Психологизм Л.Н. Толстого. Чернышевский о Толстом

Появление первых произведений было доброжелательно встречено читателями и критикой, хвалившей автора за «наблю­дательность и тонкость психологического анализа», поэтичность, ясность и изящество повествования (так, в конце 1855 года Толстой вернулся в Петербург и был принят в редакции журнала “Современник” как севастопольский герой и уже знаменитый писатель). Проницательнее других критиков оказался Н.Г. Чернышевский (8-й номер “Современника” 1856 г. статья «“Детство” и “Отрочество”. Военные рассказы графа Л. Н. Толстого»), обративший внимание на особенности психологического анализа.

«Большинство поэтов,- писал Чернышевский,- заботятся преимущественно о результатах проявления внутренней жизни, о столкновениях между людьми, о действиях, а не о таинственном процессе, посредством которого вырабатывается мысль или чувство. Особенность таланта графа Толстого состоит в том, что он не ограничивается изображением результатов психического процесса: его интересует самый процесс, его формы, законы, диалектика души, чтобы выразиться определительным термином».

С тех пор “определительный термин” - “диалектика души” - прочно закрепился за творчеством Толстого, ибо Чернышевскому действительно удалось подметить самую суть толстовского дарования. Предшественники Толстого, изображая внутренний мир человека, как правило, использовали слова, точно называющие душевное переживание “волнение”, “угрызение совести”, “гнев”, “презрение”, “злоба”.

Толстой был этим неудовлетворен: “Говорить про человека: он человек оригинальный, добрый, умный, глупый, последовательный и т. д.- слова, которые не дают никакого понятия о человеке, а имеют претензию обрисовать человека, тогда как часто только сбивают с толку”. Толстой не ограничивается точными определениями тех или иных психических состояний. Он идет дальше и глубже. Он “наводит микроскоп” на тайны человеческой души и схватывает изображением сам процесс зарождения и оформления чувства еще до того, как оно созрело и обрело завершенность. Он рисует картину душевной жизни, показывая приблизительность и неточность любых готовых определений.

Открывая “диалектику души”, Толстой идет к новому пониманию человеческого характера. Мы уже видели, как в повести “Детство” “мелочи” и “подробности” детского восприятия размывают и расшатывают устойчивые границы в характере взрослого Николая Иртеньева. То же самое наблюдается и в “Севастопольских рассказах ”. В отличие от простых солдат у адъютанта Калугина показная, “нерусская” храбрость. Тщеславное позерство типично в той или иной мере для всех офицеров-аристократов, это их сословная черта. Но с помощью “диалектики души”, вникая в подробности душевного состояния Калугина, Толстой подмечает вдруг в этом человеке такие переживания и чувства, которые никак не укладываются в офицерский кодекс аристократа и ему противостоят. Калугину “вдруг сделалось страшно: он рысью пробежал шагов пять и упал на землю…”. Страх смерти, который презирает в других и не допускает в себе аристократ Калугин, неожиданно овладевает его душой.

В рассказе “Севастополь в августе” солдаты, укрывшись в блиндаже, читают по букварю: “ Страх смерти - врожденное чувствие человеку”. Они не стыдятся этого простого и так понятного всем чувства. Более того, это чувство оберегает их от поспешных и неосторожных шагов. Наведя на внутренний мир Калугина свой “художественный микроскоп”, Толстой обнаружил в аристократе душевные переживания, сближающие его с простыми солдатами. Оказывается, и в этом человеке живут более широкие возможности, чем те, что привиты ему социальным положением, офицерской средой. Тургенев, упрекавший Толстого в чрезмерной “мелочности” и дотошности психологического анализа, в одном из своих писем сказал, что художник должен быть психологом, но тайным, а не явным: он должен показывать лишь итоги, лишь результаты психического процесса. Толстой же именно процессу уделяет основное внимание, но не ради него самого. “Диалектика души” играет в его творчестве большую содержательную роль. Последуй Толстой совету Тургенева, ничего нового в аристократе Калугине он бы не обнаружил. Ведь естественное чувство страха смерти в Калугине не вошло в его характер, в психологический “результат”: “Вдруг чьи-то шаги послышались впереди его. Он быстро разогнулся, поднял голову и, бодро побрякивая саблей, пошел уже не такими скорыми шагами, как прежде”. Однако “диалектика души” открыла Калугину перспективы перемен, перспективы нравственного роста.

