипостаси.). К личности «усия» никакого отношения не имеет. Далее интересная вещь. Как же определяется личность? Есть такой латинский термин «субъективизм». Но к нашему слову «субъект» он отношения не имеет. Что значит «субъектум?» То, что от «субицио», то, что подброшено, подложено под определённое качество или свойство, которым обладает данная вещь, то есть не только совокупность, определённых свойств, но она есть и носитель этих свойств. То есть латинское «субъектум» соответствует русскому «объект». Латинское «объектум» означает то же самое, только с другой стороны. Приставка «об» указывает на то, что вещь не только находится перед нами, но как бы «напротив» нас, мы её как бы глазами своими видим и руками ощущаем. Так что «субъектум» - это вообще объект, сам по себе, а «объектум» - это такой объект. Который дан нашим чувствам. Ни в том, ни в другом нет никакой личности.

Латинское «индивидуум» - это просто «неделимое», «нераздельное». И стол, и любая блоха есть такой «индивидуум». Личности нет, есть только материя, прекрасно организованная в космическом теле.

10. Другие аналогичные термины: «просолон» - лицо, наружность. В поздней греческой литературе – «просолон» - действующее лицо, литературный герой. По-гречески на «личность» претендует ещё термин «гипостасис» (русское «ипостась»), или «субстанция» (лат.) – это тоже в значении «подкладка» или «подошва», то, что находится под чем-нибудь. Только в позднейшей литературе есть склонность понимать этот термин как «характер лица». Конечно, в христианстве, где в учении о трёх лицах говорится о трёх ипостасях, каждое лицо есть личность, и всё божество тоже есть личность. Всемирная личность лишь результат эманации мирового эфира, результат эманации космологического принципа. Божественный абсолют сводим на процессы, которые происходят на небе, но они касаются также и земли.

11. Какая же действительность рисуется в результате такого материального космологизма? Что есть характерное для античного понимания личности? На первом плане «Логос». Греческий – единственный язык во всей Европе, который отождествляет мышление и речь. Логос есть и мысль и слово. Но личностное значение это слово получило лишь в христианстве. Огненный логос Гераклита, воздушный логос Диогена Аполонийского или числовые логосы пифагорейцев не имеют отношения к личности. «Логос» - понятие логическое, языковое, и, в то же время – материальное, натур-философское. Связанное с воздухом, огнём, с землёй, со всеми этими стихиями, которые проповедовались в античном мире. Второй термин – «идея» или «эйдос» (лат. «видео» - вижу). Здесь только то, что видно. Идея не выходит за пределы физического ощущения. Т.о. «идея» начинается с видимого, чувственного. Когда доходит до видимого в мысли, то там тоже видимость на первом плане. «Логос» не субъективный и не объективный. «Идея» - то же самое.

Греческий язык не имеет термина «чувство». «Айстетис» - это чувственное ощущение. В латыни «сенсус» - это не только чувственное восприятие. Здесь корень, участвующий в славянском «осязать». «Сенсус» - это не просто чувственное ощущение, а ощущение осязания. И оказывается при помощи этого «сенсус» всё духовное и всё душевное обозначается по-латыни.

«Фантасия» - это отражение чувственной вещи. «Патос» - пассивное состояние души – «претерпевание». Личность сводится к одним физическим претерпеваниям. Но это есть результат эманации небесного космоса.

Ещё важный термин «техне». С одной стороны – «ремесло». Не только человеческое, но и божественное, космологическое. «Космос» - это тоже величайшая «техне». Грек гордится тем, что он ремесленник! Внеличностный характер лишает «техне» значения такого высокого искусства, которое выше всякого ремесла. А с другой стороны, и ремесло тоже лишается своего внешнего и слишком материального и бессодержательного значения. Ремесло – это важная вещь, одухотворённая, одушевлённая, она не отличается от искусства. «Техне», во-первых, ремесло, во-вторых, искусство и, в-третьих, - это наука. Грек понимал науку практически. Реальная наука – это всегда практика.

