Как иконе глаза завязали

...Когда мы на ссылке были и среди ссыльных начали колхозы создавать, из одного такого нового поселения надергали мужиков и стали строить конный двор — благо леса полно.

В дом к хозяйке, живущей по соседству со стройкой, приехал бригадир:

—Анна Ивановна! Тут рядом конный двор строят, мужикам обед будешь варить.

Привозили продукты: хлеба, крупы, моркови, мяса — и она кор­мила этих рабочих.

Подошел Великий пост. Привозят, как обычно, мясо, крупу — и все остальное. Анна и говорит:

—Да сейчас же пост Великий. Вы же верующие! Как же вы постом мясо будете кушать? Мне даже варить неудобно.87

А бригадир ей:

—Не твое дело. Вари — мужики работают, их надо кормить. А сама не хочешь — не ешь!

Приходят мужики обедать — их десять человек было, а Анна уже наварила мясной суп, мясо приготовила. Приказали так. Но все же душа ее не на месте:

—Как вы будете есть? Ведь сейчас пост.

И ушла на кухню. А у нее икона над столом висела. Мужики вроде смутились. Один Иван нашелся — такой «смелый» — взял полотенце, залез на скамейку и смеется:

—А мы сейчас Боженьке глаза завяжем, и Он не увидит, что мы будем мясо кушать. Вот нам греха и не будет!

Словом, завязал иконе глазки. А хозяйка ничего этого не ви­дела. После обеда этот «смельчак» стал развязывать икону со словами: «Ну вот, Боженька ничего не видел!» Анна Ива­новна и увидала:

—Ты что делаешь, Иван, сума сошел? Крыша поехала?! Про­си скорей прощения...

Отругала его как могла. А Иван только смеется:

—Если Бог есть — пусть накажет меня. Вот у наших все ото­ брали, всех сослали — Бог никого не наказал. Ну, и где Он, Бог?..
Я не верю теперь, что Он есть.

Когда Иван пришел домой, то своей жене Евдокии рассказал, что он сделал.

—Ой, ой! Что ты наделал! Проси прощения! Кайся! — испуга­лась она.

А он ей те же слова повторяет, что за обедом сказал:

— А ежели есть Бог — пусть накажет меня.

— Да ты что такое болтаешь?! — жена начала плакать.

— Не плачь, Евдокиюшка, ну пострадаю так пострадаю. Зато буду знать, что Бог есть.

Вот до какого помрачения можно дойти — просить у Бога нака­зания!.. Так и лег спать Иван.

Утром хозяйка встает, на кухне свое дело делает. За ней вста­ет хозяин, пытается лампу керосиновую зажечь, спичкой чирка­ет... Жена удивляется:

— Ты зачем, Иван, лампу зажигаешь? Ведь солнце уже поды­мается, совсем светло стало.

— Какое светло — темно!

Спичка у него в пальцах горит, а он ее не видит. Достает вто­рую спичку. Тогда жена отбирает спичку, зажигает перед его глаза­ми и спрашивает:

—Ну теперь видишь?

А он только по столу руками щупает, где лампа стоит. Ни спич­ки, ни солнца — ничего не видит. Черная ночь для него настала.

Жена затряслась, зарыдала: муж ослеп! Тогда Иван понял: Гос­подь отнял зрение. Заплакал Иван: значит, Бог есть!

Пойдем скорей в больницу! — говорит ему жена.

Зачем в больницу? — отвечает Иван. — Бог меня наказал, боль­ница не поможет...

Евдокия упала на колени, давай перед иконами просить за мужа.

—Что ты плачешь, — говорит Иван, — я же сам просил. Вот наказание и пришло.

А на следующую ночь он видит сон. Спаситель прямо с той самой иконы, над которой Иван надсмеялся, говорит ему:

—Ты мне глаза завязал — и Я тебе глаза завязал... Вот так-то. А когда 40 дней прошло — отошли глаза.

Видно, жена молилась усердно. А Иван таким проповедником веры православной стал — будь здоров!

Произошло это в 1932 или 1933 году на севере Томской облас­ти — в Нарымском крае, куда ссылали людей.

«НЕ МОГУ ЗАЙТИ В ЦЕРКОВЬ!..»

Сколько я повидал за годы моей службы различных паломни­ков и исповедников — со всей России! С разными грехами прихо­дят к священнику люди, но особенно горько бывает слышать о тяжких последствиях, какие бывают у тех, кто кощунствует или глумится над иконами.

