По законам звездной стаи 10 страница

Егор убежал.

Дима от скуки залез в его стол, съел засохшую печенюшку, найденную в ящике, пролистал валявшийся журнал, с завистью разглядывая новое авто Теодора Алмазова. На сей раз блистательный Тео купил себе «Бентли», к уже имеющемуся «Хаммеру». «Феррари» – это слишком пафосно, – заявлял Алмазов в интервью. – К тому же на них неудобно ездить по нашим дорогам, и посадочка низковата, мой рост не позволяет!»

– Езди на «Газели»! – проворчал Димка, решив, что он‑то уж точно себе купит «Феррари».

И плевать на бездорожье.

Егор вернулся через четверть часа, расплываясь в улыбке, как Чеширский кот. – Диман, тебе повезло. Шеф забрал мою статью, одобрил и велел убираться ко всем чертям. Я только фото занесу, и тогда отчалим. Можешь пока покурить.

– Издеваешься?

– Конечно, – улыбнулся Егор и снова убежал, прихватив фотоаппарат. На этот раз его не было куда дольше.

Заскучав, Дима дочитал статью про Алмазова, в которой сообщалось также, что Теодор намеревается купить себе арабского скакуна самых благородных кровей.

– Гы‑гы‑гы, – захохотал Дима. – Будешь на своем скакуне на гастроли ездить! А подтанцовка – на ишаках! Мальчики на белых, девочки – на черных. Арт‑директор – на пони, а бухгалтер – на корове…

– Ты с кем разговариваешь? – спросил вошедший в кабинет Егор.

Отодвинув Диму от шкафа, он вытащил из него кургузую курточку.

– С Алмазовым, – ответил Дима. – Он себе арабского скакуна покупает. Будет на нем скакать по сцене.

– Он по ней и так скачет, – небрежно ответил Егор. – Как конь тыгыдымский. Пошли уже, пока меня не поймали и не заставили писать еще что‑то. Куда едем хоть, свет очей моих?

Они вышли на улицу.

Егор сунул в рот сигарету и сморщился. Холодный сырой ветер залез за воротник, растрепал волосы. Подойдя к машине, он начал копаться в сумке, выискивая брелок сигнализации.

– В «Черный лебедь». Знаешь, где это?

– Пафосное местечко… Там бутерброд стоит сорок долларов.

– Так уж и сорок, – не поверил Дима и начал рвать дверцу машины.

– Да не дергай ты, я еще не открыл… Ну, тридцать пять. Может, тридцать. Там же бутерброды исключительно с икрой. Кто у вас оплачивает мероприятие?

– Юра. Не я же. А что?

– Ничего, – сказал Егор, сел в машину, завел мотор и спешно включил печку. – Кушай в свое удовольствие. Только не чавкай, а то произведешь плохое впечатление на инвестора. Они, инвесторы, такие, страсть как не любят чавкающих людей, потому как те напоминают им босяцкое прошлое, псевдоадидасовские спортивные костюмы, марсо‑сникерсовые ларьки и кожаные туфли на босу ногу. Главное, запомни: вилку держать нужно в левой руке, нож – в правой!

– Надо же, – съязвил Дима. – А я‑то, дурак, всю жизнь обходился без ножа. Как дальше жить – не знаю…

– Вот‑вот… Как вообще дела идут? В последнее время я тебя даже по вечерам не вижу.

– На студии пропадаю, – пояснил Дима. – Представляешь, оказывается, мне все это время неправильно ставили голос. Юра нанял двух педагогов по вокалу, они сейчас со мной так работают… Это просто кошмар какой‑то. У меня под вечер даже живот болит.

– Почему живот‑то? – удивился Егор, ловко подрезав какую‑то замызганную иномарку. Автомобильчик нервно бибикнул и притормозил, пропуская дерзкий «Фольксваген» вперед. – Ты ж не животом поешь.

– Вот именно что животом. Надо так петь, а не горлом, иначе сгоришь через несколько лет. А я этого не понимал! Голос, он должен идти изнутри, от желудка, но не из горла, иначе глубины не будет…

У ресторана негде было яблоку упасть.

