Студопедия.Орг Главная | Случайная страница | Контакты | Мы поможем в написании вашей работы!  
 

Момент у моря



Я любил Джилл. Джилл любила Френка. А Френку было на все это наплевать.

Френк любил море. И все, что с ним связано. Он работал спасателем – если это можно назвать работой – и в связи с этим мог часами стоять на волнорезе, заложив руки за спину, и тупо смотреть на горизонт. Просто ради удовольствия. Или по утрам после хорошего шторма шляться по берегу, собирать медуз и бросать их обратно в воду. Какой прок от медуз вообще? Но Френку было и на это наплевать. Как и на Джилл, кстати. Он осторожно брал в руки эти дохлые куски белесой блевотины и бросал, бросал, бросал…

У сентиментальных отдыхающих красоток от всего этого под купальниками напрягались соски. Я отчетливо видел этот процесс каждый день из окна своей конторы. Как только Френк залезал на волнорез или начинал развлекаться с медузами, любая сука с тренированным телом охотницы на мутантов тут же забывала, что она сука, и прямо‑таки на глазах превращалась в мечтательную хемингуэевскую красотку – или кто там еще красиво писал про море? Не знаю, не читал, но подозреваю, что у этого Хемингуэя в книжках были одни полоумные мечтательные суки, которые стадами волоклись за бездельниками вроде Френка.

А Френк их трахал. Всех без разбора, гуртом. Пачками трахал, так же, как я потрошу треску на ужин, когда повар Билл в очередной раз мучается похмельем. Взял в руки, потискал, вспорол брюхо – и отбросил, чтоб тут же схватиться за следующую.

Он мог себе это позволить. У него было сухощавое, загорелое, мускулистое тело с руками, красиво перевитыми венами, и довеском под кубиками пресса, впечатляюще оттягивающим плавки. А еще у него были большие коровьи глаза, в которых плескалось море. Это Джилл так говорила.

Не знаю, как там насчет моря. Джилл с ее бабской точки зрения, наверно, виднее, но на мой взгляд – просто красивая тупая загорелая морда, по которой с первого взгляда видать, что трахнет – и бросит…

У всех отдыхающих ослиц, которых потрошил Френк, после потрошения морды становились печальными и задумчивыми. Чаще всего они становились такими после того, как они на следующее утро обнаруживали пустое место в своей постели и, выглянув из окна своего трехсотдолларового номера (в сутки, разумеется), могли лицезреть Френка, разминающегося на пляже с новой претенденткой на его впечатляющий штопор…

Вся эта история началась с той минуты, когда Джилл впервые вошла в дверь моего ресторанчика. Первое, что я увидел, это были ее глаза. Синие и равнодушные. Как море в штиль. Вот уж у кого глаза как море! Не то что у этого…

До появления Джилл мне было глубоко наплевать на цвет чьих‑либо глаз, на море, плещущее под моими окнами, и на прочую романтическую дребедень. Я далеко не поэт. Поэты все вымерли еще в Последнюю Войну, и от них остались лишь тоненькие книжки в Объединенной библиотеке охраняемых поселков. Джилл сказала как‑то, что только поэты прошлого умели любить по‑настоящему. Подозреваю, что ни у кого из них, в отличие от меня, не было ни брюшка величиной с шар для боулинга, ни поганого прибрежного ресторанчика в качестве частной собственности. Потому и с любовью у них было все в порядке.

Но в тот вечер я чуть ни стал поэтом. Когда Джилл посмотрела на меня этим своим заштиленным морем и медленно так спросила с придыханием:

– Это вам требуется кассир?

Я ответил: «М‑м‑я…» – кивнул раз шесть, а потом всю ночь смотрел на лунную дорожку и писал на пахнущей креветками оберточной бумаге что‑то про пылающие сердца и сливающиеся в поцелуе губы, пока не заснул, уткнувшись лбом в подоконник. До сих пор подозреваю, что это было что‑то гениальное. Хотя бы потому, что шло от чистого сердца. Но утром повар Билл вытащил из‑под спящего меня бумагу со стихами и завернул в нее какую‑то дрянь, которая потом потерялась. Вместе со стихами, естественно.

Короче, поэтом я не стал. Я просто влюбился как пацан в собственную кассиршу, приехавшую на Побережье из какого‑то подземного города в поисках лучшей жизни. Она это поняла сразу же и с первой секунды стала на мне ездить. Она опаздывала на работу, уходила на час‑два‑три раньше, а в промежутке между опозданием и уходом томно смотрела в окно, в котором был виден кусок спасательной будки с облезлым пенопластовым кругом на стене. Под кругом было окно, и порой при большом желании можно было дождаться момента, когда в окне появлялась какая‑либо часть тела Френка. Или часть тела его новой кандидатки на потрошение.

В последнем случае на окне станции через некоторое время задергивались занавески. Или не задергивались. И тогда из окна чердака моего ресторанчика можно было наблюдать кое‑что интересное.

– Ты так скоро рехнешься, – сказал мне повар Билл, как‑то раз поймав меня внизу у лестницы, ведущей с чердака, – я как раз спускался вниз.

– С чего ты это взял? – натянуто удивился я.

– Ты по десять раз на дню лазаешь наверх.

– Ну и что?

– И сидишь там.

– И что дальше?

Билл был немногословным парнем, и все приходилось вытягивать из него клещами. Вот и сейчас он страдальчески сморщился, словно я тянул его этими самыми клещами за причинное место. Полагаю, он уже успел пожалеть о том, что затеял этот разговор.

– Ну сижу, сижу. Дальше что?

Билл сосредоточенно напрягся, словно ему делали колоноскопию.

– Ты действительно хочешь это знать?

– Да, действительно хочу.

– Тогда послушайся моего совета – уволь кассиршу.

Я усмехнулся.

– Понятно, – сказал Билл и, повернувшись ко мне спиной, направился на кухню.

– Что тебе понятно? – крикнул я его спине. Спина пожала плечами и, ничего не ответив, закрыла за собой дверь кухни.

Через час я снова полез наверх…

Нет, я не был – как их там называют – вуайеристом? Или что‑то в этом роде… Короче, я не тащился от того, что подглядывал за тем, как Френк трахает своих телок.

