От самодержавия к думской монархии 8 страница

Продолжались, хотя уже и в значительно меньших размерах, чем в 1905 - первой половине 1906 г., захваты помещичьих земель, порубки леса, разгром имений (Курская, Симбирская губернии). Однако в целом крестьянские выступления уже не носили столь массового и агрессивного характера, как прежде. Всего в 1907 г. было зарегистрировано более 2100 крестьянских выступлений - в три раза меньше, чем в 1906 г. и в 4,5 раза меньше, чем в 1905 г. Тем не менее, если в 1905 г. к суду были привлечены 12,2 тыс. крестьян, то в 1907 г. (с учетом арестованных в 1906 г.) - 13,5 тыс. человек33. Характерно, что в период работы II Государственной думы вновь наблюдался небольшой всплеск «приговорной» активности крестьян, но на этот раз в адрес депутатов было направлено уже втрое меньше обращений, чем в адрес депутатов-перводумцев34.

Что касается сколько-нибудь значительных революционных выступлений в армии и на флоте, то их в последние месяцы революции вообще отмечено не было.

«Обновление России»: столыпинская программа на начальном этапе ее реализации

«Перед нами до собрания следующей Государственной думы 180 дней. Мы должны их использовать вовсю, дабы предстать перед этой Думой с рядом уже осуществленных преобразований, свидетельствующих об искреннем желании правительства сделать все от него зависящее для устранения из существующего порядка всего не соответствующего духу времени», - таковы были первые слова, услышанные Гурко от Столыпина после назначения того главой правительства. «Эту фразу он повторял мне впоследствии неоднократно, и я уверен, что он ее говорил и всем членам своего кабинета», -добавлял Гурко35. Не была ли эта декларация лишь позой, призванной продемонстрировать, что у сделавшего столь молниеносную карьеру провинциального губернатора есть своя политическая программа и решимость ее реализовать? Конечно, масштаб Столыпина как государственного деятеля летом 1906 г. был ясен далеко не всем даже среди его коллег. По словам Коковцова, и до роспуска Думы, и после него взгляд министров на Столыпина был далеко не свободен «если и не от не вполне серьезного отношения к отдельным его замечаниям, часто отдававшим известным провинциализмом и малым знанием установившихся навыков столичной бюрократической среды, то, во всяком случае, от слегка покровительственного отношения к случайно выкинутому на вершину служебной лестницы новому человеку, которым можно и поруководить, и при случае произвести на него известное впечатление»36. Однако это представление очень быстро изменилось.

Споры об этой, безусловно, ярчайшей личности своего времени, о значении и итогах его деятельности по спасению получившего серьезные повреждения корабля российской государственности не утихают на протяжении вот уже почти целого века. Кого только не видели в Столыпине, превращая его в объект ненависти или почитания!37 Заметим, что и в том, и в другом случае он часто воспринимался как создатель (почти е.х nihilo) масштабной, цельной и оригинальной политической программы. Между тем, по авторитетному, хотя, может быть, не совсем беспристрастному мнению СЕ. Кры-жановского, «в кругу государственных начинаний ни одна мера не принадлежала лично Щетру] Аркадьевичу], хотя он и умел их осваивать и придавать им личный отпечаток... Отсюда - пестрота и бессвязность законодательного творчества того времени, когда рядом уживались самые противоположные проекты и течения, которые первое время он стремился объединить общей идеей "обновления"...»38 К такой же оценке склоняются и современные историки. По словам Д. Мейси, «фактически все политические программы, которые он (Столыпин. - Авт.) исполнял или пытался проводить, были продолжением проектов, обсуждавшихся ранее, до начала беспорядков 1905 г., и затем развитых различными комиссиями в премьерство Витте...»39. Стоит отметить, что едва ли можно при этом сомневаться в политической самостоятельности Столыпина. Вопреки утверждениям недоброжелателей, он никогда не был ничьим «приказчиком» (оценка Ленина), хотя очень чутко реагировал на те чужие идеи, которые казались ему плодотворными.