Один такой случай произошел в Самарканде. Субботняя все­нощная уже закончилась, народ расходился. В это время в дверях храма появился молодой мужчина, очень больной даже с виду. Лето, жара — а он в шапке, и все за голову держится. Прихожанка, которая прибирала в храме, подошла к нему:

— Дяденька, освободите церковь, закрывать надо.

А он словно не слышит, к дверям прислонился. Усадил я его на лавочку, стал расспрашивать:

— Что с тобой? Ты болен?

Голова болит, ответил. 89

— Давно ли с тобой такое?

Он и рассказал свою печальную историю.

«Учился я в институте и очень стеснялся, что дома у нас были иконы — мама перед ними молилась каждый день. Я же не верил в Бога. Глупостью казалась "отсталость"матери. Сколько раз просил я ее:

— Мама, убери иконы!

— Да ты что, сынок, как можно говорить такое! Долго я спорил с ней, но мать — ни в какую! Наконец, я решил больше не упрашивать ее, а просто убрать иконы. Так их спрятал, что никто не найдет.

Мама пришла с работы, глядь — икон нету.

— Володя, где иконы?

— Не спрашивай, мама, нету их.

— Куда ты их дел, Володя? Отдай, не бери греха на душу!

— Нету икон.

Как ни просила мать, не мог я ей сказать, что сделал с ико­нами. Она заплакала. Долго плакала. Умоляла:

— Отдай иконы!

Я молчал. Наконец, мать сказала сгоряча:

— Дурак ты, дураком и будешь!

Вот и все. Мне не по себе стало немного от этих слов. Но я храбрился, лег как ни в чем не бывало. Но в полвторого ночи проснулся от страшной боли в голове — так мне тяжко сдела­лось, что я схватился за голову и кричал во весь голос.

Мать вызвала "скорую помощь", увезли меня в "психушку". Шесть месяцев пролежал, как ни кололи — головные боли не про­ходят, и сам я вроде как умом повредился. Мать давай плакать, корить себя:

— Да зачем я так сказала на своего сынка?!

— То в одну церковь бежит, то в другую — кается, просит прощения. А чего просить, если икон нет...

Наконец решилась, пошла в больницу, написала расписку, что­бы отпустили меня домой. А я дома больше половины месяца не спал. Не могу спать — и все тут. Никакие таблетки не помога­ют. Мне кто-то подсказал:

— Володя, ты в церковь пойди.
Вот я и пришел в церковь. Мне здесь легче — так спокойно стало. Можно у вас ночевать остаться?..»

Снял этот несчастный Володя шапку и стоит, упершись головой в дверной косяк. Все уже вышли из церкви, а он все стоит — будто уснул. Ему снова напоминают:

—Храм закрывается уже...

Он отошел на несколько шагов. А потом снова просит:

—Можно я у вас ночевать буду?

Ну, покормили его ужином, оставили на ночь. Потом еще на одну. И так он месяц жил при церкви — домой даже не думал по­являться. В гараже ему постель устроили, поставили шифоньер, стол. Читал он много — ему книг надарили... А мать его потеряла совсем: и в «анатомичку», и в милицию, и в больницу обращалась—нигде нету. Опять плачет:

—Куда Володя девался?

В соседней церкви ей сказали, что сын в Георгиевском храме. Прибежала она к нам, залилась слезами:

— Володя, ты живой! Слава Богу! Я уж думала, что совсем тебя потеряла... Сыночек, прости меня!

— Мам, за все — слава Богу.

— Пойдем домой, сыночек.

— Нет, мама, не пойду. Мне тут хорошо. Поплакали они вме­сте, а потом мать снова спрашивает:

— А все-таки, Володя, куда ты иконы девал?

— Ох, мама, их нету — не спрашивай больше об этом! — сно­ва помрачнел сын.

Так три года он и жил при нашем храме. Но в сам храм не заходил — не смел. Однажды я попросил его:

— Володя, пойдем, поможешь мне помянники читать. Он только через порог храма ступил — вздрогнул, будто его ударили, как за голову схватится:

— Ой!!! Батюшка, я не могу в церковь зайти!

И выбежал из храма. Только в церковной ограде мог ходить спокойно. Вот что значит — икона! Страшно не то, что кощунство­вать - без благоговения прикоснуться к ней.91