Антинигилистическая направленность романов Н.С. Лескова «Некуда», «На ножах», «Соборяне» (по выбору). Своеобразие поэтики. Нигилизм у Лескова. Образы «чистых нигилистов»

Впервые в русской литературе Лесков в «Неку­да» дает целостный анализ нигилизма как полити­ческого движения, как идеологии и как психологии. Роман появился в начале пореформенного периода — в эпоху бурных споров о будущем страны.

Характеристика нигилистов в романе очень сложна, изображаются они по-разному: как силы зла, наводящие на мысль о дьяволе (иногда это носит зловещий, иногда— комический характер), -когда, например, Арапов и Быков мечтают залить страну кровью; как некое подобие религиозной общины — на страницах, посвященных Дому Согласия (здесь неизменно присутствует ирония, так как реальный Дом весьма далек от задуманно­го нравственного и социального идеала); как под­линные подвижники идеи — когда речь идет о По­маде, Райнере, Лизе (здесь уже, как правило, нет иронии, а звучат трагические ноты). Автор видит неоднородность, многослойность революционного движения. Возникновение этого движения, его идеологии он связывает с поиском интеллигенцией не просто общественной позиции, но целостного, по существу — религиозного мировоззрения, опреде­ляющего все человеческое поведение и человечес­кую жизнь на всех ее уровнях, с поиском «новой веры», «царства правды»!

Антинигилистический пафос романа "Некуда" обращен преимущественно против этического нигилизма в самой жизни, а не в романе "Что делать?", где Лесков такого нигилизма не находил. Тем не менее, намеченный в "Некуда" тип злободневного романного повествования на "текущие темы" (включая элементы личного памфлета и своеобразный "документализм") был подхвачен и использован беллетристами, превратившие нравственный антинигилизм Лескова в социально-политический рупор верноподданнических или плоско либеральных взглядов. Д. С. Лихачев заметил, что в новой литературе "каждое произведение - это новый жанр. Жанр обусловливается материалом произведения, - форма вырастает из содержания. Жанровая система как нечто жесткое, внешне накладываемое на произведение постепенно перестает существовать". Весь опыт развития русского романа в XIX в., и особенно романа 60-х годов, подтверждает это наблюдение. Прав исследователь поэтики русского реализма, когда говорит о главной черте, отличающей русский роман 60-70-х годов от романа предыдущих десятилетий: "Роман как никогда становится для читателя в это время явлением не только искусства, но и философии, морали, отражением всей совокупности духовных интересов общества. Философия, история, политика, текущие интересы дня свободно входят в роман, не растворяясь без остатка в его фабуле".

«Чистые нигилисты»

Карикатуры на "новых людей" Чернышевского («настоящих нигилистов») в романе Лескова нет, но их судьба рисуется как беспросветно трагическая, поскольку их стремления и деятельность исторически бесперспективны. Их путь ведет в "никуда" и деться им - и вообще "хорошим людям" - пока что в России "некуда". Образы «чистых нигилистов» отмечены чертами праведности.

Ореолом благородства окружена фигура Райнера. Он «особенный», но «чужой» человек. Не случайно глава, посвященная его детству и молодости, со­вершенно выбивается из общей российской геогра­фии романа: действие здесь происходит последова­тельно в Швейцарии, России и Германии (так же обособлены географические главы, где описаны последние дни Райнера в Беловежской пуще). Гла­ва «Чужой человек» очень напоминает отдельную новеллу с преобладанием приподнятого романти­ческого стиля. Все это создает вокруг героя совер­шенно особую художественную атмосферу.

Райнер целомудрен, его доводят до слез цинич­ные разговоры о женщинах. Думая о них, он стре­мится «к отысканию какого-то чистого, сильного, героического, но весьма туманного идеала». Уже указывалось на связь фамилии Райнера с немец­ким rein — «чистый». «Ребенком» считает его ку­харка Афимья. Близость к детскому состоянию души — черта, сближающая героя с христианскими праведниками. Он совершенно бескорыстен - до полного бессребреничества.

Выросший за пределами России, Райнер знал о ней, главным образом, по «поэтизированным рас­сказам о русской общине, о прирожденных наклонностях русского народа к социализму». Отсюда - крайняя идеализация русского народа и русских революционеров, полное непонимание националь­ной специфики России.

