Эмоции в межкультурной семейной коммуникации

«У добрых супругов – две души, но единая воля», – писал М. Сервантес. Гармоничное семейное общение формируется не само по себе – это огромный созидательный труд, результат многолетних обоюдных усилий. В общении между членами семей, представители которых принадлежат к разным культурам, одним из осложняющих факторов выступают различия в коммуникативных проявлениях эмоций, анализу которых и посвящена настоящая статья.

В числе наиболее актуальных проблем эмотиологии В. И. Шаховский называет согласование эмоций разного качества, стимуляцию положительных и нейтрализацию отрицательных эмоций в актах межличностного и межкультурного общения [Шаховский, 2008, с. 9]. «Проблема эмоционального межкультурного общения, – пишет он, – является отдельной проблемой эмотивной интерлингвистики» [Там же. С. 23]. Непосредственное отношение к анализируемой теме имеют следующие направления, являющиеся, согласно мнению В. И. Шаховского, приоритетными в лингвистике эмоций: 1) типология эмотивных знаков, служащих для фиксации различных проявлений эмоций; 2) национально-культурная специфика выражения эмоций; 3) эмоциональная окраска текста; 4) соотношение лингвистики и паралингвистики эмоций; 5) эмотивное семантическое пространство языка и эмотивное смысловое пространство языковой личности и т. д. [Там же. С. 19–20].

Различия в системе языка относятся к наиболее явным, лежащим на поверхности причинам расхождений в коммуникативном проявлении эмоций. Для русского языка, обладающего разветвленной системой аффиксов, характерна тонкая нюансировка значений, разнообразие эмоциональных оттенков, трудно передаваемых средствами других языков, которые, в силу своего строя, лишены этой возможности. Как объяснить носителю иной лингвокультуры различия между: мама, мамочка, мамуля, мамаша или: Сергей, Сережа, Сереженька, Серега? В английском языке существует небольшое количество уменьшительных суффиксов, но если вспомнить, что американских президентов в прессе иногда называют Билли Клинтон или Тедди Рузвельт, становится понятно, что такая «уменьшительность» несколько отличается от внутрисемейной. Однако в пронизанном эмоциями пространстве межкультурной семьи между супругами, родителями и детьми постоянно возникают моменты, когда хочется выразить свои чувства, и если неродной язык не позволяет этого сделать, человек испытывает состояние фрустрации. Иногда в таких случаях уменьшительные имена и прозвища создаются с использованием паттернов русского языка, даже если языком семейного общения является английский: Джимка (от Jim), Томчик (от Tom), Миша (от Mike).

Помехами в семейном общении могут также становиться несовпадающие междометия, которые служат для выражения одних и тех же или сходных эмоций: рус. Уф! vs. англ. Phew! (облегчение);рус. Ай! Ой! Ой-ёй-ёй! vs. англ. Ouch! (больно!); рус. Фу! vs. англ. Ugghhh! (отвращение) и т. д.

Некоторые междометия не имеют точных аналогов. Так, например, русское тьфу! считается вполне допустимым выражением отвращения или досады, но неприемлемо в английском обществе; знаменитый английский игрок в гольф Тайгер Вудс был оштрафован, когда в порыве эмоций плюнул на поле. Омонимичные междометия могут выражать совершенно различные эмоции: русское ой! выражает испуг, удивление или боль; английское oi! – это ироничное, вызывающее или воинственное мужское восклицание: Oi mate!

Источником коммуникативных помех нередко становится несовпадение языковых коннотаций. Как отмечает В. И. Шаховский, «коннотативный компонент семантики слова имеет сложный набор характерологических сем, благодаря которым слово в языке / речи передает отношение говорящего к референту, а также дает информацию о состоянии говорящего и тем самым соотносится со сферой эмоционально-квалификативной деятельности человека [Шаховский, 2008, с. 334].

