Студопедия.Орг Главная | Случайная страница | Контакты | Мы поможем в написании вашей работы!  
 

III. Эпоха рыцарей, война с Англией. – Дю Геслин. – Рыцарь Франции



Вальмики, Гомер, Вергилий, ле Тасс – все великие поэты, создававшие эпос, показывали нам невидимых богов сражающимися вместе со своими героями. В трагедиях Эсхила и Софокла этому соответствует роль хора, который часто напоминает глас судьбы или око бога, внимательно следящего за человеческой драмой. В идеях этих великих поэтов, обладавших великой интуицией и даром предвидения, это мнение было не плодом воображения, но поэтическим представлением духовной истины. Пусть эта истина невидима и относится к сфере оккультного, она от этого не становится менее глубокой и менее действенной. За всеми человеческими битвами стоят вечные идеи, концепции, живущие собственной жизнью, настоящие движущие силы любой схватки. Когда меч св. Михаила разогнал воронов Одина и поверг в прах полумесяц Магомета, из мрака и зловещего феодального хаоса появился новый тип человека. Он появился в сияющих доспехах, его боевой конь благороден и украшен королевскими лилиями, стяг в руке столь высокий и чистый, что практически недосягаем. Этим новым идеалом стал рыцарь.

Античные герои умирали за свой город, варвары – за независимость. Союз двух народов, обогащенный ценностями христианства, дал рыцаря, сражающегося за веру, то есть за идеал общечеловеческий и всеобъемлющий, за цель, превосходящую его земную жизнь и даже жизнь целых народов. Несет ли он цвета своей дамы, девиз короля, которому служит, знак Христа, рыцарь всегда сражается за вещи, которые в реальности лишь слабо просматриваются до тех пор, пока реальность же не опровергнет их со всей жестокостью. Рыцарь легко из серьезного становится смешным. Его можно счесть химерой, поскольку он идеалист в своих устремлениях. Но несмотря на все слабые стороны этот образ оставит в сознании человечества светлый след.

Если идеал рыцаря и самосознание христианина родилось во время крестовых походов, то самосознание французов появилось во время Столетней войны. Это самосознание проявляется уже в Песни о Роланде, в которой упоминание «сладкой Франции» вызывает особые чувства, когда витязи, возвращающиеся из Испании, видят с вершин Пиренеев реки Адура. Гастон Пари справедливо заметил по поводу этой поэмы: «Надо всеми механистическими конструкциями нашей централизации у единства французов есть мощная основа, проявившаяся столь ярко в нашей героической поэзии и выстроенная на наиболее глубоких и благородных чувствах человечества: на любви, честности и преданности». [29] Но потребовалась долгая и ужасная война с Англией, чтобы различные провинции, из которых состояла Франция, вместе поднялись против общего врага. Душе людей, как и душе любого живого существа, присущ инстинкт самосохранения. Когда цвет французского рыцарства пал в битве при Креси от руки английских лучников, когда король Иоанн, захваченный в плен у Пуатье, был вывезен в Англию, когда англичане захватили Кале и Бордо, Бретань, Гиень, почти все побережья, Франция осознала, что ей надлежит или погибнуть, или избавиться от нароста, проникшего в ее плоть и мешающего ей расти. Сопротивление началось в той кельтской Бретани, которая не хотела становиться французской. Однако ей еще меньше хотелось стать английской. Земли Мэна и Анжу, леса Иль‑и‑Виллен, обрывистые скалы Бретани, поросшие печальными цветами, стали укрытием первых партизан, которые открыли настоящую охоту на англичан.