Следует, однако, отметить, что образ Райнера стоит несколько особняком среди многочисленных образов иностранцев в других произведениях Лес­кова («Язвительный», «Железная воля» и др.). Они входят в русское общество как представители иных исторических традиций, иного национально­го быта и не могут понять русской действительнос­ти, потому что смотрят на нее сквозь призму своих традиционных представлений. Между тем Райнер, этот подвижник революции, выступает как чело­век совершенно беспочвенный, как чистый гражда­нин мира, полный космополит: «никакого обособ­ления он не признавал нужным при разделе естес­твенных прав человеческого рода». И если в этом истоки его трагедии, его неукорененности в жизни, то в этом отчасти и причина его близости к христи­анскому идеалу праведничества.

импатизирует писатель в "Некуда" и молодому герою, доктору Розанову. Пока обитатели коммуны балуются опытами по искусственному оплодотворению на кроликах, доктор спасает людей, считая, что без конкретных дел все абстрактные "гуманные теории - вздор, ахинея и ложь". Презирая всю "тлень и грязь" жизни, он, человек почвенный, убеждён: нужно постепенное обновление - безо всяких ломок и перестроек.

Те же помыслы движут и ещё одним действующим лицом романа (не главным, но принципиально важным), которого автор противопоставляет тем деятелям, что возжелали "облагодетельствовать" мужика несбыточным и "мутоврят народ тот туда, тот сюда, а сами, ей-право,.. дороги никуда не знают". Это сын деревенского богача из крестьян Лука Масленников, который печётся не только и не столько о себе, но - о близких, о деревне родной, где отстраивает то школу ремесленную, то больничку, то пожарную команду заводит, и там, глядишь, всё у него "закипит".

В лице Розанова, Лесков выводит нечто в роде либерального здравомысла, ненавидящего крайности, но стоящего за все, что есть хорошего в новых требованиях, до гражданского брака включительно.

Проблема семьи волновала писателя не случайно: у него распался первый брак, недолго продержался и второй, гражданский брак, хотя и был создан уже зрелыми людьми, имевшими в прошлом опыт семейной жизни. Лесков мучительно переживал эту личную трагедию, рана никогда не заживала, напротив, она, казалось, болела с каждым годом все сильнее и сильнее. Отсутствие полнокровной семьи постоянно напоминало писателю о несостоявшемся счастье. "Разбился на одно колено", — так образно говорил Лесков о своем первом неудавшемся браке.

Христианский брак для Лескова не есть брак, - скорее, это идеальная семья. А идеальная семья для писателя - утопия, которая не может существовать в окружающей реальности.

«Своему идолу она приносила в жертву все свои страсти и, разочаровываясь в искренности жрецов, разделявших с нею одно кастовое служение, даже лгала себе, стараясь по возможности оправдывать их» - это о нигилистке Лизе Бахаревой.

«Отношения Грабилина к Белоярцеву как нель­зя более напоминали собою отношения подобных Грабилину личностей в уездных городах к собор­ному дьякону, в губернских — к регенту архиерейского дома».

«Мирянами» (конечно, с иронией) именуются в шторском тексте люди, живущие за пределами социалистической коммуны Дома Согласия: «В мире о нравах и жизни... Дома имели гораздо меньше верных сведений, чем о жизни в старых католичес­ких монастырях... Копошась в бездне греховной, миряне... судили о его жильцах по своим склонностям и побуждениям, упуская из виду, что «граждане Дома» старались ни в чем не походить на обыкновенных смертных, стремились стать выше их: стремились быть для них нравствен­ным образцом». Таким образом, в идеале Дом был задуман как своего рода революционный монастырь.

В лице Лизы Бахаревой изображена суровая и непреклонная служительница революционной идеи.. «Перед этой, как перед грозным ангелом стоишь», -говорит о ней Помада. Лизе хотелось положить в основу социалистической коммуны «чистые начала демократизма и всепрощения»: «Мы бы должны принимать всякого, кто к нам просится, и действо­вать на его нравственность добрым примером и го­товностью служить друг друга», - говорит она. В этой программе мы можем увидеть именно те чер­ты, которые ранее (в начале 60-х годов) привлека­ли к социализму молодого Лескова, — сострадание и внимание к каждому живому человеку. Эти, поч­ти христианские, воззрения причудливым образом сочетаются у Лизы с жесткой и немилосердной бес­компромиссностью, с убеждением, что «окружаю­щие ее люди - мразь». Любовь к человеку посто­янно заслоняется в ней любовью к человечеству, социальными идеями.