Так, например, в поговорках, пословицах и сказках разных народов наблюдается различное восприятие зоонимов. Дракон для русских ассоциируется с огнедышащим трехглавым Змеем Горынычем; для китайцев же дракон – это символ силы и благополучия; он, к примеру, может быть изображен на новогодней открытке; фразеологизм дракон женится на драконе означает «достойные люди выбирают себе подобных». Для русских сорока – это «воровка» либо женщина, которая «трещит» – много и громко разговаривает; китайцы же воспринимают ее как вестницу радости, издающую приятные звуки: Сорока поет – счастье придет. В русской лингвокультуре кукушка – негативный персонаж (женщина, бросающая своих детей), а в китайской – символ печали или, наряду с иволгой, символ возвращения весны. Очевидно, что в межкультурной семейной коммуникации употребление зоонимов как средств характеристики людей или ласкательных прозвищ по отношению друг к другу может стать причиной непонимания и конфликтов.

Не совпадает и локализация эмоций: в европейской языковой картине мира местом сосредоточения эмоций считается сердце; в языках Западной Африки – печень, в то время как нос – это место локализации жизненной силы; в китайской картине мира часть эмоций локализуется в почках и кишках, отсюда фразеологизмы: тянуть кишки, вешать желудок – терзаться беспокойством, не находить себе места; на мягких кишках сто узелков – множество забот и печалей на сердце, доброе сердце не знает покоя; искать в пересохших кишках – ломать голову, вымучивать из себя, биться в поисках; желчь трясется, сердце застыло – бояться до ужаса, душа в пятки ушла; обнажить печень, открыть желчь – быть до конца откровенным, излить душу.

Проявления экспрессивности в разных лингвокультурах отличаются большим разнообразием. Например, А. Мерфи указывает на то, что американцы нередко преувеличивают комплимент, чтобы сделать его более убедительным: fantastic grades, perfect accent, the nicest jacket [Murphy, 1992, р. 99]. В свою очередь, К. Фокс отмечает, что в речи англичан not bad означает outstandingly brilliant; a bit of a nuisance – disastrous, traumatic, horrible; not very friendly – abominably cruel [Fox, 2004, р. 403]. Не желая выразить даже малейшего намека на неприемлемую для их культуры торжественность, эмоциональность или чрезмерное рвение, пишет К. Фокс, англичане бросаются в другую крайность и изображают сухость и равнодушие. Иностранцы жалуются, что это их озадачивает, пугает или сердит. Как узнать, – спрашивают они, – что в устах англичанина означает not bad – absolutely brilliant или просто OK? [Ibid. P. 67].

Описанные выше преувеличение и преуменьшение непосредственным образом влияют на степень категоричности высказывания в разных лингвокультурах. Американская журналистка С. Лайалл, состоящая в браке с англичанином, пишет о том, как изменились ее коммуникативные стратегии за десять лет жизни в Великобритании: I cushion my statements with qualifications, disclaimers, apologies, unnecessary modifying adverbs and back-handed ironic remarks. I am ‘quite upset’, ‘slightly depressed’, ‘a little unhappy’; I think that Hitler was ‘not exactly the nicest person in the world’. When I dislocated my shoulder and lay in a heap at the bottom of a flight of stairs at the hairdresser, with tinting foil all over my hair, feeling pain that was worse than anything I have ever felt before – even when I had the children – my overwhelming emotion was embarrassment. I said ‘Sorry’ in a meek little voice. Then, ‘I think I’m in a bit of pain,’ and ‘I might possibly at some point need an ambulance’ [Lyall, 2008, р. 10]. Категоричные высказывания обескураживают и огорчают англичан, они не знают, как на них реагировать.

Если американцы кажутся англичанам категоричными, то русские нередко высказывают свои мнения в еще более безапеляционной манере. Л. Виссон приводит высказывание американца Фреда о его русской супруге: Для Ирины и ее русских друзей не существует никаких полутонов. Все на свете либо правильно, либо неправильно, все или хорошо, или плохо. Они все обо всем знают – от политики до искусства [Виссон, 1999, с. 175].

Интересны также наблюдения Л. Виссон о том, что позитивное мышление англоговорящих коммуникантов выражается в использовании более мягких суждений о людях по сравнению с русскими. Она указывает на то, что русскому словосочетанию «злой человек» соответствуют выражения he's a nasty piece of business, he's bad news, he's a difficult case, не содержащие столь резко отрицательных характеристик. Вместо «он тяжелый человек» она рекомендует использовать фразы a difficult case, hard / tough / rough to deal with; вместо «он плохой человек» – he's по good, но не he's a bad person, что, по ее мнению, «звучит напыщенно и не очень идиоматично» [Виссон, 2005, с. 63]. C нашей точки зрения, в английском языке акцент переносится с описания отрицательных качеств человека на трудности общения с ним.

