I. Живопись 5 страница

^*(J.Hackin et J. Саrl. Recherches archeologiques au со] de Khair-Khaneh pres de KabuL MDAFA, VII. Paris, 1928, pl. XIV, p. 21.)

^**(J.Hackin et J. Саrl. Recherches archeologiques au со] de Khair-Khaneh pres de KabuL MDAFA, VII. Paris, 1928, pl. XIV, p. Ср.: Геродот, VII, 216.)

В несколько ином аспекте вопроса о триаде божеств в индийской мифологии, но также в связи с культом солнечного божества касается и Р. Гиршман. Поводом для этого послужил известный резной камень Николо, на котором изображено четырехрукое божество, сопровождаемое подписью "Михира, Вишну и (?) Шива". По мнению Р. Гиршмана, в этих трех именах следует видеть три аспекта солнечного божества - Митры - Михиры^*. Изображение божества на камне в виде четырехрукой фигуры дает основание Р. Гиршману привлечь в качестве аналогии ряд соответствующих памятников изобразительного искусства, в том числе и изображения четырехруких божеств на упомянутых сосудах, изданных Я. И. Смирновым, в которых он, таким образом, видит образ Митры.

^*(R. Ghirschman. Указ. соч., стр. 55 и др.)

Гиршман, так же как Акэн, опираясь отчасти на одни и те же материалы, например, на индийский письменный источник - Bhavishya Purana, считает, что именно сакам, или, вернее, жрецам-магам саков, Индия обязана распространением культа солнечного божества^*.

^*(R. Ghirschman. Указ. соч., стр. 122.)

Я не берусь судить о том, насколько прав Р. Гиршман, считающий, как видно из сказанного, что главным признаком в изображении солнечного божества в индийской иконографии является его четырехрукость. Известно, например, что на монетах кушанских царей имеются четырехрукие божества, которых нет основания связывать с почитанием солнца^*. Однако мне кажется, что автор этот прав, видя в трех именах божеств на резном камне триаду, появление которой связано с развитием культа солнечного божества.

^*(P. Gardner. The coins of the greek and scythic kings of Bactria and India in the British Museum. London, 1886, pl. XXVI, 12, XXVII, 7 и др.)

С представлением о триаде божеств мы встречаемся также и в буддизме. Появление божественной триады в последнем также связано с проникновением в буддийское учение в качестве важнейшего компонента культа солнечного божества. Не касаясь проблемы этой в целом, отметим лишь, что большинство исследователей указывает при этом специально на влияние культа Митры. Взгляд этот нашел свое убедительное подтверждение в результате изучения догматики северного буддизма. Так, в исследованиях известного польского ученого Я. Пшилуцкого показано, что занимающий столь большое место в северо-буддийском толке образ бодисатвы Майтрейи восходит к образу Митры-Спасителя^*.

^*(J. Przyluski. Un dieu iranien dans f Inde. Rocznik Orijentalistyczny, VII. 1929-1930, p. 9.)

Культ солнечного божества нашел отражение и в буддийской иконографии. Для нас наибольший интерес представляет то, что в последней мы встречаемся с определенным стремлением придать этому культу внешнее выражение в форме триады. Так, в одном из гротов Бамиана была открыта живописная композиция, где "справа и слева от лежащего будды изображены солнечное и лунное божества"^*. В этой трактовке триада получила, видимо, большое распространение и проникла в частности далеко на восток. С. М. Кочетова отмечает, например, что в Дун-Хуане на ряде памятников "солнце и луна сопровождают колесницу будды, держа диски с эмблемами в руках"^**.

^*(A. Godaro. J,Godard et J, Hack in. Les antiquites bouddhiques de Bamiyana MDAFA, II.)

^**(С. М. Кочетова. Божества светил в живописи Хара-Хото. ТОВЭ, IV, 1947, стр. 477.)

То же явление мы наблюдаем и в трактовке Майтрейи, занимающего в пантеоне буддизма особое место именно в качестве носителя культа солнечного божества. В этом отношении чрезвычайно характерным является, например, головной убор бодисатвы на росписях Бамиана, где он украшен тремя парами эмблем солнца и луны^*. Очень показательны и скульптурные композиции, как, например, скульптуры Шоторака, где сидящий под аркой бодисатва Майтрейя изображен в сопровождении двух персонажей в виде поясных фигур, высеченных на уровне его плеч. Эти фигуры, таким образом, составляют также триаду^**(рис. 12).

^*(J. Насkin et О. Вruhl. Derniers travaux de la Delegation archeologique franchise en Afghanistan. RAA, VIII, 3, p. 118, fig. 1.)