Я пытался понять – как? В чем его секрет? На что западают эти ухоженные суки, приезжающие развлечься на Побережье в дорогущих электромобилях? На его типично фермерскую рожу? Вряд ли… На послештормовой кегельбан медузами? А может, дело в фигуре?..

Как‑то, предварительно вдоволь насидевшись на чердаке, наразмышлявшись на известную тему и не придя ни к чему, я сидел в своей комнате, смотрел единственный канал местного телевидения – гордость Объединенных охраняемых поселков, потягивал очень неважно восстановленное пиво и пытался абстрагироваться от видения задницы Френка, судорожно сокращающейся над очередной жертвой. В последнее время этот урод, похоже, специально не задергивал занавески.

В телевизоре показывали убийство. Залитая кровью комната и тело в ней на полу. Без головы. Но, пресвятые небеса, какое же это было тело!

Рядом с этим телом Френк просто отдыхал вместе со своими кубиками на брюхе.

Тело лежало на животе, и, честно говоря, отсутствие головы его совсем не портило.

Первым делом в глаза бросалась спина. Огромные мышцы, напоминающие сложенные крылья демона с какой‑то старой картины.

Руки…

Одна под торсом, виден только трицепс, похожий на вершину Фудзиямы с сильно залакированного календаря 2013 года, висящего у Билла на кухне. Другая рука вытянута вдоль тела. Толщиной с две моих ноги, перевитая выпуклыми венами, страшная в своей какой‑то необъяснимо притягательной красоте и при этом на удивление пропорциональная.

Блестящие пушечные ядра на месте плеч, обтянутые коричневой загорелой кожей.

Осиная талия…

Камера сместилась. В кадр медленно и грозно въехал сержант полиции Объединенных охраняемых поселков. На секунду мне показалось, что это покойнику скоренько пришили голову, втиснули груду мышц в полицейскую униформу и впихнули все это в кадр.

Полицейский был нисколько не меньше убитого. Даже, пожалуй, больше. Квадратный студийный микрофон с эмблемой кинокомпании в его руке казался спичкой, которая вот‑вот переломится пополам.

– В последнее время, – медленно сказал полицейский, – на Побережье участились убийства самых сильных воинов, заслуженных защитников своих периметров и профессиональных спортсменов. Не исключено, что это работа серийного убийцы. И если это так…

Камера приблизилась. Из экрана на меня глянули холодные глаза. Пустые и безжалостные, словно черные дырки в стволах полицейских «Бульдогов».

– …Эй, ты! Я тебе говорю, мерзавец! Ты наверняка смотришь сейчас на это…

Камера вернулась к трупу, потом снова резко наехала на лицо полицейского, только на этот раз гораздо ближе. В экране были только его зрачки в обрамлении белков, растрескавшихся красной паутинкой… Мне вдруг стало жутковато…

– Запомни! Рано или поздно я схвачу тебя этими самыми руками!

И с глаз – на предплечья полисмена, туго обтянутые рукавами униформы.

Боже мой! Не хотел бы я быть тем самым серийным убийцей. В смысле попасться в такие руки.

– Если тебе нравятся большие парни, что ж, попробуй мне отрезать голову. Но только – memento mori!..[13]

Надо ли говорить, что очень скоро настал день, когда я решился.

Я перестал жрать пиццу, которую отлично готовил Билл, отказался от пива и записался в тренажерный зал, где качались охранники нашего периметра.

– Я же предупреждал, – сказал на это повар Билл. На большее он не осмелился. Я усмехнулся, похлопал его по плечу и заставил сменить вывеску над дверью. Теперь мы назывались «Диетическая закусочная». Во избежание соблазнов.

И дело пошло…

Шло оно мучительно медленно. Я платил по тысяче двести Новых Американских Долларов в месяц за индивидуальные занятия, и каждый день тренер выпивал из меня крови по пол‑литра за доллар. По ночам мне сначала снились штанги, гантели и беговые дорожки, и я просыпался в холодном поту. Потом, поерзав некоторое время на влажных от пота простынях, я засыпал снова, и… начиналось самое страшное.

Мне снилась жратва.

Ее было много, очень много. Гигантские пиццы, длинные, как пулеметные ленты, связки сосисок, истекающие жиром гамбургеры размером с НЛО, батареи, легионы пивных бутылок, источающих восхитительную пену… Я слышал сквозь сон, как стонет и дергается в предвкушении мой желудок, измученный бизоньей сметаной и дробным питанием…

А потом снова появлялись штанги…

Но утром я вытаскивал себя из постели и снова бежал в зал.

Так продолжалось три месяца.

Я сбросил пятьдесят фунтов.

Еще через три месяца я стал весить двести фунтов и на меня стали обращать внимание отдыхающие у моря дамы бальзаковского возраста.

Окрыленный успехом, я удвоил усилия и теперь уже пил кровь своего тренера, который не знал, куда от меня бежать, когда вместо обещанного дюйма в объеме бицепса у меня прибавлялась только половина…

А Джилл все смотрела в окно. А Френк по‑прежнему трахал все, что шевелится…

Я сменил джинсы. Прежние висели мешком на моей заднице. Еще я сменил рубашку. В старой плечам стало несколько тесновато.

Как‑то я решил, что уже можно, и подошел к кассе. Она сидела заложив ногу на ногу и гипнотизировала спасательный круг в окне.

– Привет, – сказал я.

Она удивленно подняла брови и оторвалась от круга.

– Здравствуйте, босс.

– Может, сегодня прогуляемся вместе по побережью?

Она открыла рот, потом захлопнула его и хихикнула. Потом она хихикнула еще раз. За моей спиной, за закрытой дверью кухни, раздался похожий звук, только несколько грубее. Хотя, может быть, мне это только показалось.

Я повернулся и направился к выходу.

– Извините, босс, – не переставая хихикать, сказала она мне в спину…

В этот же вечер вместо прогулки по побережью я лежал в тренажере для жима ногами и кряхтел как беременный буйвол. Я выставил вес на пятьдесят фунтов больше своего рабочего веса, но он летал так, словно на платформе не было вообще ничего, кроме самой платформы.

Сначала ноги просто жгло. Потом я перестал их чувствовать. Красные круги перед глазами стали черными, и, когда их стало слишком много, я закрыл глаза.