«София» - мудрость, но есть тексты, говорящие, что и «софия» тоже техническое умение.

Когда Платон строит свой мир, то строителя называет «демиург». «Демиург» - это тоже «мастер», плотник, столяр. Таким образом, и в искусстве тоже господствует внеличностный принцип.

12. Какое основное представление о мире у греков? Театральная сцена! А люди – актёры, которые появляются на этой сцене, играют свою роль и уходят. Приходят – с неба, они же есть эманация космоса и космического эфира, уходят туда же и там растворяются. Земля – это сцена, где они исполняют свою роль. Какую же пьесу разыгрывают актёры? Сам космос сочиняет драмы и комедии, которые мы выполняем. Наше понятие личности достаточно часто выражается по-гречески термином «сома». «Сома» как раз не что иное, как «тело». Значит, сами же греки в своём языке раскрыли тайну понимания личности. Личность – это хорошо организованное живое тело.

Единственный способ обозначить человека – это взять его внешнюю оболочку, т.е. тело.

Вот в этом представлении как раз проявляется огромный внеличностный характер космологизма, с одной стороны, а с другой – сказывается возвышенный, высокий, торжественный космологизм.

Античный человек свободен, он подчинён необходимости. Он психологичен и внеличностен.

Античный человек – рабовладелец! Рабовладение тоже безлично, космологично, материально и чувственно. Аристотель доказывает такую теорию. Всё общее есть рабовладелец в отношении частного. Если единичное подчинено общему, значит единичное есть раб, а общее есть рабовладелец. Таким образом, вся мировая система по Аристотелю есть система рабовладельческая. Рабовладение связано с чувственно-материальным космологизмом.

В этой теории Аристотеля есть нечто очень нам знакомое. Не верьте, когда вам говорят о каком-то абстрактном общем благе. Государственные системы и общественные институты процветают только тогда, когда на первом месте стоят интересы личности, той самой, о которой в рабовладельческом обществе нет полного представления.

Однако, разумеется, отсутствие личностного начала ещё не означает отсутствие индивидуального сознания. Сознание всегда индивидуально.

Тест на личностное сознание

Ауэрбах (с.84) приводит пример из «Исповеди» Августина, показывая, что индивидуального сознания, как такового ещё не достаточно, чтобы сопротивляться толпе.

Юноша Алипий отправился в Рим изучать право. Друзья взяли его с собой на гладиаторские игры. Алипий сказал: «Если вы и тащите сюда моё тело и заставляете его находиться здесь, можете ль направить глаза мои и дух на эти зрелища? Я буду присутствовать здесь, отсутствуя, и так превозмогу и вас, и эти дела». Но в один из моментов сражения дикий рёв толпы поразил его, и он, побеждённый любопытством и готовый презреть и превозмочь всё, открыл глаза; и тут рана ещё более сильная была нанесена его душе, нежели телу того, кого он пожелал увидеть, и пал он ещё более жалким образом, чем тот, падение которого вызвало крик. Алипий, увидев кровь, хлебнул свирепости и не отвернулся, а устремил взор и впитывал ужасное и не ведал того; и наслаждался греховным состязанием и опьянялся кровавым желанием. И уже он не был тем, что пришёл, а стал одним из толпы». Здесь обнаруживают себя в действии силы эпохи – садизм, кровожадность, перевес магически-чувственного над разумным и этическим. Все силы души мобилизованы на борьбу с врагом. Враг – обезличивающая масса. Алипий полагается на свой сокровенный центр, на внутреннюю решимость, на сознательную волю, отвергающую кровавое зрелище. Но это внутреннее сознание не может устоять и мгновение; оно сразу же переходит в свою противоположность, и силы, которые до сих пор сдерживалась крайним напряжением воли, переходят на сторону врага. Что это значит. Против плебейского омассовления, против иррациональных и безмерных желаний, против магических сил с их чарами у просвещённой классической культуры было оружие – аристократическое, индивидуалистическое рациональное, исполненное меры владение собою. Различные этические системы сходились на том, что знающий себя человек благодаря внутренним силам своей души способен отвернуться от лишённого меры неопределённого; неопределённое не может опереться на него против его воли. Но его индивидуалистическое, гордое самосознание опрокинуто в мгновение ока, - и случается это не с одним только наугад выбранным Алипием, гордость которого и глубочайшее сокровище души здесь растоптаны, а со всей рациональной, индивидуалистической культурой классической древности, с Платоном и Аристотелем. И со стоей, с Эпикуром. Индивидуум, аристократически уверенный в себе, осуществляющий свой личный выбор, презирающий отсутствие чувства меры становится человеком массы и всё своё внутреннее богатство бросает под ноги толпе.

