Послесловие Эрры к первому и последующим изданиям

У бога, что почтит эту песнь, – изобилие храм наполнит,

Кто ею пренебрежет – обонять благовоний не будет!

…Певец, поющий ее, не умрет злою смертью,

Государю и царю его слово будет угодно!

Писец, что ее заучил, вражьей земли избежит, а в своей почитаем будет

…К дому, хранящему эту табличку, – пусть Эрра гневен, пусть грозны Сибитти, –

Не приблизится гибельный меч, благополучен он будет!

Эта песнь да пребудет всегда, да утвердится навечно,

Да услышат ее все страны, да почтут мою доблесть,

Да узнает ее весь мир, да вознесет мою славу!

Вышеприведенная рецензия бога чумы способствовала неслыханной популярности бестселлера Кабтилани‑Мардука. Учитесь, господа издатели, как нужно поднимать тиражи!

Прощальный взгляд на «Врата Бога»

Несмотря на то, что поэма о боге чумы хранилась чуть ли не в каждом вавилонском доме, жизнь в городе почему‑то не становилась спокойнее. В 647 году до н. э. Вавилон вновь взяли ассирийцы… Но в это время звезда Ассирии уже клонилась к закату.

В конце VII века до н. э. ассирийский наместник Вавилона халдей Набопаласар провозгласил независимость своей вотчины от Ассирии, а в 612 г. до н. э. в союзе с индийцами взял и уничтожил Ниневию. Ассирийской империи, много веков державшей в подчинении всю Месопотамию, пришел конец, что резко изменило политическую ситуацию в Междуречье.

При сыне Набопаласара Навуходоносоре II Вавилон пережил такой подъем, какого не знал, пожалуй, даже во времена Хаммурапи.

Навуходоносор унаследовал полководческие таланты отца: он разбил египтян в битве при Каркемише, овладел Сирией, Финикией и Палестиной, в том числе Иудеей. После восстания в Иерусалиме царь вторично взял этот город и угнал много иудеев в так называемое «вавилонское пленение», откуда они вынесли массу незабываемых впечатлений.

Иерусалимские, финикийские, сирийские пленники с разинутыми ртами взирали на поднебесный зиккурат Э‑таменанки и оглушенно вслушивались в многоязычный говор на улицах огромного города. И то и другое послужило толчком к созданию библейской легенды о вавилонском столпотворении.

И впрямь, где еще можно было встретить такое многоязычье, как в Вавилоне? В ту пору, если даже не брать во внимание говор иностранных купцов, там были в ходу сразу несколько языков и диалектов. Первоначально вавилоняне разговаривали на одном из диалектов аккадского, но ко времени правления Навуходоносора их разговорным языком сделался арамейский, хотя в литературе и религии продолжал господствовать аккадский. Кроме того, до сих пор создавались произведения на шумерском (в большинстве случаев с аккадским подстрочником). Вот уж поистине вавилонское смешение языков!

В этом многолюдном, сияющем варварским великолепием городе пророк Даниил познал милость и немилость царя и, брошенный жрецами Мардука на пожрание дракону, отправил бедного реликта на тот свет коврижкой из жира, смолы и волос. Неудивительно, что дракон издох – подобной убийственной смеси ингредиентов не выдержал бы даже луженый желудок верблюда!

Помимо историй о приключениях Даниила и нравоучительной сказки о смешении языков иудеи вынесли из Вавилона также легенду о Всемирном потопе, вставив ее в книгу Бытия без ссылки на аккадский первоисточник. Этим вавилонским мифом я и хочу завершить рассказ о «Вратах Бога»…

Но сперва давайте бросим прощальный взгляд на великий город, находящийся на самом пике своего последнего взлета.

Стараниями Навуходоносора Вавилон был превращен в могучую крепость: его окружала такая широкая стена, что на ней могли свободно разъехаться две колесницы, его главные ворота украшали изображения быков – священных животных Адада – и сказочного дракона Сирруша, священного зверя Мардука. После экспериментов пророка Даниила со смоляной коврижкой «вавилонские драконы» остались только здесь, на городских воротах, – в виде золотистых рельефов на голубом фоне.

Через Ворота Иштар проходила роскошно вымощенная Дорога Процессий, по которой во время религиозных праздников пестрые толпы двигались к храму Мардука. И, как символ величия Вавилона, рядом с Эсагилой вздымалась семицветная башня Э‑таменанки: ее начал возводить еще Набопаласар, а закончил уже его сын Навуходоносор.

