Начало (конца). 1 страница

Катерина ХIХ была еще не совсем ХIХ, когда они были наедине в третий раз. Хотя признаки были положительными, он не мог заставить себя спросить её, хотела бы она с ним встречаться, и, безусловно, не мог просто наклониться и поцеловать её. Колин часто колебался, когда дело доходило до настоящих поцелуев. У него была теория по этому поводу под названием Теорема Минимизации Отказов (ТМО):

Когда ты хочешь наклониться и поцеловать кого-нибудь или спросить о разрешении поцеловать, всегда существует возможность отказа, так что человек, которому вряд ли откажут, должен наклониться и поцеловать, либо спросить. И этот человек, по крайней мере, в гетеросексуальных отношениях средней школы, определенно является девушкой. Подумайте об этом: парни в основном хотят целовать девушек. Ребята хотят целоваться по-французски. Всегда. Не считая Хасана, парни редко думают «Эх, думаю, я бы не хотел поцеловать ту девушку сегодня». Может быть, если парень на самом деле горяч в буквальном смысле, он не будет думать о сексе. Но не в этом суть. В то время как девчонки очень непостоянны в деле поцелуев. Иногда они хотят целоваться; иногда они не хотят. На самом деле, они – неприступная крепость непознаваемости.

Следовательно, девушки должны всегда делать первый шаг, потому что а) у них, в целом, меньше шансов на отказ, чем у парней и б) таким образом, девушку никогда не поцелуют, если только она сама не хочет, чтобы её целовали.

К несчастью для Колина, нет ничего логичного в поцелуях, поэтому его теория никогда не работала. Но он так невероятно долго ждал момента, чтобы поцеловать девушку, что редко сталкивался с отказом.

В ту пятницу он позвонил будущей Катерине ХIХ после школы и пригласил попить с ним кофе на следующий день, и она сказала «да». Это было то же кафе, где они встречались первые два раза – совершенно приятные события, наполненные таким количеством сексуального напряжения, что он не мог ничего поделать и немного заводился уже от обычного легкого прикосновения её руки. Он положил свои руки на стол, потому что, на самом деле, он хотел, чтобы они были в пределах её досягаемости.

Кафе находилось за несколько миль от дома Катерины и за четыре здания от дома Колина. Оно называлось Café Sel Marie, и там подавали один из лучших кофе в Чикаго, что не имело никакого значения для Колина, потому что он не любил кофе. Он довольно сильно любил идею кофе – горячий напиток, который дает энергию и веками ассоциировался с утонченными и интеллектуалами. Но по вкусу кофе напоминал ему кофеиновую желчь. Поэтому он решил перекрыть неудачный вкус путем добавления сливок из-за чего, собственно, Катерина мягко дразнила его в тот день. Само собой, она пила черный кофе. Обычно Катерины так и делают. Они любят такой же кофе, как и их бывшие парни: горький.

Несколько часов спустя, после четырех чашек кофе, она захотела показать ему фильм.

- Он называется «Семейка Тененбаум», - сказала она. – Там рассказывается о семье вундеркиндов.

Колин и Катерина взяли Браун Лайн, а затем прошли пять кварталов к её дому, узкому двухэтажному зданию. Катерина привела его в свой подвал. С волнистыми плитками линолеума на полу в этом сыром, промозглом месте выделялись старый диван, отсутствие окон и очень низкий потолок (190 см при росте Колина 1,85 м). Это была жилплощадь для бедных, но это был потрясающий театр. Там было так темно, что можно было утонуть на диване и исчезнуть в фильме.

Колину очень понравился фильм; он много смеялся и нашел утешение в мире, где все герои, которые были умными детьми, выросли и стали действительно очаровательными, уникальными взрослыми (даже если они все были пьяными). Когда все закончилось, Катерина и Колин сидели в темноте вместе. Подвал был единственным по-настоящему темным местом, которое Колин когда-либо видел в Чикаго – днем и ночью, оранжево-серый свет просачивался в любое место с окнами.

- Я люблю саундтреки, - сказала Катерина. – Я так классно себя чувствую.