Теперь мы можем сказать с уверенностью, что в культуре Средневековья все понятия связаны с личностным сознанием, поскольку Бог – личный Бог каждого человека. Творец каждого человека, а человек сотворён Богом как неповторимая личность. Подчинение Богу есть подчинение по убеждению, а понятие «раб Божий» - метафора высшей свободы.

Но, тем не менее, это глубинное изменение культуры не подразумевает полного перечёркивания античного понятийного аппарата, художественных достижений и исследования традиции образования. В монастырях бережно переписываются античные рукописи, Аристотель в эпоху Высокого Средневековья становится кумиром философов, и на его системе силлогизмов строится схоластика.

По утверждению С.С. Аверинцева, важным, единственным в своём роде фактором выживания итогов умственной работы античности была системность, заложенная в структуре дефиниции, то есть, научного определения. С античной точки зрения, когда мы определяем предмет, мы говорим о нём то, что является самым важным. Дефиниции стали активно использовать в катехизисах, богословских руководствах. А затем и в суммах. При том, что ни для Ветхого, ни для Нового Завета дефиниции не характерны. Там используются многозначные символы.

Закат Римской империи, передавшей Средневековой Европе своё культурное наследство, ознаменован особой духовной атмосферой.

Историки спорят о важнейшей причине крушения: собственно разложение Римского государства, варварские нашествия, или, перевернувшее весь мир христианство.

Безусловно, слава Римской империи была уже в прошлом. III, IV, V века – это уже агония и безуспешные попытки спасти государство. Сама политика римских императоров разумная, но чисто консервативная, цепляющаяся за прошлое. Уже нет оригинальных идей, замыслов. Трепетное, бережное отношение к прошлому, а новое уже не может воплощаться в жизни. Правительству не хватает живой инициативы и чувства реальности, хотя оно и пыталось упорядочивать жизнь, бороться с неприятелем, но войско между тем волновалось и восставало; чиновники, забыв о своих обязанностях, предавались грабежу, общество жило чем угодно, только не государственными интересами. Римлянам того времени уже сильно недоставало патриотизма и чувства общности. Высшие классы предавались излишествам, жили мечтами о сгинувшей навеки славе Рима и интересовались литературой. Вельможи всё больше удалялись от политической деятельности, почувствовав вкус к уютной частной жизни.

Наметилась тенденция индивидуализации. Человек уже живёт не общими интересами, а себя мнит целью и центром вселенной. Он может любить ближнего, но не желает жертвовать ради него своей жизнью. Всё пронизано атрофией чувств и пресыщенностью желаний. Не было сильных страстей, ни возвышающих душу идей. Культуру уже не создавали, а бережно носились с прошлым. Последние римские интеллигенты были уже не писателями (за редким исключением) и не философами, а любителями литературы.

Со II века очень популярным жанром были письма. Литературные интересы объединяли знатных людей в небольшие кружки. Известный своими письмами Плиний Младший (62 – ок. 120) был придворным и столичным литератором, так же как и последний защитник язычества Симмах.