Психологический анализ Толстого вскрывает в человеке бесконечно богатые возможности обновления. Социальные обстоятельства очень часто эти возможностиограничивают и подавляют, но уничтожить их вообще они не в состоянии. Человек более сложное существо, чем те формы, в которые подчас загоняет его жизнь. В человеке всегда есть резерв, есть душевный ресурс обновления и освобождения.

Чувства, только что пережитые Калугиным, пока еще не вошли в результат его психического процесса, остались в нем недовоплощенными, недоразвившимися. Но сам факт их проявления говорит о возможности человека изменить свой характер, если отдаться им до конца.

“Одно из самых обычных и распространенных суеверий то, что каждый человек имеет одни свои определенные свойства, что бывает человек добрый, злой, умный, глупый, энергичный, апатичный и т. д.,- пишет Толстой в романе “Воскресение”.- Люди не бывают такими. Мы можем сказать про человека, что он чаще бывает добр, чем зол, чаще умен, чем глуп, чаще энергичен, чем апатичен, и наоборот; но будет неправда, если мы скажем про одного человека, что он добрый или умный, а про другого, что он злой или глупый. А мы всегда так делим людей. И это неверно. Люди как реки: вода во всех одинокая и везде одна и та же, но каждая река бывает то узкая, то быстрая, то широкая, то тихая, то чистая, то холодная, то мутная то теплая. Так и люди. Каждый человек носит в себе зачатки всех свойств людских и иногда проявляет одни, иногда другие и бывает часто совсем непохож на себя, оставаясь все между тем одним и самим собою”. “Текучесть человека”, способность его к крутым и решительным переменам находится постоянно в центре внимания Толстого. Ведь важнейший мотив биографии и творчества писателя - движение к нравственной высоте, самоусовершенствование. Толстой видел в этом основной путь преобразования мира.

Он скептически относился к революционерам и материалистам, а потому вскоре ушел из редакции “Современника”. Ему казалось, что революционная перестройка внешних, социальных условий человеческого существования - дело трудное и вряд ли перспективное. Нравственное же самоусовершенствование - дело ясное и простое, дело свободного выбора каждого человека. Прежде чем сеять добро вокруг, надо самому стать добрым: с нравственного самоусовершенствования и нужно начинать преобразование жизни.

Отсюда понятен пристальный интерес Толстого к “диалектике души” человека. Ведущим мотивом его творчества станет испытание героя на изменчивость. Способность человека обновляться, подвижность и гибкость его духовного мира, его психики являются для Толстого показателем нравственной чуткости, одаренности и жизнеспособности (Помним, что у Толстого герой либо формирующийся, либо находится в состоянии искания). Окажись невозможными в человеке эти перемены - рухнул бы взгляд Толстого на мир, уничтожились бы его надежды. Толстой верит в созидательную, преобразующую мир силу художественного слова. Он пишет с убеждением, что его искусство просветляет человеческие души, учит “полюблять жизнь”. Подобно Чернышевскому, он считает литературу “учебником жизни”. Он приравнивает писание романов к конкретному практическому делу, которому часто отдает предпочтение в сравнении с литературным трудом.

+ из статьи Чернышевского: «Конечно, эта способность должна быть врождена от природы. Это стремление к неутомимому наблюдению над самим собою. Законы человеческого действия, игру страстей, сцепление событий, влияние обстоятельств и отношений мы можем изучать, внимательно наблюдая других людей; но все знание, приобретаемое этим путем, не будет иметь ни глубины, ни точности, если мы не изучим сокровеннейших законов психической жизни, игра которых открыта перед нами только в нашем [собственном] самосознании. Кто не изучил человека в самом себе, никогда не достигнет глубокого знания людей. Толстой чрезвычайно внимательно изучал тайны жизни человеческого духа в самом себе; это знание драгоценно не только потому, что доставило ему возможность написать картины внутренних движений человеческой мысли, но и дало ему прочную основу для изучения человеческой жизни вообще, для разгадывания характеров и пружин действия, борьбы страстей и впечатлений.

<…> Знание человеческого сердца - основная сила его таланта».

Таким образом, из «различных направлений» психологического анализа Толстого более привлекает «сам психический процесс, его формы, его за­коны, диалектика души». Последние слова стали классическим определением особенностей толстовского психологизма.

36. Истоки идейного содержания и формы «Войны и мира» в ранних военных и севастопольских рассказах Л.Н.Толстого.