Где‑то краем сознания я уловил привкус крови во рту, смешанный с ощущением песка на языке. Вероятно, это крошились зубы. Но мне было наплевать.

«Жми, жми, жми…»

Мир стал размером с горошину. И эта горошина состояла из крошечных атомов – слов, одинаковых, как все мои когда‑то раньше прожитые жизни.

«Жми, жми, жми…»

– Ты чем‑то расстроен?

Кто‑то нагло и громко вперся в мой маленький мир. Слова‑близнецы вздрогнули и рассыпались.

Черт! А ведь я только что был так близок… К чему? К Богу? Или к психушке?

Я опустил рычаг ограничителя и уронил вниз свои ноги.

Рядом с тренажером стоял худой рыжий парень с трехдневной щетиной на бледной морде.

– Привет, – сказал парень. – Меня зовут Саймон.

Так. Еще один. Третий за последнюю неделю. В последнее время не только бальзаковские дамы стали пытаться оказывать мне знаки внимания, но и некоторые приезжие отдыхающие одного со мной пола.

– Иди к черту, Саймон, – прохрипел я. – Меня не интересует твоя тощая задница.

Парень хмыкнул.

– Знаешь, меня твоя жирная тоже не интересует. Но твой тренер сказал, что тебе нужна фигура.

– Ну и чего?

– Ты же хочешь стать больше?

– Все в этом зале хотят стать больше.

– Но тренер сказал, что ты очень хочешь стать больше. И намного больше, чем сейчас.

– Ну и что дальше?

– Могу помочь, – сказал парень.

Сам не знаю почему, но я поверил этому уроду. В этот вечер в раздевалке урод выкачал из моей вены пинту крови и на следующий день продал мне за двести НАД горсть небольших флаконов, запечатанных резиновыми пробками, причем сам сделал первую инъекцию. Ощущения, прямо скажу, не из приятных, но…

Через четыре месяца мне пришлось снова менять гардероб. Ко мне вернулись мои пятьдесят фунтов, правда, в несколько ином качестве.

Мои мышцы стали расти очень быстро. Настолько быстро, что одна из моих бальзаковских дам как‑то сказала, что я стал похож на бога, сошедшего с небес. Да я и сам о чем‑то таком догадывался.

Наш ресторанчик теперь каждый день был забит до отказа теми самыми отдыхающими суками, которые раньше при виде меня воротили свои холеные морды. Рядом с вывеской «Диетическая закусочная» прибавилась моя фотография в полный рост. Я съездил на чемпионат Объединенных поселков по поднятию тяжестей и с ходу занял третье место среди представителей гражданского населения.

– Дерьмо, – скривил бледную рожу Саймон, когда я ворвался к нему в квартиру прямиком с чемпионата, с мордой, сияющей, как никелированная кастрюля повара Билла. – Ты просрал соревнования.

– Я?!!!

Моему возмущению не было предела.

– Да я!.. Да там был полный зал таких мужиков, и я…

– Что ты? Ну что ты??? Я полгода в тебя вбухал, а ты даже не заработал первого места среди стада овец, ни разу в жизни не державших в руках винтовку!!!

Я задохнулся от возмущения.

– Ты в меня вбухал?! Да я тебе плачу за каждый флакон по…

– Что ты мне платишь? Что ТЫ МНЕ ПЛАТИШЬ? Разве это деньги? Я давно работаю только на сырье, лишь бы закончить эксперименты…

Тут до меня начало кое‑что доходить. Меня, конечно, смущал вид снадобья, которое мне продавал этот доходяга. Кое‑что новенькое и не всегда приятное я замечал и за собой, но запрещал себе думать об этом – слишком впечатляющими были результаты…

Я схватил его за грудки и приподнял над полом.

– Так, значит… Выходит, это не восстановленное снадобье из старых запасов? Ты, крысоскунс вонючий, сам мешал какую‑то дрянь из всякого дерьма, закатывал свое зелье в красивые пузырьки и испытывал его на мне!!! Колол в меня галлонами черт‑те что?!!

– Да, колол, – прохрипел он. – Только… только…

– Что?!!! Что «только»?!!!

– Пусти…

Я швырнул его на пол, и он сложился пополам. Сверху он напоминал кучу скомканной несвежей одежды. Я плюнул на эту кучу и ушел.

Было десять вечера, когда я вошел в двери своего ресторана. Народу было немного. Я бросил чемоданы в своей комнате и направился на кухню. Билл сидел на стуле и невозмутимо рассматривал диетические тушки квазикур, вращающиеся в гриле. Куры‑мутанты и так худосочные, но я в последнее время ел только самых тощих.

– Где Джилл? – спросил я.

– Как чемпионат? – вместо ответа спросил Билл.

– Нормально, третье место. Так где же, черт побери, Джилл?

Билл пожал плечами.

– Ты меня спрашиваешь?

Что‑то в его тоне мне не понравилось.

– А что, кроме тебя и дохлых кур, здесь есть кто‑то еще?

Билл нахмурился и снова уставился в гриль.

– Нет ее, – сказал он после паузы.

– Это я и сам вижу.

Я начал медленно закипать от ярости.

– Так ГДЕ ОНА?!

Билл насупился еще больше.

– Я всего лишь повар, – выдавил он. – И я не обязан следить за кассиршами, пока хозяин шляется черт знает где.

– Это верно, – сказал я, внезапно успокаиваясь. В последнее время перепады настроения стали случаться у меня все чаще и чаще. И какого дьявола я начал орать на этого парня?

– Ты абсолютно прав, Билли.

Мой повар был несомненно прав. Но для того, чтобы окончательно успокоиться, мне сейчас требовалась малая толика философских размышлений.

Я открыл дверь кухни и направился к лестнице, ведущей на чердак.

– Не ходил бы ты туда, – сказал мне вслед Билли. Но я, естественно, не обратил внимания на его слова…

Занавески в окне спасательной станции были по обыкновению отдернуты.

Против обыкновения Френк лежал на спине. Глаза его были закрыты. На губах у него блуждала идиотская ухмылка. Его очередная пассия сидела на нем и сидя танцевала джигу. Она извивалась и стонала, словно средневековый еретик, приговоренный к смерти на колу. Кстати, очень даже может быть, что еретики стонали примерно так же, как эта девица, в диком, животном темпе насаживающая себя на кол Френка.