Собственно, пошатнулось здание Римской империи в III веке, когда единство нарушилось. Провинции начали жить самостоятельно, а затем перешли в наступление. Сенат всё больше заполняли испанцы, галлы, выходцы с Востока. Родом из Испании были императоры Траян и Адриан, из Галлии – Антонин. Эдикт Каракаллы предоставил в 212 г. право римского гражданства всем выходцам империи. И это свидетельствовало об усилении провинций. Средневековый Запад унаследует эту борьбу – между единением и обособлением, стремлением к христианскому единству и тягой к национальной самостоятельности.

Кроме того Запад терял средства существования, уходившие на Восток. Золото, которым оплачивался ввоз предметов роскоши, утекало в восточные провинции, которые были производителями в крупной торговле. Города Запада хирели, восточные расцветали. Основание Константинополя в IV веке означало перемещение центра римского мира к Востоку.

Безусловно, важнейшим духовным и культурным явлением, которое, по сути дела, определило черты совершенно новой цивилизации, было христианство.

Чем дальше в прошлое уходили блеск и слава Империи, тем более усиливалась приверженность общества языческим культам, и всё более торжествовало мифотворчество. Императоры считались богами и при жизни воздвигали себе храмы.

В древнем языческом мире царствовала религиозная гармония: даже враждовавшие друг с другом народы заимствовали друг у друга культы, или хотя бы, уважали суеверия других. (Можно вспомнить римское завоевание Греции). Но был один народ, который не захотел примкнуть к этому безмолвному соглашению всего человечества. Иудеи, томившиеся много веков под владычеством ассирийцев. Египтян, персов поражали своим упорством и нежеланием поступиться самой малостью религиозных обычаев. Снисходительный Октавиан Август, верный своему правилу уважать чужие суеверия дал приказание всего лишь, чтобы в Иерусалимском храме были совершены жертвоприношения и вознесены молитвы о благополучии его царствования, но это было немыслимо. Самый презренный из иудеев никогда не согласился бы прославить в храме предков капитолийского Юпитера.

Калигула попытался поставить в Иерусалимском храме собственную статую, но столкнулся с единодушным сопротивлением народа, который боялся такого поругания своей святыни гораздо более, нежели смерти.

Здесь сказалось и преклонение перед древней культурой и нацией и некоторая религиозная дистанция. Да иудеи никого близко не подпускали к своим святыням, и не удостаивали другие народы проповедью истинной веры.

Христианство с самого начала было открыто миру, отвергая все другие формы богослужения, утверждало собственную церковь. Христиане сразу же вызвали подозрение как иудейские вероотступники, порвавшие со своей традицией. Рим, боготворивший своих императоров, не желал преклонять колени перед сыном галилейского плотника.

Но, пожалуй, больше всего общество раздражало уклонение христиан от обычных занятий и удовольствий граждан Римской Империи. Их пренебрежительное отношение к всенародным праздникам и общественным играм, их пророчества и предсказания бедствий и наказаний за непотребство.

Поэтому не всегда требовались государственные обвинения и постановления суда, достаточно было поджечь страсти в толпе.

Когда в Риме при императоре Нероне вспыхнул пожар, то, несмотря на помощь пострадавшим, император не мог оградить себя от возникших в народе подозрений. Не было такого преступления. В котором нгельзя было бы заподозрить этого императора, убившего свою жену и мать. Монарх, унизивший своё звание на театральных подмостках, считался способным на самые безумные сумасбродства. И вот Нерону пришла в голову мысль свалить вину на вымышленных преступников. Их обвинили в поджоге и ненависти к человеческому роду. Началась расправа. Одних пригвоздили к крестам, других зашили в шкуры диких зверей и отдали на растерзание собакам, третьих намазали горючими веществами и они служили факелами для освещения ночного мрака.

Кровью первых христиан были залиты сады и цирк Нерона на Ватикане, том самом, где теперь стоит дворец папы римского.

Христиане раздражали не только толпу. Римская государственная власть, тесными узами связанная с мифологией, была напугана явной силой новой религии. Она даже забыла своих недавних противников – философов, и, воспользовавшись случаем объединила своё языческое духовенство с самой влиятельной из философских сект – неоплатониками.