Егор дважды объехал вокруг, но парковочного места так и не нашел. Верный «Фольксваген» пришлось притулить в соседнем дворе. Егор вышел следом за Димой, обнаружив, что остался без сигарет. Дойдя до ближайшего киоска, он почувствовал, что совершенно окоченел. Короткая курточка не грела, а в пустом желудке отчетливо урчало.

– Пойду с тобой, – сказал Егор, ежась. – Что‑то я не по сезону оделся. Если сейчас чего‑нибудь горячего не выпью, дуба дам.

– Может, пообедаешь с нами? – предложил Дима.

Егор фыркнул:

– Дим, это ваша деловая встреча. Вот смеху будет, когда ты приволочешь на нее своего приятеля, пусть даже такого гламурного и пафосного, как я. К тому же в этом кабаке наверняка супчик стоит половину моей зарплаты. Так что я ограничусь кофейком в баре. Заодно в сортир схожу…

У входа ребят встретил мордоворот с массивной челюстью, смахивающий на гориллу. На его лице не отражалось ни грамма интеллекта. В пустых глазах лишь на миг проснулся служебный интерес:

– У вас заказано? – спросил он, с подозрением оглядев Егора и Диму.

– А‑а… – начал Дима, но Егор небрежно отодвинул его в сторону:

– Ну да. На фамилию Люксенштейн.

Питекантроп уткнулся в листочек бумаги и, шевеля губами, прочитал фамилию. Дима начал нервничать, Егор был безмятежен.

– Да, есть Люксенштейн, – нехотя признал охранник, словно сожалея о том, что приходится пропускать столь сомнительных личностей. Ну, в самом деле, там сидят бизнесмены, в костюмах и галстуках, а тут – два сопляка, один расфуфыренный, как педик, второй в простеньких джинсиках, свитерке таком… не очень впечатляющем… Часы, правда, дорогие, и мобильный последней модели …

Дима зыркал глазами по залу в поисках продюсера, Егор же, завидев заветную дверцу с мужским силуэтом, неслышно скользнул в сторону, потому встречу с потенциальными спонсорами нового проекта Юрия Люксенштейна он пропустил.

Выйдя из туалета, Егор направился в сторону бара, справедливо рассудив, что ужин в таком заведении ему не по карману. Внутри помпезного ресторана все блистало сусальным золотом, на потолке сверкали хрустальные люстры, придавая помещению атмосферу Колонного зала. В центре журчал вычурный вульгарный фонтан в виде оседлавшей дельфина русалки. В эффектно подсвеченной воде плавали живые осетры, коих по желанию клиента можно было выловить и немедленно приготовить. Стоило это бешеных денег, однако, несмотря на то, что осетры были молодые и сравнительно небольшие, желающие регулярно тыкали пальцами в понравившуюся рыбину.

– Богато, – хмыкнул Егор, увидев, что чашка зеленого чая стоит восемь долларов. Уходить с вытянувшейся мордой было неудобно, а на большее денег не хватало. Конечно, тут наверняка принимали карточки…

– Чего желаете? – спросил бармен с набриолиненным ирокезом. Егор поморщился.

– Одну минутку, кажется, у меня сигнализация сработала…

В самом мрачном настроении он направился к выходу.

Он уже сожалел, что зашел. Достаточно было довести Димку до ресторана. Сейчас все дороги забиты машинами, он как пить дать застрянет в пробке, доберется домой только к восьми или даже девяти вечера! Алла вернется поздно, у нее съемки до самой ночи, ждать ее нет смысла. Значит, помимо прочего, придется еще и что‑то готовить, хотя бы пельмени сварить… Ах, черт, у него же почти нет денег! Значит, нужно подъехать к ближайшему банкомату.

Внезапно Егор разозлился.

