Генная инженерия

Я вернулся во Францию рейсом 12:45 «Флоренция-Париж». Едва приземлившись, я сел в машину – свой темно-синий БМВ, оставленный на длительную стоянку в аэропорту Орли, - и поехал по автостраде в сторону Бретани. В течение всей поездки сверху, волнами обрушивались потоки дождя, и разглядеть что-либо дальше десяти метров было очень сложно, так что я дважды едва не «поцеловал» ехавший впереди автомобиль – мне было непросто сосредоточиться на дороге: перед моими глазами все еще стояло бесформенное лицо Моми.

В итоге, лишь к 18.00 я, живой и здоровый, оказался перед кованной железной решеткой ворот своего дома. Несколько раз пошарив в «бардачке», я тем не менее не нашел там пульт дистанционного управления и, испытывая отчаяние, открыл ворота вручную. Когда я поднялся по посыпанной гравием дорожке с цветочными клумбами, уже стемнело; я вымок практически с ног до головы.

Войдя внутрь, я дважды повернул ключ в замке и пошел наверх: убедиться, что все окна надежно заперты. Потом я спустился в подвал, нашарил несколько поленьев и жарко растопил камин в гостиной. Стал раздеваться, собираясь принять душ, но вспомнил, что, войдя, забыл забрать почту. Мне потребовалось пять минут на то, чтобы отыскать зонт, и всего лишь несколько секунд, чтобы вытащить из старой шкатулки орехового дерева пистолет, купленный на распродаже еще в годы моей жизни в Бостоне. Взявшись за рукоять пистолета, я почувствовал уверенность, что оружие вновь пригодиться – и на сей раз его придется использовать не против себя, а против кого-то другого.

Прежде чем выйти под дождь, я попробовал зажечь небольшие светильники, расставленные вдоль дорожки, но система наружного освещения не работала. Покрепче сжав в руке оружие, я побежал к почтовому ящику. Возле меня витала легкая тень Даймонд-Келли.

Поскольку я жил уединенно, я получал мало писем. Вытащив несколько конвертов, я сунул их под пальто, чтобы защитить от воды. И стал подниматься по дорожке, прислушиваясь к шуму вечера и урагана с дождем, обрушивавшегося на Финистер. Быть может, я испытывал страх, но готов был защищать свою шкуру.

Быстро приняв душ, я сварил кофе и наконец-то устроился с почтой перед огнем. Среди счетов оказался пухлый конверт, в котором находились электронные часы с жидкокристаллическим циферблатом, отсчитывающие время вспять – к небытию. 74 часа 50 минут 37 секунд.

Я не смог сдержать проклятие: на сей раз, вопреки тому, на что я рассчитывал, не было никаких следов, способных направить меня по правильному пути.

Справившись с эмоциями, я вытащил кусок холста, спрятанный в металлическую коробочку – красивую музыкальную шкатулку. Сидя в тепле у огня, я много минут подряд посвятил созерцанию узоров на ткани, а затем убрал холст в картонный кармашек, пришитый к подкладке моего кашемирового пальто.

Накануне вечером мы решили покинуть Италию – по общему согласию. Мы не могли оставаться в Монте-Джованни: люди Стейнера знали адрес, и нам не хотелось стать слишком легкой добычей для них. Если даже они охотятся за Моной Лизой и не собираются отнимать у нас жизни, то не таковы Моми и два его сообщника, явно настроенные на убийство. Значит, необходимо было спрятаться получше, и первое, на что мы решились - немедленно покинуть Тоскану. Мы быстро остановили выбор на убежище: Магнус рассказал нам, что у него есть коттедж на берегу Дублинского залива, о котором не знает никто, кроме его дочери. Идеальное укрытие - уверил нас он, - и никто не стал возражать. Профессор хотел, чтобы мы отправились в Ирландию немедленно, однако Барбара не согласилась: она настояла на том, что сначала ей нужно попасть в Сиэттл - уладить свои дела, и потребовала, чтобы я поехал во Францию – забрать обещанный кусок холста.

Впрочем, для нашей безопасности, возможно, лучше было не путешествовать вчетвером. И мы двинулись в трех разных направлениях: Витторио сопровождал Магнуса в Дублин.

Этим утром, в аэропорту мы, все четверо, обнялись. Впервые.

Мой самолет улетал раньше остальных. Прежде, чем я прошел на посадку, Витторио бросил мне игриво: «Noi non potemo aver perfectta vita senza amici», чтобы, вслед за Данте, напомнить мне: без друзей мы не способны жить гармонично.

