![]() |
Главная Случайная страница Контакты | Мы поможем в написании вашей работы! | |
|
Профессор‑биолог Франклин шла к кафедре. Её каблуки энергично постукивали, а добродушная улыбка предлагала нытикам повеселеть.
– Поговорим о социогенетике. Наследственность – важная составляющая поведения человека. В восемнадцатом веке в Северной Америке возникло семейство Джюков – от брака пьяницы‑рыбака и беспутной женщины. Из двух тысяч пятисот потомков Джюка большинство стали ворами, мошенниками, пьяницами, бродягами и проститутками, а около шестисот человек оказались слабоумными. Противоположный пример: в роду Иоганна Себастьяна Баха было пятьдесят шесть музыкально одарённых родственников, а семейство Ляпунова подарило миру целый ряд выдающихся учёных. Исследователи биографий сделали вывод, что шансы ребёнка знаменитого отца стать известным человеком в пятьсот раз выше среднего.
Профессор улыбнулась:
– Некоторые привыкли ругаться медицинскими терминами. Вернём им первичный, научный смысл. Широко известен IQ – intelligence quotient, показатель умственного развития, определяемый обычно из способности к быстрому решению несложных логических задач. Запомните: идиотом называется не одноклассник, который наступил вам на ногу, а человек с коэффициентом интеллекта от нуля до двадцати пяти; имбецилом – человек с IQ от двадцати пяти до пятидесяти; дебилом – от пятидесяти до семидесяти. Эти группы людей объединены термином олигофрены или слабоумные; они составляют примерно два процента генонатурального населения.
Все студенты, конечно, стали показывать друг на друга пальцами.
– Слабоумных среди вас нет, поэтому называть друг друга идиотами – научно некорректная процедура, – невозмутимо отметила профессор Франклин.
– Нормальные люди имеют коэффициент интеллекта от девяноста до ста десяти. Способные – от ста десяти до ста двадцати, люди с интеллектом выше ста двадцати – очень способные, а одарённые обладают коэффициентом интеллекта более ста сорока. Одна из главных задач генетики – анализ врождённых характеристик человека: физиологических, психических и социальных. Наследуется ли интеллект? Задаётся ли генами талант? Долголетие? Болезни? Алкоголизм? Криминальные склонности? Учёные нашли, что эти вопросы имеют не однозначные, а вероятностные ответы.
Профессор вызвала на экран таблицы статистических исследований.
– Исследования монозиготных близнецов – с идентичными генотипами – подтвердили заметную наследуемость уровня интеллекта, а также врождённую склонность к науке, искусству и типу поведения. Близнецы, даже воспитывающиеся в разных условиях, имели схожие IQ и привычки. Если один из близнецов оказывался преступником, то его брат, выросший в другой семье, тоже становился им с вероятностью более пятидесяти процентов.
В зале пронёсся лёгкий шум.
– Детей из неблагополучных семей брали в нормальные. Нередко попытки правильного воспитания кончались неудачей: дети либо убегали, либо становились на путь биологических родителей. Чем больше тюремных сроков было у биологических отцов, тем большим оказывался процент преступников среди их сыновей – даже выросших в приёмных семьях.
– Яблоко от яблони недалеко падает, – довольно процедил граф Рединбург. – Быдло всегда остаётся быдлом.
Профессор устремила на надменного вельможу острый взгляд.
– В девятнадцатом веке появилась евгеника – общественное течение, проповедующее активное и даже насильственное улучшение генофонда человечества. В первой половине двадцатого века в Англии, Скандинавии, Эстонии и в большинстве штатов Америки были введены евгенические законы, позволяющие насильственно стерилизовать людей за наличие у них преступных склонностей. В нацистской Германии евгеника теоретически обосновывала массовые убийства людей с неарийским генотипом.
Часть студентов полезла в лаптопы за разъяснениями незнакомых терминов.
– От негуманной практики насильственной стерилизации быстро отказались, – сказала профессор Франклин. – Этические проблемы, которые возникают при попытках вмешательства в генофонд людей, чрезвычайно сложны. Позже ООН приняла жёсткие законы о генетическом равноправии. Да, науке известен факт, что вероятность стать алкоголиком у ребёнка родителей‑алкоголиков в три‑четыре раза выше средних пяти процентов, даже если он воспитывался в приёмной семье.
Граф Рединбург заулыбался, будто ему сделали ценный подарок.
