Конечные области значений

Основатель социальной феноменологии А Шюц именно в пред­метно-телесной закрепленности видел "преимущества" повседнев­ности по сравнению с другими сферами человеческого опыта, ко­торые он называл конечными областями значений (finite pro­vinces of meanin.) Наряду с повседневностью это такие сферы, как религия, сон, игра, научное теоретизирование, художествен­ное творчество, мир душевной болезни и т п. Он определял эти области как конечные, потому что они замкнуты в себе и переход из одной области в другую не только невозможен, но и требует оп­ределенного усилия и предполагает своего рода смысловой ска­чок! Например, переход от увлекательного романа или захватыва­ющего кинофильма к реалиям повседневной жизни требует неко­торого усилия, заключающегося в переориентации нашего воспри­ятия на "иную" реальность. Религиозный опыт также резко отли­чается от опыта повседневности и переход от одного к другому требует определенной душевной и эмоциональной перестройки. То же можно сказать и о других случаях

Значения фактов, вещей, явлений в каждой из этих сфер опыта образуют целостную систему. Одна и та же вещь, например ле­пешка из пресного теста, имеет разные значения в религии, науке, повседневной жизни. В каждой из названных сфер ее значение входит в целостную, относительно замкнутую систему значений. Эти системы относительно мало пересекаются, поэтому соответствующие сферы опыта и названы конечными областями значений. Но я бы предпочел именовать их мирами опыта, мир сна, мир игры, мир науки, мир повседневности и т д.

Возникает вопрос как можно сопоставить, скажем, сон и повседневность? В жизни все реально, мы имеем дело с настоящими в, предметами, а во сне все снится Или как сопоставить сказку и повседневность? В сказке есть и Кощей Бессмертный, и Конек- Горбунок, и ковер-самолет - фиктивные, воображенные существа и предметы, а в повседневности нас окружают реальные, объективные вещи. Так чем же нужно руководствоваться, сопоставляя g эти конечные области значений?

Дело в том, что, рассуждая о конечных областях значений, мы не затрагиваем вопрос об объективном существовании фактов и в явлений в данных областях. И у нас есть полное право на это. В этом и состоит специфика феноменологического подхода. Ведь речь идет не о том, что объективно, а что не объективно, и в одном, и другом, и в третьем, и в пятом случае мы имеем дело со сферами опыта. А все, что нам известно о мире, мы знаем из на­шего опыта. Но в качестве содержания нашего опыта Конек-Гор­бунок существует так же, как стул, хотя и не так же. И в конеч­ном счете невозможно доказать, что на самом деле стул существу­ет, а Конек — нет. Если я скажу, что видел и трогал стул, и даже сидел на нем, а Конька не видел и не трогал, то это глупо мало ли чего я не видел и не трогал, каракатицу, например, но я ведь не утверждаю, что каракатица не существует.

Эти "философские тонкости" помогают нам понять, как отли­чить мир повседневности от других миров опыта. Во всех случаях человек имеет дело с опытом, но как неотъемлемая часть опыта повседневности выступает переживание объективного существова­ния вещей и явлений — то, чего, как правило, нет в других мирах опыта в сказке и мифе, во сне, в игре, в науке (например, идеаль­ной прямой в реальности не существует), в искусстве и т д. По мнению Шюца, именно это качество опыта повседневности -телесно-предметное переживание реальности, ее вещей и предме­тов - и составляет ее преимущество по сравнению с другими ко­нечными областями значений. Поэтому, говорил он, повседнев­ность является "верховной реальностью". Человек живет и трудит­ся в ней по преимуществу и, отлетая мыслью в те или иные сферы, всегда и неизбежно возвращается в мир повседневности.

Когнитивный стиль — сложное образование, сочетающее в себе специфическое решение проблемы существования данных в опыте объектов и явлений, специфическую форму личностной вовлеченности, своеобразие проявления человеческой активности и т. п. Ш. показывает, что наиболее полно и последовательно человеческая субъективность реализуется в мире повседневности. Повседневность — одна из сфер человеческого опыта, характеризующаяся особой формой восприятия и осмысления мира, возникающей на основе трудовой деятельности. Как таковая, повседневность является “высшей реальностью”, она неизбежно оказывается основой, на к-рой только и могут формироваться все проч. миры опыта.

Конституирующие элементы повседневности. А. Щюц в своём исследовании акцентирует внимание на структуре повседневного мышления, продолжая феноменологические взгляды Э. Гуссерля в аспекте интерсубъективной характеристики повседневного знания. А. Шюц выделяет некоторые конституирующие элементы повседневности как особые формы реальности: 1) трудовую деятельность; 2) специфическую уверенность в существовании мира; 3) напряженное отношение к жизни; 4) особое переживание времени; 5) специфику личностной определенности действующего индивида; 6) особую форму социальности. Наряду с этим немаловажное значение в понимании повседневной жизни он придаёт символизации, анализируя мельчайшие детали реального жизненного мира. Основополагающим признаком повседневности Шюц считал трудовую деятельность, ориентированную на внешний мир, ос­нованную на проекте и стремящуюся реализовать предвиденное в проекте состояние дел посредством физических актов Можно сразу сказать, что такая деятельность - универсальное свойство всей человеческой истории- повседневность всегда была трудовой повседневностью, причем здесь имеется в виду и материальное производство, и охота, и собирательство и прочие виды деятельнос­ти. Историк Яков Буркхард, характеризуя исходный пункт своих "Всемирно-исторических наблюдений" писал: "..мы отправляемся от единственного остающегося неизменным и возможного для нас цент­ра - от страдающего, стремящегося и действующего человека, каким он является, каким был и будет всегда". Вторая важная характеристика повседневности — так называемая epoche естественной установки, т.е. воздержание от всякого сомнения в существовании мира и в том, что этот мир может быть не таким, каким он является активно действующему индивиду

Здесь все не так однозначно. Например, согласно христианской мифологии, на протяжении многих веков определявшей строение повседневности европейского человека, мир был иным и мог бы быть таким и далее, если бы не первородный грех, в результате которого человек был осужден "в поте лица своего добывать хлеб свой". Мировоззрение средневекового человека определяла идея утерянного рая и надежда обрести его в конце жизни Тот, потус­торонний мир был в известном смысле более реальным, чем этот, земной, посюсторонний, ибо тот мир был вечным, а этот - конеч­ным, причем конец мира мыслился близким и реальным.Следующая конституирующая черта повседневности - напряжен ное отношение к жизни (attention a la vie, как говорил Шюц вслед за Бергсоном). Представляется, что такое отношение, обусловленное трудовой, активистской природой повседневности, существовало всегда. В литературе распространены утверждения о том, что чело­век прошедших эпох чувствовал свое бессилие перед лицом мирово­го целого, мощи природы, которые по этой причине и воплощались им в образах всесильных богов. Но "слухи" об этом бессилии не­сколько преувеличены. Как известно, первобытные люди не только поклонялись своим идолам, но и дезавуировали их сердясь, разби­вали статуэтки богов, пороли их, шантажировали и т д. Воитель Ди­омед во время битвы с троянцами не только ранил Афродиту, кото­рая мешала ему в бою, но бесстрашно выступил против самого бога войны Арея (Марса) — пронзил его копьем, и раненый Арей улетел к себе на Олимп. Все это отнюдь не свидетельствует о том, что человек ощущал себя бессильным attention a la vie, характерное для любой повседневности, несовместимо с расслабленностью, пассивностью сознания Еще одна характеристика повседневности - специфика восприятия времени Повседневность конституируется "стандартным" временем трудовых ритмов. Последнее определяется "пересечением" субъективной длительности и объективного космического времени. Такое сложное строение трудового времени существенно осложняет исторический анализ проблемы. Кроме того, ни субъективное время, ни объективно внешнее время в современном понимании не совпадают с тем, как они воспринимались в древности. Вопрос о субъективном переживании времени связан с вопросом о в. восприятии личностью своей самотождественности. В разные эпохи она воспринималась по-разному: в античную эпоху (по мнению многих авторов) человек отождествлялся прежде всего с его пластической стороной, то есть физическим пространственным телом, а в эпоху средневековья человек - это в первую очередь душа человека. Можно предположить, что в первом случае субъективное время было почти иррелевантно и трудовые ритмы совпадали с природными (весна - осень, день - ночь). Во втором а случае должно было возникнуть внутреннее время, ибо душа — это некоторое временное целое (Бахтин), а целое - это уже изъятие из внешнего охватывающего его ритма. Не случайно внутреннее переживание времени впервые было зафиксировано как философ­ская проблема одним из отцов церкви - блаженным Августином. Следующая из выделенных Шюцем характерных черт повсе­дневности - личностная определенность действующего индивида. Выше мы уже затронули некоторые вопросы, касающиеся личности, рассмотрев, в частности, проблему времени. Но Шюц ста­вил вопрос иначе, и мы не будем останавливаться на том, как вос­принималась личность в ту или иную эпоху, а обсудим, насколько полно человек в единстве его проявлений (спонтанная активность, созерцание, воображение) включен в деятельность.

Здесь возможны различные интерпретации. С одной стороны, древность (в самом широком смысле, включая, конечно, с соответ­ствующими оговорками, и средневековье) характеризуется, как принято сейчас говорить, малой инновативной активностью. Тогда деятельность была в основном традиционной деятельностью. Представления о мире и стандарты поведения оставались ста­бильными на протяжении веков, а иногда и тысячелетий (Еги­пет). В таких условиях труд превращался в совокупность механи­ческих движений, не требующих усилий воображения, фантазии. Используя социологическую терминологию, можно сказать, что личность полностью совпадала со своими ролевыми определения­ми, спонтанность угасала. Трудовой акт был не поступком, а ме­ханическим усилием.