Он повелся на Димкины сопли уже в который раз! Зачем он, спрашивается, переехал к нему на квартиру?! Это было ошибкой. Несмотря на заверения Димки, Егору приходилось извиваться ужом, чтобы выудить хотя бы какую‑то информацию о новом проекте Люксенштейна. Димка, у которого рот вообще не закрывался от переполнявших чувств, на эту тему молчал по тривиальной причине – сам знал не больше Егора. То ли Юрий пока не слишком доверял своему подопечному, опасаясь, что информация выйдет наружу, то ли Димка сам наводил тень на плетень, но пока Егор ни на йоту не приблизился к сенсации. Ну что же, сегодняшняя встреча может стать удачной компенсацией за потраченное время…

Егор продел шею в шнур от мобильного, повесил его на шею и, включив камеру на запись, продефилировал в зал.

Долго искать не пришлось.

Люксенштейн вместе с Димой расположились у окна. Вместе с ними за столом, спиной к залу, сидели еще двое – коренастый, коротко стриженный мужчина и худенькая блондинка с изящным узлом прически.

– …я думаю, это будет весьма прибыльный проект, – негромко говорил Юрий. – Уж поверьте мне, я любые «поющие трусы» могу поднять до небес! Вспомните Голицына. Он совершенно не умеет петь. А Дима – нечто особенное, он великолепен. Мои люди занимаются с ним уже три месяца, он достиг потрясающих успехов и… Что вам? – резко спросил он, увидев Егора.

– Добрый вечер, извините, – вежливо сказал Егор. – Я просто хотел спросить… Дима, ты со мной? Я уезжаю…

Пара обернулась на голос, и Егор, к своему удивлению, понял, что инвесторов он прекрасно знает.

– Егор? – удивленно сказал Александр Боталов.

Инна, с изумлением уставившись на пасынка, дернула бровями:

– Ты что тут делаешь?

– Чай пью, – ответил Егор. – А ты?

– Вы знакомы? – удивился Дима.

– Это кто? – одновременно с ним спросил Юрий.

Дима заерзал на месте, но соврать не отважился.

– Мой друг Егор, он меня подвез досюда.

– Сюда, – поправила Инна. – Правильно говорить – сюда. Егор, правда, ты как тут оказался?

– Вы его знаете? – изумился еще раз Юрий.

– Что значит – знаем? – раздраженно ответил Александр. – Это мой сын, между прочим.

У Люксенштейна отвалилась челюсть.

Дима выпучил глаза.

Егор же почувствовал прилив сил и какую‑то необъяснимую легкость, смешанную с уверенностью. Чем дело кончится, неизвестно, но, может быть, его хотя бы покормят?

– Ну, что же, – сказал он и нахально уселся за столик, вытащив свободный стул, – раз тут все свои люди, вы не возражаете, если я немного с вами посижу?

– А… – начал Люксенштейн, но Егор, улыбаясь, как барракуда, ласково добавил извиняющимся тоном:

– Простите, что помешал вашим переговорам, только я такой голодный, боюсь, до дома не дотерплю – усохну. А денег нет.

– У тебя деньги кончились? – встрепенулась Инна. – Так ты только скажи, и я…

– Ин, не кончились, все нормально, – улыбнулся Егор. – Просто с карточки забыл снять.

Инна нервно закусила губу.

Этот паршивец действовал на нервы. Мало того, что подловил ее на адюльтере, так еще и сейчас сидит с невинным видом, ресницами хлопает, разыгрывает из себя не то важную персону, не то тупого мажора, не соображающего, что за столиком могут решаться важные дела. Поинтересоваться подошел, не нужна ли другу помощь… как же… И как же она, дурочка, не опознала в этом нескладном нервном Димке тощего паренька, забиравшего из квартиры Егора табуретки и кое‑какую посуду? Ведь видела собственными глазами… Да и он почему‑то не сказал, правда, пару минут морщил лоб, словно пытался вспомнить, где ее видел. Интересно, как себя поведет благоверный? Даст сыночку денег и попросит очистить помещение, или?

Или…

Услышав, что Егор голоден, Александр тут же махнул рукой официанту. Инна стиснула зубы и принужденно улыбнулась. Присутствие столь опасного свидетеля ей не нравилось. Муж вполне мог отколоть один из своих любимых номеров, попытаться унизить ее, и еще неизвестно, как при этом себя поведет Егор, который никогда не был свидетелем подобных сцен.