Одновременно с работой над трилогией Толстой писал воен­ные рассказы. Один за другим появлялись «Набег», «Рубка ле­са», «Разжалованный». Все эти произведения были написаны очевидцем и участником событий, знавшим военный быт и чув­ствовавшим характер войны, поэтому в них заметна докумен­тальная основа, во многом приближающая рассказы к жанру очерка, популярного в литературе середины века. К тому же многие из завершенных и незавершенных произведений этого времени сохраняют связь с дневниковой формой, что также свидетельствует об их документализме. Участие в военных действиях расширяло реальный жизненный опыт Толстого и ставило перед ним новые нравственные и художественные задачи. Одной из таких задач было наблюдение над тем, как раскрывается личность человека в необычных условиях, в свя­зи с этим перед писателем встал вопрос о природе человече­ской храбрости.

Склонность Толстого к анализу побуждала его с начала литературной деятельности к составлению различно­го рода классификаций. Одна из первых Толстовских класси­фикаций — разделение характеров по отношению к понятию храбрости. В рассказе «Набег», в частности, выведены образы истинно храброго капитана Хлопова и воплощающего ложную храбрость поручика Розенкранца, а в «Рубке леса» эта тема развивается на противопоставлении храбрости солдат и офи­церов.

В военных рассказах постепенно начинает формироваться эпическое начало в творчестве Толстого. Писатель впервые пы­тается сопоставить в пределах одного произведения судьбу от­дельного человека и масштабные исторические события. Он поднимается до понимания сути происходящих событий и ху­дожественного обобщения. В этих произведениях постепенно формируется и толстовская оценка войны: «Неужели тесно жить людям на этом прекрасном свете, под этим неизмеримым звездным небом? Неужели может среди этой обаятельной при­роды удержаться в душе человека чувство злобы, мщения или страсти истребления себе подобных?».

Военную тему Толстой продолжил в севастопольских рассказах («Севастополь в декабре месяце», «Севастополь в мае», «Севастополь в августе 1855 года»), материалом для которых послужило писателю его пребывание в осажден­ном Севастополе и участие в обороне города. В 1854 г. Толстой подал рапорт с просьбой перевести его в Севастополь, как он записал в дневнике, «из патриотизма», когда Англия, Фран­ция и Турция высадили морской десант в Крыму. Основа содержания севастопольских рассказов — описание хода обороны города, истинного героизма и патриотизма, проявлен­ного его защитниками, выполнившими свой долг перед ро­диной.

Названия рассказов напоминают датировку записей из днев­ника офицера — очевидца происходящего. В своих произведе­ниях Толстой не только с документальной точностью передает события, описывает приметы жизни осажденного города, рас­сказывает о судьбах отдельных людей, участвующих в оборо­не, но вводит и еще одного героя, главного для себя, «который всегда был, есть и будет прекрасен» — правду. Правда изобра­жения, приравненная писателем к красоте, опиралась как на документальную точность описания, так и на принципиально новый подход Толстого к изображению войны: на первом пла­не был показ ее страшных будней. Автор в прямом публи­цистическом отступлении подчеркивал, что хочет показать войну «не в правильном, красивом и блестящем строе», «с раз­вевающимися знаменами и гарцующими генералами», а «в на­стоящем ее выражении — в крови, в страданиях, в смерти». Публицистический пафос севастопольских рассказов обнару­живается в небольших по объему авторских отступлениях и в особо подчеркнутой форме авторского обращения к чита­телям, которых он как бы ведет по осажденному городу («вы увидите...», «вы услышите...»).

В севастопольском цикле Толстой продолжает соединять описание важного исторического события с рассказами о кон­кретных людях. На примере выделенных им отдельных чело­веческих судеб он ставит важнейшие нравственные вопросы: различные проявления истинного героизма и патриотизма (братья Козельцовы), подлинная и показная храбрость, карь­еризм и тщеславие (офицеры Михайлов и Калугин), высокое и неповторимое значение жизни каждого человека (смерть Праскухина).

**Севастопольский цикл явился решающим шагом на пути к эпосу «Войны и мира». Хотя «Севастопольские рассказы» достаточно самоценны в своем содержании и как художественное произведение, в перспективе творческого развития писателя они, действительно, стали подготовкой гениального романа-эпопеи. Переживший события Крымской войны и обороны Севастополя, Толстой и выработал свой взгляд на явление войны, и пришел к первым наметкам целой идейно-художественной концепции "войны и мира", и прикоснулся к непростым проблемам патриотизма и героизма, и применил на практике поэтику. В этом отношении «Севастопольские рассказы» можно считать писательской "пробой", результативным, открытым в будущее литературным экспериментом.