Что‑то в ее голой спине показалось мне знакомым.

Френк открыл глаза.

Его глаза встретились с моими.

Пару секунд мы смотрели друг на друга. Потом он ухмыльнулся, попридержал девицу за колено, чтоб не свалилась, протянул руку к тумбочке, взял зажигалку, вытащил сигарету из пачки, прикурил, глубоко затянулся и ухмыльнулся снова.

Все это время девица не прекращала извиваться на Френке. Она, вероятно, даже не заметила, что ее партнер курит, пуская дым ей в лицо. В ту секунду, когда Френк выплюнул окурок, она застонала особенно сильно и протяжно, запрокинув голову к потолку.

Я увидел ее лицо, искаженное гримасой наслаждения. Я давно уже понял, кто это извивается на Френке. Мне нужно было только удостовериться.

И я удостоверился.

Я медленно закрыл окно, плотно задвинул обе щеколды и спустился вниз.

Дверь кухни была открыта.

– Ты знал? – спросил я Билла.

Повар кивнул.

– И давно?

Билл кивнул снова…

И тут я понял.

Я понял, что все это время, пока я смотрел на ее лицо, изуродованное наслаждением, потом закрывал окно и спускался по лестнице, часть моего мозга разрывалась от мучительной боли…

Но это была ничтожно малая его часть.

Большая, несоизмеримо большая часть моего сознания была занята вопросом, что же это такое колол мне все это время Саймон?

И настолько ли это вредно для здоровья, чтобы прекратить это колоть?

– Как там куры? – спросил я Билла.

Повар медленно поднял голову и открыл рот.

– А???

Сказать, что на его лице было написано изумление, – это значит ничего не сказать.

– У тебя куры пережарятся, – сказал я. – Кстати, давно надо было нанять тебе в помощь поваренка. Напомни мне об этом как‑нибудь. Мы уже давно можем себе позволить некоторую расточительность.

* * *

Я подъехал к дому Саймона и заглушил мотор своего нового электроцикла.

Саймон снимал кривой от старости двухэтажный коттедж, нуждающийся скорее в сносе, чем в ремонте. Окна были закрыты, сквозь жалюзи не пробивался свет, но я был почему‑то уверен, что Саймон дома.

Я подошел к двери и постучал.

Тишина.

Я постучал громче.

То же самое.

– Саймон, – сказал я негромко. – Сейчас я сначала вышибу твою дверь, а потом, заодно, вышибу и твои мозги. Так что, по‑моему, тебе лучше открыть.

Дверь отворилась тут же. У каждой двери есть свое волшебное заклинание, типа «сим‑сим, откройся».

Саймон был бледнее, чем обычно. Хотя мне казалось раньше, что бледнее уже некуда.

– Не бойся, – сказал я, задвигая его в комнату и толкая в кресло. – Пока что. Как раз до того момента, покамест ты мне не начнешь вешать на уши лапшу. Ты понял?

Саймон судорожно кивнул.

– А теперь рассказывай.

Саймон сцепил тонкие пальцы морским узлом, отчего они стали напоминать мраморные, и осторожно стравил воздух сквозь зубы.

– Ты хочешь знать про…

– Ага.

– Ну понимаешь, это…

Я молча смотрел на него.

– Только поклянись, что ты меня не убьешь.

Я пожал плечами и вытащил из кармана никелированный кастет, подаренный мне в качалке одним из охранников периметра.

– У тебя есть выбор, Саймон. Или ты сдохнешь молча и прямо сейчас, или расскажешь мне все как есть, и тогда я подумаю, что с тобой делать. Но есть одно «но». Как я уже говорил, если я почувствую, что ты пытаешься меня надуть, ты тоже сдохнешь. Вот такой расклад, дружище.

И Саймон начал рассказывать, стараясь по возможности не смотреть на кастет, который я вертел между пальцами.

– Ты, наверное, слышал про анаболические стероиды?

Я кивнул.

– Так вот. Это искусственные производные мужского полового гормона тестостерона, от которого напрямую зависит рост мышц. И чем его в тебе больше, тем больше твои мышцы. Накачка – штука немудреная. Таскай штангу, жри побольше, коли себе эти самые стероиды – и рано или поздно будешь Гераклом. Сюда, на Побережье, до Последней Войны съезжались культуристы со всей планеты, и в ближайшем подземном городе недавно нашли огромный запас этих препаратов. Восстановили в Поле Смерти – и пожалуйста, колите себе на здоровье. Чем и занялись и охрана, и полиция. Ведь на Побережье, кто больше и сильнее, тот и прав… Однако у стероидов куча побочных эффектов. У одного со временем отказывает печень, у другого провисает член, а у третьего – напрочь слетает крыша. А то и все сразу вместе. Конечно, кое‑кому везет, и он помирает здоровеньким, но факты вещь упрямая. Инвалидов среди охраны периметров – пруд пруди.

– Старая песня, – кивнул я.

– Угу. Так вот. Я первый начал торговать стероидами, и первый столкнулся с проблемами их приема. В библиотеке я проштудировал все книги по биохимии, какие смог найти, и постепенно понял, в чем корень зла.

– И в чем же?

– Человеческий организм отторгает химию, так же как и занозу в заднице, засунутую туда насильно.

Я недоверчиво хмыкнул.

– Мы жрем восстановленную химию каждый день – и ничего, до сих пор не загнулись.

Саймон попытался улыбнуться, но у него это получилось криво и жалко.

Возможно, в этом был виноват мой кастет, который я все еще задумчиво крутил на указательном пальце.

– Только не в случае с анаболиками. Человек, как таракан, приспосабливается ко всему, в том числе и к самой вредоносной химии. Но половые гормоны делают человека человеком, и в этом случае химия падает лапками кверху. Вместе с тем, кто ее себе колет. Собственные половые гормоны вырабатываются тремя органами – твоими яйцами, надпочечниками и гипофизом – куском твоих мозгов. И как только ты начинаешь колоть искусственные гормоны в количествах, превышающих нормальные потребности организма, синтез твоих собственных гормонов начинает потихоньку загибаться. А вместе с ним потихоньку загибаются органы, которые ответственны за этот синтез.