- Берегите себя, - произнесла Барбара чуть развязно, однако в ее голосе проскользнула несвойственная ей искренность.

Что до Джемерека, то он заявил, что с нетерпением будет ждать меня следующим утром, рассчитывая на мои «серые клеточки».

Немного раньше между нами состоялась оживленная беседа. Проведя большую часть ночи в попытке сложить в уме элементы паззла, я пришел к выводу: Магнус что-то от нас скрывает.

В моей безусловной и полнейшей решимости взяться за расследование этого дела было только одно препятствие. И это препятствие, Джемерек, могло быть устранено. Поэтому я, не дожидаясь, когда рассветет, спустился в сад. После того, как я бесцеремонно потряс его гамак, он согласился открыть глаз – само собой, раздражаясь, - и выслушать меня. Я сразу перешел к делу.

- Послушайте, профессор, если Вы рассчитываете на меня, то должны выложить мне все, что знаете об этом деле. Я требую только правды.

- Но я ведь уже все Вам рассказал, - грубо запротестовал он.

Я сделал короткий вдох и продолжил чуть более дружелюбно.

- Знаете, старик, у Вас есть все шансы стать лауреатом Нобелевской премии, и не надо мне…

- Успокойтесь, МакКойл, повторяю Вам: больше я ничего не знаю.

- Не забывайте, что я – адвокат.

- Да, и?

- Знаете, скольких невинных я защитил после первого клиента?

- Расскажете?

- Ни одного, Магнус, ни одного. Они все что-то скрывали или чего-то стыдились. Я видел до фига самозванцев и умею их распознавать. И Вы, Магнус, не обманете меня, рассказывая, что больше ничего не знаете об этой истории.

- Это просто слова, мой юный друг, Ваши адвокатские домыслы, не более. Таков мой ответ на Ваши инсинуации. Вы не можете доказать то, что утверждаете.

Я был убежден: этот человек, несмотря на свой приветливый вид и покровительственную манеру общения, знает что-то важное, но он решил сохранить эти сведения в себе. Он был старше, чем я, имел средства и волю, позволившие ему сопротивляться советской системе и занять место под солнцем в американском научном мире. Тем не менее, я должен был найти брешь в его броне, и как можно скорее.

Мой мозг лихорадочно работал.

- Ну, МакКойл, я жду.

Выбора у меня не было, приходилось блефовать, но и ошибаться было нельзя.

- Не надо ждать, профессор, просто поведайте мне о Ваших связях с ЦРУ.

- Ха-ха-ха… Это все, что Вам нужно?

- Ладно Вам, Магнус. Тридцать лет назад они вытащили Вас из России, и не надо мне говорить, что Вы не поддерживаете с ними контакт. Это было бы неприлично.

Он снова засмеялся, и я, чувствуя, что он вот-вот расколется, пошел ва-банк:

- А Ваша университетская кафедра биологии, не хотите мне рассказать, кто ее финансирует?

Задавая этот вопрос, я постарался вспомнить тон, которым допрашивал свидетеля в зале суда – я бы хотел, чтобы он чувствовал себя обвиняемым.

Магнус ответил через несколько секунд:

- Знаете, МакКойл, нам совершенно необходимо действовать заодно, а не быть соперниками… - Я попал в цель.

- Полностью согласен; тем более, это повод припереть Вас к стенке.

- Хорошо, - неохотно согласился он. – Прежде всего, Вы правы: именно Стейнер через подставные компании финансирует мои исследования в области прикладных биотехнологий. Взамен он имеет доступ ко всем результатам моих изысканий, даже самых секретных.

- Продолжайте.

- Параллельно с должностью профессора я занимаюсь исследованиями для Cell Research Therapeutics.

- Но зачем? Я думал, Вы враждебно относитесь к идее евгенического клонирования, которую продвигал Стейнер.

- Все так, но я еще и ученый, посвятивший всю свою жизнь биологическим изысканиям, а мы в настоящее время живем в эпоху, чрезвычайно богатую на открытия.

- Не уверен, что понял Вас.

- Я только хочу сказать, что не могу наступать на горло своим интеллектуальным способностям, это было бы не достойно моего статуса ученого. Я хочу полностью отдаться исследованиям, но, чтобы работать с приемлемых условиях, нужны деньги, выдающаяся команда и техника. Cell Research Therapeutics может мне все это предоставить. Это общество занимается частными изысканиями, не зависящими от федеральных фондов, никому не подотчетными, что дает большую свободу.