В этой битве гора Сан‑Мишель сыграла огромную роль. После создания Ла Мервея в ХIII веке гора стала настоящей крепостью, а во время этой бесконечной войны крепость стала воротами в Нормандию. Король Франции, осознав важность этого стратегического пункта и преимущества обладания им, сделал Гору отдельным военным округом. Теперь Гора стала военным плацдармом, не переставая при этом оставаться монастырем, и держатели тридцати фьефов, выделенных здесь, должны были защищать Гору. Англичане трижды осаждали Гору, но так и не смогли ее взять. Последняя осада, во время которой Людовик Этутвиль провел против англичан блестящую контратаку во главе девятнадцати рыцарей, – самая знаменитая из всех. [30] Но самым яркой фигурой этой эпохи является, пожалуй, Бертран дю Геслин, в конце XIV века бывший капитаном Понторсона и горы Сан‑Мишель. Роль этого человека в событийной истории Франции, пожалуй, не самая большая, в отличие от истории становления самосознания французов. Это место, а он заслуживает одного из первых мест, он занимает по праву, поскольку был одним из первых среди тех, с чьей помощью кого Франция осознала и создала себя. Итак, задержимся же ненадолго перед образом этого гордого бретонца, который возвышается среди своих современников и соплеменников, как менгир среди невысоких камней.

Он родился в 1320 году недалеко от Ренна в замке Мот‑Брун и был старшим ребенком в семье, где помимо него было еще четыре мальчика и шесть девочек. [31] Родители не очень любили его из‑за некрасивой внешности и «в глубине души предпочли бы, чтобы он совсем не родился». Отсутствие родительской ласки вызывало в душе ребенка обиду, непослушание, бунт. Слуги дурно обращались с ним, а для его братьев и сестер у них всегда находилось доброе слово. Эта чудовищная несправедливость будила в душе маленького Бертрана бушующие страсти, поскольку нрав у мальчика был гордый и необузданный. В шесть лет его посадили на низкий стул в отдалении от стола, за которым собрались его братья и сестры с матерью. Бернар взял палку, вскочил на стол и закричал: «Вы едите в первую очередь, а я вынужден дожидаться, как крепостной. Я хочу сидеть за столом вместе с вами, а если кто‑нибудь скажет хоть слово, я все переверну». Поскольку мать пыталась помешать ему сесть за стол при помощи хлыста, он перебил все тарелки. С этого момента его стали считать в доме сущим дьяволом. Но на самом деле Бертран был совершенно другим, под этой грубой маской скрывалась тонкая и ранимая душа. Спустя какое‑то время после этого происшествия в замке остановилась монахиня. Это была крещеная иудейка, помешанная на занятии медициной и хиромантией. Когда она увидела Бертрана, сосланного родителями в угол к пастухам и извозчикам, она сказала ему: «Дитя мое, пусть то, что причиняет Вам страдания, будет вашим благословением!» Бертран, думая, что монахиня издевается над ним, как и все остальные, не позволил ей обнять себя. Но монахиня взяла его за руку с выражением сочувствия на лице долго изучала линии на его ладони, а потом предсказала, что мальчик вырастет мудрым и счастливым и что во всем королевстве Франция не найдется более значительного человека. Сраженный такой непривычной для него доброжелательностью, мальчик переменил свое поведение. Мимо проходил слуга, несший на блюде жареного павлина. Бертран взял у слуги блюдо, поставил его перед монахиней и, извинившись за грубость, подал ей светлого вина и стал прислуживать ей как почтительный и благодарный паж. Удивленная произошедшей переменой, мать Бертрана стала относиться к сыну лучше, но его отец продолжал относиться к нему как к мужлану и порождению зла.

Рыцарский поединок (с манускрипта XIV в.)