- Да, - сказал Колин. – И мне понравились персонажи. Мне даже немного понравился ужасный папа.

- Точно, мне тоже, - сказала Катерина. Он мог видеть её светлые волосы и контуры лица, но немного по-другому. Его рука, которая держала её руку примерно с тридцатой минуты фильма, была сжатой и потной, но он не хотел быть тем, кто отстранился. Она продолжала, - Я имею в виду, он эгоист, но каждый из нас эгоистичен.

- Верно, - сказал Колин.

- Так что, это на самом деле так? Быть, ну, вундеркиндом и всё такое?

- Хм, не совсем. Все вундеркинды в том фильме были действительно красавчиками, - он шутил, и, рассмеявшись, она сказала:

- Все, кого я знаю, именно такие, - и потом он резко выдохнул и посмотрел на неё и почти – но нет. Он не был уверен и не мог удержаться от мыслей об отказе.

- В любом случае, плюс в этом фильме это то, что они все просто родились талантливыми. Я не такой, знаешь. В смысле, я работал с трех лет по десять часов каждый день, - сказал он с немалой гордостью. Он действительно думал об этом, как о работе – чтение и практика языков и произношения, изложение фактов, тщательное изучение данного ему текста.

- Так в чем ты еще хорош? Ну, я знаю, что ты хорош во всем, но в чем ты очень хорош, не считая языков?

- Я хорошо справляюсь с кодами и прочими вещами. И я хорош в, скажем так, языковых трюках, как составление анаграмм. Честно говоря, это мое самое любимое занятие. Я могу анаграммировать что угодно, – он никогда раньше не рассказывал Катерине о своих анаграммах. Он всегда полагал, что это надоест окружающим.

- Что угодно?

- Только не ночью, - он ответил быстро и она засмеялась, а затем сказала:

- Катерина Картер (Katherine Carter).

Он так сильно хотел положить свою руку на её затылок, притянуть её к себе и попробовать вкус её губ, полных и мягких в темноте. Но не сейчас. Он не был уверен. Его сердце бешено колотилось.

- Эмм, хорошо. Her karate cretin/Её каратэ кретин – эмм, ох. Мне нравится эта: their arcane trek/их тайное путешествие.

Она засмеялась, убрала свою руку и положила её напротив его колена. Её пальцы были мягкими. Он внезапно смог почувствовать её запах поверх запаха сырого подвала. Она пахла сиренью, и затем он понял, что момент почти наступил. Но он не смел взглянуть на нее, пока нет. Он просто смотрел на пустой экран телевизора. Он хотел растянуть момент до момента – потому что так, как чувствуются поцелуи, ничего не чувствуется лучше, чем их предвкушение.

- Как ты это делаешь? – спросила она.

- Практика в основном. Я долго этим занимался. Я вижу буквы и подбираю хорошее слово первым – как karate/каратэ или arcane/тайный – и потом я пытаюсь использовать оставшиеся буквы, чтобы составить – о Боже, это скучно, - сказал он, надеясь, что это не так.

- Нет.

- Я просто стараюсь, чтобы остальные буквы имели грамматический смысл. В любом случае, это просто трюк.

- Хорошо, значит анаграммы. Это одно. Есть еще какие-нибудь очаровательные таланты? – спросила она, и сейчас он чувствовал себя уверенным.

В конце концов, Колин повернулся к ней, собирая в животе скудное количество мужества, доступное ему, и сказал:

- Ну, я прекрасно целуюсь.

ГЛАВА 9.