Успех интеракции в семье нередко зависит от того, правильно ли выбраны регистр и тональность общения. Выбор их зависит не только от коммуникативной ситуации, но и от этнической принадлежности супруга:

(союз ирландки Дирдры и итальянца Марио) Стиль Марио был шумным, демонстративным, открытым, прямолинейным, стремительным, напористым и агрессивным. Стиль Дирдры был сдержанным, мягким, уклончивым, настойчивым, тактичным, отрывистым и примирительным [Romano, 2001, р. 139];

(союз русской Ирины и американца Тома) В самом начале нашей семейной жизни я, как только потом мне стало очевидно, приняла очень типичный для русских стиль общения с мужем: несколько небрежный, без должного уважения, без волшебных слов «спасибо» и «пожалуйста». Мне ошибочно казалось, что уже незачем «хвост распускать», все уже на местах. Конечно, я задевала чувства мужа. Я ему очень благодарна за то, что он, не унижая меня и не устраивая сцен, указал мне на это. Я стала замечать вокруг, что нормальные семьи именно так и общаются – с любовью и уважением – и стала еще больше ценить своего американца [из нашей картотеки].

Неправильное восприятие тональности общения может иметь в качестве своего результата возникновение конфликтных ситуаций. Так, например, английское выражение s hut up менее грубо, чем его русский перевод заткнись, англичане и американцы нередко шутливо употребляют его в семейной или дружеской беседе. Но поскольку фраза воспринимается именно через посредство перевода, для русского человека она звучит достаточно обидно.

Модальностьречевого сообщения, с помощью которой выражается отношение коммуниканта к содержанию своего высказывания и отношение содержания высказывания к действительности, также принадлежит к разряду важных параметров, определяющих степень комфортности семейного общения. Л. Виссон рассказывает следующую историю из жизни российско-американской семьи. По выходным к ним всегда приходил сын мужа-американца, который после развода остался жить с матерью. Русская жена привечала мальчика, но в силу недостаточного владения нюансами английской речи, произносила по отношению к нему фразы, которые были дословным переводом с русского: It is not allowed to drink soda with ice (= Нельзя пить газировку со льдом); Don't open the window (= Не надо открывать окно). На английском языке эти фразы звучали столь безапеляционно и даже грубо, что «однажды американец шутливо спросил свою русскую половину, не служил ли кто-нибудь из ее родителей в полиции. Вопрос так сильно задел молодую женщину, что она несколько дней вообще не хотела разговаривать с мужем ни на каком языке, отвечая на все его извинения за шутку сквозь зубы» [Виссон, 2005, c. 8].

Представители различных культур по-разному демонстрируют склонность к сглаживанию или обострению конфликтов в процессе коммуникации. Высокая степень эмоционального накала в русском речевом общении, жаркие споры о политике, литературе, кино и т. д., являющиеся неотъемлемой частью российской жизни, воспринимаются американцами и западноевропейцами как конфликты, они считают русскую манеру спорить враждебной и агрессивной.

Поведение супругов в ситуации семейного конфликта различается от культуры к культуре. В одних культурах, пишет Д. Романо, плач считается правильным и даже здоровым проявлением эмоций, в то время как в других – это постыдное поведение, свидетельствующее о слабости; в одних культурах поощряется выражение праведного гнева, в других ценится самообладание; в одних культурах для снятия стресса прибегают к еде, в других – к крику, молитвам или молчанию [Romano, 2001, р. 142]. Д. Романо приводит примеры коммуникативного поведения членов межкультурных семей во время ссоры. Так, Кимберли, происходящая из еврейско-американской семьи, привыкла «выпускать пар», а затем до бесконечности обсуждать конфликтные ситуации; ее муж-камбоджиец Луис, напротив, уходит в себя и молча рассматривает рыбок в аквариуме, не обращая внимания на ее призывы объяснить, в чем дело; ему в таких ситуациях нужны покой и одиночество. В свою очередь, итальянец Марио в стрессовых ситуациях кричит, а его жена – ирландка Дидра разговаривает тихим ледяным голосом [Там же. С. 143].