Профессор Франклин остановилась рядом и продолжала говорить, пристально глядя на студента‑аристократа с породистым лошадиным лицом и брезгливо оттопыренной нижней крупной губой.
– Но этично ли подвергать таких детей какой‑либо дискриминации? Ведь более восьмидесяти процентов детей алкоголиков вырастают здоровыми и умными – они успешно преодолевают повышенный риск заболеть алкоголизмом, и тем достойнее, значимее выглядит их жизненный успех. Во многих замкнутых человеческих субпопуляциях: этнических группах, религиозных общинах или аристократических кругах – уровень генетических заболеваний гораздо выше среднего, часты даже серьёзные дефекты внешности. Должны ли мы ущемлять права и этих групп населения?
Это профессор произнесла, не сводя глаз с Рединбурга. В аудитории раздались смешки. Граф побурел свёклой, прикусил нижнюю выдающуюся губу, но потом снова её гордо выпятил. Профессор отвернулась и заключила:
– Законы ООН запрещают дискриминацию групп населения с врождёнными недостатками. Генетическая этика – молодая наука. Она заботится об интересах как взрослых, так и детей.
– Она просто тормозит генетический прогресс на основании глупых моральных рассуждений, – ленивым голосом сказал принц Дитбит.
– Каждое из этических правил выведено из страданий многих людей, – возразила профессор. – Любое наше неосторожное действие – или преступное бездействие – откликается детским горем. Проценты генетической статистики написаны кровью и слезами.
Принц Дитбит криво усмехнулся, но не стал больше возражать.
– Что вы думаете о законе свободной геномодификации, профессор? – спросила Никки.
Профессор Франклин вздохнула и сказала:
– Геномодификация может стать огромным шагом вперёд для всего человечества, но она же может расколоть его навсегда… Молчание космоса считается главным парадоксом космобиологии. Ведь цивилизаций в космосе должно быть много. Почему же они не выходят на связь? Не губит ли развивающиеся цивилизации какой‑то общий фактор? Есть гипотеза, что каждое общество испытывается соблазном генетического улучшения и гибнет, разорванное на куски, или замыкается на внутренних распрях, отворачиваясь от звёзд…
– Но ведь Дайсон утверждал… – Кто‑то решил поспорить, но профессор властным жестом остановила постороннюю дискуссию.
– Влияние генетики на социальное поведение было доказано с помощью дрозофил – фруктовых мушек, любимых биологами подопытных животных с двухнедельным жизненным циклом. Мушка Drosophila melanogaster – один из первых организмов с полностью расшифрованным геномом из примерно четырнадцати тысяч генов. Эта мушка примечательна тем, что страдает аналогами более шестидесяти процентов известных человеческих заболеваний, включая старческое слабоумие – болезнь Альцгеймера.
Кора‑Дракон скривилась и тихо проворчала:
– Странные эти биологи. Так любить мух и тараканов…
Жюльен‑Сова усмехнулся:
– Сами вы, девушки, странные. Визжите: «Фу, таракан!», но стоит ему обзавестись фотогенными клетками с люциферином, как вы начинаете сюсюкать: «Светлячок, светлячок!»
Профессор Франклин вызвала на экран карты геномных мутаций.
– Дрозофилы могут обучаться и приобретать условные рефлексы. Однако мутантные по гену rutabaga мухи обнаруживают трудности в обучении. Аналогичные гены найдены у мышей, коров и человека. Дрозофилы‑мутанты по гену dunce являются тупицами в обучении, по гену agnostic – полностью утрачивают способность к обучению.
В аудитории возникло оживление: кое‑кто стал уныло пожимать друг другу руки, другие – сочувственно хлопать соседей по плечам.
– Профессор, а могут генетики заставить тупых мух поумнеть? Хотя бы их потомство?
– Учёные учились исправлять генетические дефекты именно на дрозофилах, – сказала профессор. – Например, мутация eyeless приводит к полному отсутствию глаз у дрозофилы. Генетики пересадили слепой мухе ген, отвечающий за развитие глаз у мыши. У потомства таких слепых дрозофил выросли не только обычные глаза, но ещё и тридцать дополнительных небольших глаз – на локтях, на антеннах, под крыльями…
– Вот это да! – восхитились в зале. – А мозги можно в разных местах вырастить?