– Заказывай, – приказал Александр и повернулся к Юрию. В голове продюсера уже вертелись шестеренки, как это знакомство можно использовать. Александр же доверительно наклонился к Люксенштейну:

– Вы уж простите, но пацан голодный, а ехать ему далеко. Думаю, если он с нами немного посидит, ничем не помешает. Не так ли?

– Конечно же, нет, – сказал Юрий.

– Вот и прекрасно, – улыбнулся Боталов и повернулся к сыну. – Ты откуда вообще?

– С работы, – спокойно ответил Егор. – Димка зашел ко мне, мы как раз сдавали номер. Я его и подвез.

– Егор, а где вы работаете? – спросил Юрий.

– Я журналист, – ответил тот и снова ласково улыбнулся. – В «Желтухе». Пишу о светской жизни. Ну и так, подрабатываю по мелочи.

Ну, конечно…

Шестеренки в голове завертелись быстрее.

Димка же как‑то упоминал, что к нему переехал сосед. И Юрий однажды его даже видел. Да, хорош, ничего не скажешь! Но к рукам не прибрать – опасное это дело, трахать сына спонсора. Это тебе не Димка, щенок беспородный, который любой подарок принимает с восторгом и любого приказа слушается беспрекословно. Этот, небрежно терзающий ножичком и вилочкой рыбку, совсем другое дело. Глазки умные, со стальным папашиным отблеском, своего не упустит. Журналист… Прибрать к рукам не получится. А вот приручить можно попробовать. Мальчик будет есть с руки, а папашка даст куда больше денег, чем нужно для нового проекта…

– Егор, вам нравится ваша работа? – дружелюбно спросил Юрий.

– Геморроя много, – невозмутимо ответил тот. – Но в целом все довольно неплохо. Я бы сказал, мило.

И насмешливая улыбка.

Сучонок.

Одна фраза, а он, похоже, уже догадался, куда вели «болотные огоньки» Юрия. Но отступать было поздно.

– Знаете, – серьезно сказал Юрий. – У меня возникла идея. Я имею определенное положение в наших музыкальных кругах. И я подумал: а почему бы вам не попробовать себя в новом амплуа? К примеру, в качестве ведущего музыкального шоу? У вас есть образование, ведь так? Опыт работы. Яркая внешность, приятный голос…

– Интересная мысль, – сказала Инна. – Думаю, у него могло бы получиться. Не так ли, Егор? Не век же тебе прозябать в этой паршивой газетенке.

Получивший неожиданную поддержку Юрий улыбнулся, обнажив длинные хищные зубы. Александр пожал плечами.

– Да, попробовать можно, – сказал он. – Сына, ты как?

Егор только пожал плечами, но Юрий увидел, как в темных глазах вспыхнул интерес, и поспешил подлить масла в огонь:

– Через месяц – Новый год. Уже сейчас повсеместно идет запись новых шоу‑программ. Думаю, если мы поторопимся, то сможем увидеть вашего сына в одном из «Голубых огоньков».

«Ну, хватай крючок!» – подумал Юрий.

И крючок был схвачен.

Люксенштейн слов на ветер не бросал. На следующий день Егору позвонили на работу и вежливо попросили прийти на кастинг. Новое шоу должно было стартовать на одном из музыкальных каналов, коих в последнее время расплодилось великое множество. Разница была только в том, что этот музыкальный канал был ведущим, им руководил видный композитор, продюсер и общественный деятель Илья Крутин, а шоу должно было идти в новогодюю ночь – в самый прайм‑тайм.

– Ты только не волнуйся и не дергайся, – напутствовала Егора Алла, помогая собраться. – Вон у тебя как с сериалом классно получилось. Скоро на экране засветишься, предложения пойдут не хуже, чем Черницыну. Его уже рвут на части. А все почему? Потому что вовремя снюхался с Голубевой.

– Так ты же не Голубева, – наигранно огорчился Егор, критически глядя на себя в зеркало. – Ты не думаешь, что в этом голубоватом свитерке я буду выглядеть, как… голубоватый?

– Не думаю, – отрезала Алла. – Кавайность нынче в моде. Я, конечно, не Голубева, зато у тебя папахен – Боталов, ему пол‑Москвы принадлежит.

– Так уж и пол‑Москвы? – усомнился Егор. – Давай я лучше вон тот клетчатый пуловер надену.

– Никакой клетки, – возразила Алла, и, чтобы Егор не предпринял попытки одеться во что‑то неподобающее, спрятала вещи в шкаф. – Клетка плохо смотрится в кадре. Она тебя будет растягивать и пестрить.

– Зато меня все увидят…

– Увидят и скажут – что за чучело, которое не умеет нормально одеваться? Подумают, что свитерок бабушка связала.

– Нет у меня бабушек, я сирота, – вздохнул Егор и оглядел себя со всех сторон. – Ладно, пойду в этом. Позориться – так по полной программе.

– Не переживай, – успокоила его Алла. – Скорее всего, тебя переоденут во что‑нибудь дикое, но от ведущего спонсора. Ты не сказал на работе, что уходишь из газеты?

– Пока нет. Я же еще не утвержден. Может, они предпочтут мне кого‑то другого…

– Я тебя умоляю, – Алла саркастически фыркнула. – Кто же откажет сыну самого Боталова?

– Ну, мало ли… У Крутина дочка есть. Может, он ее захочет поставить в эфир.

– Вряд ли. Она вроде как решила стать великой певицей. Телешоу – это не ее уровень. А там будет прямой эфир?

– Вряд ли, скорее всего, все‑таки запись. Тебя подбросить до работы? Тогда собирайся скорее, я пока кофе выпью.

– Главное – не психуй, – посоветовала Алла и ушла одеваться.

Не психуй…

Хороший совет, особенно, если учесть, что опыта ведения не только шоу, но и любых других телевизионных проектов у Егора не было.

А если он провалится? Если он не сможет вести эту передачу? Наливая вторую чашку кофе, Егор заметил, что его рука дрожит…

От былых планов добиться в столице всего самостоятельно Егор давно отказался… Страх Инны быть разоблаченной сыграл ему на руку. Теперь она то и дело брала его с собой на различные мероприятия, знакомила с нужными людьми, сама же под шумок уединялась в укромных уголках со своим ненаглядным. Преимущества такого «сотрудничества» были очевидны. Егор без труда получал интервью у самых известных людей страны, Инна же утешалась в объятиях любовника, хотя в глубине ее души зрел страх: вдруг Егор ее все‑таки выдаст?

А у Егора и в мыслях такого не было. За то время, что сын провел в Москве, отец так и не стал ему по‑настоящему близким человеком. Усугубляли ситуацию регулярные звонки матери, заклинавшей его вернуться домой или, по крайней мере, держаться подальше от «этого страшного человека».

Возвращаться в Новосибирск Егору совершенно не хотелось. Несмотря на нешуточные размеры этого города, он все равно казался каким‑то чуточку провинциальным и диким, словно в корабельных соснах, окруживших его со всех сторон, до сих пор прятались русалки, а по золотым цепям ходили говорящие коты. Нет, Москва, с удушающим смогом, серым асфальтом и громадами каменных зданий нравилась Егору больше!

Мать была неуклонна и намеревалась выбраться в столицу для серьезного разговора. Несколько раз порывалась что‑то рассказать, но замолкала, словно затыкая себе рот…

Тайна прошлого Егора не интересовала. Куда больше волновала возможность вот так, одним махом, миновав тернии и пороги, сделать карьеру, используя фамилию отца, как таран.

К его удивлению, волноваться действительно не пришлось: кастинг прошел на удивление быстро. Егора подвели к какому‑то тощему индивиду в красных очках, с дикой прической и заткнутым за проколотое в семи местах ухо карандашом. – Это он? – спросил индивид, оглядев Егора с ног до головы.

– Он, – подтвердила женщина‑ассистент, невнятно представившаяся на входе в Останкино.

– Это я, – кивнул Егор. Ему стало смешно, волнение словно ветром сдуло.

– Пойдет, – махнул рукой индивид и сунул Егору планшет с текстом. – Представь, что я звезда… Ну, скажем, певец… Или нет, модельер. Возьми у меня интервью… Камера будет тут, вот тебе микрофон – действуй!

– А я знаю, как зовут модельера или мне предстоит это выяснить? – уточнил он.

– Ну, ёлки, конечно знаешь! У нас же тут будут только звезды. Хотя, подводки тебе все дадут. Импровизируй, короче… Вот на эту камеру.

Никакой камеры не было в помине.

Псевдокастинг проходил прямо в оживленном вестибюле, вокруг любопытствующих, среди них было полно как работников телевидения, так и простых людей, страждущих хотя бы на миг прикоснуться к знаменитостям. Егор выдохнул, повернулся к людям лицом и, скалясь в ослепительной улыбке, быстро протараторил:

– Сегодня к нам на огонек залетела самая яркая звезда столичного бомонда, знаменитый модельер Федулон Корозябко, чья коллекция с весьма прозаичным названием «Мое великое искусство и искусство во мне в искусственном мире псевдоискусства» была отмечена золотой «Пальмовой ветвью», «Оскаром», а также выструганным из чистого куска осины Буратино, выполненным магаданским мастером Фемистоклюсом Загоруйко. Скажите, Федулон, что ждет ваших почитателей в Новом году?

Невнятно представившаяся администратор покатилась со смеху. Индивид тоже ухмыльнулся:

– С юмором ты, как я посмотрю. Это хорошо. Будет весело. Но не увлекайся, придерживайся сценария. Лишнее все равно отрежем, если что…

Как оказалось, в новом телешоу Егору досталась отнюдь не главная роль. Вести программу доверили опытной Аксинье Гайчук. Егору же приготовили красный кожаный диванчик, на котором он должен был встречать звездных гостей и задавать им глупые вопросы о том, где и как они проведут Новый год. Потом отвели к фотографу и костюмеру, записали все данные и вежливо проводили до дверей, велев никуда не уезжать из Москвы. У самых дверей Егора догнал индивид в красных очках и сообщил, что съемки начнутся примерно через неделю, и ему обязательно перезвонят. Такое положение дел Егора вполне устраивало. Осталось только сообщить Искандеру, что отныне «Желтухе» придется обходиться без Егора Черского.

Утром, когда Егор собирался на работу, Алла, заканчивавшая свой утренний марафет, неодобрительно заметила: – Я бы на твоем месте ушла сразу, а ты даже шефа еще в известность не поставил. К чему эти жертвы? Отдохнешь недельку и с новыми силами ринешься в бой. В твоей газетенке и без тебя справятся.

– Ал, там сейчас завал, – укоризненно ответил Егор, откладывая в сторону бутерброд. – Они просто зашиваются. Вчера опять полетели все компьютеры! Славка на работе уже ночует, шеф бесится, люди рвут и мечут. Если я сейчас брошу все, что обещал сделать, будет полный алес капут. Не хочу, чтобы после ухода мое доброе имя чихвостили на всех углах.

– Когда ты уйдешь, тебя никто и не вспомнит, – предупредила Алла. – Не только добрым словом, но и вообще. А твоей жертвы никто не заметит.

– Ну и пусть не заметит, – упрямо сказал Егор. – Зато моя совесть будет чиста. Ладно, я побегу. Обещал Славке прийти пораньше и притащить пожрать. Он там, бедный, поди, опять спит на коврике. Тебе сегодня к обеду?

– Да, мы с утра не снимаем, – подтвердила Алла и чмокнула Егора на прощание. Тот притянул ее к себе, ответил на поцелуй, превратив его из мимолетного в затяжной.

– Опоздаешь, – мягко отстранилась она.

– Пусть. – От ее губ пахло ментоловой зубной пастой и горячим кофе.

– Слава умрет от голода…

– Не умрет…

Егор прижался к Алле. Алла запрокинула голову и застонала, когда Егор прошелся кончиком языка по ее шее.

– Хватит, хватит, – прошептала она, отстраняясь. – У нас утром уже было… Тебе пора…

– М‑м‑м‑м…

– Егор, пусти…

– М‑м‑м‑м…

Его пальцы скользнули по коже, задрав халатик на неприличную высоту, и нахально полезли за резинку трусиков. Алла неловко отстранилась, разорвав объятия.

– Прекрати, – строго сказала она, но голос был сладким и бархатным. – Иначе ты никуда не уйдешь. А у тебя там полный алес капут.

Егор вздохнул.

– Посмотри, до какого состояния ты меня довела, – сказал он укоризненно. – Сейчас я поеду на работу, у меня будет все болеть, я буду злиться и нервничать. Наору на Славку, дам пинка Настьке и наплюю на дверь шефу. Не ты ли говорила, что мне надо бросить эту газету к чертям собачьим?

– А как же чувство долга? – лукаво спросила Алла, опасно близко приближаясь к Егору. – И тебя не будет мучить совесть, что ты оставил голодного Славку на произвол судьбы?

– Совесть – не орган, ее наличие или отсутствие организму не вредит. Другое дело, когда тебе хрен как будто проволокой связывают… Мне срочно нужен будет доктор! Фельдшер!

– Ох, – притворно встревожилась Алла. – Больной, вы срочно нуждаетесь в операции.

С этими словами она проворно опустилась на колени и ловко расстегнула джинсы Егора.

– Доктор, ваши методы лечения творят чудеса, – простонал Егор…

На работу Егор все‑таки опоздал, но переживать по этому поводу не собирался. В конце концов, Алла права: вряд ли шеф будет держаться за него обеими руками. Чаще всего желающих уйти выкидывали за дверь без особых церемоний, иногда даже не заплатив. Но сегодня это не имело никакого значения. Через неделю ему предстоит заниматься совершенно другим делом.

Несмотря на то, что рабочий день уже был в разгаре, в редакции никто не работал. Полетели не только компьютеры, но и внутренняя подстанция. В помещении не было электричества, без которого не функционировало ничего: ни факсы, ни телефоны. Не горели лампы. Коридор был погружен в полумрак. Где‑то вдалеке рычал Искандер, добиваясь, чтобы в редакцию срочно приехали монтеры.

Егор ткнулся в свой кабинет, но он был заперт. Здраво рассудив, что делать там нечего, он отправился искать Славку.

Слава сидел в своей каморке, что‑то долбя на ноутбуке. Слабый свет монитора освещал его смуглое лицо с пухлыми, четко очерченными губами.

– Привет, – сказал Егор и махнул в воздухе пакетом. – Я тебе пожрать принес. Ночевал тут?

– Привет, – вяло ответил Слава. – Ну да, ночевал, почти закончил все, а в восемь утра свет вырубили. Не знаю, что случилось. Шеф орет с утра, злой, как собака. Давай еду, чего там у тебя? Пахнет вкусно… Курица?

– Ну да, собственными руками жарил. Вот этими! – Егор покрутил кистями перед лицом Славы.

Тот фыркнул:

– Не звезди. У тебя пакет из «Курочки Рябы».

– Ты такой наблюдательный, прямо Шерлок Холмс, – вздохнул Егор и уселся рядом. – Надолго эта головная боль, как ты думаешь?

– Хрен его знает. Шеф орет с девяти, а сейчас почти десять. Судя по всему, какая‑то авария случилась, полквартала сидит без электричества, включая банк. Ты мимо ехал, не заметил, банк работает?

– Не обратил внимания, – Егор сладко зевнул. – Спать хочу, как суслик. Покемарю тут, пока свет не дадут.

– Давай, – ответил Слава странным голосом.

Егор развалился на старом, продавленном диване, который раньше стоял в приемной, а потом его, потерявшего товарный вид, сослали сюда, в темную каморку сисадмина. Именно на нем, свернувшись калачиком, Слава и коротал ночи, когда неполадки заставали редакцию врасплох. Здесь, укрывшись от любопытных взглядов, прятались его мрачные мысли и тайны…

В родном Пушкине Славика не любили.