Нельзя не упомянуть межкультурные различия в невербальных проявлениях эмоций. Так, Е. В. Бондаренко указывает на то, что в разных культурах раличается «отношение к открытым проявлениям нежности между супругами или родителями и детьми, поцелуям, объятиям, любому тактильному контакту». Она также указывает на то, что «азиатским женщинам не разрешается смотреть в глаза мужчинам, особенно незнакомым. Некоторые восточные культуры табуируют любые проявления неформальности на внешнем уровне даже повседневной семейной коммуникации и демонстрируют ритуальные, формальные жесты в общении с членами своей семьи, такие как поклон и касание подола матери в качестве приветствия (у индийцев), сдержанное поведение жены, молчание в присутствии мужа и т. д.» [Бондаренко, 2010, с. 101].

Следующий эпизод из жизни француженки и араба показывает, что активные физические проявления нежности со стороны супруги расцениваются мужем как непристойное поведение, переходящее границы дозволенной степени неформальности: Иветт отмечала, что Али, который был с ней внимателен и нежен, когда они жили вместе, не только перестал так себя вести, когда они поженились, но его стала смущать ее потребность в объятиях и поцелуях. <…> С его точки зрения, для жены такое поведение было неподобающим и неправильным [Romano, 2001, р. 52].

Подводя итог рассмотрению эмоциональной составляющей межкультурной семейной коммуникации, отметим, что, несмотря на наличие универсальных закономерностей человеческого взаимодействия, достижение гармонии требует существенной модификации паттернов вербального и невербального общения со стороны ее участников.

Литература

Бондаренко Е.В. Межкультурная семейная коммуникация как особый тип общения: дис. … канд. филол. наук. – Волгоград, 2010.

Виссон Л. Русские проблемы в английской речи. Слова и фразы в контексте двух культур / пер. с англ. – 3-е изд., стереотипное. – М.: Р. Валент, 2005.

Виссон Л. Чужие и близкие в русско-американских браках. – М.: Р. Валент, 1999.

Шаховский В.И. Лингвистическая теория эмоций: монография. – М.: Гнозис, 2008.

Fox K. Watching the English. – London: Hodder, 2004.

Lyall S. A Field Guide to the British. – Glasgow: Quercus, 2008.

Murphy A.F. Cultural Encounters in the U. S. A.: Cross-Cultural Dialogues and Mini-Dramas. – Lincolnwood, IL: National Textbook Company, 1992.

Romano D. Intercultural Marriage: Promises and Pitfalls. 2^nd ed. – Intercultural Press, Inc., 2001.

А.В. Минкин

ЧЕЛОВЕК ЦИТИРУЮЩИЙ

Привычное определение человека – хомо сапиенс, человек разумный. Но ведь есть и другие разумные: пчёлы, дельфины, собаки, вороны…

Главное отличие человека от всего остального мира не в разуме. Главное: он – человек цитирующий. Человек, повторяющий чужие слова, записывающий чужие слова, читающий чужие слова.

Всё, что мы видим, – дворцы, корабли, машины, компьютеры – создал человек, умеющий читать. То есть человек цитирующий.

Совместные действия, передача информации о еде, об опасности и любви – на это способны многие животные. Но записывает мысли – только человек. Цивилизация – запись мыслей!

Дикари

…Сожгли у меня

библиотеку в усадьбе.

Блок.

Маугли – так называют ребёнка, который в младенчестве (грудничком) попал к волкам или обезьянам и вырос среди зверей. (Отметим: имя Маугли придумали не зоологи, психологи, социологи. Оно из сказки Киплинга. Кто не читал – недоумевает: «Странный термин!»).

Эти маугли (в шести-семилетнем возрасте найденные и возвращённые к людям) никогда не говорят. 10–20–30 лет живут среди людей и не могут научиться говорить.

Значит, если в самые первые годы жизни ребёнку не с кого копировать речь, он никогда не заговорит. Если собрать брошенных младенцев и выращивать их в полной изоляции от человеческой речи, они никогда не заговорят (такие эксперименты были проведены в конце ХIХ века). Они едят, растут, в своё время начинают размножаться, скалятся, рычат, мычат…

Ничего своего не скажут младенцы, оторванные от взрослых. Никакого «нового слова». Чтобы сказать новое слово, надо очень хорошо знать старые слова. С нуля невозможно.

Значит, всё зависит от того, какие вокруг ребёнка взрослые: что говорят, что делают, как себя ведут.

Человек говорит цитатами. Но надо, чтобы тебя правильно поняли. Утром деньги – вечером стулья, грузите апельсины бочками… Эти фразы понятны только в границах русского языка и советских поколений. Так ракушки – деньги лишь на островах дикарей.

Всемирная свободно конвертируемая валюта – «Дон Кихот», Шекспир, Достоевский, Чехов. Но – для тех, кто читал. Для не читавших «Гамлета» «быть или не быть» – это как «ёлки-палки» – пустые слова, набор звуков, ракушки.

…Замечательный учёный, старый физик гордо заявил, что атеист и что вера в Бога – глупость, бред. Спорить бесполезно, каждый остаётся при своем убеждении. Но учёный этот сказал, что ни разу в жизни не читал Библию, Евангелие.

Его ужасает происходящее в России, в мире. Он говорит: «Не понимаю!» Но из учебника физики этого и нельзя понять. Цивилизация создана Богом, верите вы в Него или нет. Цивилизация создана Богом, даже если Его нет. Вся наука создана людьми, которые ходили в храм (даже если не верили). Цивилизация построена из морали и души, рвущейся к звёздам, а вовсе не из кирпичей. А старый физик не читал. Ни Библии, ни Канта. Учёный с мировым именем не знает ничего про фундамент мира, в котором живёт.

Физик смотрит в микроскоп; всё более огромный микроскоп показывает всё более мелкие частицы. Кажется, ещё немного – и мы поймём, как устроен мир. Точнее, он (физик) поймёт, а мы должны будем ему поверить.

Многие люди верят в физику, хотя не читали и не прочтут солидных монографий и ни черта не понимают в квантовой механике, в теории струн, в тёмной материи…

Люди верят физикам на слово. Электроны, позитроны, мю-мезоны, кварки… Люди верят, будто физики держали в руках эти штуки или хотя бы видели их. Но их не видел никто и никогда. Некоторые учёные, видя некоторые следы на некоторых фотографиях, дали красивые имена тем, кто, по их мнению, оставил эти следы.

Вовсе не обязательно верить в Зевса, Аполлона, Афину. Совершенно неважно, были они или нет. Но греческую мифологию надо знать, иначе ничего не поймёшь. Рок (в смысле Судьба, а не звуки му), Эдип (эдипов комплекс), музы… А откуда у нас эти слова? – из цитат. «Раб на галерах» – звучит смешно, но только для тех, кто знает, что такое галеры. Уже две тысячи лет, как они исчезли, но мы знаем эти несуществующие вещи, бессмысленные слова и обозначаем ими важнейшие понятия. Бога не видно. Но есть следы.

Физик-атеист не читал Библию. Он просто не верит. Как он подпрыгнет, если кто-то скажет ему, что не верит во всемирное тяготение; что это идиотская мысль: будто Земля летает вокруг Солнца, а вместе они – две пылинки, летящие неизвестно куда, неизвестно откуда. Он придёт в ярость: «Вы хоть в школе учились?! Читали Ньютона?! Эйнштейна?!»

– Нет.

– Да как же вы можете судить, если ничего не читали?!

– А вы?

***

Мы цитируем (то есть повторяем чьи-то слова) что-нибудь вроде «жребий брошен», «да минует меня чаша сия», но не всегда знаем автора. Люди цитируют Ленина: «Учиться, учиться и учиться», – хотя он никогда в жизни этого не говорил.

Какая разница, где взял цитату: из Шекспира или «из воздуха».

Первоисточник скрыт. «Пришёл, увидел, победил» – мужик рассказывает приятелям, как познакомился с отзывчивой дамой, но знает ли, что цитирует Юлия Цезаря? Вряд ли он читал знаменитые «Записки о Галльской войне» (51 год до Р.Х.). Цитата дошла до него через тысячи уст.

Примеров тьма. Вы повторяете словечко не потому, что вычитали его у автора, а потому, что услышали с экрана или в детстве от кого-то, кто подцепил эту фразу от каких-то приятелей…

Но кто сочинил всё, что мы повторяем? Ведь у каждой фразы есть автор, надо только докопаться.

Сочиняют поэты. Вот сочинил Грибоедов «Горе от ума» – половина текста вошла в пословицы – и мы двести лет повторяем «Что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом» (хотя комиссия сейчас – следственная группа или наценка, а было – сложное дело).

Как поэты это делают? Как они сочиняют новое? Упорно работают, сидят над листом бумаги, грызут перо, пишут-пишут… Примерно как папа Карло: строгал-строгал и выстругал Буратино.

Дай-ка и я попробую! Строгаешь-строгаешь, уже все дрова превратил в стружку, а толку чуть, буратины не пляшут.

Дурачок! Полено-то было волшебное, забыл? Буратино там уже сидел, оставалось только выпустить из плена…

И ещё очень важно: папа Карло не искал волшебного полена, даже не мечтал о нём. А получил. Даром.

Вдохновение

Сами поэты описывают процесс иначе. Никаких рубанков, лобзиков, напильников.

Стихи существуют до того, как написаны. Весь процесс сочинения состоит в напряжённом улавливании и проявлении уже существующего и неизвестно откуда транслирующегося гармонического и смыслового единства. В ушах звучит сначала неоформленная, а потом точная, но еще бессловесная музыкальная фраза. В какой-то момент через музыкальную фразу вдруг проступают слова».

Осип Мандельштам (записала Н. Мандельштам).

Перечитайте цитату. Сперва появляется рыхлая «бессловесная музыкальная фраза» – то есть даже не мысль (для которой надо искать наиболее выразительные слова), а «бессмысленный звук». Но этого довольно, чтобы поэт забыл обо всём на свете.

Я хожу, размахивая руками и мыча ещё почти без слов в такт шагам… Постепенно из этого гула начинаешь вытискивать отдельные слова. Откуда приходит этот основной гул-ритм–неизвестно».

Владимир Маяковский.

Это 1926 год – церковь разгромлена, религия проклята. Это пишет безбожник и богохульник, и цензура не замечает идеализма и мистики – статью «Как делать стихи» печатает «Ленинградская правда» и журнал «Красная новь».

Мандельштам объяснял (пытался объяснить) жене, Маяковский – народу. Поэты не знали этого друг о друге. Скажи любому из двоих: «А-а, это у вас, как у М…?» И тот и другой взбесился бы.

Мысль улавливается – значит, надо расставить ловушку – душу. И надо, чтобы было тихо, а главное – без людей. Ибо даже грохот метро мешает меньше, чем шёпот знакомых. Грохот – белый шум, а шёпот или речь – шум смысловой, чёрный.

***

Великие авторы совершенно серьёзно (не в шутку, не ради красного словца) утверждали: даруется свыше!

Пушкин, Моцарт постоянно упоминали «вдохновенье». (Моцарт говорил, что порой в доли секунды слышит целую симфонию; остаётся только записать.)

Сократ постоянно упоминал «демона», который подсказывает ему мудрые, абсолютно неопровержимые мысли.

Поэты, художники говорят «муза». Учёные – интуиция, наитие. Богословы – откровение…

Это всегда мгновенное получение, которое потом долго записывают, страдая, что на бумаге «оно» не так прекрасно, как… Как где? – в уме? в душе? В Послании!

Всех получавших поражает скорость. «Оно» мелькает и – исчезает… Ах! – забыл!

Что «забыл»? Забыть можно ключи, день рождения жены и т.д. Ты знал и забыл. Но этого (мелькнувшего) ты никогда не знал. Этого вообще никогда не было – этих нот, этой мелодии, стихов, таблицы Менделеева.

Эта скорость много говорит об отправителе.

Пушкинский Моцарт объясняет Сальери происхождение новой музыки:

Бессонница моя меня томила,