В шестнадцать лет дю Геслин был уже сложившимся мужчиной, мускулистым и крепко сбитым. Средний рост, темноватая кожа, курносый нос, глаза светлые, серые, широкие плечи, руки длинные, ладони маленькие. Когда началась война за герцогство Бретань, дю Геслин встал на сторону Шарля де Блуа, который поклялся в верности королю Франции. Противником де Блуа в этом конфликте был Симон де Монфор, признавший короля Англии. С этого момента жизнь Бертрана заполнили приключения: осады крепостей и городов, штурмы, засады, сражения, ночные вылазки. Он собрал вокруг себя небольшую армию, и вскоре по всей Бретани стали узнавать ее боевой клич «Геслин». В это время дофин Франции и Генеральные штаты отказались ратифицировать мирный договор, подписанный в Лондоне королем Иоанном, по которому Англии отходило две трети территории Франции. Чуть раньше король Англии Эдуард III отправил герцога Ланкастера восстановить власть англичан в Бретани. Дю Геслину было поручено защищать Динан. Один из эпизодов, связанных с этой осадой, позволяет восстановить нравы той поры и увидеть характер дю Геслина. Во время короткого перемирия Оливье, младший брат Бернара, отправился прогуляться за городские стены. Английский рыцарь Томас Кентербери, отличавшийся большой надменностью, вместе с четырьмя дворянами напал на Оливье и захватил его, несмотря на то что воюющие армии договорились о перемирии. Вскоре дю Геслин отправился в английский лагерь. Там обнаружил герцога Ланкастера, занятого игрой в шахматы со знаменитым Иоанном Шандо. При игре присутствовали граф де Монфор, Роберт Ноллс, знаменитые полководцы, и множество английских сеньоров. Бретонский рыцарь приклонил колено, как того требовали правила приличия той поры. Герцог приказал ему встать и предложил вина. Но Бернар потребовал от него справедливости. Вызвали Томаса, он холодно бросил Бернару перчатку. Тот ее поднял и сказал: «Лживый рыцарь! Предатель! Я заставлю вас признаться в содеянном перед лицом всех присутствующих или умру от стыда». Дуэль состоялась на городской площади Динана. На дуэли присутствовал герцог Ланкастер. Он прибыл в город со свитой и был с честью принят в городе, который осаждал. Пеноэ, правитель Динана, был назначен следить за честностью поединка. Дю Геслин появился верхом на лошади, сияющий, закованный в латы, на голове легкий шлем, пика в руке. Сэр Роберт Ноллс, предчувствуя, что битва будет тяжелой, решил предложить от имени своего друга решить дело полюбовно. Но Бертран ответил ему с возмущением: «Я призываю в свидетели Господа и Деву Марию, что этот лживый рыцарь не избежит расправы, что я явлю всю мою силу и мастерство. Я или поражу его, или умру здесь, если он не протянет мне свой меч острым концом и не скажет: Я к вашим услугам!» «Он не станет этого делать», – быстро сказал Ноллс. «Будьте уверены, – сказал Бертран, – в таком случае он совершит огромную ошибку, поскольку позора следует бояться больше, чем смерти». «Во имя св. Михаила и св. Дени! К барьеру!» – вскричали французские герольды. «К барьеру! Во имя св. Георгия и Ланкастера», – вскричали англичане. Фанфары прозвучали пронзительно, соперники заняли места по обеим сторонам барьера и понеслись в центр площади. «Щиты повреждены, копья изломаны, с обоих соперников посыпались искры, но ни один не уступил». Противники развернулись и взялись за мечи. На щит и кольчугу посыпались удары, и вот они уже вцепились друг в друга и не отпускали. Лошади под ними яростно ржали и кусались. Соперники задыхались. Наконец, англичанин уронил меч. Дю Геслин соскочил с лошади и подобрал оружие противника с земли. Увидев это, англичанин бросился на спешившегося противника, чтобы сбить его с ног. Бертран принял вызов и попытался снова вскочить в седло. Лошадь встала на дыбы, и всадник споткнулся и покатился по земле. Бернару все‑таки удалось усесться на коня, подобно «горному льву», и оглушить противника одним ударом. Ноллс вмешался: «Вы сделали достаточно для чести и славы. Я прошу вас передать вашего соперника герцогу. Этим вы проявите свою добрую волю». «Я последую вашему совету», – сказал Бертран. И обратился к герцогу Ланкастеру: «Благородный герцог, не сердитесь на меня и не обвиняйте ни в чем; не по моей воле он убит». «Он получил то, чего заслуживал, – ответил герцог, – а ваш поступок достоин похвалы и награды. Вашего брата Оливье выпустят из темницы». Эта яростная и рыцарственная битва дю Геслина за брата отражает его предназначение. После этого он всю свою жизнь сражался за то, чтобы освободить Францию от английского владычества.