- Чувствуйте себя, как дома. Холлис сказала, что вы пришли взять у меня интервью и узнать о моей интереснейшей жизни, - сказал Старнс, и Колин сел на заплесневелый диван, похожий на тот, что был у К-19, когда у них был первый поцелуй. Линдси представила мальчиков, после чего Колин начал задавать вопросы. В комнате не было кондиционера, поэтому, когда он нажал кнопку записи на цифровом мини-диктофоне и положил его на кофейный столик, он почувствовал стекающую по шее первую капельку пота. Кажется, будет долгий день.
- Когда ты приехал в Гатшот? – спросила Линдси.
- Я родился в этой стране* в 1920 году. Родился здесь, вырос здесь, живу здесь и уверен, что помру тоже здесь, - ответил он и подмигнул Линдси. (*Колину не сразу стало ясно, что под словом «страна» Старнс имел ввиду вовсе не «Соединенные Штаты Америки», а «Южную и Центральную часть Теннесси».)
- О, Старнс, не говори так, - сказала Линдси. – Что, черт возьми, я буду делать здесь без тебя?
- Наверное, проводить время с тем Лифордовским мальчиком, - ответил Старнс. Он повернулся к ребятам и сказал:
- Я не слишком хорошо знаю его отца.
- Ты просто хочешь, чтобы я была только твоя, - смеясь, сказала Линдси. – Расскажи нам о заводе, Старнс. Эти парни никогда там не были.
Почему-то со Старнсем Линдси разговаривала с сильным акцентом.
- Завод открылся за три года до моего рождения, и я работал там с четырнадцати лет. Полагаю, если бы я этого не делал, то стал бы фермером, как мой отец, до того, как фабрика начала свою работу. Тогда мы создавали все; футболки, носовые платки и банданы; было тяжело. И да, твоя семья всегда была такой хорошей и честной, начиная с доктора Динзанфара и его сына-в-законе Корвилла Уэллса. Потом этот Алекс, известный как твой папа, Линдси, ты его, наверное, уже и не помнишь. А затем Холлис, которая всегда заботилась о каждом из нас. Я работаю на фабрике уже шестьдесят лет. Это мировой рекорд! Комната отдыха на заводе названа в честь меня, потому что я проводил там большую часть своего времени, - его верхняя губа улыбнулась, но бесчелюстной подбородок Старнса не смог последовать ее примеру. Дом уже казался горячей ванной без воды и пузырьков. Это трудный способ заработать сто долларов, подумал Колин.
- Хотите немного чаю? – спросил Старнс. Не дожидаясь ответа, он встал и пошел на кухню. Чай оказался сладким и одновременно горьким и по вкусу немного напоминал лимонад. Колину он понравился, поэтому он выпил еще несколько чашечек чая, пока Старнс говорил, останавливаясь, только чтобы заняться лечением (один раз) и пойти в ванную (четыре раза; кажется, старики любят ванные комнаты).
- Ну, первое, что вы должны понять, это то, что здесь мы ни разу не были на грани нищеты. Даже в период Депрессии, я никогда не голодал, потому что когда доктору Динзафару пришлось сократить рабочих, он не увольнял больше одного человека из каждой семьи.
Потом Старнс еще что-то сказал про доктора Динзофара.
- А вы знаете, почему Гатшот называют страной? Я уверен, ты знаешь, Линдси.
Но Линдси вежливо покачала головой, и Старнс, наклонившись вперед в своем кресле La-Z-Boy, сказал:
-Ох, поглядите-ка! Вы даже еще ничего не слышали об этом месте! В старые времена, да такие старые, когда старик Старнс еще не родился, профессиональный бокс за деньги был запрещен. Так что, если вы хотите нарушить закон – добро пожаловать в Гатшот! В этом прекрасном месте вы с легкостью можете это сделать. Вообще, можно было всегда. Правда, один раз меня посадили в тюрьму Carver County. В 1948 году я сильно напился в общественном месте; в 1956 я нарушил общественный порядок; и потом меня посадили в тюрьму на два дня за незаконную выгрузку огнестрельного оружия, когда в 1974 году я убил крысу-змею Кэролайн Клэйтон. Увы, жена моя, Мэри, не смогла мне помочь, потому что я убил эту чертову змею. Но откуда я должен был знать, что это домашний питомец? Я захожу в дом Кэролайн Клэйтон, желая забрать молоток, который одолжил ей шесть месяцев назад, и там эта чертова крыса-змея ползает по кухне.