^**(J. Meunie. Shotorak. MDAFA. X, Paris, 1942. pl. XIV, XV.)

Рис. 12. Изображение бодисатвы из Шоторака. MDAFA, X, pl. XIV

Возвращаясь к интересующему нас памятнику пянджикентской живописи и к названным серебряным изделиям, следует сказать, что для их иконографического истолкования все же не следует преувеличивать значения приведенных параллелей из брахманских культов, а также буддизма. За несомненными чертами сходства нельзя упустить из виду и то, что их различает. Так, ни в одном из названных, а также и в других известных памятниках указанных культов южных по отношению к Средней Азии стран, мы в сущности иконографически аналогичной трактовки божеств не встречаем. Ни на одном из памятников не встретилось композиции, в которой главная фигура держала бы в руках изображение небесных светил будь-то в виде антропоморфных образов или условных эмблем.

Однако именно в буддийской иконографии мы находим композицию, которая может служить близкой параллелью нашим памятникам и с этой точки зрения. Речь идет о памятнике буддийского искусства Восточного Туркестана - фреске из так называемой пещеры Майа в Кизыле (рис. 13)^*. На фреске изображен будда, окруженный рядом различных божеств. Среди последних на первом плане мы видим шестирукое божество, которое в поднятой верхней паре рук держит диски солнца и луны. Согласно описанию Грюнведеля, солнце изображено в виде красного диска с радиальными лучами, а луна белым цветом с изображением зайца - издревле известного символа луны^**. Фреска эта представляет для нас интерес и в другой своей части. На ней, как пишет Грюнведель, "непосредственно над буддой [изображены] солнце и луна. Солнце с красными лучами, луна в виде белого диска. На дисках сидят Сурья и Чандра (т. е. божества солнца и луны), каждое в доспехах со сложенными руками, причем перед каждым из них монах, молящийся богу"^***.

^*(A. Grunwedel. Altbuddhistische Kultstatten, fig. 397b.)

^**(Ср.: С. Ф. Ольденбург. Буддийский сборник "Гирлянда джатак" и заметки о джатаках. ЗВО, VII, стр. 215; С. М. Кочетова. Указ. соч., стр. 477.)

^***(A. Griinwedel. Указ. соч.)

Рис. 13. Часть фрески из пещеры Майа в Кизиле. A. Griinwedel. Altbuddhistische Kultstatten im Chinesisch Turkestan. Berlin, 1912, fig. 397b

Изображенные на этой фреске другие божества, как это специально подчеркивает Грюнведель, носят также ярко выраженный астрологический характер. Их появление, по мнению этого ученого, знаменует собой поворотный пункт в буддийской конографии ("Kunstmythologie"). Он объясняет это "иранским" влиянием и специально влиянием манихеев^*. Последним Грюнведель вообще приписывает исключительно большую роль в сложении тех форм буддизма, которые приняло это религиозное учение в Центральной

^*(A. Grunwеdеl. Alt-Kutscha. Textband, S. 1-40.)

Азии. Именно им он приписывает и появление "своеобразных, в буддийских картинах неслыханных изображений солнца и луны"^*.

^*(A. Grunwеdеl. Alt-Kutscha. Textband, S. 1-40.)

Выше мы видели, что к аналогичному выводу пришли и исследователи иконографии памятников брахманских культов и буддизма в Афганистане и Северной Индии, которые объясняют появление в иконографии этих религий изображений солнечного божества влиянием западно - и центральноазиатских религий.

Следует признать, что выводы эти имеют действительно достаточное основание. Хорошо известно исключительное значение астрологических учений и культов в таких важнейших культурных центрах древнего мира, как Месопотамия и Сирия. Также хорошо известно продолжавшееся влияние этих учений и на идеологию и культы поздней античности и раннего средневековья многих стран не только западной Азии, но и Европы. Достаточно назвать культ "непобедимого солнца" - Митры, в лице которого, по словам известного русского историка Б. А. Тураева, "Иран был близок к духовному господству над человечеством"^*.

^*(Б. А. Тураев, История Древдего Востока. М. -Л., 1935, II, стр. 286/)

В данной работе, естественно, нет возможности касаться всей этой большой проблемы, или подробно останавливаться на комплексе иконографических вопросов, связанных с этой темой. Я позволю лишь привести некоторые памятники западной астрологической иконографии, в которых на первый план выступает триада божеств, в том числе изображения солнца и луны, которые, как мне представляется, имеют прямое отношение к занимающему нас вопросу, В этом отношении очень характерны памятники первых веков н. э., происходящие из Пальмиры, где астрологические культы были господствующими. Среди этих памятников большой интерес имеют так называемые тессеры. На них триада божеств представлена в разнообразных иконографических вариантах, но при неизменной композиционной схеме, которая сводится к тому, что в центре изображается главное божество, а по обеим его сторонам находятся солнечное и лунное божества. Последние изображаются в виде человеческих фигур в полный рост или в виде погрудных изображений (рис. 14, 1, 2), с соответствующими эмблемами^*. Вместе с тем имеются и такие тессеры, где божества солнца и луны изображаются только в виде эмблем, но и в этом случае композиционная схема остается обычно неизменной.

^*(A. Ghampdor. Les mines de Palmyre. Paris, 1953, p. 125, 126.)

Рис. 14. Тессеры из Пальмиры. A. Champdor. Les ruines des Palmyre, p. 126.

Такую же схему мы встречаем и в митраистической иконографии, где солнце и луна сопутствуют изображению Митры (рис. 15)^*.

^*("Excavations of Dura-Evropos". 7-8 season, pl. XXIX.)

Рис. 15. Изображение Митры из Дура-Европос. "The Excavations at Dura-Evropos. 7-8 Season", pl. XXIX

Выше было приведено мнение Грюнведеля о том, что в появлении астрологических божеств в иконографии буддизма Восточного Туркестана главную роль сыграли манихеи, деятельность которых засвидетельствована здесь самыми разнообразными документами. Действительно, вся сложная мифология манихейства построена на троичной схеме. Так, например, божества манихейского учения - Первочеловек, Христос или так называемый третий посланец представляются в сопровождении двух небесных тел, которые символизируются различным образом, например, в виде двух лодок, двух дворцов и т. п. Обращение к солнцу и луне составляет постоянный элемент их гимнов. Правда, собственная иконография манихеев выявлена недостаточно. Однако то, что известно, вполне подтверждает роль их в качестве распространителей астрологической иконографии. В этом отношении небезынтересным представляется любопытный памятник деятельности манихеев в Испании - манихейская церковь в дер. Квитанила де-ла Винас вблизи Бургаса. Здесь на устоях арки, ведущей к алтарю, было обнаружено рельефное изображение двух светил в виде погрудных человеческих фигур, заключенных в нимбы. Бесспорность значения этих двух фигур засвидетельствована также соответствующими надписями - "Sol" и "Luna" (рис. 16, 1, 2)^*.

^*(L. Grondijs. Une eglise manicheene en Espagne. Compte rendue de l'Academie des inscriptions et belles lettres. July - Octobre, 1952, p. 490-497.)

Рис. 16. 1-3 - Божества солнца и луны из храма в Квитанила де ла Винас (Испания). L. Grоndijs. Une eglise manicheene en Espagne. "Comte rendus de L'Academie des inscriptions et belles lettres", 1952, VII-X, pl. 49

Подводя итог вышеприведенным данным, мы вправе, как кажется, сделать вывод о том, что истоками иконографической трактовки божеств, связанных с почитанием небесных светил в виде триады, являются астрологические культы западной Азии.

Однако при таком общем выводе все же остается нерешенным вопрос о происхождении окончательной "редакции" композиции, которую мы видим в пянджикентской живописи и на серебряных сосудах. К документированным памятникам этого типа, помимо пянджикентской росписи, относится только фреска из пещеры Майа. Других памятников, место происхождения которых было бы так же определенно известно, мы не знаем. Факт этот, по крайней мере при настоящем уровне наших знаний, дает основание полагать, что именно здесь, т. е. в Средней Азии или Восточном Туркестане,инадо искать тот культовый и художественный центр, где впервые сложилась интересующая нас композиция. Для дальнейшего уточнения вопроса у нас, к сожалению, данных недостаточно. Однако то, что мы знаем относительно связей Средей Азии с Восточным Туркестаном в тот период, когда были созданы наши памятники, говорит о том, что активное воздействие шло со стороны Средней Азии, а не наоборот. В частности, нам хорошо известны художники из Согда, работавшие в Восточном Туркестане^*. На факты обратного порядка мы едва ли можем указать. Таким образом, у нас есть основание думать, что Средняя Азия, если не более узко, именно Согд, была тем исходным пунктом, где сложилась окончательная форма рассматриваемой композиции. Сказанное может быть отнесено и к указанным серебряным сосудам, которые должны быть признаны произведениями согдийского художественного ремесла.

^*(Н. В. Дьяконова. Буддийские памятники Дунь-Хуана. ТОВЭ, IV, стр. 454.)