Рыцарский поединок

Тифани Равенель, молодая дворянка, «краса Динана», предсказала дю Геслину эту победу. «Она, – сообщает нам хронист, – разбиралась в астрономии и философии, получила хорошее образование и была самой мудрой и сведущей во всей провинции». Несколько позже, между двумя войнами, он вспомнил о Тифани и женился на ней. Она отправилась к нему в округ Понторсон. Чтобы обеспечить супруге безопасность, дю Геслин построил для нее отдельный дом на горе Сан‑Мишель. Именно в связи с Горой вспоминает народная легенда эту мудрую и рассудительную женщину. Ее представляют одетой в белое платье со шлейфом, обрисовывающее ее тонкий стан, и в традиционном бретонском головном уборе. Она находится на террасе своего дома над молчаливым заливом и наблюдает звезды. Ничто не нарушает покой этого места, кроме редких вскриков чаек и пения псалмов, доносящегося из бенедиктинского монастыря. Вот она в своей комнате в окружении карт неба составляет гороскоп для своего мужа, который воюет где‑то в Испании или в Наварре. Возможно, образ верной жены, единственного элемента, не изменявшегося в его беспокойной жизни, приходил к нему во сне в виде мудрой девы с серебряной лампой в форме голубя в руке. Ее спокойный и добрый взор следил за ним издалека, а свет ее лампы был тем слабым лучом, что осветил из невероятной дали двери собора, на которых уже седой и покрытый шрамами воин прочел, дрожа от радости: Франция! Возможно, именно Тифани воспитала в муже чувство необходимости защищать слабых, присущее ему несмотря на природную грубость его воинственного характера. Это чувство укрепилось под воздействием весьма замечательных обстоятельств. Король Франции Карл V доверил дю Геслину трудное задание: освободить Францию от отрядов наемников, разорявших страну. Во главе отрядов наемников стоял ужасный английский кондотьер Хью Каверли. Дю Геслин взялся за это поручение и исполнил его как опытный дипломат. Он встретился с кондотьером, окруженным приспешниками, и произнес перед ними такую вдохновенную речь, что все наемники перешли под его команду и отправились воевать в Испанию с Петром Жестоким и англичанами.

Тем временем, папа Урбан V, находившийся в Авиньоне, узнал о приближении к городу больших отрядов. Он испугался и послал на встречу солдатам одного из своих кардиналов. «Кардинал, которому было бы много приятнее отслужить мессу, сказал своему капеллану: Я опечален тем, что на меня возложена эта миссия, поскольку меня отправляют к странным людям, у которых нет совести. Господу было бы приятнее, если бы сам папа отправился туда в своем замечательном облачении!» Наемники выслушали кардинала благожелательно, «потому что, – сообщает нам хронист, – среди них были те, кто с удовольствием снял бы с него его богатое облачение». Бернар провозгласил наемникам, перешедшим на его сторону, что они не будут наказаны за то, что воевали на стороне англичан, и пообещал им 200 000 безанов золотом. «Мы сделаем их честными, даже если они того не хотят. Скажите папе, чтобы он не поскупился, поскольку у нас нет иного выхода». Чтобы собрать такую большую сумму, кардиналы предложили обложить дополнительным налогом жителей Авиньона, каждого согласно его благосостоянию, «чтобы сокровищница Господа не была опустошена». Предложение было немедленно одобрено собранием кардиналов. Когда дю Геслин узнал об этом решении, он пришел в ярость и выговорил церковникам в малоблагочестивых выражениях, что он видит, как христиане полны сомнений и вредных верований, как Церковь охвачена бренными устремлениями, жадностью, гордыней и жестокостью, как те, кто должен отдать все свое имущество во имя Бога, грабят паству, сидя на сундуках, и не расстаются со своим добром. «Во имя веры в пресвятую Троицу, – сказал он, – я не возьму ни гроша с бедных людей этой страны». Когда прево доставил деньги, бретонец отослал его, сказав, что все следует раздать народу. Он настаивал на том, чтобы вся сумма была выделена из папской казны. «А еще, – добавил он, – не смейте забирать у людей деньги, которые им возвращены, поскольку, если я об этом узнаю, но буду далеко, я вернусь, и папа за все ответит!» Подобная твердость убеждений привела к тому, что дю Геслин добился всего, чего хотел. Из этого случая видно, насколько близко к сердцу он принял рыцарский долг. Народная бретонская песня называет его «справедливый сеньор» и приписывает ему такие прекрасные слова: «Тот, кого защищает Господь, должен защищать остальных». Сам же он в приступах праведного гнева называл Бога «ходящим по прямой дороге». Он сам был прямолинеен и справедлив в самом широком смысле этих слов. В это страшное и печальное время, XIV век, эпоху полнейшего запустения и разорения, оправдывающего кровавые бунты, в разгар ужасов Столетней войны и всеобщего уныния дю Геслин напоминает рыцаря Альбрехта Дюрера. Он движется вперед на боевом коне, задумчивый и бесстрашный, как и его Господин. На его дороге, проходящей среди изогнутых корней мертвого леса, встают два демонических существа: скелет и непонятная тварь с головой козла. Это Смерть и Дьявол, подстерегающие любого на дороге. Но рыцарь их не видит. Он продолжает свой долгий путь, крепко сидя в седле, его копье гордо поднято, поводья крепко зажаты в руке, голова слегка откинута назад, весь вид его выражает неприступность.

А. Дюрер. Рыцарь, дьявол и смерть

Карл Мудрый предложил ему пост коннетабля Франции. Дю Геслин принял это назначение после долгого внутреннего сопротивления, поскольку он чувствовал весь груз возложенной на него ответственности (незадолго до смерти дю Геслину пришлось узнать неблагодарность того, ради кого он сражался, а также еще более горькие сомнения в правильности своих поступков). Позже он неутомимо преследовал и гнал английские армии и с помощью Фабия Кунктатора отвоевал Сентонж, Руэрг, Перигор и Лимузен. Чтобы закрепись свою победу над Англией, Карл Мудрый решил добавить к своей короне богатый цветок Бретани. Но Бретань, всегда независимая, воспротивилась ярму Валуа так же, как и ярму Плантагенетов. Она почувствовала, как в ней пробудилась древняя кельтская кровь, и все население страны как один человек поднялось на борьбу с французским королем. Король отправил дю Геслина с небольшой армией усмирять его собственную землю. Его возненавидели и оставили все те, кто им восхищался. В первый раз его душа была охвачена нечеловеческим ужасом. Мог ли он с небольшим отрядом сломить волю героической страны, осквернить землю своей родины? Упрямый бретонец остановился на границе старой Бретани и запросил подкреплений у короля. Вскоре его враги оклеветали его, обвинили в предательстве, и Карл Мудрый имел слабость прислушаться к этим наветам. Узнав об этом, дю Геслин был оскорблен до глубины души этой несправедливостью. Это было самой большой обидой всей его жизни. Он немедленно отослал королю свой меч коннетабля. Карл Мудрый осознал свою ошибку и вернул дю Геслину меч, передав его с Карлом дю Блуа. Но старый воин был ранен в самое сердце, оскорблен в своем самом глубоком чувстве – чувстве преданного рыцаря, в вере всей своей жизни – в вере в короля Франции. Опечаленный, он отправился воевать в Лозер. При осаде Шатонефа он подхватил лихорадку, от которой умер. Последние дни этой жизни наполнены суровым и значительным величием. Чувствуя, что умирает, коннетабль приказал надеть на себя латы и лег на походную кровать. Через откинутое окно шатра он мог видеть обеспокоенных солдат с непокрытыми головами, катапульты, штурмовые башни, осадные машины, а вдали – стены Шатонефа. Гарнизон согласился сдаться, если король Англии не придет на помощь в течение одного дня. Тот день был кануном капитуляции гарнизона, коннетабль ждал, пристально следя за цитаделью. Он передал свой меч маршалу де Сансерру, попросив отдать его королю, «которого он никогда не предавал». Потом он обнял своих братьев по оружию, попросив их «всегда уважать женщин, детей и бедняков». Несколько минут спустя он умер. Командующий гарнизоном решил, что он сдаст свою крепость только дю Геслину; но столь велика была слава коннетабля, что, узнав о его смерти, он вынес ключи от города и положил их к ногам того, кто был первым и самым преданным рыцарем Франции. Пленник князя галлов сказал: «Если король Карл не сможет мне помочь, я осмелюсь похвастаться, что во Франции нет таких охотников за выкупом, кто захотел бы получить выкуп за меня».