Колин обдумал ситуацию.
- Вы вошли в чужой дом без стука? – спросил он.
- Нет, я постучал, но ее не было дома.
- Это тоже считается преступлением, - указал Колин. – Вход запрещён.
- Ну, спасибо тебе Господи, что не арестовал меня, мальчик, - сказал Старнс. – Но ведь, когда человек видит змею, он сразу ее убивает. Поэтому я убил ее. После произошедшего Кэролайн Клэйтон пришла ко мне домой – она уже умерла, благослови ее сердце – и начала плакать, крича, что я убил Джейка, а я сказал ей, что что-то другое могло убить Джейка, потому что от испуга я стрелял вверх. Но потом оказалось, что Джейк был змеей, и она любила его, как настоящего ребенка, которого у нее никогда не было. То есть она никогда не была замужем. Змея была уродливей, чем грех, благослови ее сердце.
- Змею, вероятно, не волновало, что она была уродливой, - указал Колин. – У них очень плохое зрение.
Старнс посмотрел на Линдси Ли Уэллс.
- Твой друг – регулярный фонтан знаний.
- Он уверен, что Бог существует, - протянула она.
- Так на чем же я остановился? – спросил Старнс.
- Гатшот. Бокс. Старые времена, - быстро ответил Колин.
- Верно. Прежде чем завод начал принимать семей, этот город был городом неприятностей. Суровым фермерским городом. Моя мама рассказывала мне, что тогда у города не было названия. Но со временем здесь начали останавливаться боксеры. Ребята со всех уголков мира приезжали сюда, чтобы получить пять или десять долларов за борьбу. Победитель получал все, включая дополнительные деньги, если он держал пари. Но дабы не нарушать закон профессионального бокса, они должны были следовать правилу: нельзя бить ниже пояса и выше плеч. Следовательно, в живот можно. Благодаря этому, город стал популярным, и так как гатшот – это понятие у охотников, когда попадание происходит в живот: мы по сей день называем его именно так.
Тыльной стороной ладони Колин вытер свой потный лоб и сделал несколько глотков чая.
- Мы с Мэри поженились в 1994-ом, - продолжал Старнс, - когда я должен был уйти на войну.
Колин подумал, что Старнс мог бы извлечь пользу из урока мистера Холтслау, преподавателя английского языка, который учил их переходам в 11-м классе. Колин не мог рассказать историю, которая спасла бы ему жизнь, но следует признать, что по крайней мере он слышал о переходах.
Тем не менее, ему было интересно слушать Старнса.
- Так или иначе, я не пошёл на войну, потому что отстрелил себе два пальца на ноге, ибо я трус. Я мужчина в возрасте, поэтому могу рассказать вам всё откровенно. Вы знаете, я не боялся войны. Война никогда не пугала меня. Я просто не хотел идти путём преисподним, чтобы ещё и воевать на нём. После этого у меня появилась репутация – я притворился, что случайно отстрелил себе пальцы, но каждый знал правду. Я никогда не терял этой репутации, но сейчас практически все мертвы, и вы не сможете послушать какие-либо истории из их уст, поэтому вы должны поверить моей. Они тоже были трусами. Каждый из них. Но мы поженились и, о боже, мы, конечно же, любили друг друга. Всегда, до самого конца. Я ей никогда сильно не нравился, но она любила меня, если вы понимаете, о чём я». Колин посмотрел в сторону Хасана, тот оглянулся; его глаза были широко распахнуты от ужаса. Они оба боялись, что точно знали, о чем говорит Старнс.
- Она умерла в 1997-ом. Сердечный приступ. В ней не было ничего, кроме хорошего, во мне не было ничего, кроме плохого, но затем она умерла, а я – нет.
Затем он показал им фотографии; они столпились вокруг его кресла La-Z-Boy; его морщинистые руки медленно листали альбом, густо наполненный воспоминаниями. Самые старые снимки были выцветшими и пожелтевшими, и Колин подумал о том, что даже на фотографиях их молодости старые люди выглядят старыми. Он смотрел на фотоснимки, которые приобрели жесткие черно-белые оттенки, а затем на мягкие тона поляроидов, смотрел, как рождались дети и как они потом выросли, как выпадали волосы и на коже появлялись морщины. И всё это время Старнс и Мэри оставались на фотографиях вместе, начиная с их свадьбы и заканчивая их пятидесятой годовщиной.