- Свободу проводить запрещенные эксперименты! – перебил его я. – Свободу применить на практике все существующие возможности клонирования человеческого тела. Вы – великий лицемер, Магнус, и не сможете долго сдерживать огонь, который решились зажечь, чтобы осветить ночь.

- Успокойтесь и умерьте свой пыл, мальчик мой! – откликнулся Джемерек, не любивший, когда с ним разговаривали подобным тоном. – Как бы то ни было, эти эксперименты будут продолжаться – с моим участием или без оного, и, значит, лучше, чтобы за ними следило шпионское око.

- Шпионское око?

- Если позволите мне закончить, дав еще тридцать секунд, Вы все узнаете.

- Валяйте.

- Вы должны понять, что таков лучший способ наблюдать и быть в курсе последних технических достижений, а также знать намерения тех, кто их внедряет.

Я был потрясен откровениями Магнуса, пусть даже я не впервые испытал болезненное разочарование, которое иногда сопровождает поиски правды.

- А еще у Вас есть для меня какие-нибудь новости из этой сферы?

- Боюсь, что да, Тео. Вы когда-нибудь слышали о «генах преступности»?

- Боюсь, их не существует.

- На деле, эта тема вновь стала исследоваться несколько лет назад: речь шла о попытках объяснить агрессивное поведение нескольких преступников – без учета тех социальных условий, в которых они росли, и их окружения; важны были именно доставшиеся им по наследству гены.

- Если я Вас правильно понял, преступниками не становятся, а рождаются?

- Хм… Все немного сложнее. Скажем так: нам уже удалось выявить некоторые гены, наличие которых вызывает предрасположенность к насилию, алкоголизму, неврозам или извращениям, но необходимо продолжать поиски, чтобы получить безусловные результаты и обнаружить и другие гены.

- Вы отдаете себе отчет, какие драматические последствия могут иметь подобные утверждения? – возразил я, подумав о некоторых заявлениях политиков, для коих генетика являлась лучшим способом упразднить любую социальную помощь (бесполезно помогать беднякам и безработным – ведь это их собственные «дурные» гены ответственны за то, что они оказались в столь бедственном положении или вылетели с работы).

- Конечно, понимаю, - ответил Джемерек, начинавший горячиться, слушая мой урок морали. – Поэтому-то, проводя подобные исследования, нужно крайне осторожно делать выводы.

- ОК, профессор, но как это связано с нашими теперешними проблемами?

- Я подхожу к этому. Чтобы придать больше веса и значения этим работам, Cell Research Therapeutics несколько месяцев назад приступил к очень необычному исследованию. Как бы это получше сказать… некто из преступного мира, чьи действия выходили за обычные рамки, заинтересовал компанию, решившую изучить его гены.

- Заключенный? – наугад спросил я, подумав, что тюрьмы переполнены преступниками, чьи гены легко можно изучать – подобному тому, как сегодня исследуют психологию некоторых невменяемых.

- Я говорю о ком-то действительно исключительном, почти… не-человеке. – С его последним словом лицо Джозефа Моми жестоко и болезненно ворвалось в мой мозг.

Несколько мгновений я молчал. Джемерек, понимая, какой шок вызвали его слова, принялся рассказывать дальше.

- Стейнер стремился заполучить Моми в свои руки прежде ФБР, иначе любые генетические исследования оказались бы запрещены. Для достижения своей цели он создал что-то вроде частной полиции, которая шла по следам этого психопата несколько месяцев и добилась успеха раньше, чем ФБР.

- Это невозможно – частная полиция не сможет конкурировать с секретными службами в таком государстве, как США.

- Вполне возможно, если речь идет о частном случае, - отозвался Джемерек. – Стейнер отправил всех своих людей по следу Моми, они преследовали его двадцать четыре часа в сутки.

Постепенно рассветало.

- И они действительно в конце концов взяли его?

- Да, схватили, и мы получили для исследования образцы клеток его кожи.

- А потом? Что с ним сделали?

- Мне не говорили. Передать копам они его не могли: это бы слишком сильно их скомпрометировало.

- Но отпустить его они тем более не могли?

- Да. Должно быть, они колебались между желанием убрать его и включить в свою команду «чистильщиков». То, что мы видели недавно, говорит в пользу второго решения.

- Они заключили с ним контракт? Это слишком рискованно, если учесть, насколько он неуправляем.

- Не знаю. Разумеется, он останется объектом их научных экспериментов. Вероятно, Моми утратил возможность быть таким же независимым, как прежде.