Но кто мог бы рассказать, какие образы вставали перед глазами воина, раненного в самое сердце, кто мог бы поведать, о чем он думал в последние мгновения своей жизни? Подобно паладинам Карла Великого, он прожил всю свою жизнь ради «сладкой Франции» и ради короля, в котором она воплощалась. Пусть даже король сомневался в нем, а его Франция была похожа на вдову, сидящую посреди дымящегося пепелища и окруженную телами своих погибших детей. Что из нее получится, и ради чего было пролито столько крови? О, если бы его взгляд мог проникнуть в будущее; если бы в одном из видений, которые посещают умирающих, давая им возможность заглянуть в завтра, он мог бы раздвинуть завесу темноты, застилающую этот день, – странное видение открылось бы его взору, светлые знаки будущего. Он увидел бы скромную пастушку, ведомую голосами, которые она услышала в лесу; он увидел бы милую девушку, чья прекрасная душа светится на ее честном лице, склонившуюся над ним, чтобы принять из его рук меч коннетабля, который он оставил с сожалением. Он рыдал бы от радости и восхищения, наблюдая, как скромная крестьянка прижимает этот меч к сердцу, а потом поднимает его с такой силой и верой, что свет их озарит рождение Франции, настоящей Франции, той, что трепетала в сердцах, способных слышать и чувствовать!

Да, дю Геслин был предшественником Жанны д’Арк. Душа Франции, все еще связанная с феодализмом, но уже могучая и смелая, уже проявилась в сердце «справедливого сеньора». Она внезапно проявилась, свободная, необузданная, страстная, в доброй Жанне, которая, благодаря чистоте своей души, была великой ясновидящей, разглядевшей будущее своей родины, и явилась нам, благодаря своей необыкновенной и прекрасной смелости, воинственным ангелом Франции.

IV. Заключение. – Роль горы Сан‑Мишель в истории. Гений Франции и его Символ

Я рассказал вам о том, какую роль гора Сан‑Мишель играла в истории Франции с VIII по XV века, в эпоху, которая была временем героического и творческого формирования французской души. Гора сошла с исторической сцены в тот момент, когда Жанна д’Арк освободила Францию. Королевство буржуа, политиков и прозаиков, вздорных финансистов, Людовика ХI завершило эпоху рыцарства. Наступили новые времена. Тогда же святилище Нормандии потеряло значение центра вдохновения. Как если бы архангел выполнил свою идеальную миссию, он перестал являться монахам и воинам, ясновидящим и нищим. Трусливый, лицемерный и мстительный король совершал паломничества в монастырь и приказал основать рыцарский орден св. Михаила, но он смог лишь наслать проклятие на это место. Идея ордена оказалась мертворожденной, святилище зачахло, оскверненное нечестивыми замыслами. Людовик XIV, великий король, настолько не интересовался судьбой Горы, что сделал там тюрьму. Он заключил туда газетчика Дюбурга, оскорбившего величество, и несчастный умер от голода и холода в окружении крыс. Пример оказался заразительным. Конвент превратил гору Сан‑Мишель в государственную тюрьму. Наполеон сделал из нее воспитательный дом, во время Реставрации там разместили центральную тюрьму. Среди знаменитых заключенных, принесших туда свою горечь, бунтарский дух и мечты о переустройстве мира или потрясениях, достойны упоминания Барбе и Бланки. Барбе, храброе сердце, исковерканное мелочным духом, поставил рыцарственную душу на службу бунту и стал Дон Кихотом демократии. Бланки, замечательный дух, извращенный дурной душой, желавший, правда, безуспешно, стать новым Робеспьером, основатель философии социального дарвинизма, полностью выразится в максиме: «Человек человеку волк, а единственное братство, которое существует, – это помешать убить своего кровного брата». С 1793 по 1863 годы в тюрьме Сан‑Мишель было заключено в общей сложности сорок тысяч человек. И чему здесь удивляться, если аббатство впало в грех, базилика пришла в запустение, сумрачный зал ордена рыцарей св. Михаила подавляет, будто неся на себе печать упадка и проклятия! Сегодня гора Сан‑Мишель – лишь исторический памятник, чье величие и ни с чем не сравнимая оригинальность живо напоминают о древней славе народа и где немой дух рыцарской Франции оплакивает невозвратное прошлое.