У меня всё это будет, думал Колин, у меня всё будет. Будет. С Катериной. Но я не хочу быть только этим, решил он, я оставлю после себя что-то большее, чем фотоальбом, где я всегда выгляжу старым.
Позже Колин заметил, что шесть часов истекли, когда Линдси Ли Уэллс встала.
— Нам нужно идти, Старнс.
— Конечно. Хорошо, что ты у меня есть. И, да, Линдси, ты выглядишь просто идеально.
— Тебе случайно не нужен кондиционер? Здесь ужасная жара, Холлис могла бы достать тебе один.
— Всё нормально, я справляюсь. Она и так многое для меня сделала.
Старнс встал и провёл их до выхода. Колин пожал дрожащую руку старика.
Колин вёл Катафалк настолько быстро, насколько позволяла ему дорога. Окна были опущены, чтобы ребята могли хоть немного остыть.
— Думаю, я потерял 27 кг вместе с потом, - сказал Хасан.
— В таком случае, тебе стоило бы остаться на жаре ещё подольше, - сказала Линдси. — Это были самые лёгкие 100$, заработанные когда-либо и кем-либо в Гатшоте. Эй, не сворачивай! Ты ещё должен подкинуть меня в магазин.
— То есть мы все можем позависать с Другим Колином в милом, сладком кондиционированном воздухе?
Линдси потрясла головой.
— Э-э… Вы высаживаете меня, затем стараетесь не попадаться на глаза до тех пор, пока не подберёте меня в два часа, а потом мы рассказываем Холлис о том, что вторую половину дня мы провели, разъезжая по стране.
— Ну, — произнёс Хасан слегка раздражительным тоном. — Мы определённо будем скучать по твоему богатому шарму и игристой индивидуальности.
— О, прости, - сказала Линдси. — Я просто шучу. В любом случае, ты мне нравишься, Хасан; а вот умников я считаю невыносимыми.
Колин бросил взгляд на заднее сиденье. Линдси улыбалась ему закрытыми губами. Он знал, что она шутит, или думал, что это так, но это не мешало ему ощущать гнев, подступавший к его горлу. И он знал, что глаза выдают его боль.
— Боже, Синглтон, я же просто шучу.
— Ты должна запомнить, что обычно, когда девушки называют его невыносимым, это напоминает ему о последних словах Катерины, - объяснил Хасан, говоря об этом так, будто Колина вовсе не было за рулем. — Он достаточно обидчив касаемо всей темы его невыносимости.
— Ягодки.
— Понял.
Высадив Линдси, они заехали в Хардис поесть двойных гамбургеров и картофель фри. В течение первых тридцати минут Колин читал Байрона, в то время как Хасан неоднократно вздыхал и говорил: «Боже, какой же ты скучный.», пока, наконец, Колин не отложил книгу в сторону.
Когда с едой было покончено, им оставался еще час времени. Стоя на стоянке, они ощутили, как из тротуара исходит горячий воздух. Хасан вытер лоб и сказал:
— Думаю, нам надо заехать в Местный Магазин Гатшота.
Они подъехали к грязной парковке магазина на пятьдесят минут раньше, поднялись вверх по лестнице к потоку кондиционированного воздуха. За прилавком, на коленях, кажется, парня, сидела Линдси Ли Уэллс.
— Привет, - сказал Колин. ДК выглянул из-за Линдси. Он кивнул ему, ни улыбнувшись, ни подмигнув, даже ни одна его мускула не дрогнула на его круглом лице.
— Что-то случилось? – спросил ДК.
— Нет, ничего, - сказал Колин.
— Вам, ребят, повезло, что вы живете с Линдси.
Она весело засмеялась и, не сдержав себя, поцеловала его в шею.
— Оу, однажды и мы будем жить вместе, - сказала она.
— Если вы тронете ее, - совершенно неожиданно сказал ДК, - я убью вас.
— Да ладно тебе, - крикнул Хасан из коридора. – И что если я трону ее? В смысле, что если я неожиданно прикоснусь к ней, пока мы будем идти по коридору?
ДК нахмурился.
— Ну, - сказал он, - это было забавно. Мы с Линдси были на середине очень важного разговора, так что, если вы позволите…
Чтобы сгладить злость, Колин ответил:
— Ой, простите. Да, мы просто, э-э, прогуляемся или еще чего-нибудь сделаем.
— Вот, - Линдси кинула им связку ключей, – в грузовике Колина есть кондиционер.
— И не выезжаете на этом грузовике за пределы парковки, - резко ответил тот. Когда они вышли за дверь Колин услышал, как ДК спрашивает Линдси: «Кто из них гений – толстый или худой?». Но ему не нужно было дожидаться ответа Линдси, поэтому он поплелся вниз. Пока они шли через грязную парковку к внедорожнику Другого Колина, Хасан сказал:
— Боже, его телосложение напоминает кирпичный сортир, тебе не кажется? И слушай, Толстому нужно в поле, чтобы отлить.
— Худой будет ждать Толстого в грузовике, - ответил Колин. Он залез в машину, повернул ключ, включил кондиционер на полную мощность, но из него почему-то дул только горячий воздух. Хасан открыл пассажирскую дверь и сразу начал говорить:
— Она так выпендривается перед ним, потом перед нами, метается от одного к другому, потом еще перед Старнсем со своим южным акцентом: «ой, я вся твоя».
— Ты на нее запал что ли? – спросил вдруг Колин.
— Нет. Я просто размышлял вслух. Последнее время, я вообще не интересуюсь свиданиями с девушками и, тем более, не собираюсь женится. Встречаться с Линдси должно быть харамом*. Кроме того, у нее длинный нос. А я не увлекаюсь носами. (*харам – арабское слово, которое означает «запрещено исламом». Прим. автора).
— Хорошо, не надо аргументов, я просто скажу, что все что ты делаешь – харам.
Хасан кивнул.
— Да, но хараму насрать, что я, допустим, завел собаку. Я не люблю курить, говорить за спинами людей, воровать, лгать маме или трахать девчонок.
— Моральный релятивизм, - сказал Колин.
— Нет. Я не думаю, что Богу насрать на то, есть ли у нас собака или носят ли женщины шорты. Думаю, ему насрать на то, что ты хороший человек.
Слово «хороший человек» пробудило в нем мысль о Катерине XIX. Скоро она уедет из Чикаго в лагерь штата Висконсина, где каждое лето она работает в качестве вожатой. Лагерь создан для детей с физическими недостатками. Там их учат ездить на лошадях. Она была таким хорошим человеком, и он скучал по ней всем телом. Скучал, как сумасшедшийторт*. (*глупо, но вот, что они постоянно говорили друг другу: «я люблю тебя, как сумасшедшийторт, я скучаю по тебе, как сумасшедшийторт» и др.). Он почувствовал, как бьется недостающая часть внутри него, и как, вероятно, ее не тянет к нему. Наверное, она вздохнула с облегчением. Если бы она думала о нем, она бы позвонила. Если бы…
— Думаю, стоит ей позвонить.
— Эта самая худшая идея, которая когда-либо приходила тебе в голову, - сразу сказал Хасан. – Самая. Худшая. Идея.
— Нет. А вдруг она ждет от меня звонка так же, как я от нее?
— Да, но ты Брошенный. А Брошенные не перезванивают. Ты знаешь это, кафир. Брошенные никогда-никогда не должны перезванивать. Нет исключений для этого правила. Нет. Никогда не звони. Никогда. Ты не можешь позвонить. – Колин засунул руку в карман. – Не делай этого, чувак. Ваши отношения на грани взрыва. Ты огражден бензином, а телефон – зажженная спичка.
Колин включил телефон.
— Ягодки, - сказал он. Хасан всплеснул руками.
— Ты не можешь ягодкать в такой момент! Это вопиющее злоупотребления ягодками! Я ягодкаю, чтобы ты звонил ей!
Колин выключил телефон и некоторое время переосмысливал услышанное.
— Ладно, - сказал он, засунув телефон обратно в карман. – Не буду.
Хасан тяжело вздохнул.
— Еще б чуть-чуть. Спасибо тебе, Господи, за Двойной Провал Ягодок.
Некоторое время они сидели в молчании, и, наконец, Колин сказал:
— Я хочу вернуться домой.
— В Чикаго?
— Нет, к Линдси. Но нам нужно убить еще 40 минут.
Хасан уставился на лобовое стекло и медленно кивнул. Спустя недолгое молчание, он сказал:
— Хорошо. Хорошо. Толстячковый приступ астмы. Старый прием, который всегда работает.
— Что?
Хасан закатил глаза:
— Ты глухой? Я говорю, толстячковый приступ астмы. Это самый старый трюк из книги толстячка. Просто подыграй мне.