Самый великий царь халдейской династии гордился своими строительными достижениями не меньше, чем военными победами; на каждом кирпиче, которыми была вымощена Дорога Процессий, красовалась надпись: «Я – Навуходоносор, царь Вавилона, сын Набопаласара, царя Вавилона. Вавилонскую улицу замостил я для процессии великого господина Мардука каменными плитами из Шаду. Мардук, господин, даруй нам вечную жизнь».

При Навуходоносоре Вавилон украсился многими храмами и дворцами, но ни один из них не шел ни в какое сравнение с царской резиденцией – комплексом дворцов, ослепляющих приезжих яркой, пышной, вызывающей роскошью. А еще чужеземцы обязательно хотели посмотреть на знаменитые висячие сады, которые вавилонский владыка подарил своей любимой жене, мидийской царевне. Мощные колонны поддерживали четыре яруса террас с настланной на них землей, причем колонны были так высоки, что верхние террасы не затемняли нижние. Для орошения растущих в удивительных поднебесных садах деревьев рабы непрестанно вращали водочерпальное колесо, установленное на берегу Евфрата. Это рукотворное чудо – одно из семи чудес света – вошло в историю под названием садов Семирамиды, хотя жившая за два века до Навуходоносора полулегендарная ассирийская царица никакого отношения к висячим садам не имела…

История вообще штука парадоксальная, капризная и зачастую несправедливая. Она похожа на изобилующую крутыми поворотами реку. Вот мы стоим на площади между храмом Иштар и дворцом великого Навуходоносора, царя могущественной страны, которая властвует сейчас над многими сопредельными народами. Но если мы обернемся и бросим взгляд на два века в прошлое – мы увидим, как в этом городе бесцеремонно, словно на своем приусадебном участке, хозяйничает ассирийская царица Семирамида. А стоит приподняться на цыпочки и заглянуть за следующий поворот реки…

Пронеслось каких‑нибудь два‑три кратких века – и что осталось от великолепия «Врат Бога»?

Сверхмощные укрепления, которыми Навуходоносор окружил свою столицу, не защитили Вавилон от персов, и царь Ксеркс превратил Э‑таменанки в груду развалин. Висячие сады обрушились, когда за ними перестали ухаживать, пришли в запустение шумные улицы, и к началу нашей эры на месте блистательного Вавилона остались лишь безжизненные руины. А потом люди забыли даже место, где стоял великий и злосчастный город…

…пока в XIX веке здесь не начал раскопки Кольдевей и пока покрытые клинописью глиняные таблички не открыли для нас мир вавилонян – удивительный и тревожный, в котором боги когда‑то были подобны людям…

«Когда боги, подобно людям…»

После того, как земля отделилась от суши, каждому богу достался свой жребий: Ану получил во владение небо, Энлиль – землю, Эйя‑Энки воцарился в океане, семь великих богов ануннаков воссели рядом с престолом Ану – на долю же многочисленных небесных богов Игигов остался лишь тяжкий труд под присмотром свирепого бога войны Нинурты.

Игиги выкапывали каналы, прокладывали русла великих рек, строили подводный дворец Апсу. Две с половиной тысячи лет трудились они и днем и ночью, пока их терпение не иссякло.

Измученные работяги побросали свои орудия и устроили первую в мире забастовку.

Они кричали, наполняясь злобой,

Они шумели в своих котлованах:

– Хотим управляющего увидеть!

Пусть он отменит труд наш тяжелый!

Он, советник богов, воитель!

Пойдем, разыщем его жилище![114]

Так кричали игиги, требуя справедливости, но их вожак не удовольствовался одними экономическими требованиями. Этот отчаянный малый (чье имя, к сожалению, осталось безвестным) призвал забастовщиков пойти войной на Энлиля, сбросить верховного бога и выбрать вместо него другого:

– Неправедно был назначен Энлиль!

Его заменим, другого назначим!

Он, советник богов, воитель!

Пойдем, разыщем его жилище!

Игиги послушались предводителя; они сожгли ненавистные лопаты и корзины, взялись за руки и дружно двинулись к Экуру, храму Энлиля.

А верховный бог в это время крепко спал и даже не услышал, как окружают его жилище; только привратник выглянул на шум и увидел столпившихся у храма Игигов. Со всех ног он бросился будить Нуску – небезызвестного нам слугу и прихлебателя Энлиля, – а тот поспешил растолкать господина и обрушил на него ужасную весть:

– Господин мой, твой храм оцеплен,

Подошла битва к твоим воротам!

Энлиля как ветром сдуло с роскошного ложа. Трясясь от страха, он велел запереть храм на все засовы и поскорей послал за Ану и ануннаками.

И вот боги собрались на совет в осажденном храме. Первым делом они приказали Нуску выйти к восставшим и спросить, чего желают игиги? Кто подстрекнул их к бунту, кто побудил пойти войной на Энлиля?

– Все, как один, войну объявили! –

заревели игиги в ответ на робкий вопрос слуги. –

В котлованах нам

Положили трудиться!

Непосильное бремя нас убивает,

Тяжек труд, велики невзгоды.

Ныне мы, боги, все, как один,

Идем к Энлилю, несем наше слово!

Услышав столь дерзкие речи, верховный бог со слезами в голосе воззвал к Ану:

– Да как они смеют, отец?! Как смеют эти бесстыдные бунтовщики поднимать против меня голос?! Ты должен немедленно покарать окаянных злодеев!

– Но ведь игиги – тоже боги, и речи их вполне справедливы, – рассудительно возразил Ану. – Они трудились две с половиной тысячи лет и заслужили отдых!

– Подумаешь, поработали одну тысчонку лет! – капризно заявил Энлиль. – И что с того, что они тоже боги? Да, трудно быть богом, зато как почетно! А неблагодарные лентяи‑игиги вместо того, чтобы гордиться своим почетным правом на труд, осмеливаются требовать еще и права на отдых! Но если они уйдут на покой, кто же тогда будет работать? Уж не думаешь ли ты, отец, что я сам возьму в руки кирку или лопату?

– Пусть прародительница Нинту сотворит человека, который сможет взять на себя работу Игигов, – вмешался в спор премудрый Эйя и почтительно обратился к божественной повитухе:

– О праматерь, творец человеков!

Сотвори человека, да несет он бремя!

Да примет труды, что Энлиль назначил!

Корзины богов – носить человеку!

– Что ж, я создам человека, если ты, Эйя, мне поможешь, – откликнулась Нинту.

Да, непростое это было дело, кровавое и трудное, – сотворение человека. Богам пришлось по жребию выбрать одного из Игигов, убить его и на божественной крови замесить глину, которая стала человеческой плотью.

Из его тела, на его крови

Намесила богиня Нинту глины.

Чтоб вечно слышали стуки сердца,

Разум живет во плоти бога,

Знает живущий знак своей жизни,

Не забывал бы, что имеет разум.

Когда она замесила глину,

Позвала Ануннаков, богов великих.

А Игиги, великие боги,

Слюною своею смочили глину…

Так общими усилиями были созданы первые люди, и Нинту проговорила, любуясь своим творением:

– Теперь вы свободны, игиги! Идите и отдыхайте! А ваши корзины, ваши лопаты отныне достанутся человеку.

Так и случилось – смертные создания Нинту и Эйи трудолюбиво взялись за работу, которую прежде выполняли игиги.

Все шло прекрасно, пока через двенадцать веков люди не расплодились настолько, что вечно всем недовольный Энлиль начал жаловаться на шум и гомон за стенами Экура. Недолго думая, верховный бог наслал на человечество чуму и моровую язву, и смертные гибли от мора до тех пор, пока на помощь им не пришел Эйя.

По совету хозяина Апсу люди ублажили свирепого посланца Эрешкигаль Намтара – и моровое поветрие тут же прекратилось.

Приободрившиеся люди опять неосмотрительно начали нарушать тишину возле храма Энлиля, и божественный мизантроп обрушил на них новые бедствия – засуху и неурожай. На этот раз Эйя не сразу решился вмешаться: Энлиль и без того злился на него за постоянные поблажки смертным! Стиснув зубы, Эйя долго притворялся глухим, как ни молил его о помощи мудрейший из жителей Ниппура, Атрахасис.

Он заклинал Энки в молитвах,

Искал знамения в сновиденьях.

Он приходил к храму бога,

Пред храмом бога сидел и плакал.

Пред алтарем ему жертвы ставил…

И наконец добрый бог не выдержал, украдкой проскользнул в сновидение Атрахасиса и дал своему любимцу долгожданный совет.

Следуя этому совету, люди принесли богатые жертвы повелителю дождя и бури Ададу, и подкупленный бог ниспослал на поля долгожданную влагу. Вновь налились зерном колосья, голод уступил место изобилию, смертные перестали тысячами уходить в Иркаллу…

А Энлиль сразу догадался, кто опять сорвал его планы, и взбеленился, как Эрешкигаль во время критических дней!

Вне себя от гнева он созвал собрание богов и перед всеми яростно обличил Эйю в саботаже:

– Всюду, куда б ни ступил ты,

Ты облегчаешь бремя, даешь послабленье.

Ты допустил процветанье людское,

Дал им дышать на земле под солнцем!

Но смотри, если ты еще хоть раз помешаешь моим замыслам – ты горько об этом пожалеешь! – бешено проорал Энлиль. – Больше я не потерплю вмешательства в мои планы, слышишь?! А планы эти таковы…

Выслушав верховного владыку, все боги в смятении переглянулись. Ибо теперь Энлиль задумал воистину ужасное дело: он решил обрушить на землю потоп, чтобы разом уничтожить все людское племя. Мало того – он потребовал, чтобы остальные боги одобрили подобное решение и поклялись не разглашать его среди смертных!

Эйя вскочил и возмущенно стукнул кулаком по столу:

– Зачем вы хотите связать меня клятвой?

Положу ли руку на моих человеков?

Потоп, что вы мне повелели, –

Что такое? Мне неизвестно!

Мне ли давать рожденье потопу?

Воистину, это дело Энлиля! –

с этими словами Эйя выбежал из зала собраний, что было сил грохнув дверью. Прыгая по небесной лестнице через три ступеньки, он устремился на землю и (помните шумерского Энки?) шепотом, через стену сообщил Атрахасису страшную весть:

– Внемли, о стена!

Хижина, слушай!

Разрушь свой дом, корабль выстрой!

Презри богатство, спасай душу!

Корабль, который ты построишь,

Шириною длине да будет равен!

…Назови его именем «Спасающий жизни»!

Покрой его крышей, подобно Апсу!

Так, чтобы солнце внутрь не проникло.

Да будет закрыт он и сверху и снизу!

Его снаряженье должно быть прочным.

Пусть густая смола укрепит его крепость.

Я же нашлю на вас ливень.

Изобилие птиц, обилие рыбы.

Следи за сроком, что сообщу я.

В корабль войди, закрой все двери,

Возьми зерна и добра, что имеешь,

Жену, семью, родню, рабочих.

Тварей степных, травоядных и диких

Я пошлю к тебе, к твоим воротам!

Итак, добрый Эйя решил спасти не только людей, но и ни в чем не повинных животных, которых в своем слепом гневе обрек на уничтожение Энлиль.

Атрахасис немедля сообщил старейшинам города откровение бога, и тотчас же началась лихорадочная работа:

Со своим топором приходит плотник,

Камень свой несет строитель.

Даже малыш смолу таскает.

Даже бедняк несет, что может.

Таким образом, шанс на спасение получили все, кто принял участие в строительстве корабля Атрахасиса.

Как похож и в то же время непохож этот рассказ на библейское предание о Ное! Вот как бесстрастно и сухо повествует о Всемирном потопе Библия:

И сказал Господь Ною: войди ты и все семейство твое в ковчег; ибо тебя увидел Я праведным предо Мною в роде сем. И всякого скота чистого возьми по семи, мужеского пола и женского, а из скота нечистого по два, мужеского пола и женского. Также и из птиц небесных по семи, мужеского пола и женского, чтобы сохранить племя для всей земли. (Библия, Бытие, гл.7)

Похоже, этот Бог забыл о своем недавнем заявлении:

…и гадов и птиц небесных истреблю; ибо Я раскаялся, что создал их. (Библия, Бытие, гл.6)

Дело в том, что в иудейском Элохиме объединились черты двух божеств – истребителя‑Энлиля и спасителя‑Энки, отсюда и такая его непоследовательность.

Точно так же, как библейский Ной, Атрахасис в назначенный день взошел на борт ковчега, только в отличие от библейского праведника ниппурский мудрец вовсе не был безмятежно спокоен.

Он созвал людей своих

На пир прощальный.

Родню и семью на борт он поднял.

Они ели яства, они пили напитки.

Он же спускался и поднимался.

Сесть не мог, и лечь не мог он.

Разрывалось сердце, желчью рвало!

Конец света меж тем надвигался; раскаты грома возвещали о его приближении. И вскоре после того, как Атрахасис со своими людьми (и присланными Энки животными) затворился внутри огромного судна, началось нечто невообразимое:

Вздымается ветер, несет бурю,

Адад на ветрах, своих мулах, мчится –

Восточном, Западном, Северном, Южном.

Ураганы и бури завыли пред ним.

Злобный вихрь взметнулся ветрам навстречу,

К нему вздымается Южный ветер,

Западный ветер трубит рядом.

…Колесницей богов ураган несется,

Мчится вперед, убивает, молотит.

Идет Нинурта, открывает плотины,

Эррагаль якоря и столбы вырывает.

Анзуд когтями разрывает небо.

Разум страны, как горшок, расколот.

Поднялись воды, и потоп вышел.

Его мощь прошла по людям, как битва.

Один не может увидеть другого,

Узнать друг друга в уничтоженье!

Что там люди – даже боги задрожали в страхе перед вырвавшейся на волю беспощадной стихией! Энки стонал, видя гибель своих созданий, и рыдала в голос повитуха богов, праматерь Нинту:

– Да померкнет день тот,

Во мрак да вернется!

Как могла я вместе со всеми богами

В совете решиться на гибель мира?

Насытился Энлиль постыдным приказом?

Подобно Тируру, он поднял мерзость!

И я ныне по собственной воле

Над собою слышу их вопли!

Надо мной словно мухи, рожденные мною!

Я же ныне как в доме плача!

В пустоте раздаются мои вопли!

Мне ли карабкаться на небо,

Мне, что жила в доме сокровищ?

Так причитала Нинту над разоренной, затопленной землей, и все боги вместе с ней оплакивали погубленный их неразумным решением мир.

Безымянный автор поэмы не решился вложить речи, обличающие жестокость богов, в уста смертного, зато вложил их в уста божественной повитухи… И этим вавилонское сказание опять‑таки разительно отличается от библейского, где описание потопа сводится к бесстрастной констатации того факта, что

«усилилась вода на земле чрезвычайно, так что покрылись все высокие горы, какие есть под всем небом» и что «все, что имело дыхание духа жизни в ноздрях своих на суше, умерло».

Нет, не имели еще вавилоняне той нравственной «закалки», которая нужна, чтобы одобрить любое решение всесильного бога, даже если это решение – истребить все живое на земле.

Ковчег библейского Ноя носило по волнам сорок дней; судно «Спасающий жизни» дрейфовало семь дней и семь ночей. А когда к исходу седьмых суток иссякли ливни и схлынули воды, Атрахасис вышел из судна и принес бессмертным обильную жертву. Изголодавшиеся боги устремились на соблазнительный запах, и Нинту язвительно бросила им:

– Где был Ану и его разум?

Как? И Энлиль приблизился к жертве?

Потоп устроили, не подумав,

Приговорили людей к истребленью!

Вы решились на гибель мира!

Их ясные лики потемнели ныне!

Нинту в гневе сорвала с шеи Ану лазуритовый амулет‑муху и поклялась вечно носить его в память о потопе.

Единственным из богов, который ничуть не раскаялся в содеянном, был главный виновник беды – насильник и убийца Энлиль. Нимало не смущенный насмешками Нинту, он набросился на Эйю, упрекая его в спасении треклятых людей!

Эйя, не раздумывая, гордо взял вину на себя:

– Воистину, дело мое перед вами.

За спасение жизни я в ответе.

Где же, боги, был ваш рассудок,

Что, не подумав, на потоп решились?

Казалось, дело вот‑вот дойдет до драки между двумя богами, как вдруг Энлиль пошел на попятную: он терпеть не мог связываться с теми, от кого можно было получить сдачи. Скрежеща зубами, Энлиль согласился пощадить уцелевших людей, но взамен вырвал у Эйи пару уступок. Отныне, чтобы люди не размножались так быстро, на земле должен был поселиться злобный демон Пашиту, истреблявший младенцев, а некоторым жрицам запрещено было рожать.

Так благодаря Эйе человечество возродилось вновь…

Ну а что происходило в Месопотамии после потопа и до воцарения Навуходоносора II, вы уже знаете.

«Все течет, все движется», – говаривал старина Гераклит. Увлекаемые бурным потоком вавилонской истории, мы лишь мельком взглянули на страну, которой все сопредельные народы когда‑то боялись больше, чем самого Энлиля. И теперь (ничего не поделаешь) придется выгребать против течения – ко временам расцвета государств Шумера и Аккада, к тем годам, когда «черноголовыми» правил Саргон Великий.