– То есть яйца, надпочечники и мозги.

– Типа того. И еще печень – главный фильтр организма, неспособный справиться с лавиной токсинов, возникающих в процессе усвоения стероидов организмом.

– Мило. И что же делать?

– Можно качаться натурально. Лет через пять – десять, может быть, чего‑то и достигнешь.

– Но у меня результат попер после трех месяцев занятий!

– И ты сразу стал похож на Мистера Совершенство Объединенных охраняемых поселков? Того самого сержанта полиции, чемпиона среди профессиональных бойцов Периметра, который любит позировать перед единственной сохранившейся видеокамерой?

Вместо ответа я убрал кастет в карман.

– И чего ты предлагаешь?

– Я создал универсальный анаболик, – просто сказал Саймон. – Он еще недоработан, но за четыре месяца из жирного ленивого ублюдка я сделал призера чемпионата Охраняемых поселков. И почти без побочных эффектов, не считая приступов агрессии, вызванных избытком гормонов. Но от этого уж никуда не деться.

«Жирного ленивого ублюдка» я старательно пропустил мимо ушей, одновременно подавив желание от души треснуть по белесой морде. Ей бы и без кастета мало не показалось.

– Так в чем соль?

Саймон откинулся на спинку кресла, одновременно расцепив пальцы.

Подумав некоторое время, он осторожно положил ноги на стол.

– Это ты о том, почему нет побочных эффектов? Помнишь, я в первый раз подошел к тебе в зале? Ты тогда явно толкал не свой вес.

– Было дело, – хмыкнул я.

– Ты был явно чем‑то расстроен. Так?

Я промолчал. Про Джилл вспоминать не хотелось. Просто было незачем вспоминать.

– Вижу, что я не ошибся. Твои яйца, мозги и надпочечники тогда бурлили как кипяток в чайнике и с избытком выбрасывали в кровь тот самый тестостерон, который был нужен для того, чтобы толкнуть нереальный для тебя вес. Твой тестостерон, родной, не химический. Адская смесь – тестостерон, плюс адреналин, плюс эндорфины – гормоны наслаждения. Признайся, такая тренировка была тебе непривычно по кайфу?

Тот день вспомнился, как будто это было вчера. Вернее, утро после того дня. На следующий день после той тренировки я проснулся от адской боли в квадрицепсах и еще пару дней ходил на полусогнутых. Но на самой тренировке всю свою горечь и злобу я от души выместил на платформе. И это, действительно, было в кайф.

– Ну допустим.

– А представь, если б такие тренировки были бы каждый день.

– Да я бы сдох давно!

– И если бы такого тестостерона в твоей крови становилось все больше и больше? Больше, чем твой организм способен выработать. Причем натурального. Человеческого.

До меня потихоньку начало доходить.

– Ты хочешь сказать…

– Именно.

– Так… Ты мне колол…

– Правильно. Чужую сперму. Только химически адаптированную под твой состав крови и твой обмен веществ до твоего натурального тестостерона.

Меня начало слегка подташнивать.

– Но… Где ж ты брал доноров? Причем с кучей таких переживаний?

– А вот это довесок к твоему «я тебе плачу…». Знаешь, какого экстерьера нужна баба, чтобы ублажить бойца Периметра после боя с мутантами? И при этом умудриться собрать в пробирку плод его агрессии? И сколько все это вместе может стоить?

Тошнота несколько улеглась, но на желудке все равно было тоскливо.

– Ты конченый урод, – сказал я. – И извращенец к тому же.

– Я исследователь, – усмехнулся он. – И, как любой нормальный исследователь, ради своих экспериментов я способен на многое…

Я скривился, как от зубной боли.

– …так же, как и ты – ради своих, – добавил Саймон. – Цель у нас одна – результат, причем любой ценой. Разница только в ярлыках, которые мы навешиваем на средства его достижения.

Все это было очень мудрено, но, надо признать, справедливо. Иначе какого дьявола я сюда приперся? Можно, конечно, покривляться перед самим собой, мол, пришел выяснить правду и наказать урода, чтоб другим неповадно было… Но особо кривляться было некогда. И я перешел к делу.

– Мне нужно еще.

Саймон рассмеялся и вытянул свои мосластые ноги на всю длину стола, пихнув при этом стоптанной подошвой набитую доверху пепельницу. Верхний окурок упал на стол, прокатился до края, помедлил мгновение и свалился мне на штанину. Этого я тоже не заметил.

– И побольше.

– Лавочка закрывается, – грустно сказал Саймон, закончив смеяться. – Мне на хвост села полиция Объединенных поселков. У них ничего нет на меня, но они что‑то подозревают. Работа у них такая. Своя сперма у этих служебных крысопсов наверняка давно кончилась, и теперь они присматривают за чужой…

Он говорил что‑то еще, но я не слушал.

Это был конец. Конец всему. Жизнь потеряла смысл. Зачем жить, если путь вперед окончен? Мне никогда не стать первым… Скоро мои мышцы начнут сдуваться, как проколотые воздушные шары, и восхищенные взгляды моих почитательниц постепенно превратятся в презрительные. Больно быть просто толстым, но таких много среди гражданских на Побережье, и на них никто не обращает внимания. Во много раз больнее снова становится таким, как раньше. Этого не прощают. И, прежде всего, я сам не прощу себе этого…

Окурок восстановленной сигареты сиротливо висел на моей штанине, цепляясь фильтром за микроскопические ворсинки ткани. Я хрустнул кулаками. Что‑то нарушилось в сцепке, и окурок упал на пол, ткнувшись опаленной мордой в давно не мытый пол.

Я поднял голову.

– И что теперь?

Саймон молчал.

– Так что мне теперь делать, черт тебя побери?!!!

Саймон ухмыльнулся. Но глаза его не смеялись. Сейчас они были похожи на черные дырки в стволах полицейских «Бульдогов».

– Это зависит от того, – медленно сказал он, – насколько ты готов продать свою душу дьяволу.

Я был готов. На все сто процентов.

* * *

Сезон отдыхающих сук подходил к концу. Погода портилась. Все чаще ближе к вечеру над Побережьем начинал носиться противный ветер, склизкий как медуза и так же мерзко жалящий невидимыми щупальцами в открытые части тела.