Заседания правительства премьер вел не очень искусно (особенно поначалу); «распустил» он и Министерство внутренних дел, так и не став умелым, по столичным меркам (где оценивалось владение административной техникой), чиновником. Стихией Столыпина, несомненно, была публичная политика, сама возможность заниматься которой (так, впрочем, до конца и не реализовавшаяся) появилась в России лишь в ходе первой революции. «Никому из его крупных предшественников... - писал Крыжановский, - нельзя было отказать ни в личной храбрости, ни в самоотверженной преданности долгу, но ни один из них не умел, подобно Столыпину, облечь свою деятельность той дымкой служения высшим началам самопожертвования, которые так сильно действуют на сердца»40. Способствовали тому не только его огромная воля (неизбежно превращавшаяся порой в упрямство), но и редкий ораторский дар, позволивший власти как бы «обрести себя» в отношениях с Думой. Многие сановники воспринимали этот, по меткому определению Крыжа-новского, «драматический талант» премьера с иронией, недоумением или раздражением, обвиняя его в «искании популярности»: «Любя рукоплескания, он постоянно жаждал их и выдвигал нередко на первый государственный план такие вопросы, которые, обеспечи-

вая сочувствие большинства Думы (речь идет о III Думе. - Авт.), заслоняли более существенные и важные потребности»41.

Конечно, такие упреки были несправедливы. Вместе с тем в основе их лежал действительно существовавший резкий контраст между традиционным этосом сановника как верноподданного слуги, не только не ищущего похвалы публики, но даже не имеющего нужды с нею контактировать, и новым для России представлением о нем как о политике, стоящем между троном и обществом. Парадоксально, но в этом отношении другой крупный деятель той эпохи, СЮ. Витте, сравнение с которым Столыпина давно уже стало общим местом исторической литературы, был, при всем своем внимании к общественному мнению и при всей своей нелюбви к Николаю II, гораздо более традиционен, чем Столыпин.

Глубоко неверно поэтому считать Столыпина сторонником сугубо традиционных методов управления, лишь по необходимости «заигрывавшим» с Думой. Напротив, без Думы его бурная деятельность в значительной степени просто лишалась смысла (другой вопрос - какими виделись ему «правильная» Дума и формы сотрудничества с нею). Понять логику его действий в первый год пребывания на посту премьера можно, лишь учитывая этот немаловажный фактор.

Почти сразу после подавления восстаний в Свеаборге и Кронштадте Столыпин приступил, как и было обещано от имени императора в манифесте о роспуске Думы, к «поднятию благосостояния крестьянства... без ущерба чужому владению»42. 12 августа без обсуждения в Совете министров был принят закон о передаче Крестьянскому банку казенных, а несколько позже - удельных и кабинетских земель. «Мере этой, - писал Гурко, - Столыпин придавал исключительное значение, полагая, что она произведет благоприятное впечатление в крестьянской среде и вырвет у кадет один из боевых и прельщающих сельское население пунктов их программы». В каком-то смысле премьер'действительно использовал кадетскую идею о государственном фонде земель, передававшихся, правда, не в пользование, а на выкуп. По позднейшим воспоминаниям Гучкова, во время переговоров о вхождении общественных деятелей в кабинет он заявлял: «...Нет предела тем улучшениям, облегчениям, которые я готов дать крестьянству... я даже не так уже расхожусь с кадетской программой, я только отрицаю массовое отчуждение»43. В тот момент он стремился подчеркнуть то, что объединяло его с умеренными общественниками, но при желании в программе аграрной реформы, которую проводило правительство, несложно было обнаружить и акцентировать противоположные черты, позволявшие надеяться на поддержку правых. За пределами же политической риторики смысл реформы мог окончательно определиться только в ходе ее реализации: «подправленный» практикой, он мог

существенно отличаться от первоначальных деклараций и ожиданий. Зависел он и от параллельных преобразований в административно-судебной сфере.

Примечательно, что Гурко не скрывал от своего начальника отрицательного отношения к передаче Крестьянскому банку казенных и удельных земель. Это мера оценивалась им как бесполезная (крестьяне, утверждал он, и так арендуют все передаваемые банку земли) и даже опасная, поскольку и крестьянство, и общество легко могли прийти к выводу о закономерности отчуждения частных земель. Да и для правительства подобное «развитие» принятых мер могло стать логичным. Лидеру Объединенного дворянства А.А. Бо-бринскому премьер якобы даже не побоялся в то время сказать: «А вам, граф, с частью ваших земель придется расстаться»44. Нельзя не согласиться с обоснованным мнением, что Столыпин признавал закономерность и благотворность перехода дворянских земель в руки крестьян, но не принудительным, а естественным путем45. В отличие от Гурко, видевшего в разрушении общины средство сохранить дворянское землевладение, он не только не усматривал никакого противоречия между индивидуализацией крестьянского землевладения и его приращением, но полагал, что это — взаимосвязанные аспекты одной и той же задачи.

К тому времени съезды уполномоченных губернских дворянских обществ, первый из которых состоялся в Петербурге еще до роспуска Думы, 21-28 мая 1906 г., сумели зарекомендовать себя серьезной политической силой. Ее особенностью был внепартийный, как бы частный характер, позволявший избегать каких-либо широковещательных программных заявлений и при этом полностью использовать возможности внеинституционального, закулисного влияния на власть. Можно согласиться с тем, что «Объединенное дворянство» было «лоббистской организацией, созданной для того, чтобы использовать в интересах некой группы возможности возникшей после 1905 г. более открытой кзазипарламентской политической системы»46. Отмечаемое исследователями «глубокое разномыслие по основным, кардинальным вопросам политической жизни страны»47 (на дворянских съездах, например, отчетливо выделялись два крыла - славянофильское и западническое), которое было бы гибельным для любой политической партии, не мешало этой организации, спаянной чем-то гораздо более серьезным по сравнению с политическими взглядами, а именно общностью жизненных интересов и ментальности. Впрочем, во второй половине 1906 г. противоречия между Столыпиным и дворянским «лобби» только намечались.

Значительное место в политике, кабинета этих месяцев занимала и разработка репрессивных мер. Ключевой в их числе стало принятие Положения 19 августа об учреждении военно-полевых судов.

Часто задают вопрос: сыграло ли какую-либо роль в одобрении этого самого непопулярного мероприятия правительства покушение на премьера 12 августа? Напомню, что в результате организованного эсерами-максималистами взрыва дачи Столыпина на Аптекарском острове сам он не пострадал, но были убиты и ранены несколько десятков человек, серьезные травмы получила одна из дочерей Столыпина, легко ранен был его сын. Приехавший на место взрыва Гурко увидел испачканного чернилами премьера, который с жаром говорил: «Это не должно изменить нашей политики; мы должны продолжать реформы; в них спасение России»48. «Удивительное самообладание Столыпина» после покушения снискало ему, по словам Коковцова, «большой моральный авторитет»: он «как-то сразу вырос и стал всеми признанным хозяином положения»49. Инициатива же введения военно-полевых судов принадлежала, судя по всему, не премьеру, а императору и была встречена Столыпиным без особого восторга50. Тем не менее закон был принят практически без обсуждения51. Военно-полевому суду обвиняемые предавались в тех случаях, «когда учинение преступного деяния является настолько очевидным, что нет надобности в его расследовании». Суд должен был решать судьбу обвиняемых в течение не более чем двух суток, еще сутки отводились на исполнение приговора. Никакой защиты и обжалования не предусматривалось. Закон действовал 8 месяцев; за это время военно-полевые суды приговорили к смерти 1102 человека (казнено было 683)52. Впрочем, казни продолжались и после отмены Положения: по одному из подсчетов, если в 1906 г. было казнено 144 человека, то в 1907 - 1139, в 1908 - 825, в 1909 - 71753. Для эпохи, еще не знавшей тоталитарных режимов, - это цифры очень большие, особенно учитывая явный спад массового движения после лета 1906 г. Впрочем, их стоит сопоставить с количеством жертв революционного террора. Только в течение 1906 г. от рук революционеров погибло 768 и было ранено 820 представителей и агентов власти54. •

В обнародованном 24 августа правительственном сообщении, которое стало первой масштабной политической декларацией нового кабинета, говорилось, что «злодейства должны пресекаться без колебаний», что если государство «не даст им действительного отпора, то теряется самый смысл государственности». Однако «правительство не может, как это требуют некоторые общественные группы, приостановить все преобразования...» И далее намечалась обширная программа реформ, причем заявлялось, что некоторые из них будут внесены на рассмотрение Думы, а другие, «по чрезвычайной неотложности своей, должны быть проведены в жизнь немедленно». В числе последних речь шла о земельном и землеустроительном вопросе, об отмене ограничений в правах крестьян и старообрядцев, о постановке еврейского вопроса. Затем пе-

речислялся «целый ряд вопросов», разрабатываемых правительством: о свободе вероисповедания, неприкосновенности личности и гражданском равноправии, улучшении быта рабочих, реформе местного управления (с введением мелкой земской единицы), введении самоуправления в Польше, Прибалтике и Западном крае, преобразовании судов, средней и высшей школы, подоходном налоге,, полицейской реформе, едином законе о чрезвычайном положении, созыве Поместного собора55.

Неудивительно, что в конце августа правительство находилось, по словам Гурко, «в творческой реформаторской лихорадке»: «Извлечен был список дел, составленный при Витте комиссией А.П. Никольского, предположенных для представления в Государственную думу. Рассматривались не только проекты, предложенные на утверждение по ст. 87 Основных законов... но и такие, которые заготовлялись для утверждения в нормальном законодательном порядке, но, странное дело, почти ни один из них законной силы ни тем, ни другим путем не получил»56. В числе «похороненных» были проекты введения всеобщего обязательного обучения, подоходного налога, свободы вероисповедания (заслугу его «исправления» Гурко приписывал себе) и целый ряд других.

Наибольшее внимание современников и исследователей, конечно, привлекали мероприятия, положившие начало аграрной реформе. Окончательной их подготовкой (соответствующие проекты были уже давно разработаны) занялось созданное в августе межведомственное совещание под председательством Гурко. 5 октября в порядке 87 статьи был издан указ «Об отмене некоторых ограничений в правах сельских обывателей», в соответствии с которым крестьяне получали право свободного (без санкции сельского общества) получения паспорта и выбора места жительства57. Ключевое же мероприятие в аграрной сфере скрывалось под неприметным названием «О дополнении некоторых постановлений действующего закона, касающегося крестьянского землевладения и землепользования». Суть его заключалась в предоставлении крестьянам прав требовать укрепления надельной земли в личную собственность и выдела ее «к одному месту» в момент общего передела (в период между переделами община могла удовлетворить выделяющегося деньгами вместо земли). По постановлению 2/3 схода совершался общий переход на отруба58. Интересно, что, по сообщению Гурко, Столыпин в последнюю минуту уклонился от того, чтобы подписать представление этого проекта в Совет министров, сказав, «что он недостаточно знаком со сложным вопросом крестьянского землепользования»59. Впрочем, это не помешало ему, как вспоминал Коковцов, отнестись к проекту с «величайшей страстностью»: «...Он дал всем нам понять, что этот вопрос составляет для него предмет, не допускающий какой-либо принципиальной уступки»60.

Несмотря на решительность премьера, Коковцов, кн. Б.А. Ва-сильчиков и управляющий Кабинетом е. и. в. кн. Н.Д. Оболенский хотя и заявили о своем несочувствии общине, но фактически выразили сомнение в своевременности ее ломки, предложив предоставить решать ее судьбу будущей Думе. Их «мнение» было насыщено патриархальной риторикой, ссылками на прежнюю «охранительную» политику власти и явно имело целью воздействовать на убеждения императора61. Однако Николай II согласился с точкой зрения большинства, и 9 ноября проект стал законом.

Вскоре после этого Гурко был отдан под суд в связи со скандальным «делом Лидваля» (речь шла о хищении казенных денег, и несмотря на оправдание, его чиновничья карьера была бесславно завершена). Трудно сказать, в каком направлении развивалась бы реформа, если бы он продолжал определять ее ход. Во всяком случае, историки сходятся в том, что закон 9 ноября сам по себе не мог играть существенной роли в трансформации общины: судьба ее зависела, скорее, от административного нажима и целенаправленной землеустроительной политики62 и к тому же решалась гораздо позже. В конце же 1906 и первой половине 1907 г. ни о каких результатах применения закона (к тому же не утвержденного Думой) не могло быть и речи. Вплоть до конца 1907 г. «буксовала» и планировавшаяся Столыпиным широкомасштабная продажа земель через Крестьянский банк. И дело было совсем не в происках «реакционного дворянства». Помещики были так напуганы аграрными беспорядками, что спешили превратить землю в деньги, и за 1905-1907 гг. банк скупил 2,7 млн дес, а продал лишь 170 тыс. (с ноября 1905 по начало мая 1907 г.)63. Просто крестьяне не расставались с надеждой получить всю землю даром. Не торопились они и покидать общину. Неудивительно, что первые итоги правительственной политики вызвали серьезное недовольство правого дворянства, проявившееся с полной силой на III съезде уполномоченных губернских дворянских обществ (27 марта - 2 апре*ля 1907 г.)64. Обращаясь к Столыпину с «открытым письмом», известный публицист С.Ф. Шарапов, представлявший в среде «Объединенного дворянства» «славянофильское» крыло, упрекал его в том, что «удельная земля отдана, отдана совершенно напрасно, казенные готовятся к передаче... Частные землевладельцы панически бегут, сдавая земли почем попало Крестьянскому банку, который их закупает на сотни миллионов рублей... Ведь такая постановка аграрного вопроса ставит на карту всю экономическую, да и политическую будущность России»65.

Откликнулись на указ 9 ноября и некоторые земства. К осени 1906 г. ситуация в земском движении по сравнению с 1905 г. сильно изменилась. Прежде всего резко упал уровень его оппозиционности правительству, что объяснялось стабилизацией позиций власти, уходом в политические партии многих видных земских деятелей, дум-

скими иллюзиями и т.д. Быстрыми темпами шел процесс «деполити-зации» земской деятельности, к которому прибавлялись финансовые затруднения в связи с отказом крестьян и других землевладельцев платить земские сборы, что вело к сокращению ассигнований на хозяйственные и социальные нужды. Давали знать о себе и последствия засухи, поразившей ряд губерний Европейской России. На этом фоне в земских собраниях активизировались гласные правой ориентации, критиковавшие своих либерально настроенных коллег за потворство «грабительским устремлениям крестьян».

Усилилось давление на земства и со стороны губернаторов. Проходила и чистка земских служб от неблагонадежного «третьего элемента». В итоге земские исполнительные органы переходили в руки правых октябристов и еще более крайних консерваторов. Характерно, что если до 1906 г. среди председателей земских управ было 16 кадетов, то после 1906 г. кадет возглавлял лишь Уфимское земство66.

В этой обстановке реакция большинства земств на указ 9 ноября оказалась довольно прохладной. Это объяснялось прежде всего опасениями земцев по поводу негативных последствий форсированной ломки общинных порядков, тем более без обсуждения этого вопроса в Государственной думе. Наиболее показательной в этом отношении была позиция Нижегородского земского собрания, которое пришло к выводу о невозможности обсуждения указа 9 декабря до созыва II Государственной думы. При этом один из гласных прямо заявил: «Вопрос о землевладении слишком разнообразен и сложен в условиях России... В том-то и дело, как установить точные принципы, где по местным условиям необходимо держаться идеи частной собственности, а где общинной... Община должна быть свободным союзом, и не следует искусственно толкать ее к распадению»67. Ненормальность положения, при котором от участия в решении крестьянского вопроса устранены сами крестьяне, отмечали участники* земских собраний в Тверской, Рязанской, Уфимской, Казанской, Владимирской губерниях. В итоге подавляющее большинство земских собраний, по существу, уклонилось от обсуждения указа 9 ноября и не оказало Столыпину той поддержки, на которую он рассчитывал. Поддержали же указ в основном правые гласные, видевшие в общине «рассадник социалистических идей». Их главным аргументом в пользу поддержки столыпинского аграрного курса было убеждение в том, что мелкая частная земельная собственность - самая надежная гарантия сохранения собственности крупной и реальный противовес идее национализации земли.