Профессор улыбнулась и продолжила лекцию:
– Брачные ритуалы дрозофил тоже обусловлены генетически. Сексуально привлекательная муха правильно танцует, жужжит и пахнет. Брачные танцы фруктовых мушек сопровождаются ритмической «песней любви» длительностью пятьдесят пять секунд…
Профессор указывала на мутации в ДНК и объясняла, к чему приводят данные генетические нарушения:
– Мутации cacophony и dissonans влияют на музыкальные способности мух‑самцов, а к фальшивому пению самки относятся отрицательно.
– Мутанты по гену hni (he is not interested) вообще не склонны к браку.
Шум в зале заставил профессора усилить голос.
– Дрозофилы‑мутанты по гену platonic нормально ухаживают, но не идут дальше.
– Мутации по гену fruitless полностью изменяют половое поведение самцов: они игнорируют самок и интересуются только самцами, запахом стимулируя ухаживание за собой других самцов.
– Мутанты по гену slaggish равнодушны к самкам в условиях темноты, а на свету ухаживают одинаково интенсивно и за самцами, и за самками.
– Мутантные самки по гену lesbian демонстрируют по отношению к другим самкам поведение, характерное для самцов.
– Мутантные самцы по гену voila ухаживают и за виргинными самками, и за зрелыми самцами.
В нарастающем шуме раздался весёлый крик маркиза Гейлорда, который всегда радовался возможности сделать кому‑нибудь гадость:
– Профессор, вы сейчас оскорбили все сексуальные меньшинства разом, нарушив тем самым ООНовский закон. Значит, гомосексуализм – не стиль жизни, а мутация, генетическая болезнь! Правильно, давно пора вывести этих разноцветных на чистую воду!
Гейлорд был отвратительно злораден.
Профессор нахмурилась:
– Люди гораздо сложнее мух. Генетику человека мы рассмотрим позже.
– Да ладно, – не успокаивался маркиз, – разве не видно, к чему вы клоните!
– Я – учёный, – сухо ответила профессор Франклин, – и не клонюсь ни под ветром, ни под давлением общественной среды. Сегодняшнее занятие посвящено хорошо известным научным фактам, относящимся к генетике поведения дрозофил. Эти научные данные можно скрыть, но их нельзя изменить или вольно интерпретировать вне контекста генетики фруктовых мушек.
Франклин прошлась по аудитории:
– Могу утверждать, что каждый человек – мутант по десяткам и сотням генов. Но даже мутант должен оставаться человеком. Главное в человеке – не его брачные ритуалы, а способность быть разумным и толерантным существом.
Профессор остановилась возле маркиза, сразу съёжившегося. От выражения её лица хотелось спрятаться под стол.
– Даю вам индивидуальное задание на зимние каникулы: посетить госпиталь для слабоумных детей и написать об этом отчёт. Надеюсь, там вы поймёте, по поводу каких мутаций нужно переживать людям в первую очередь. Ваша реплика показывает – сколько проблем, ссор и, буквально, смертельных обид ждёт человечество, если оно захочет судить о каждом по его генам. Как генетик и человек, я утверждаю, что друг друга надо судить по поступкам и по взаимной доброте…
Потяжелевшая тишина закончилась радостным звонком. Аудитория зашевелилась, кто‑то встал с места.
– Сидеть! – вдруг рявкнула профессор Франклин. – Я ещё не закончила занятие!
Это было так не похоже на добрейшую преподавательницу, что студенты поражённо застыли за партами.
– Классическая генетика не отражает всей сложности биологических процессов и не может рассматриваться в отрыве от эпигенетики, посвящённой взаимодействию ДНК с белковой средой. Вскоре мы изучим гистоновый код и нуклеосомы, активирование и пассивирование разных участков ДНК, а также эпигенетические процессы метилирования, убиквитинилирования и АДФ‑рибозилирования.
Речь профессора была жестока!
– Клетки печени и мозга обладают одинаковым набором генов, но имеют разные приказы организма на их активирование, то есть на производство белков, из которых строится клетка. В результате мы получаем весьма различные клетки и органы. ДНК – не абсолютный закон, однозначно определяющий умственные качества, характер, физическое развитие и болезни человека. Ваша жизнь зависит во многом от вас – ведь сила мышц растёт не из генов, а из тренировок.
Франклин сделала паузу и обвела студентов пристальным взглядом.
– Не поддавайтесь генетическому фатализму! Генетика вручает нам книгу нашей судьбы, но, согласно эпигенетике, от нас зависит – какие страницы этой книги читать и с каким чувством. Более девяноста пяти процентов генома человека и шимпанзе идентичны. Но обезьяны и люди очень различно используют свои геномы. Наследуется не только ДНК, но и способ её прочтения, гораздо более пластичный и изменчивый. Всё, что мы сейчас делаем: учимся, едим, сердимся, курим, пьём лекарства, алкоголь или наркотики, – влияет не только на нас, но и на наших детей и внуков.
Лица подростков были смущёнными и напряжёнными.
– Учёные доказали в множестве опытов: материнская любовь и внимание улучшают не только здоровье и интеллект ребёнка, но и его наследственность, которую он передаст последующим поколениям. Обратное тоже верно: соберите мирных оседлых зелёных кузнечиков Locusta migratoria в тесную стаю – и следующее поколение обозлённых скрипачей станет божьей карой – агрессивной чёрно‑жёлтой саранчой, летающей чудовищными тучами в миллионы тонн и убивающей так же верно, как убивает голод.
Профессор посмотрела в сторону Гейлорда.
– Опасайтесь, чтобы ваша злоба не испортила жизнь и здоровье вашему потомству. Ненависть порождает ненависть – эта старинная этическая теорема доказана биологией!
Профессор Франклин повернулась и вышла из аудитории. Каблуки профессора не стучали, а крахмально скрипели, будто втыкались в мёрзлый снег. Студенты сидели молча, зябко поводя плечами.
Бессолнечная осень царила в университетском городке, и промозглый туман сжимал тёплые шары света вокруг уличных фонарей. Грустное время умирающей листвы.
«В безмолвии органных рощ звучит аккордом листопад…»
Профессор Лвин медленно шёл в университет, прихрамывая на правую ногу. Проклятая нога – весь последний год она ныла, не переставая, и это ощущение уже стало привычным, как застарелая зубная боль. Привычным стало и умение не тревожить ногу при быстрых поворотах тела. Да какие уж тут быстрые повороты! Профессор Лвин почувствовал себя старым совсем недавно, но легко привык к этому состоянию и стал передвигаться исключительно не спеша. «О, демоны чёрной дыры! Я хожу по этой дороге уже больше сорока лет – сначала студентом, потом – молодым постдоком, потом – профессором…»
Лвин вздохнул и запахнул на груди плащ. В молодости он не замечал, что под университетским куполом прохладно, а сейчас со сквозняками у него началась нешуточная война.
Пройдя квартал профессорских домов, Лвин свернул на Шайн‑стрит. Он не любил эту улицу. Ему не нравились ни шеренга небогатых пластиковых домов, ни подростки, которые постоянно «тусовались» – профессора передёргивало от этого мерзкого словечка – на скамейках в крошечном скверике с десятком деревьев и газоном, обычно вытоптанным до голой убитой земли. Вот и сейчас в сквере сидело с полдюжины девиц и парней – гогочущих, с раскрашенными причудливыми волосами, с бутылками чего‑то законного или незаконного в руках. У всех сигареты с разноцветными дымами, модные животы в тату‑голограммах. «И не холодно же шалопаям!» – сердито подумал профессор. Он, не поворачивая головы, миновал молодёжную компанию. Оттуда не донеслось ничего, кроме хохота. Иногда свистят. Как‑то крикнули вслед: «Старик, тебе надо выпить, тогда согреешься!»
Работаешь, работаешь, как вол, и вдруг одним прекрасным хмурым утром осознаёшь, что жизнь прошла, а Эйнштейн из тебя не получился. Жена тебя бросила, дети к тебе равнодушны… А самое главное – твоя работа никому не нужна. Только для тебя и ещё для нескольких старых придурков научная работа – это поиск истины. Для всех остальных – лишь поиск денег. Как только челюсти зацепили финансовый сосок, поиск заканчивается – истина никого всерьёз не интересует, требуется лишь оплаченное движение к ней, желательно – медленное и сытое. Вот если к живительному источнику приблизится конкурент, тогда необходимы резкие движения локтями – под рёбра его, под рёбра! не подпускать к кормушке!
Демон Максвелла! Когда‑то и Лвина финансировали по полной программе, но сенсационные результаты задерживались, а главное – дружить профессор не очень умел, – вот денежный поток и обмелел… Лвин стал исхитряться: проектировал всё более простые приборы и планировал лишь быстрые эксперименты, но ручеёк денег иссякал стремительнее, чем дешевело его оборудование. И вот – уже который год его установка ржавеет, а молодёжь вся разбежалась к более перспективным и молодым профессорам. Он остался один, без денег и помощников.
«Да всё равно – эти студенты поголовно глупы и ленивы! А все коллеги – сволочи! Хотел дать на вечер одному деятелю прочитать корректуру своей новой работы… – Профессор свирепо выпятил губу. – Изумительно красивая вещь! А этот болван и говорит: „Не могу, занят, мы с друзьями вечером пульку решили расписать…“ Что за пулька такая дурацкая?! Хотел бы я знать! Нет, не хочу я этого знать!»
Только и осталось, что копить жёлчь и выливать её на головы во всём повинных студиозусов, а между лекциями – на ещё более виноватых коллег по департаменту. Правда, признался себе профессор, это никак не приближает окончание работы над установкой, скорее – отдаляет…
Ну, хоть какая‑то компенсация и психологическая разрядка у него должны быть?!
Профессор в преотвратном настроении зашёл в свою лабораторию и посмотрел на настенные часы – ровно девять. Когда ты научишься опаздывать, старый мешок с костями? Повесил плащ на крючок, ворча что‑то себе под нос, – и тут обнаружил на стуле возле секретарского стола (самой секретарши в помине давно не было: и денег нет, да и что там секретарить‑то?) какую‑то девицу.
– Сегодня никаких зачётов! – рявкнул он.
Посетительница недоуменно распахнула глаза. Профессор присмотрелся – и понял, что это не студентка университета, а школьница. Совсем плохо стал видеть, заходя с уличного света в лабораторный полумрак. Лвин устыдился своей резкости.
– Что привело вас ко мне, милое дитя? – мягко спросил он, пытаясь исправить свою агрессивность. – Я не покупаю печенье у скаутов и в школах лекций не читаю – не умею упрощать сложные вещи…
Профессор внезапно снова рассвирепел и крикнул самому себе:
– Это вечная моя проблема! Не умею подать к столу! Не повар! Да‑с!
В запале он успел забыть про девочку, но она сама напомнила о себе:
– Профессор Лвин, я хотела поговорить о вашей атомно‑когерентной установке для регистрации высокочастотных гармоник гравитационного излучения, – сказала она тонким голосом.
Профессор вытаращил глаза на девчонку и удивился так, будто с ним заговорил чайник и попросил заваривать его пореже. Что за дьявольщина!
– Кто вас прислал? – строго спросил он, заподозрив неумный розыгрыш какого‑нибудь студента‑шалопая. Да ещё на голове у этой девицы чёрт знает что!
– Я прочитала ваши статьи в «Физикл Ревю», – терпеливо сказала девочка, – и мне непонятно, почему вы не довели свой эксперимент до конца – ведь его идея выглядит просто блестящей! По‑моему, там осталось лишь достичь глубокого охлаждения рабочих кристаллов. Правильно?
Это профессора доконало (чайник продолжает насвистывать странные речи и даже перешёл на комплименты!), и он ошарашенно сел на стул. Тут до него окончательно дошло – ЧТО с таким сочувствием спрашивает девочка. Профессор вытаращил глаза, не выдержал и просто сошёл с ума – его захлестнуло злостью и понесло. Стыд! Стыд! Старый, опытный человек стал жаловаться на жизнь какому‑то ребёнку! Уж лучше с чайником разговаривать – позору меньше.
Но девочка слушала пылкую и обличительную речь профессора Лвина внимательно и перебила его всего два раза, сказав:
– Не нужно объяснять про поляризацию гравитационных волн… (Профессор едва успел удивиться – и понёсся дальше.)
– Я знаю, что такое эффект Мёссбауэра, продолжайте об установке… (Профессор уже почти не удивился и ласково посмотрел на девочку.)
Лвин закончил свою горькую историю и костлявым веснушчатым кулаком бессильно погрозил ободранным стенам:
– У‑у, проклятая дыра, где даже мотка провода не выпросишь!
– А сколько вам нужно времени и денег, чтобы завершить эксперимент? – спросила девочка, но профессор уже очнулся и стал сам себе омерзителен за слабость словесного недержания. Так поутру ещё не совсем пропивший мозги пьяница горько сожалеет о вечерних алкогольных откровениях с совершенно незнакомым человеком.
Но странная девочка настаивала:
– Сто тысяч? Двести?
Профессор встал и сухо, заканчивая разговор, сказал:
– Триста тысяч долларов плюс год и пятеро помощников. И им зарплату.
Девочка явно расстроилась, как злорадно отметил профессор, и спросила:
– А если уровень энергии высокочастотного гравитационного излучения на много порядков выше обычных оценок, то нельзя ли упростить установку и поставить эксперимент быстрее?
Профессор снова удивился, задумался и сказал:
– Если пренебречь всей усилительной частью установки… и уменьшить приёмную антенну, то можно сделать за полгода, но тогда нужен другой силовой блок, а это ещё пятьдесят тысяч… Зачем вы об этом спрашиваете, милое дитя?
– Профессор Лвин, я предлагаю вам перевезти всё оборудование в Шрёдингер, в Гринвич‑Центр, и провести эксперимент там… Финансирование получите любое, какое нужно, и на вас будет работать десять или двадцать человек – сколько запросите. Только сроки нужно максимально ускорить.
– Кто вы?! – Профессор не выдержал такого издевательства и взорвался. – Что за чепуха! Оборудование принадлежит университету, перевозка его обойдётся ещё в копеечку! Что за Гринвич‑Центр? Ни разу не слышал!
Девочка кивнула.
– С администрацией университета разговор состоялся ещё вчера. Ректор с радостью согласился продать «весь гравитационный хлам», как он выразился, за семьдесят тысяч. Теперь всё в ваших руках, профессор…
Пока профессор слушал этот тонкий свист говорящего чайника, девочка что‑то выписала в книжечке и подала профессору красивую бумажку. Конфетный фантик?
– На первые три месяца. Половина – как компенсация вашего переезда и ваша зарплата, вторая половина – на служебные расходы. Не экономьте на закупках, время важнее всего. Робогрузчики придут в лабораторию завтра в девять утра. Все ваши вещи перевезут и разместят в том же порядке. Если хотите, то даже пыль на бумагах будет сохранена…
– Пыли не надо… – растерянно сказал профессор.
– Подумайте не спеша, – сказала девочка, протянув ещё какую‑то карточку, – если вы не согласны, то позвоните по этому т‑фону и отмените перевозку, а чек порвите.
Профессор не мог вымолвить ни слова, но бумажный фантик инстинктивно сжал покрепче.
– Я в вас верю, профессор Лвин, – негромко сказала девочка, вставая, и профессор, старый дурак, почему‑то почувствовал гордость. – Если вы добьётесь успеха, я сразу учреждаю новую научную премию. Она будет гораздо больше Нобелевской, а вы будете её первым лауреатом.
Девочка ушла.
Профессор немного посидел, сердито пыхтя и поглядывая – то на закрывшуюся дверь, то на переливчатый чек, расплывающийся в далеко отставленной руке – и куда задевались очки? – а потом захохотал как сумасшедший:
– Конечно, это розыгрыш старого Биффа!
Он позвонил, и на экране появился сморщенная образина Бифф.
– Старый козёл, ты меня в гроб вгонишь своими шуточками! – заорал сердито профессор.
– Какими шуточками?
– Вот такими! – Лвин помахал радужной бумажкой.
– Не понимаю тебя… положи на сканер, – попросил Бифф.
– Да ладно, – сказал, остывая, профессор и автоматически швырнул чек на стеклянную панель, – я уже почти не сержусь… И где ты раскопал такую артистку? Отличный розыгрыш! Я слышал про этот ваш клуб шутников…
Бифф внимательно всмотрелся в чек и поднял – сначала брови на середину лба, а потом – глаза на Лвина.
– Ты получил грант на свои исследования? – с изумлением спросил он.
Профессор поперхнулся от злости и свирепо вытаращил глаза. Это уже слишком! Шутка зашла слишком далеко! Он отключил экран, не прощаясь. Но что‑то его зацепило в морщинистой морде профессора Биффа.
Лвин быстро соединился со своим банком. Чек продолжал лежать на сканере.
Служащий в галстуке – солидный банк, без роботов! – быстро пощёлкал клавиатурой и вежливо спросил:
– На какой счёт вам положить эти деньги? На текущий или сберегательный?
– Сколько там? – слабым голосом спросил профессор.
– Два миллиона золотых долларов! – позволил себе чуть‑чуть удивиться служащий.
Ошеломлённый профессор то ли пискнул, то ли присвистнул и невежливо прервал связь. Нашёл и лихорадочно напялил очки и, не веря своим глазам, стал рассматривать переливающуюся бумажку. Потом Лвин схватил изящную голографическую визитку, валяющуюся на столе. На ней были написаны только три слова:
Дата публикования: 2015-01-10; Прочитано: 229 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!