Они вышли из машины, и Хасан начал очень громко хрипеть. Каждый его вздох звучал, как крик умирающей утки. Э-ЭКХ. Выдох. Э-ЭКХ. Выдох. Затем он положил руку на грудь и побежал к Местному Магазину Гатшота.
— Что с ним? – спросила Линдси. Прежде чем Колин смог ответить, Хасан с хрипом начал говорить:
— Э-ЭКХ. Астма. Э-ЭКХ. Приступ. Э-ЭКХ. Только что. Э-ЭКХ.
— Вот дерьмо, - сказала Линдси. Она спрыгнула с ДК, повернулась, схватила аптечку и напрасно начала искать лекарства от астмы.
— С ним все будет в порядке, - сказал Колин. – Такое бывает. Я просто отвезу его домой к ингалятору.
— Холлис не любит, когда во время ее работы, дома кто-то есть, - заметила Линдси.
— Ну, в этот раз она сделает исключение, - сказал Колин.
Хасан хрипел всю дорогу домой, поднимаясь вверх по лестнице и направляясь в свою комнату. Колин сидел с Линдси в гостиной. Они оба слышали, как Холлис разговаривала на кухне:
— Это американский товар. Сделан американским трудом. Это пункт продажи. Рыночная, годная к рекламированию часть нашего товара. Люди покупают все американское. У меня здесь дела…
Очевидно, Холлис работала. Затем она вышла и первое, что она сказала, было:
— Пожалуйста, не мешайте мне в рабочее время.
Линдси рассказала, что у Хасана случился приступ астмы, и он оставил свой ингалятор дома, после чего Холлис поднялась на верх по лестнице. Колин быстро последовал за ней, крича: «Надеюсь, ты в порядке, Хасан!», давая тому понять, что Холлис уже идет. Когда они зашли в его комнату, он смирно лежал на кровати.
— Простите, я забыл свой ингалятор, - сказал он. – Этого больше не повторится.
- Так вот почему ты читаешь "Звезды сегодня"?
-Да, - кивнула Линдси. - А вообще, в немецком языке есть слово для этого. Боже, вертится на языке, это..
- "Schadenfreude" (злорадство), - сказал Колин. Получение удовольствия от боли других.
-Точно! Так вот, в любом случае,- продолжила Линдси, - оставайтесь здесь. Холлис всегда говорит мне, что ничего действительно хорошего со мной не случится, если я останусь в Гатшоте, и, наверное, это правда. Но ничего действительно плохого не случится, также, если я когда-нибудь заключу эту сделку. Колин не отвечатил, но подумал о том, что Линдси Ли Уэллс, ввиду всей ее крутости и чего-то там еще, была немного занудной. Но не успел он придумать, как это сказать,
Линдси села, воодушевленная новой темой.
- Ладно. Вот тебе кое-что о том, какими должны быть рассказы: в них должны быть начало, середина и конец. В твоих историях нет сюжетов. Они такие, знаешь: вот что-то, о чем я думал, вот ещё кое-что, о чем я думал, и так далее. Ты не сможешь далеко уйти с
бессвязной чепухой. Ты - Колин Синглтон, Начинающий Рассказчик, поэтому ты должен придерживаться сюжета. И тебе нужна хорошая, сильная мораль. Или тема или что-то в этом роде. И второе: тебе нужны любовная история и приключения. Ты должен вложить
что-то из этого в свой рассказ. Если это история о том, как ты мочишься в клетку льва, добавь себе подружку, которая замечает, насколько гигантский у тебя член и затем спасает тебя от льва,оттолкнув, в последнюю секунду, потому что она отчаянно пытается спасти твой великолепный гигантский член. Колин покраснел, но Линдси продолжала.
- В начале тебе нужно отлить, в середине ты делаешь это, а в конце, пройдя через романтику и приключения, твой член спасен от пасти голодного льва с помощью смелости молодой девушки, мотивированной настоящей любовью к огромным членами. И мораль
этой истории в том, что героическая подружка вместе с гигантским членом спасут тебя даже в самых отчаянных ситуациях.
Когда Колин закончил смеяться, он положил свою руку поверх руки Линдси. Она была там всего миг, и он мог почувствовать поврежденное место на ее большом пальце, где она его погрызла. Он одернул руку спустя мгновение и сказал:
-Моя Теорема расскажет историю. Каждая диаграмма с началом, серединой и концом.
-В геометрии нет никакой романтики, - ответила Линдси.
-Просто дождись.