Гора Сан‑Мишель (с картины Гастино, XIX в.)

Неужели прошлое действительно невозможно вернуть? Неужели дух действительно умер? Или он спит в душе Франции, как полустертые воспоминания, которые являются нам лишь во сне? – Особый характер галлов, живущий в душе каждого француза, иногда прорывается на поверхность, чтобы повести их к новым завоеваниям. Если бросить взгляд на всю историю Франции, начиная от галльских корней до наших дней, этот факт поразит. Соседние народы, такие как англичане, итальянцы, немцы, развивались медленнее, но их развитие было более равномерным, более последовательным. Их история была непрерывной. События одного века вытекали непосредственно из случившегося в предыдущем. У нас же все происходило скачками. Четыре раза прошлое отвергалось, традиция прерывалась. Римское завоевание развеяло по ветру наши кельтские традиции. Потом германское нашествие разрушило латинскую Галлию. Возрождение XVI века вернуло наследие Рима. Представители элиты смогли первыми прикоснуться к великолепному искусству античности, как и к всеобъемлющей науке, которой предстоит бесконечно расширять границы познания вселенной. Средневековье было забыто как страшный сон. Революция разбудила древний кельтский дух, проснувшийся в невероятной суматохе тех дней. Он пронесся, как атлантический циклон, снеся со своего пути монархическое и феодальное прошлое. Эта ужасная буря разрушила многое; но сколько несправедливости уничтожено, какой свет залил все вокруг, сколько священных голосов человеческий дух услышал вновь! Ведомая собственной дерзостью больше, чем всеобщими движениями, Франция ХIХ столетия следовала за всеми новыми течениями. Символ, с которым ее можно теперь связать, это не белое знамя с золотыми лилиями, но корабль, герб ее столицы, судно, плывущее по открытой воде, девиз которого: Плывет и не тонет. Как корабль аргонавтов, как лодка Лютеции, вооруженная науками и искусствами, на который Франция сама взошла, команда этого судна забыла тот порт, из которого вышла в поисках непознанных земель, где она надеется разгадать магические и божественные секреты. Давайте не будем забывать ни о своем происхождении, ни о морях, которые уже пройдены! Как верно говорили друиды, у каждой души есть свой дух, к которому она должна возвращаться в круговороте жизней. Это справедливо и в отношении народов. У каждого из них есть особая миссия, но ее нельзя выполнить, если забыть о своем добром гении. Для Франции наступил момент, к которому вела ее вся ее история и история других народов: пришло время взять себя в руки, возродить свое прошлое, и я уже вижу, как это случится, вижу в проявлении первичных и исконных черт народа и самых творческих эпох, составляющих единство этого прошлого. Воссоединив настоящее и прошлое, Франция достигнет полноты своего идеала и поймет, в чем состоит ее миссия.

«Англия, – сказал Мишле, – это империя. Германия – народ. Франция – это человек». Гордые и благородные слова! Если у каждого народа есть душа и миссия, то душа и миссия Франции наиболее яркие, самые определенные. Кельтская доброжелательность, соединенная с латинской просвещенностью и свободолюбием германцев стала, превратившись в самосознание француза, общечеловеческим чувством, нуждающимся в широте и всеохватности разума. Другие народы были более последовательны, более приспособлены к жизни и более эгоистичны. В своих самых неудержимых устремлениях, крестовых походах, войне в Америке, генеральных штатах 89 года, Франция обрела редкий дар забыть о себе, думая обо всем мире. Она не станет по‑настоящему собой до тех пор, пока сражается за других. Вот почему она никогда не забудет архангела Михаила, стоящего у ее колыбели, держащего в одной руке сияющий меч, а в другой – весы правосудия. Ведь этот гений всегда останется другом слабого, защитником обиженного, рыцарем человечества.





Дата публикования: 2015-01-10; Прочитано: 536 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!



studopedia.org - Студопедия.Орг - 2014-2024 год. Студопедия не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования (0.013 с)...