Неоплатонизм собственно и развился именно в борьбе с восходящим христианством. Он использовал все понятия и системы греческой философии: и древнюю натурфилософию, и теории Платона и Аристотеля. Весьма интенсивно использован стоицизм со всеми его разветвлениями.

Во главе всех космических категорий было выдвинуто абсолютное Единое, которое охватывало собой всё. Но, тем не менее, как утверждает Лосев, нельзя считать неоплатонизм предшественником или, тем более, истоком христианства. Здесь огромная пропасть между греческой мудростью и христианским опытом. Неоплатоникам никогда не приходило в голову именовать это первоединство абсолютной личностью, которая творила бы всё, промышляла бы обо всём, имела бы своё собственное имя и свою священную историю. Неоплатоники самое большее могли сказать, что это их Первоединое – максимальное благо. Для греков и позже, для римских неоплатоников главным были философские построения и стройная логичная картина мира. Христианская вселенная нарушала эту размеренную схему и не укладывалась в неоплатоническое сознание. В то же время неоплатонизм сохранял известную привлекательность для христианских мыслителей, т.к. давал формулы общего порядка, в которых была необходимость, поскольку на протяжении многих веков конкретное переживалось очень остро, и были необходимы объяснения всемирного значения. Потребовались труды многих средневековых интеллектуалов, мыслителей, поэтов, чтобы в художественном воплощении Данте христианская Вселенная была воспроизведена гармонично. В неоплатонические же схемы библейские образы не укладывались. На Западе богословы. Начиная с Блаженного Августина, подверглись известному воздействию неоплатонизма, пленившись красотой и удобством логики построений, а на Востоке христианские мыслители стремились объяснить христианские понятия на языке, внятном греческому складу ума. Это относится и к Василию Великому и к Григорию Богослову, и к этому вопросу мы ещё вернёмся более подробно.

Что же касается неоплатонизма, то важно, что даже в этом грандиозном построении античные философы не выходят за пределы прекрасного, одушевлённого, но чисто материального и вещественного Космоса, первопричиной которого является безличная и бездушная абстракция. Это венец античной мудрости.

Возвращаясь к истории христианства, вспомним гонения христиан во времена Диоклетиана. Вначале это были эдикты об уничтожении церковных зданий, о продаже церковного имущества, но т.к. христиане сносили это далеко не безропотно, то вскоре тюрьмы наполнились ими и многим из них опять была предоставлена возможность явить высочайший христианский подвиг - мученичество. Мученик по-гречески «мартирос». Это слово переводится также «свидетель». Имеется в виду свидетель мучений Христа.

Облик христианской культуры Средневековья и определили эти первые века мученичества, когда катакомбная христианская церковь обладала невероятной духовной силой, когда действительно члены этой церкви осознавали себя учениками, следующими за Христом, и в любой момент готовы были идти на мучения во славу Господа.

А когда в IV веке при Константине Великом христианство стало государственной религией, то возникла драматическая ситуация в церкви и встала дилемма церкви и мира. С введением государственной религии церковь и мир соединились. Или мир вошёл в церковь. С одной стороны, церковь открыта для всех, христианство – религия мировая, без различия национальностей, и Евангелие должно быть проповедано всем. У церкви появилась новая миссия – спасти мир, а значит, и принять его со всеми недостатками. Но, с другой стороны, церковь в IV веке лишилась той интенсивности духовной жизни, которой она обладала в первые века мученичества. Поэтому IV век – это расцвет монашества. Христиане, которые не хотели зависеть от мира, стали уходить в пустыни: «Те, которых весь мир не был достоин, скитались по пустыням и горам, по пещерам и ущельям земли» (Евр. 11;38). Если в первые века мир был потрясён свидетельством Истины и силой духа мучеников, то теперь опыт подвижников, которыми в буквальном смысле слова «расцвели пустыни» доказал реальность и возможность ЧУДА. И долгие десять столетий Европа жила ощущением близости чудесного, единством видимого и невидимого мира, поэтому никакие страшные бедствия не представлялись человеку катастрофой вселенского масштаба. Во всём виделся высокий смысл Божественного суда и милосердия. Мироощущение средневекового человека никогда не ограничивалось констатацией реальных фактов, за ними всегда стояла другая, невидимая глазу, высшая, истинная реальность.