С детства ему доставалось на орехи от злобной ребятни, обидно дразнившейся, толкающей его на переменках, прячущей портфель, обливающей его водой из самодельных брызгалок. Будучи изначально не таким, как все, он невольно чувствовал собственную ущербность, замыкаясь и озлобляясь против окружающего мира, обделившего его прямо с колыбели.

Больше всего на свете Слава хотел полноценной семьи. Чтобы можно было прийти домой, где мама печет оладьи и торты, отец треплет по курчавой голове и дружелюбно интересуется, как дела в школе, а старший брат защищает от хулиганов.

Но…

Отца у Славы не было. Физически он где‑то существовал, и, возможно даже, вполне комфортно себя чувствовал, однако алиментов не слал, да и вообще никак в жизни сына не участвовал.

Собственно, в жизни Анны Кириловой, студентки Института дружбы народов, лоснящийся сын дружественного африканского племени, по слухам – наследный принц маленькой страны, появился только раз, на студенческой вечеринке. «Шоколадный заяц» сразу приглянулся Анюте, еще совсем молодой и неопытной. Разомлев в жарких объятиях экзотического перца, Аня выпила для храбрости гремучую смесь водки и шампанского и отдалась мускулистому мулату на скрипучей кровати, не обращая никакого внимания на то, что на соседней койке еще более черный сотоварищ Абдулы (так звали «шоколадного зайца») устроился с другой девушкой. Происходящее казалось сном, нелепым и фантастическим. Анюта помнила только горящие белки глаз Абдулы и тяжелую черную тучу над собой. Дальше все скрывал туман…

После этой единственной ночи Аня забеременела.

Узнав, что станет папашей, Абдула немедленно смылся из института. Говорили, что на самом деле никакой он не принц, а обычный наркодилер, распространявший среди студентов героиновую дурь. Аня побежала на аборт, но врач предупредил: потом детей может и не быть. Так появился на свет Славик, хилый, болезненный, смуглокожий и кучерявый. Анечка переехала в подмосковное Пушкино, пошла работать в детский сад, позабыв про карьеру дипломата или, на худой конец, пресс‑атташе.

Плаксивого Славика во дворе били почти каждый день.

Будь у него более живой характер, обладай он чувством юмора и незлобивостью, ребята, скорее всего, спокойно играли бы вместе. Детям не свойственно долго обращать внимание на цвет кожи, разрез глаз и волнистость шевелюры. Но Славик, бежавший жаловаться на каждую мелочь маме и бабушке, раздражал ребят бесконечным нытьем и жалобами. Их родители запрещали с ним играть. Кто‑то из‑за цвета кожи – мол, нагуляла Анька от какого‑то черномазого ребенка, и неизвестно, что там с ним не в порядке: вон какой злой и нервный, вдруг это заразно? Другие же предпочитали не связываться со склочной бабушкой Славика, устраивавшей истерики каждому, кто смел обидеть ее внука.

В школе стало еще хуже.

Дружить со Славой никто не хотел. Ему же и в голову не приходило хотя бы как‑то измениться. Сознательно или подсознательно, он тянулся к сильным, уверенным в себе ребятам, смачно курившим на переменах в кустах шиповника за школой, подтягивающимся на турнике более пятнадцати раз, рассказывающим похабные истории про девчонок. Они же на тощего кудлатого заморыша не обращали никакого внимания…

На летних каникулах Славик вместе с классом выбрался на отдых за город. Жить пришлось в летнем лагере, без электричества, где плохо работал водопровод, а «удобства» размещались в будке сортира поодаль. Славику, который без семьи прежде никогда из дома не уезжал, путешествие казалось настоящим приключением. В лагере, несмотря на спартанские условия, было весело. Слава впервые почувствовал, как внутри шевелится какое‑то теплое чувство. Народу было много, его особо не третировали. Казалось, что жизнь наконец‑то повернулась к нему лицом.