Держись, Раевский!

Но при исполнении своего блестящего плана Наполеон не учел два момента — неожиданно упорное сопротивление корпуса Неверовского и поздний выход из Смоленска Раевского с его дивизией. Как уже сказано, Раевский успел вернуться, но его положение было отчаянным — дивизия оказалась один на один с целой армией, да еще какой! История Шёнграбена повторялась под Смоленском. Ждать подкреплений Раевскому предстояло не меньше суток. И тут он получил теплое, дружеское, как от родного человека, письмо Багратиона (о нем мы знаем по воспоминаниям офицера штаба Раевского, майора Пяткина): «Друг мой! Я нейду, а бегу, желал бы иметь крылья, чтобы скорее соединиться с тобой. Держись! Бог тебе помощник!»"

Багратион вначале решил навести мост через Днепр у села Катань и перебросить по нему часть своей армии (кавалерию) на помощь Раевскому и Неверовскому20. Но потом, узнав, что на подходе к Смоленску, видимо, вся армия Наполеона21, он не решился дробить свои силы и тратить время на наведение переправы и форсированным маршем двинулся по правому берегу Днепра к Смоленску. Раевскому же Багратион дал приказ «держаться сколько можно в Смоленске»22. Конечно, Раевский мог бы отступить, перейти через единственный мост на правый берег Днепра и покинуть Смоленск. Для этого у него были все основания — на его корпус надвигалась страшная сила, да и Багратион в письме Барклаю 3 августа признавал: «Я даже не вижу способов, чтобы он (Раевский. — Е. А.) мог против таких сил держаться более 24-х часов. Все, что я могу желать, есть, чтоб он защищался завтра целый день, а я как свет должен непременно выступить отсюда и стараться быть на правом берегу против Смоленска, дабы дать способ корпусу генерал-лейтенанта Раевского вместе со мною пробраться на Дорогобужскую дорогу».

Словом, раньше, чем через сутки, Раевский отступить не мог — иначе он поставил бы обе армии в почти отчаянное положение и неизбежно привел к ним, идущим по разным дорогам к Смоленску, грозного противника. Наполеон, судя по его запискам, сделанным на острове Святой Елены, как раз намеревался захватить Смоленск с ходу, застать русское командование врасплох, чтобы затем атаковать русскую армию с тылу, «разделенную и шедшую в беспорядке». Естественно, что тогда бы он прочно оседлал Московскую дорогу, перекрыв русским армиям путь к столице. Понимая это, Николай Николаевич Раевский решил умереть вместе со своим корпусом (всего 15 тысяч человек) на старых стенах Смоленска, но не дать Наполеону захватить город.

Забыли укрепить Смоленск. Поразительно, что русскому командованию (а обе армии стояли в городе две недели!) не пришло в голову укрепить оборонительные сооружения, возвести силами имевшихся под их началом 120 тысяч человек хотя бы временные земляные укрепления, а также поправить старые стены Смоленска. П. X. Граббе писал по этому поводу, что «забыли укрепить Смоленск. Это было нетрудно при стене с башнями, окружавшими город»21. Паскевич позже признавался: «Пока мы были под Смоленском, никто не думал, что Смоленск мог быть укреплен. Между тем стоило только воспользоваться старинными стенами, поправить земляные укрепления и сделать новые полевые укрепления на левом фланге города»24. Ничего этого сделано не было! Почему? Паскевич объясняет это так: все полагали, что Наполеон двинется из Могилева левее Смоленска — то есть там, куда Барклай выдвинул армию. Кажется, была еще одна причина нерасторопности русского командования — в то время сама мысль об оборонительных боях в Смоленске — после месяца отступления, порой похожего на бегство, — была всем отвратительна, казалась позорной. Ведь сам Барклай, несмотря на все свои сомнения, поначалу также двинулся на противника в поисках генерального сражения. Но в отношении укреплений Смоленска можно почти точно сказать, что прагматик Петр Великий, оказавшись в сходной ситуации, первым делом починил бы стены и насыпал впереди них полевые укрепления, как он это делал в Новгороде и Москве. Впрочем, был один человек, которому мысль об укреплении Смоленска пришла вовремя, но к нему не прислушались. На военном совете 24 июля все были согласны с мнением Толя о наступлении на Рудню, и только Вольцоген — тот самый, которого Багратион подозревал в шпионаже, — предлагал «укрепить Смоленск и оставаться у последнего, выжидать хода событий»25.

При выезде из Смоленска, по дороге к Красному, Раевский провел рекогносцировку на местности, благо ночь тогда была «месячная и светлая». «Еще прежде какое-то неизъяснимое чувство предвещало мне, — писал Раевский позже, — что я буду сражаться под Смоленском, и я тщательно осмотрел местность пред городом и самое предместие, которого выгодным положением я старался воспользоваться, вследствие чего я приказал ночью большую часть моей артиллерии поместить на древних земляных бастионах, окружающих каменную стену города, всю пехоту мою расположил перед предместием». Вот тогда-то и началась судорожная работа по усилению оборонительных позиций. Особенно старались укрепить большой центральный равелин (Королевский бастион), который мог стать (и стал!) главной целью атак французов. Войска Раевского размещались перед самой крепостью, а также во временных земляных укреплениях. Из госпиталей были вызваны все выздоравливающие солдаты и расставлены по стенам. «В ожидании дела, — вспоминал Раевский, — я хотел несколько уснуть, но искренне признаюсь, что, несмотря на всю прошедшую ночь, проведенную мною на коне, я не мог сомкнуть глаз, — столько озабочивала меня важность моего поста, от сохранения коего столь много или, лучше сказать, вся война зависела!»26 Так это и было!

Четвертого августа, в 9 часов утра, французы тремя колоннами, под командой маршалов Нея, Даву и Мюрата, двинулись на позиции Раевского. Завязался упорный бой. Французам дважды удавалось ворваться в Королевский бастион, и оба раза Раевский их оттуда вытеснял. В целом, прорвать боевые порядки русских войск в этот день французам и особо активным в бою за «свой» Смоленск полякам не удалось.