Со свойственной ему зоркостью, Лесков всматривался в жизнь российских столиц и провинциальной "глубинки" и обнаруживал признаки застоя, разложения в дворянском, аристократическом быту, шумливый радикализм в некоторых светских либеральных кружках и кружочках, проникнутых прозападническими настроениями, далёких от всего народного, заигрывающих с нигилистами. Таков в "Некуда" кружок графини Е. Салиас де Турнемир, ставшей прообразом "углекислой феи Чистых Прудов", о которой сказано: "Рассуждала она решительно обо всём, о чём вы хотите, но более всего любила говорить о том, какое значение могут иметь просвещённое содействие или просвещённая оппозиция просвещённых людей, "стоящих на челе общественной лестницы".

С симпатией и юмором, иногда с иронией Лес­ков рисует Бертольди - типичную нигилистку 60-х годов, наивную и полную важности. Интересна ее фамилия: по-видимому, она произведена от имени Бертольда Шварца (изобретателя пороха) или от фамилии химика Бертолле (изобретателя бертоле­товой соли, входящей во взрывчатку). «Бертолева барышня» — так называет ее странница Елена Лукьяновна; фонетически это скорее связано с Бертол­ле, но, быть может, писатель сознательно сделал возможными оба варианта толкования фамилии своей героини (вспомним, как при первом своем появле­нии в романе Бертольди отряхивает юбку от брызг кислоты, взятой ею для химических опытов). Фа­милия девушки вызывает двойной ряд ассоциаций: с одной стороны, это интерес радикально настро­енной молодежи к естественным наукам и химичес­ким опытам, с другой - деятельность нигилистов, направленная к социальному взрыву (заметим, что появление Бертольди с ее короткой стрижкой всю­ду вызывает взрывы негодования).

Достойно внимания и то, что Бертольди — одна из немногих в романе несклоняемых фамилий, ко­торая не содержит указания на пол ее носителя. В облике Бертольди почти отсутствуют черты жен­ственности. Из-за коротких волос ее часто прини­мают за мужчину (поэтому она становится причи­ной паники в женской бане). Так отражены в ро­мане попытки революционеров во имя «общего дела» отречься от семьи и личной жизни. Но здесь попытка не удается: Розанов случайно находит любовные стихи Бертольди, посвященные ее това­рищу по химическим опытам; этот эпизод придает всей теме и образу Бертольди комический харак­тер.

Итак, в изображении революционеров-праведни­ков по большей части нет иронии. И если неуклю­жего Помаду Лесков рисует порой с добродушным юмором, то вся его судьба в итоге глубоко трагич­на (так же, как и судьба Лизы и Райнера). Единст­во слова и дела, единство идеала и служения при­водит «чистых нигилистов» к конфликту как с об­ществом, покорным существующему порядку, так и со своими единомышленниками.

Нигилизм рождает своих подвижников, но оче­видно несоответствие их личной праведности и ис­поведуемого ими идеала. Не случайно Помада за­трудняется назвать себя материалистом. Он думает о Розанове: «Все идеалы мои он как-то разбивает. Материалист он... А я? Я...» Без ответа остался этот вопрос у Помады». В Помаде, Райнере и Лизе мы видим, по существу, черты совсем другой, хрис­тианской нравственности, и их источник не социа­листические идеи, а христианское воспитание. По­мада и Райнер помнят наставления своих богомоль­ных матерей. Мать Помады, умирая, поручает сво­его сына защите Божьей Матери. Марья Михай­ловна Райнер, женщина «с ангельской душой», перед смертью просит сына хранить целомудрие, помнить «об обязанностях человека к Богу, к об­ществу, к семье и к женщине». Лиза Бахарева унаследовала черты аскетизма от своей тетки, игуменьи Агнии.

Порой в революционерах-атеистах как будто про­сыпается воспоминание об их детской религиозности.