А пережить пришлось чрезвычайно много. По словам одного испанского епископа «война, голод, болезни и звери как четыре бича неистовствуют во всём мире, и сбываются прорицания Господа нашего и пророков Его». Эта тональность сохраняется на протяжении всего Средневековья.

Варварские нашествия и ВЕЛИКОЕ ПЕРЕСЕЛЕНИЕ НАРОДОВ (IV-VII века) глубоко изменило облик западного мира. Вторжения начались уже во II-III веке. Прежде всего это германцы, пришедшие с севера и расселившиеся на запад от Галлии по ту сторону Рейна. В III веке германские племена то и дело прорывали укреплённую границу римской империи. Впрочем, имели место и мирные отношения между германцами и римлянами. В истории Запада огромную роль сыграли германские племена готов. Остготы покорились гуннам в IV веке, а вестготы отступили к римским границам и в 410 году Рим подчинился вестготам Алариха. В честь этого события Бл. Августин написал трактат «О Граде Божием». Испанская Андалузия названа в честь вандалов, в Италии Ломбардия сохранила имя своих поздних завоевателей лонгобардов.

Варварское нашествие почти всегда было бегством вперёд. Завоеватели – беженцы, подгоняемые другими, более сильными или более жестокими, чем они. Иногда их жестокость проистекала из отчаяния, особенно, когда римляне отказывали им в убежище, коего варвары обычно миролюбиво испрашивали. Позиция римлян по отношению к варварам была обычно двоякой: они могли принять эти племена, расселить их на положении федератов и уважать их своеобразные обычаи, нравы. Т.о., они умеряли их агрессивность, превращая себе на благо в солдат и крестьян. Но, с другой стороны, многие считали варваров скорее животными, чем людьми. Вот как описал гуннов римский историк Аммиан Марцеллин:

«Их дикость превосходит всё мыслимое; с помощью железа они испещряют щёки новорожденных глубокими шрамами, чтобы в зародыше уничтожить волосяную растительность, поэтому и старея они остаются безбородыми и уродливыми как евнухи. У них коренастое телосложение, сильные руки и ноги, широкие затылки; а шириной своих плеч они внушают ужас. Их скорее можно принять за двуногих животных или за те, грубо сделанные в форме туловищ фигуры, что высекаются на парапетах мостов…. Гунны не варят и не приготавливают себе пищу, они питаются лишь корнями диких растений и сырым мясом первых попавшихся животных, которое они иногда предварительно согревают, держа его, сидя на лошади, промеж ляжек. Они не нуждаются в крыше над головой, и у них нет домов, равно как и гробниц…. Тело они покрывают полотном или сшитыми шкурками полевых мышей: они не ведают различия между домашней и выходной одеждой и, однажды облачившись в своё тусклое одеяние не снимают его, пока оно не развалится от ветхости… Они кажутся пригвождёнными к своим лошадям… ибо и едят и пьют, не сходя с них на землю, даже спят и высыпаются, склонившись к тощим шеям своих скакунов».

Римляне – язычники, авторы таких текстов, будучи наследниками греко-римской культуры, испытывали ненависть к варварам, разрушающим и уничтожающим их культуру. Но и многие христиане, для кого Римская Империя являлась предначертанной Проведением колыбелью христианства, выражали то же отвращение к завоевателям.

Ужас наводило и само оружие варваров – длянный меч, рубящий и колющий, страшная сила удара которым давала повод для литературных образов в средние века: разрубленные тела, подчас и с лошадьми.

Несмотря на огромную культурную разницу между римлянами и варварами, последние всё-таки не были совсем дикими народами, только что вышедшими из лесов и степей. Во время своих, иногда вековых странствий они прошли значительный путь эволюции. Они вступали в контакты с разными культурами и цивилизациями, от которых воспринимали нравы, искусства, ремёсла. Они принесли тонкую технику обработки металлов, ювелирное и кожевенное мастерство, а также в их искусстве степей очень развито было изображение животных. Эти народа наследовали цивилизацию, созданную под знаком Вечного города.

Мандельштам

***

Пусть имена цветущих городов

Ласкают слух значительностью бренной.

Не город Рим живёт среди веков,

А место человека во вселенной.

Им овладеть пытаются цари,

Священники оправдывают войны.

И без него презрения достойны,

Как жалкий сор, дома и алтари.

Римская цивилизация была для варваров чрезвычайно притягательной. Предводители варваров приглашали римлян в качестве советников, перенимали римские нравы. Украшали себя римскими титулами консулов, патрициев и т.д. Они преклонялись перед римским государственным устройством. Когда на территории Римской Империи возникло множество варварских государств, ни один владыка не осмелился объявить себя императором.

Постепенно происходило сближение: римляне деградировали, а варвары обретали внешний лоск. Кроме того, варварский облик завоевателей был преображён благодаря принятию христианства. Остготы, вестготы, бургунды, вандалы, а позднее и лонгобарды – стали исповедовать арианство. Это ересь, осуждённая первым Вселенским Собором. Их обратил «апостол готов» Вульфилла, выходец из каппадокийских христиан, оказавшийся в 264 г. в плену у готов. Выросший среди готов, он ещё мальчиком был отправлен в Константинополь, где стал приверженцем арианства. Вернувшись к готам в качестве епископа, с миссионерской целью, он ради их наставления в вере перевёл Библию на готский язык. Этот перевод называется «Серебряный кодекс». Так Вульфилла сделал германцев еретиками. Это послужило поводом для вражды между варварами-арианами и римлянами- католиками.

V век – падение Рима 476 год. Это не связано с очередным захватом города. Предводитель германских племён Одоакр низложил последнего императора, малолетнего Ромула Августула и знаки его государственной власти отправил в Византию. Западом овладела неистовая сила разрушения. Это было связано не только с кризисом цивилизации, но и с обычаями и нравами варваров. Варвары видели высшее наслаждение в опасностях на войне. «Высшим счастьем для них являлась смерть на поле боя, умереть от старости или от несчастного случая для них позорно и является признаком трусости – самого страшного качества. Убийство же человека – это проявление геройства. Обнажённый меч по варварскому обычаю вонзённый в землю, становится символом Марса, и они набожно поклоняются ему как верховному владыке тех земель, по которым проходят.

Вот как наставляла одного варварского короля его мать: «Если ты хочешь стать на путь подвига и прославить своё имя, разрушай всё, что другие построили, и уничтожай всех, кого победишь; ибо ты не можешь строить выше, чем делали твои предшественники, и нет подвига более прекрасного для обретения славного имени».

Вторая половина V века – время решительных перемен. На севере скандинавы, англы, саксы, юты после серии нападений на Британию на протяжении 441-443 гг. захватили её. Часть побеждённых бриттов пересекла море и обосновалась в Арморике, ставшим отныне Бретанью. Важным событием явилось образование гуннской империи Атиллы, хотя эта империя продержалась недолгое время. Атилла в 434 году объединил своей властью монгольские племена и подчинил себе других варваров. Покушался захватить Византию, но направил силы в Галлию, где римлянин Аэций остановил его продвижение в знаменитой битве на Каталаунских полях. В 451 г. Гуннская империя развалилась и её орды возвратились на восток. Атилла умер в 453 году. Также значительны фигуры Хлодвига и Теодориха. Они играют очень значительную роль в 5-6 веках и определяют политические и культурные интересы Западной Европы. Западная Римская империя пережила чрезвычайно сильные военные и этнографические потрясение и превратилась в иное государство.