Начало (Середины)

Он никогда особенно не думал о Катерине I. Он расстраивался из-за расставания потому, что это то, что ты должен чувствовать. Маленькие дети играют в дом; они играют в войну;
они играют в отношения. Я хочу быть с тобой; ты меня бросила; я грущу. Но ничего из этого не было действительно настоящим.
Из-за того, что папа Катерины был репетитором Колина, они периодически продолжали видеться в течение нескольких следующих лет. Они хорошо ладили, но не то, чтобы он
горел от тоски по ней. Он скучал по ней недостаточно, чтобы стать одержимым ею именем, чтобы встречаться с ею тестами снова и снова и снова и снова (и снова, и снова, и снова, и снова, и снова, и снова, и снова, и снова, и снова, и снова, и снова, и снова, и
снова, и снова, и снова).И все же, это происходило. Поначалу это не казалось умышленным - это были просто серии странных совпадений. И это продолжало случаться: он встречал Катерину и
влюблялся в нее. И она влюблялась в него. А затем наступал конец. А потом, когда все это перестало быть совпадением, оно стало двумя полосками - одну (отношения с Катеринами) он хотел бы сохранить, другую (быть брошенным ими) он хотел бы сломать. Но отделить один цикл от другого оказалось невозможным. Это просто продолжало происходить, и, спустя некоторое время, это ощущалось, как в порядке вещей. Каждый раз он совершал обороты сквозь чувства злости, сожаления, тоски, надежды, отчаяния, тоски, злости, сожаления. Дело в том, что быть брошенным вообще и быть брошенным конкретно Катеринами, было крайне однообразно.
Вот почему люди устали слушать, как брошенные зациклены на своих проблемах, стать брошенным - это предсказуемо и скучно. Они хотят остаться друзьями; они чувствуют себя подавленно; это всегда они и никогда - ты; позже ты опустошен, а они - облегчены;
все кончено для них и только начинается для тебя. И,по мнению Колина, по крайней мере это было ГЛУБОКОЕ ПОВТОРЕНИЕ: каждый раз Катерины бросали его потому, что просто не любили его. Каждая приходила к одному и тому же выводу насчет него. Он не был достаточно крутым, или достаточно красивым или таким умным, как они надеялись - короче говоря, он не был достаточно значимым. И это случалось с ним снова и снова, пока не стало скучным. Но однообразие не ведет к безболезненности.

ГЛАВА 10.

На следующее утро Колин чувствовал себя настолько уставшим, что даже мог спать до восьми часов, не обращая внимания на кудахтанье петуха. Спустившись вниз, он обнаружил спящую на диване Холлис в ярко-розовом муму (просторное платье жительницы Гавайских островов). На полу были разбросаны бумаги.
Колин прошел мимо нее и мысленно добавил «муму» в вымышленный список слов, из которых нельзя было составить анаграммы.
Хасан сидел на кухне, поедая овсянку и омлет. Не говоря ни слова, он протянул Колину записку, написанную на тисненном листе, с надписью ХОЛЛИС П. УЕЛЛС/ГЕНЕРАЛЬНЫЙ ДИРЕКТОР & ПРЕЗИДЕНТ ТЕКСТИЛЯ ГАТШОТА: