Глава 16. Вы и представить не можете, что с нами случилось

Вы и представить не можете, что с нами случилось. Мы с Фуку действительно оказались в миллиметре от гибели.

Когда я смотрел по телевизору историю о ребенке, совершенно невероятно попавшем на воспитание в чужую семью, я даже не подозревал, что вскоре окажусь почти в такой же ситуации. Везет же мне на крадунов. То спекулянты в сарай утащат для предпродажной подготовки, то собакоеды к батарее привяжут. Но обо всем по порядку. Предупреждаю сразу: слабонервным не читать!

Сначала расскажу о том, что случилось с годовалым ребенком – вдруг кто‑то не видел. Муж с женой решили разойтись, а с кем останется мальчик, пока не определились. Однажды, пока супруга отлучилась по делам, отец тайком забрал ребенка и уехал в неизвестном направлении. По дороге мужчина в электропоезде потерял сознание, документов при нем не оказалось. Ребенка передали в детский дом, а пассажир, так и не приходя в сознание, умер в больнице. Ничего вам не напоминает? А вспомните, как наша Фуку превратилась в Симу. Оказывается, такие истории и с людьми приключаются.

Продолжу: через какое‑то время мальчика усыновили, и он попал в другую семью. Но все это время его искала родная мать. Представляете, и она его нашла…

Не знаю, чем там дальше закончилось дело, но теперь и у нас с Фуку случилось похожее происшествие. Даже вспоминать страшно. Я вообще заметил, в жизни часто все повторяется, только у событий другой окрас, запах, звук. Но если тщательно подумать, то вся наша жизнь состоит из повторов или, во всяком случае, похожих эпизодов. Судите сами.

Однажды на прогулке Владимиру Петровичу стало плохо. Он присел на лавочку и попросил прохожих, чтобы те вызвали неотложку. Пока та приехала, Петрович потерял сознание. Врачи быстро уложили его на носилки и – в карету «Скорой помощи». А на нас никто и внимания не обратил. Буквально через минуту после отъезда неотложки к нам подошел старик, такой крепкий, бородатый, с прокуренными желтыми пальцами, намотал оба поводка на руку и повел нас куда‑то с Фукусимой. Заметили, это же повтор истории с отцом Владимира Петровича. Разница лишь в том, что в тот раз Фуку забрал врач «Скорой помощи», а теперь нас ведет на поводке какой‑то старичок‑боровичок.

Я еще тогда подумал: «Хорошо, хоть не в багажник запихнул…» Иногда я бываю глупой собакой. Серьезно говорю. Да лучше бы я еще три дня в багажнике отсидел, чем пережить то, что случилось уже через час. Старик, как оказалось, жил за городом в частном доме. Добрались мы быстро – несколько остановок на электричке. Знаете, что сделал дедуля, как только мы вошли к нему во двор? Снял с меня поводырскую амуницию, подвел к будке, надел мне на шею какой‑то «противотанковый», невероятно толстый, из дубовой кожи ошейник и посадил на цепь.

– Хорошая собачка, – рабовладелец потрепал меня за шею и предупредил: – Зря не гавкай, будешь попусту брехать, накажу. А ежели кто чужой морду сунет, оповещай громко, чтобы все слышали, дескать, сторож имеется. Понял? А твоя подружка слепая, что ли? Ну, пусть пока рядышком посидит. Потом что‑нибудь придумаем.

И что вы думаете? Куда вся спесь подевалась… Высококвалифицированный поводырь с высшим образованием сидит, словно дворняга, на цепи. А рядом великий спасатель Фуку. С ума сойти! Дожили…

– Он что, совсем разум потерял? – изумляется моя слепая подруга. – Поводыря на цепь?

– Фуку, да ему какая разница? – проворчал я. – Ему лишь бы кто‑нибудь у калитки гавкал.

Я обследовал свои кандалы.

«Перекусить такую цепь не под силу и саблезубому тигру, ошейники такие тоже не рвутся. Что же делать? Что же делать? Ага… Цепь прибита к будке гвоздями. Здесь, по‑моему, кроется тюремная прореха».

Я ковырнул гвоздь когтем.

«Итак, если долго и усердно натягивать и рвать цепь, можно ее оторвать от будки. Но плохо, что цепь длинная и тяжелая. С такой цепью через забор не перемахнешь. Да и высоковат у старика заборчик. Но тут даже не в этом дело. Я же не могу сбежать без Фуку. Этот рабовладелец мигом порешит бедную собаку. Ладно, не будем паниковать, ночь переночуем, а там, как любил говорить мой Иван Савельевич, утро вечера мудренее».

Прошло еще три дня. Тоска несусветная. Как там наш Владимир Петрович? Как Любаша? Тяжело так жить, когда не знаешь, что с твоими близкими. Отсутствие информации о них – тяжкое испытание, наверное, еще хуже, чем цепь.

Я чувствую себя узником замка Иф, правда, есть существенная разница: Эдмон Дантес (будущий граф Монте‑Кристо) сидел один, а я рядом со своей Мерседес. Господи, пошли и нам с Фуку сумасшедшего аббата Фариа. Пусть даже без спрятанных несметных богатств, но хотя бы возможность сбежать из этого деревянного «замка».

Разгибать гвоздь я не стал нарочно. Думаю, не время еще, нельзя сразу открывать противнику все его слабости – так пришпандорит цепь, что потом и бульдозером не вырвешь. Мы просто пока сидим с Фуку и наблюдаем. Еда у старика, конечно, «сказочная». Давно, хотя тут правильное слово будет «никогда»… Так вот, никогда я такой бурды не ел. У вас, у людей, есть такая поговорка «На тебе, Боже, что нам негоже». Вот так и с нами. Принесет нам наш повар «деликатесы», а нас с Фукой воротит. Чего только в миску не насует – полусырые картофельные очистки, какие‑то прошлогодние сухари, прокисшее молоко туда зальет… Иными словами, ему бы не собак содержать, а впору свинок выращивать. Впрочем, наверное, не каждая свинья такое станет есть.

Вы, наверное, скажете, а зачем же вы ели эту гадость? Если не нравилось, терпели бы – мол, вы же гордые собаки. А вот тут не соглашусь. Это что же, по‑вашему, я должен при первой же опасности опустить лапы и смириться с судьбой? Нет, дорогой читатель! Я обязан биться за свою жизнь, а следовательно, и за жизнь своих подопечных, до конца, что говорится, до последней капли крови. Ну, подумаешь, негодяй попался на жизненном пути. И что? Нет, не сдамся!

Однажды утром наш новый хозяин надел на шею Фукусиме ошейник и тоже посадил ее на цепь, только привязал к забору напротив меня. Какое коварство! Даже если мы оба натягивали цепи, между нами было расстояние около метра. Спрашивается, к чему это? Выяснилось в тот же день.

К нам, вернее, к нашему истязателю, зашел в гости сосед. Увидев нас с Фуку, захлопал в ладоши:

– Ай, молодец, Макарыч! Вот это собачка! Купил‑таки? А это что за… овчарка? Слушай, а зачем тебе две?

– Да это так, приблудилась, – соврал старик. – Хотел ее выгнать, а она оказалась слепой.

– Надо же, – зацокал языком гость. – Небось кто‑то выгнал из дому?

– Наверное, – кивнул Макарыч. – Кому она слепая‑то нужна. Только зря кормить ее.

– И что ты с ней хочешь делать? – поинтересовался гость.

– Хочу повесить в саду, да вот как‑то не могу все решиться.

«Нет, ну вы взгляните на этого негодяя. Повесить он хочет. Кого? Фукусиму? И ведь повесит, если решится. Но кто тебе дал право убивать безвинную собаку? Что за люди! Да как же так можно?! Собака слепая, собака чужая, наврал с три короба и теперь еще убийство замышляет…»

– Не, Макарыч, – замотал головой гость, – вешать как‑то совсем жестоко.

– А что делать? Она жрет, как бегемот…

«Ай‑ай‑ай, какой бессовестный! Во‑первых, кормит нас один раз в день, во‑вторых, какими‑то объедками. Смотрите, объели его собаки…»

– Ты знаешь, Макарыч, что я тебе посоветую. У тебя вон бочка стоит под забором. Наполни ее водой и утопи ты эту несчастную собаку. Вроде как безобидно – бульк, и все.

– Точно, хорошая идея! – воскликнул старик.