Важно также отметить, что выделенные из общины наделы вовсе не превращались в частную собственность. Многочисленные ограничения сословного характера (запрет отчуждать их некрестьянам, продавать за личные долги, установление предельных разме-

ров концентрации наделов в одних руках и т.п.) имели целью затормозить процесс мобилизации земли и широкого «раскрестьянивания»68. Традиционный попечительский подход к крестьянству как к опоре трона во многом сохранялся, только объектом его становился не общинник, а «единоличник».

Вторым принципиально важным для Столыпина направлением реформ было масштабное преобразование местного суда и управления на волостном, уездном и губернском уровнях. Фактически, оба направления были тесно взаимосвязаны, составляя для премьера sine qua поп его политики. Однако, став яблоком раздора в отношениях Столыпина с дворянством, эта реформа была «уступлена» премьером, что в итоге и ознаменовало закат реформаторской столыпинской эры69. И хотя основные баталии по этому поводу развернулись гораздо позже, первые конфликты (пока внутри правительства) наметились уже осенью 1906 г.

Внесенные Столыпиным в Совет министров проекты предполагали создание сельских округов (обществ) и на их основе - всесословной волости (земской и одновременно административной единицы, в которой крестьяне должны были объединиться с помещиками). Вводились также должности участкового начальника («земского начальника без судебных функций, без дискреционной власти, без сословного ценза», как подчеркивалось в представлении МВД) и вице-губернатора (основного должностного лица в уезде, призванного потеснить уездного предводителя дворянства как глазного должностного лица уезда). Значительно расширялись функции губернатора. Представительство в земских собраниях перестраивалось на основе единого имущественного ценза без различия сословий и видов имуществ, права земств расширялись™.

Таким образом, программа местной реформы «разрубала» сразу несколько «узлов», распутать которые правительство безуспешно пыталось на протяжении многих десятилетий. Почти все отразившиеся в них идеи высказывались задолго до Столыпина, соответствующие проекты неоднократно разрабатывались в различных ведомствах и комиссиях (наиболее известна историкам Кахановская комиссия 1881-1885 гг.), но по разным причинам не осуществлялись. Постепенно в среде высшей бюрократии сложилось устойчивое представление, что местная реформа - дело безнадежное, способное похоронить любого, кто за нее возьмется. Программа, разработанная к осени 1906 г., несомненно являясь плодом типичного бюрократического творчества, имела то неоспоримое достоинство, что конструировала целую систему административной власти. Недостатком же проектов был их умозрительный характер, позволявший составителям без особых оснований надеяться на то, что бюрократическая «вертикаль власти», традиционно терявшая свою дей-' ственность уже в уезде (что, собственно, и вызывало необходи-

мость нагружать уездного предводителя несвойственными ему административными полномочиями), вдруг окажется достаточно эффективной. Не менее произвольным был и расчет на сотрудничество администрации и земства, на котором в предлагавшейся системе строилось очень многое. Трудно было также представить себе после «иллюминаций» 1905-1906 гг. дружную работу в волости помещиков и крестьян. Словом, провинциальная российская жизнь грозила, мягко говоря, не подтвердить рационалистического оптимизма бюрократических демиургов. Мог ли Столыпин, не относившийся к числу кабинетных теоретиков, не чувствовать этого? А может быть, он не видел для власти иного выхода, понимая, что без действенной административной системы монархия обречена на гибель?

Как бы там ни было, Совет министров в заседаниях 19 и 22 декабря 1906 г., 3 и 6, 20 и 27 января 1907 г. предложил внести в проекты существенные коррективы, несмотря на то, что, по словам Коковцова, представляя проект губернской реформы, премьер «сразу поставил этот вопрос на всю его принципиальную высоту и дал всем нам почузстзовать, что этот вопрос так же близок его сердцу, как и... закон о выходе из общины». Однако пиетета перед его авторитетом хватило лишь на то, чтобы министры отнеслись к проекту «сколько возможно благожелательно»71. Критике подверглись стремление перевести земский ценз с земли на деньги, умалить значение уездного предводителя, расширить компетенцию губернатора по контролю за местными органами других ведомств. Вице-губернатора предлагалось переименовать в уездного начальника, а «сельские округа» не организовывать вовсе72.

Переработанные в соответствии с этими замечаниями проекты поселкового, волостного и уездного управления были уже 20 февраля внесены в Государственную думу. 10 марта был представлен и проект губернского управления73. Ни один из них не был ею рассмотрен. Впрочем, проекты так и не стали законами и после роспуска Думы. Причины, по которым административная реформа не была осуществлена, достаточно многообразны и отнюдь не сводятся к противодействию правых. Отличительной чертой проектировавшегося устройства была бюрократизация местной власти. Но даже если полагать вслед за Максом Вебером, что рациональная бюрократическая организация эффективна и закономерна, что только она соответствует сложному устройству модернизированного общества, нельзя все же не признать, что российская бюрократия на местах далеко не соответствовала ни рациональному идеалу, ни ожиданиям каких бы то ни было политических сил и слоев общества. При этом правые, как известно, испытывали к ней едва ли намного больше доверия, чем либеральная оппозиция (про революционные партии говорить не приходится). В таких условиях фиаско реформы представляется достаточно естественным. Вместе с тем,

конечно, прав был СЕ. Крыжановский, когда писал: «В конце концов от всех начинаний Столыпина осталось и прошло в жизнь только одно, правда крупнейшей важности: законы о землеустройстве. Административный же и полицейский фундамент Империи остался в архаическом состоянии, совершенно не приспособленным к новым требованиям, выдвинутым жизнью, и государству пришлось тяжело поплатиться за это, когда настали трудные времена»74.

Единственным из пакета соответствующих законопроектов, чья судьба была более счастливой, оказался проект реформы местного суда, разработанный в Министерстве юстиции еще весной 1906 г. Он предусматривал упразднение сословно-крестьянского волостного суда, городских судей и уездных членов окружного суда, лишение судебных функций земских начальников. На месте этих инстанций восстанавливался общий для всех сословий мировой суд, уничтоженный еще в 1889 г. резолюцией Александра III на законе о земских начальниках. Мировые судьи должны были избираться уездным земским собранием на основе возрастного, имущественного и образовательного цензов и утверждаться Сенатом с учетом отзыва губернатора75.

Этот проект не просто реставрировал порядок, существовавший до 1889 г. Отмена волостных судов была мерой огромной важности, которая предрешала и уничтожение обычного права (или, точнее, лишение его санкции государства). Стоит напомнить, что волостной суд еще с 1861 г. воспринимался не столько как одно из проявлений сословной неполноправности крестьян, сколько как средство гарантировать их интересы, не разрушая их традиционного правосознания (поэтому в 1860-1870-е годы он был объектом массированной критики консервативным дворянством). Обычное право часто ассоциировалось с общинным устройством, но на самом деле далеко не исчерпывалось им. Поэтому, скажем, переход к участковому или даже хуторскому землевладению совсем не означал его исчезновения. С тбчки зрения распространения на крестьян норм общегражданского права судебная реформа была преобразованием по-настоящему революционным; в то же время она была наименее политизирована, и это последнее обстоятельство и определило меру ее «проходимости» через законодательные учреждения. Проект «О преобразовании местного суда» станет едва ли не единственным крупным правительственным проектом, подвергшимся серьезному и сравнительно конструктивному обсуждению во II Думе.

В числе неосуществившихся реформаторских замыслов особо следует остановиться на проекте созыва Поместного церковного собора. Тема «Православная церковь и революция», несомненно, заслуживает особого и взвешенного анализа. Немногочисленные работы советского времени, ей посвященные, разумеется, не могли