А по ночам частенько штормило море. Не особо серьезно, балла эдак в три‑четыре, но по утрам уборщики уже при всем желании не успевали приводить в порядок пляжи – такие кучи всякого дерьма вываливала на них стихия.

Но бывало и по‑другому. Без шторма. Просто ночь, ветер, завывающий так, что по шкуре мороз, пустынный пляж, утонувший во мраке, слабо освещенный висячим фонарем пятачок около спасательной будки, включающий в себя кусочек пляжа и немного моря, ритмично протягивающего черные водяные щупальца к фигуре человека, сидящего на камне.

Это, конечно, был Френк. Как я уже говорил, Френк любил море. Причем в любых его проявлениях. Я ничуть не удивился, когда в такую проклятую ночь увидел его спину. Спасатель восседал на круглом камне, лежащем возле спасательной будки. Более того, я ожидал и очень надеялся его там увидеть. Я даже загадал – если он там, то все будет о’кей.

„Все будет…“»

Ветер выл так, будто на небо забросило громадную стаю крысособак и кто‑то заставил мутантов оплакивать на крысособачий манер всех когда‑либо преставившихся покойников. Короче, было жутковато. И, честно говоря, дело даже было не в ветре, и не в ночи, и не в моем воображении, развлекающемся с крысособаками и покойниками.

Слишком уж неподвижно сидел на камне Френк, затянутый в черную штормовку и накрывшийся сверху капюшоном. В какой‑то старой книжке была картинка, где в похожий балахон одевали приговоренных к казни…

«А в другой книжке в таких балахонах разгуливала инквизиция», – подумал я.

Мое воображение мигом организовало мне повторный просмотр сцены на чердаке. В деталях. И, естественно, ухмыляющуюся физиономию Френка, пускающего дым в лицо Джилл.

«А через пару месяцев ты снова станешь уродом…»

Я отчетливо услышал эти слова. Так, будто кто‑то стоящий совсем рядом за моей спиной произнес их мне в затылок.

Я обернулся.

Сзади меня был только смутный силуэт моей диетической закусочной, наполовину переваренный темнотой ночи.

«Ты так скоро рехнешься…»

Это когда‑то сказал мой повар Билл. Похоже, его слова начали сбываться.

Френк продолжал неподвижно сидеть на камне. А я стоял сзади него в десяти шагах и осязал ветер, жалящий меня в открытую шею.

Десять шагов…

«Ты просто боишься…»

Мое воображение работало как никогда. Теперь это был издевательский голос Саймона. Похоже, сейчас я имею удовольствие чувствовать на своей шкуре то, что ощущают убийцы‑новички, вышедшие в первый раз на настоящую работу.

«Трудно становиться мужчиной по‑настоящему? Давай, тебе понравится. Это покруче, чем кувыркаться с бабами или до одурения толкать ногами железку…»

Тем более что убивать никого не нужно…

«…это зависит от того, насколько ты готов продать душу дьяволу…»

Я сделал два шага.

И почти сразу – еще восемь.

У Френка под капюшоном была очень тонкая шея. Я как‑то раньше, вероятно завороженный его прессом и шириной плеч, не обращал внимания, насколько у него тонкая шея. Она легко поместилась между моих ладоней. Когда я надавил, Френк захрипел. Удивительно, но я ничего не почувствовал. Только мокрую от водяной пыли ткань штормовки под ладонями. Только ткань, мягкое под нею – и больше ничего.

«Это покруче, чем толкать ногами железку…»

Я рассмеялся.

И это называется продать душу дьяволу?! Бред собачий. А я‑то думал… Да если б было надо, я бы просто сдавил немного сильнее – и все. А вот попробуйте толкнуть в жиме ногами на пятьдесят фунтов больше своего рабочего веса – и тогда я на вас посмотрю…

* * *

– Продукт высшего качества!

Саймон взболтал пробирку. В ней лениво перетеклась по стеклянным стенкам бесцветная жидкость.

– Некоторые извращенцы, приезжающие сюда из подземных городов, говорят, практикуют это. Во время оргазма они друг друга слегка душат – и получают высший кайф. Теперь ты понимаешь, почему я запретил тебе бить его по голове?

– А так хотелось, – признался я.

– Обойдешься, – сказал Саймон.

– А, если не секрет, что ты сделал, чтобы…

– Чтобы получить это? – Саймон покачал пробиркой.

– Ну да.

– Он был в беспамятстве и не особо соображал, кто перед ним.

– И ты… Тьфу!!!

Саймон самодовольно ухмыльнулся.

– Если это важно для результата, я доведу до оргазма и бронеопоссума, причем не буду говорить чем. А то здесь все такие нервные…

– Да уж, лучше заткнись, – посоветовал я. – И делай свое дело.

– Это – всегда пожалуйста.

Саймон достал шприц и подмигнул Френку, прикованному цепями к стене.

Парень помаленьку начал приходить в себя и сейчас мутными глазами осматривал подвал моего ресторанчика, заваленный бочонками, старыми радиаторами, неисправным холодильным оборудованием и прочим хламом, скопившимся здесь за годы существования заведения.

Один угол подвала Саймон расчистил под импровизированную лабораторию, состоящую в основном из прибора, напоминающего перегонный куб, и кучи всякой мелочи, о предназначении которой я даже и не пытался догадываться. И, конечно, наиглавнейшей составляющей лаборатории Саймона был Френк с его потрясающими способностями самца‑производителя.

– Отличное качество, – бормотал Саймон, медленно вводя мне препарат. – Парень был сильно ошарашен фактом своего похищения и своим полузадушенным состоянием. А когда пришел в себя, от захлестнувшей его ненависти реакция не просто шла, а бурлила, как Везувий…

– А как ты думаешь вызывать у него впредь похожие эмоции?

– Это проще пареной репы.

Саймон кивнул на стол с пробирками. Рядом с оборудованием обосновался внушительный том с потрескавшейся от времени обложкой.

– Записки Торквемады. Великий инквизитор оставил потомкам богатое наследство по части огорчения ближнего. Во время запредельной боли человек испытывает эмоции, схожие с состоянием боевого транса.

– А возбуждать? – спросил я, натягивая штаны.

– Возбуждать… Пожалуй, стоит притащить сюда подшивку старых порножурналов. Как ты насчет порнушки, Френк?

Френк раздул ноздри и бросил на Саймона взгляд, полный ненависти.

– Господи, какой донор! – восхитился Саймон. – Да это же не донор, а чистое золото. И такое сокровище жило рядом с тобой, старина! Жило себе, жило, а мы и не подозревали. Вот уж, поистине, настоящее золото валяется под ногами…

Следующий день прошел великолепно. Клиентов в моей закусочной было немного, но это было совсем неважно. В моем подвале варилось снадобье – и это было важнее всего на свете. Мне было глубоко наплевать на пасмурную погоду, на недоуменные взгляды повара Билла, у которого я отобрал ключи от подвала, на кислые морды редких посетителей, недовольных то тем, то этим…

Все это было второстепенным. И даже если бы всего этого не было вообще, никто б даже не почесался.

В МОЕМ ПОДВАЛЕ ВАРИЛОСЬ СНАДОБЬЕ!

И что могло быть лучше этого?

День прошел великолепно. А вечер принес неприятности.

Как только я спровадил последнего клиента, а вслед за ним и своих немногочисленных работников, я, естественно, сразу же помчался в подвал.

На большом столе стояла подставка с той самой подшивкой порножурналов, о которой говорил Саймон. Напротив стола глухо постанывал Френк со следами методик Торквемады на теле, несколько неприятными с виду. Рядом с ним сидел на табуретке Саймон с задумчивой физиономией, вертя между пальцами пустую пробирку.

– Ну как? – спросил я, переводя дух после ретивой пробежки.

– Как видишь, – ответил Саймон. – Наше золотце оказалось неважной пробы.

– А что такое? Ты его больше не возбуждаешь?

– Иди ты попробуй, – скривился Саймон. – Может, у тебя лучше получится.

– Спасибо, – сказал я. – У меня, в отличие от некоторых, есть лучшая альтернатива.

– Ишь ты, какой умный стал, – удивился Саймон. – Никак книжки начал читать? Между тренировками?

– Делать мне больше нечего, как всякой ерундой заниматься. Ты вот читал‑читал, а толку…

Проблема почему‑то не казалась мне проблемой, и у меня было прекрасное настроение. Я верил в Саймона, верил в Френка – короче, верил в светлое будущее.

Я подошел к спасателю.

Сейчас он представлял собой довольно жалкое зрелище. Вряд ли какая‑нибудь сука из подземного города польстилась бы на этого любителя медуз, распятого на стене. Грязный, со свернутым из пары старых носков кляпом во рту, в синяках и порезах, жалкий и обмякший, сам очень похожий на свой когда‑то кого‑то впечатляющий штопор, безвольно болтающийся там, где ему полагалось болтаться. Но сейчас на этот несчастный кусочек Френковой плоти возлагались слишком большие надежды.

– Может, ты его просто замучил?

– Ага, как же. Меня б так мучили. Весь день кормил сметаной с пивом и всякой там квазипетрушкой…

– И что, кроме поноса – ничего?

– Знаешь что! – взвился Саймон. – Нет, определенно, занимайся ты с ним сам! А я пошел. Какого дьявола я забыл в твоем вонючем подвале?

– Ну ладно, ладно, не кипятись. Так что делать‑то будем?

– Есть одна мысль, – хмыкнул Саймон. – Но не знаю…

– Чего ты не знаешь?

– Так…

Саймон отвел взгляд.

– Говори, – потребовал я.

Саймон показал мне глазами на дальний угол подвала, и мы отошли. Похоже, наш ученый муж готовил Френку сюрприз и не хотел, чтобы парень услышал о подарке заранее.

Мы встали под толстой текучей трубой, и Саймон взял меня за пуговицу.

– Знаешь, похоже, наше золотце слегка влюблено.

– То есть? – не понял я. – Ты хочешь сказать…

– Вот именно. Этот жеребец влюбился.

По моей спине пробежал холодок.

– С чего ты взял?

– Представляешь, этот придурок просил меня его отпустить. И в качестве аргумента привел то, что его любимая девушка сойдет без него с ума. И он, мол, тоже сойдет с него без нее. Потому подозреваю, что никакой порнухой его не возбудить.

– И как ее зовут? – спросил я, в общем‑то на девяносто девять процентов зная ответ.

– Джилл.

– Ясно.

Действительно. Все было просто и ясно. Проще пареной репы. У меня отлегло от сердца.

– Не грузись, Саймон.

Я хлопнул Саймона по плечу, отчего он слегка присел.

– Все будет о’кей, старина, – сказал я.

* * *

Я вызвал Джилл, позвонив по телефону ее арендодателю – да‑да, с некоторых пор состоятельные граждане Объединенных охраняемых поселков могли позволить себе личные телефоны! Я наплел ей что‑то насчет недостачи в кассе или чего‑то в этом роде. Джилл сначала довольно тактично посоветовала мне сходить кой‑куда вместе со своей кассой, но потом нехотя подчинилась. Куда ей было деваться? В конце курортного сезона на Побережье не так‑то просто найти приличную работу.

Короче, через полчаса она была доставлена мной в подвал в связанном и заткнутом в смысле рта виде.

Саймон определенно читал слишком много пошлых романов про бандитов прошлого. Сейчас он сидел на табуретке спиной к нам. Тяжело было поверить, что он не слышал, как я волок извивающуюся Джилл вниз по лестнице, но Саймон и не думал оборачиваться. Страху нагонял, что ли? Так и Джилл, и Френку и без того было явно не до смеха…

Наконец, он повернулся. В руке у него была слегка смоченная кровью стальная колотушка для отбивания мяса. Колотушка с одной стороны, небольшой топорик – с другой.

Джилл слабо застонала и обмякла в моих руках. Френк застонал тоже и зазвенел цепями.

– Ну и чего теперь? – спросил я Саймона. – Будешь Френку свечку держать?

– Зачем? – удивился Саймон. – Если хочешь, тебе подержу. А потом ты мне подержишь.

– Не понял…

– Чего ты не понял? Ну если ты пока не хочешь, я могу быть первым.

– Так это самое… Джилл… То есть она не для Френка?