«Час от часу не легче. Советчик нашелся. Разве это нормальные люди сейчас общаются рядом с нами? Утопить Фуку в бочке – это хорошая идея? «Бульк, и все». Тьфу на вас, живодеры…»

Я мельком взглянул на Фуку, она лежала молча, закрыв лапами свои невидящие глаза. И вдруг я заметил, как на щеке моей подруги сверкнула росинка – моя подруга плакала. Я стал ее успокаивать:

– Милая, родная Фуку, погоди ты с жизнью прощаться, что‑нибудь придумаем!

– Эх, Трис, – вздохнула Фуку, – что тут уже придумаешь. Укокошит он меня сегодня. Если не повесит, то утопит…

И снова происходит зловещий повтор. Мистика какая‑то. Ну, я же говорю, что все в жизнь повторяется. Вспомните, ну вспомните, как Фуку оказалась у отца Владимира Петровича. Тоже ведь тогда «добрый человек» (будь он неладен) собирался утопить бедную собаку. Что же это такое творится! То ли люди очерствели, то ли некоторым гражданам слава Герасима покоя не дает. Тот тоже хорош был! Видите ли, барыня его заела. Ну отошел бы подальше от дома, да отпустил бы собачку на волю. Может, прибилась бы куда‑нибудь да выжила бы. Так нет же – пошел и в реке утопил. У людей прямо‑таки мания какая‑то: взять и утопить собаку. Интересно, почему именно топят? Наверное, думают, что это самое безобидное убийство?

Вы чувствуете, как, не говоря уже о самом действии, цинично звучит фраза: «безобидное убийство»? Я вот все думаю, неужели у человека сердечко не екает, когда он убивает совершенно безвинное существо? Вот старик собрался утопить Фуку. Собаку, которая спасла десятки человеческих жизней, которая никогда никому не сделала плохого, которая рисковала своей жизнью ради других, которая, в конце концов, пожертвовав своим здоровьем, своим зрением, спасла хозяина. Спасла человека! А человек, не задумываясь, пихает ее головой в бочку с водой и «безобидно» убивает.

Палачи удалились в дом, а мы с Фуку стали готовиться к сражению.

Друзья, как мне показалось, вышли из дому немного захмелевшие. Наверное, для храбрости решили мозги свои немного подзатуманить.

– Ну, дорогие звери! – радостно произнес старик. – Как вы тут поживаете?

«Хм, как поживаем. Вас, палачей, поджидаем. Думаете, мы так просто сдадимся? Сегодня, дедушка, будет жарко!»

Я покосился на гвозди, которыми прибита цепь, и напрягся.

Кровопийцы принялись наполнять из шланга бочку водой. Когда заполнили, старик подошел к Фуку и произнес:

– Вставай, родная, пойдем, я тебя искупаю.

Каков наглец! Ведь уверен, что мы его не понимаем, но даже в этом случае боится вслух произнести правду. «Пойдем, я тебя искупаю». Язык еще поворачивается родной называть!

Я зарычал. Старик остановился и с опаской взглянул на меня.

– Ты чего? Взбесился, что ли? А ну, пошел в будку!

Я не шелохнулся.

– Понимает, что ли? – рассмеялся гость. – Ты смотри, как он разволновался.

– Да, – закивал старик, – они чувствуют свой конец.

– Так свой же! – возразил гость. – Но мы же не его, а слепошарую приговорили…

– Какая разница, – усмехнулся старик, – все равно смертью в воздухе запахло.

Фуку не сопротивлялась. Хозяин отстегнул цепь, запустил руку под ошейник и подвел собаку к бочке. Фукусима еле слышно сказала мне: «Прощай, Трисон». Сказала спокойно и с достоинством, а людям показалось, что она заскулила.

– Да не скули ты, не бойся, родная. Минута, и все закончится. Значит, судьба у тебя такая. Все равно ведь не живешь, а мучаешься. Ну, что это за жизнь – слепая…

Знаете, что самое страшное? Вы не поверите, но, к сожалению, некоторые люди точно так же думают и о своих же собратьях – о человеках. Я вам серьезно говорю. Собственными ушами слышал, как две соседки однажды обсуждали какого‑то слепого старика, своего, видимо, соседа.

– Ой, Маня, – говорит одна, – ему семьдесят четыре года. Крепкий еще мужик, да вот беда – слепой. И сам мучается, и другим жить не дает.

– Не представляю, как можно так жить, я бы не выдержала, наверное, давно руки на себя наложила бы…

Я еще тогда подумал: может, просто шутят или с юмором это говорят, но, послушав продолжение беседы двух барышень, отошел от них подальше. А ведь небось и детей воспитали, и внуков уже нянчат. А люди потом удивляются, мол, откуда столько жестокости и ненависти в нашей жизни. А вот откуда – послушайте таких бабулек‑одуванчиков.

Так‑так‑так! Не отвлекаемся. Душегуб крепче взялся за ошейник Фукусимы и встряхнул собаку. Я понял, еще мгновенье, палач поднимет ее и опустит в бочку. Вот уж поистине промедление – смерти подобно! Я изо всех сил рванул цепь и – о чудо! – цепь оторвалась от будки.

Да простят меня заводчики, кинологи и инструкторы всего мира, каюсь, совершил поступок вопреки своей породе и образованию, но у меня не было другого выхода – я впился сзади в ногу преступнику. Тот, ошалев и завопив от боли так, словно я ему эту ногу откусил, разжал руку, и Фуку рванула ко мне. Помощничек ойкнул, побледнел и, рефлекторно отшатнувшись к забору, спрятался за плаху‑бочку.

– Сволочь! – заорал старик. – Да я порву тебя, скотина, на части.

Гремя цепью по тротуарной плитке, мы отбежали с Фуку на безопасное расстояние и остановились.

– Не отходи от меня ни на сантиметр, – сказал я Фуку. – Все время будь рядом. Ясно?

– Ав! – ответила Фуку.

– Послушай, придурок, – вопил хозяин дома, – куда ты бежишь? Ну куда ты убежишь со двора? Ты чего взбеленился?

– Ав! – сказал я спокойно.

– Погавкай мне, погавкай, – потирая ногу, пригрозил старик, – сейчас я тебя успокою, сволочь.

Нет, вы слышали? Я же еще и сволочь? Это я, что ли, топить тебя собирался? Украл двух собак, посадил на цепь, кормит помоями, да еще убийство задумал, и он мне мораль читает! Старик вошел в дом и через минуту вернулся с… ружьем.

М‑да! Неожиданный поворот. Совершенно неожиданный. Человек вскинул цевье [5]. Прежде чем он нажал на спусковой крючок, я рванул за угол дома, увлекая за собой Фукусиму. В этот момент раздался выстрел, и рядом с нами прошелестело, видимо, несколько дробинок. Мы услышали приближающиеся шаги старика и рванули за дом, где находились дровяник, какая‑то полуразвалившаяся хибара – то ли сарай, то ли баня, запчасти от автомобиля и другой всякий хлам. Не успели мы спрятаться за дровяником, как снова грянул выстрел, и теперь уже над нашими головами пролетело что‑то свистящее. С одной стороны, тут разыгрался целый боевик, летят пули, вопли, крики, пахнет порохом, а с другой – Фуку даже в этой обстановке сумела поднять мне настроение. Пока наш охотник за собаками побежал в дом за патронами, моя боевая подруга говорит:

– Жаль, Трис, что мы не умеем говорить, я бы ему сейчас из нашего окопчика крикнула: «Дедушко! Знак «Ворошиловского стрелка» тебе не светит, купи рогатку и развлекайся!»

– Да ну тебя, Фуку, – я лизнул ей нос, – нашла когда шутить. Кстати, под рогатки я тоже однажды попал. Пацаны обстреляли…

Мы услышали, как наш стрелец снова прибежал на поле боя.

– Собаки! Вы где? Выходите.

Фуку фыркнула и сказала:

– Старик точно какой‑то невменяемый! Не удивлюсь, если сейчас начнет кричать: «Сдавайтесь! Вы окружены!» Фильмов, что ли, американских насмотрелся? Вот умора!

Я выглянул из‑за дровяника, старик с ружьем наперевес медленно приближался к нам. Мы с Фуку потихоньку перешли ближе к сараю и расположились так, чтобы была возможность нырнуть либо за сарай, либо спрятаться за дровяник с другой стороны.

Но тут случилось самое страшное. Старик еще раз выстрелил по дровам, скорее для острастки, и забежал за дровяник с правого фланга. Мы рванули за сарай, но конец моей цепи зацепился за металлическую трубу. Я рванул что было мочи, но это уже был не гвоздик на будке. Это был металлический крюк толщиной с человеческий палец, приваренный к трубе. Оруженосец подошел ко мне вплотную и наставил на меня ружье. В этот момент Фуку вышла из укрытия, подошла и прижалась ко мне.

– Ты посмотри на них, – возмутился старик, – герои, что ли? Ну, смотрите, собачьё, подохнете, значит, вместе.

Я почувствовал прикосновение металла к голове и отвратительный запах горелого пороха.

– Не хотел по‑хорошему, псина, так подыхай…

Я зажмурил глаза и приготовился принять свою смерть…

– Макарыч, здоров! – услышал я над своей головой и почувствовал, как ствол ружья дрогнул в руках старика и отошел от меня куда‑то в сторону.

Открыв глаза, я увидел над забором голову в полицейской фуражке.

– Здоров, командир! – понуро ответил наш несостоявшийся палач.

– Ты чего тут за стрельбы устроил? – спросил полицейский.

– Да вот собака что‑то взбесилась, – нагло соврал Макарыч. – Хочу пристрелить.

– А что за собака? Ой, да еще и две. Откуда они у тебя? – продолжал расспрашивать правоохранитель. – А как насчет закона? Все ли нормально?

Вот полицейских частенько ругают за медлительность и нерасторопность, но, согласитесь, в этот раз лейтенант прибыл на место происшествия очень даже вовремя.

– Командир, ну что за вопросы? – раздраженно ответил старик. – Какая тебе разница? Я что, в поселке стреляю? Я в своем дворе. Ты участковый или опер?

– Погоди‑погоди, Макарыч, я на твою свободу и неприкосновенность жилища не покушаюсь, но не все в своем дворе можно. Открой мне калитку, зайду, пообщаемся.

Голова полицейского исчезла, а наш стрелок, опустив голову, направился к калитке. Дойдя до угла дома, он обернулся и зло произнес:

– Поживите немного, собаки! Я скоро вернусь.

Однако вернулись они вместе с лейтенантом – гость‑помощник, по‑моему, улизнул от греха подальше. Офицер внимательно нас осмотрел и с ехидцей произнес:

– Что‑то не похожи они на бешеных собак.

– На, смотри, – старик задрал штанину и показал синяк, – видишь зубы? Это вот эта скотина, – он указал на меня пальцем, – меня грызанула.

– Макарыч, скажи честно, у кого ты собак увел? – пропустив мимо ушей жалобу кровопийцы, спросил участковый. – Ведь у тебя не было никогда ни овчарок, ни лабрадоров. Признавайся.

– Ну, ты, лейтенант, хоть терминологию смени, – возмутился старик, – что значит «увел»? Ты еще скажи «украл»…

– Ты знаешь, Макарыч, а я как раз к этому и клоню. И знаешь, почему?

– Почему? – вздернул брови старик.

– Прессу почитываешь? На, смотри! – лейтенант вынул из кармана газету, развернул ее и протянул Макарычу. – Сегодняшний номер. Узнаешь?

А вот тут, друзья, внимание! Господи! Сколько раз я уже бывал на краю гибели. В этот раз уже и не надеялся спастись. Но вот она – удача! А ведь не цапни я этого подлого старикашку за ногу, наша Фуку уже превратилась бы в Муму, а я сидел бы возле будки до конца жизни. Друзья мои, никогда не сдавайтесь! Боритесь за себя и своих близких до конца, как говорится, до последнего дыхания, до последней капли крови.

В газете были опубликованы наши с Фуку фотки и телефон нашей дорогой, родной, любимой Любаши. Любушка‑Любаша, да хоть мойдодыром меня назови, я тебя до конца жизни не забуду.

А Фуку после этого случая стала слабеть. А может, просто совпадение. Но что‑то изменилось в моей подруге. Она стала больше спать, гуляла меньше, похудела.

«Что же ты, моя милая подруга, рано‑рано тебе сдаваться! Поправляйся, дорогая…»