- Просто не верится! Но хотя бы не говорите мне, что все сотрудники Cell Research Therapeutics в курсе…

- Никто ничего не знает, Тео, никто. Даже я узнал эту информацию благодаря стечению обстоятельств: однажды ночью, оставшись в лаборатории в одиночестве, чтобы закончить работу, я увидел двух человек, толкавших каталку. Один из них попросил меня взять образец клеток у человека, лежавшего на ней, и подвергнуть генетическому анализу.

- И Вы послушались?

- Того коротышку, который отдал мне приказ, звали Уильям Стейнер. Тогда я впервые говорил с ним и вообще видел его во плоти.

В последние дни у меня появилось ощущение, что я быстро выхожу из состояния летаргии, в котором до этого пребывал три года подряд, как будто новая кровь вдруг побежала у меня по венам. Нападение Моми только усилило это ощущение: уже прощаясь с жизнью, я вдруг с удивлением обнаружил, насколько благостным является сам шанс остаться в живых. Я снова испытывал наслаждение от того, что могу дышать утренним воздухом, однако признание Магнуса привело меня к следующему выводу: если мы хотим выйти из этой истории невредимыми, каждому из нас необходимо приложить максимум своих интеллектуальных, физических и, главное, моральных усилий. Ввиду возможных драматических последствий этого дела, следует принять определенные меры. Придя к такому выводу я, следуя закону, устроился в кабинете и набросал что-то вроде завещания, в котором пожелал передать в дар государству свой дом – в случае, если мне придется умереть – с тем, чтобы его превратили в дом отдыха или досуговый центр для «трудных» подростков.

Вскоре после полуночи зазвонил телефон, и в трубке зазвучал глубокий и сильный голос Барбары. В Америке только-только наступил полдень. Она садилась в самолет до Дублина и просто желала убедиться, что я думаю о ней (иными словами, везу ей кусок Джоконды).

Я заверил ее, что помню о ней, и рассказал часть истории, которую мне поведал Магнус. Она не стала изображать крайнее удивление – сказала лишь, что ее больше не удивляет то, что способен породить больной мужской мозг; в этом я был с ней согласен, несмотря на все мое негодование; хотя после долгой спячки, которую, как мне казалось, ничто не может нарушить, я действительно чувствовал себя так, словно переживаю второе рождение.

- А кроме этого, Тео, все в порядке? Вы вернулись в свой маленький домик?

Я без труда представил себе, как она улыбнулась.

- Да, именно так.

На какой-то миг у нас обоих возникло чувство, будто мы – соучастники, эта забавная девчонка и я; но оно сразу же пропало, когда после ее вопроса, чем я занимался, я ответил, что читал статью в «Геральд» про астрономическое число американских женщин, вставивших себе в грудь имплантанты.

- Может, Вы тоже – из их числа? – подначивая Барбару, спросил я, вспомнив ее прекрасную грудь.

- Знаете, я бы получила истинное удовольствие, если Вы хотя бы на пять минут перестали считать меня малолетней пустышкой. Нет, грудь у меня не искусственная, но даже если бы все было иначе, это еще не повод говорить со мной таким презрительным тоном.

- Это вовсе не презрение, - ответил я, защищаясь, - а всего лишь способ сказать Вам, что я считаю Вас красивой.

- Нет, это всего лишь жалкая попытка сказать мне, что моя грудь Вас возбуждает. Знаете, господин старый соблазнитель, Вы растеряли свое умение делать комплименты.

- Правда, сейчас мне не хватает опыта, - ответил я игриво, стараясь скрыть досаду и показать ей, что умею смеяться над собой.

- За кого Вы вообще принимаете женщин? – спросила она. – Что Вы о них думаете? Что им нужен атлетически сложенный жеребец, уверенный в себе и загорелый – для того, чтобы лежать с ним рядом на горячем песке, или бизнесмен на «Порше», который станет возить ее во французский ресторан, демонстрируя какие-нибудь – не знаю, какие еще - внешние атрибуты богатства? Почему Вы так уверены, что мы презираем сомнение, робость, нежность, мягкость? Вы - мужлан и разочаровали меня, - заявила она, вешая трубку и не дав мне возразить.

Я открыл окно комнаты, сделал большой глоток воздуха и лег в кровать, представляя себе ирландское побережье и говоря себе, что, если мы продолжим пугающее расследование истории с Моной Лизой, то у Дублинского залива сможем сделать это в более спокойной обстановке. По крайней мере, когда я засыпал той ночью, так мне казалось.