– Как же «не для Френка»? Именно для него. Самый крутой коктейль из эмоций – ярость, боль…

Он, не глядя, саданул назад колотушкой и попал Френку по колену, отчего тот захрипел…

– …и конечно, возбуждение, – добавил Саймон. – Трудно вообразить себе мужика, который не возбудится от зрелища того, как кто‑то трахает его телку. Особенно если он этого «кого‑то» ненавидит. Ты ведь недолюбливаешь нас, Френки?

Он обернулся.

Френк рычал как безумный и рвался с цепи. Ржавые кандалы на его запястьях глубоко врезались в мясо, и из границы между плотью и железом сочилось что‑то черное. Но Френк этого не замечал. Хмм… А ведь сейчас в его глазах действительно плескалось море… Такое штормовое и нехорошее… И еще. У Френка наблюдалось то, чего Саймон весь день добивался от него журнальной порнухой и ветхими методами Великого инквизитора. И еще как наблюдалось!

– Ну ты и сукин сын… – восхищенно сказал я Саймону. – Ну ты и мерзкий сукин сын!

– Я знаю, – скромно потупил глаза Саймон. – Ну что, приступим?

И мы приступили.

Джилл была в прекрасной форме. Но, честно говоря, ее формы меня не особенно заботили. Гораздо интереснее было наблюдать за тем, как Саймон наполняет пробирки. Не дай бог, не подумайте обо мне чего плохого. Джилл была весьма и весьма хороша в плане внешности и вообще, но сейчас меня больше всего заботило снадобье! В уме я прикидывал – хватит ли мне его на зимний сезон, достанет ли сил у Френка терпеть все это, какова усушка‑утруска между продуктом, выкачиваемым из Френка Саймоном, и окончательной субстанцией, вводимой мне этим чокнутым биохимиком после перегонки в его установке… Согласитесь, вопросы немаловажные для начинающего чемпиона, пусть пока занявшего только третье место среди гражданского населения Объединенных охраняемых поселков!

Саймон выкачал из Френка все. Они оба устали – это было видно, хотя Френк все еще кипел от ярости. А я только начал входить во вкус процесса. Как я уже говорил, Джилл была очень даже ничего. Саймон как‑то выпал из поля моего зрения. Сейчас я видел только глаза Френка и, переводя взгляд порой, глаза Джилл. Надо же, какая буря эмоций бушевала в их глазах – и из‑за чего? Несчастные люди! Они не знают, что такое настоящее наслаждение! Вот когда толкаешь платформу, на которой…

Внезапный взрыв боли в затылке прервал ход моих мыслей. Падая на Джилл, краем глаза я успел увидеть подкравшегося сзади ко мне Саймона, судорожно сжимающего в руке стальной молоток.

Ублюдок! Дохлятина! Как он посмел?..

И я провалился во тьму.

* * *

– Да тут минимум на двести лет пожизненного в тюрьме подземного города!

Ступени лестницы, ведущей в подвал, скрипели и стонали под неимоверной тяжестью. По ней спускался вниз громадный человек, затянутый в полицейскую форму.

– Похоже на то, – сказал Саймон. – Для каждого из нас по сотне.

– Вряд ли, – рассмеялся полицейский. От его смеха с потолка отвалился небольшой кусок штукатурки. – Меня только повысят, если я наконец поймаю маньяка, отрезающего головы спортсменам.

– И останешься без этого.

Саймон поболтал в воздухе толстостенной пробиркой необычной формы.

– Самый лучший в мире стероид, а, сержант? Гипофиз культуриста, вскормленного на снадобье S и убитого в момент совпадения трех эмоций. Каково?

– Неплохо, Саймон, – полицейский криво усмехнулся, доставая из кармана внушительную пачку старых долларов. – Иногда мне кажется, что люди страшнее самых кровожадных мутантов Выжженной земли. Я все никак не привыкну к этому. Хотя с моей работой вроде бы пора привыкнуть ко всему.

Он кивнул на обезглавленный труп, валяющийся на полу.

– Привычка – дело времени, – усмехнулся Саймон. – Снадобье S будешь брать? Есть несколько пробирок очень неплохого качества. Специально для тебя, дружище.

– Я тебе не дружище. А снадобье давай. Думаю, пригодится, пожалуй.

– Ради бога. Со всеми возможными скидками для оптового покупателя… А с этими что делать?

Саймон кивнул на Джилл и Френка, от пережитого и увиденного балансирующих на грани сумасшествия.

– Выброси их в море, – посоветовал сержант.

– Я думал, это сделаешь ты…

– Ну ты обнаглел, парень! Он думал… Некогда мне с ними возиться.

– Даже девушку не попробуешь? – удивился Саймон.

– Я при исполнении, – сказал полицейский, направляясь к лестнице. – И еще, Саймон, хочу дать тебе бесплатный совет.

Холодные серые глаза сержанта внезапно потемнели и стали похожими на черные дырки в стволах полицейских «Бульдогов».

– Признаюсь, парень, ты мне очень не нравишься. Поэтому будь поосторожнее и со словами, и вообще. И если ты еще раз не уберешь за собой на моем участке, то очень скоро мне придется тебе оторвать голову. Memento mori, одним словом.

Лестница поскрипела еще немного, потом хлопнула дверь и где‑то наверху глухо застонали половицы.

– Memento mori, – задумчиво пробормотал Саймон, глядя в потолок. Стон половиц над его головой стал глуше и постепенно сошел на нет. – Мemento mori… Я постоянно помню о ней, сержант.

Он подошел к Френку и с силой ударил его топориком по голове. Череп спасателя треснул. Саймон засунул в него четыре длинных пальца, потом подумал, покачал головой и вытащил руку обратно.

– Неважный гипофиз, неважный спортсмен, – бормотал он себе под нос, направляясь к Джилл. – Я постоянно помню о ней, сержант. И еще иногда я думаю о том, что не пора ли Объединенным охраняемым поселкам сменить своего Мистера Совершенство на кого‑нибудь другого, у которого нет полицейской формы… Представляю, какой у вас роскошный гипофиз, Мистер Полицейское Совершенство!





Дата публикования: 2015-01-10; Прочитано: 166 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!



studopedia.org - Студопедия.Орг - 2014-2024 год. Студопедия не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования (0.072 с)...