Глава 65. Дадхьянч

Индра обучает Дадхьянча знаниям, но запрещает ему передавать их другим.

Покорно пожимаю плечами. Ни к чему, так ни к чему. Я уже настолько сбит с толку, что собственного мнения на сей счет не имею. Какое уж там «мнение»! Мне бы только ночь простоять, да день продержаться‑

– Значит так, – жизнерадостно заявляет «дух бесплотный», ритмично постукивая по столу весьма мясистой ладонью. – Подводим итоги. Что касается Города, тут ты и сам все уже понял. Он есть, и это важно. Если у тебя хватит мужества и страсти, однажды ты вернешься туда наяву. Теоретически, это могло бы случиться сегодня, но тебе и в голову не пришло выскочить из поезда. Возможно, это даже к лучшему: что легко дается, редко ценится, как я уже говорил в самом начале нашей долгой и, увы, весьма бестолковой, беседы– Далее. Дабы предостеречь тебя от построения бинарных конструкций, замечу, что на так называемой «действительности» и твоем возлюбленном Городе свет клином не сошелся. Миров, обитаемых и необитаемых, вещественных и неосязаемых – что блох на псах Гекаты.

– Метафоры у вас! – я сражен.

– А то!.. Не перебивай меня.

– Океюшки, слушаю и повинуюсь.

– Давно бы так– Далее. Возможно, у тебя будут сложности, и немало. С одной стороны, ветхая нить, соединявшая тебя прежде с обыденностью, благополучно сожжена; судьба твоя теперь подобна металлической проволоке, гибкой, но прочной. Ты связан по рукам и ногам и намертво – слышишь, намертво! – прикручен к пограничному столбу, на нейтральной полосе, в месте пересечения множества миров. Ветреное это место и неуютное, но все прочие для тебя – гибельное болото, ты еще сам в этом не раз убедишься– С другой стороны, в последние дни ты слишком часто искренне хотел, чтобы никаких чудес в твоей жизни больше не было. Если завтра, через год, или даже через несколько лет – бывает и так! – ты обнаружишь, что опасное сие пожелание начинает выполняться, не отчаивайся. Безнадежных ситуаций не бывает, просто тебе, возможно, придется когда‑нибудь побегать за чудесами с той же прытью, с какой они сейчас гоняются за тобой.

– Как это – побегать?

– А вот так. Будешь охотиться на чудеса, в точности, как они сейчас охотятся на тебя.

– Думаете, действительно буду? У меня уже крыша от страха не раз ехала. Ночевать один боялся– А теперь, когда останусь один – я же на стену полезу!

– Ну, слазаешь, если припечет – весьма полезная практика. Все равно от судьбы своей никуда не денешься. Есть две вещи, которые вселяют в тебя настоящий ужас: смерть и обыденность. Когда эти двое припрут тебя к стенке, ты мир перевернешь.

– Пожалуй, – соглашаюсь растерянно. Эк он меня раскусил!

– Учись быть хорошей приманкой для чудес, запасись терпением, привыкай к молчанию‑

– К молчанию?! – взвыл я.

– Да нет, об обете молчания речь не идет, не тот это подвиг, к которому ты сейчас готов. Болтай сколько влезет, только о главном молчи.

– О Городе?

– Именно. И вообще поменьше говори о вещах необычайных. Не пересказывай посторонним свои сны, не вздумай хвастаться девушкам, что пил кровь бессмертного, и о соседе своем, под потолком пребывающем, тоже помалкивай. Что касается событий сегодняшней ночи – это вообще табу. Даже заикаться не вздумай.

– Хорош буду, если заикнусь, – ворчу. – Кому я стану все это рассказывать? Своему лечащему врачу? Спасибо, от армии я уже благополучно отмазался– Но почему нельзя рассказывать? Это тайна?

– Да нет, не то что бы– Видишь ли, всякая настоящая тайна сама себя охраняет: и захочешь проболтаться – не сможешь. Косноязычие одолеет, а то и замертво упадешь. Тут другое. Так уж все устроено, что некоторые чрезвычайно важные события человеческой жизни не столь достоверны, как малозначительные происшествия. О них нельзя сказать: «это было», или «не было такого», потому что правда где‑то посередине. И было, и не было; и да, и нет. Может быть, наяву все случилось, а возможно, пригрезилось во сне. Улавливаешь?

Киваю молча: кажется, действительно понимаю.

– Слова разъедают ткань таких событий как кислота. Выболтаешь сокровенное воспоминание собутыльнику, а наутро обнаружишь, что рассказывал ему давнишний свой сон, да еще и настаивал, будто все произошло на самом деле. Посмеешься над собой, и забудешь– Так‑то!

– То есть, от моего поведения теперь зависит не только будущее, но и прошлое?

– Совершенно верно. Подобные вещи, к слову сказать, случается куда чаще, чем принято думать. На одном из человеческих языков этот эффект называется бекенхама – «упраздненное время». Так говорят, когда речь заходит о прошлом, достоверность которого до какого‑то момента не вызывала сомнений, а потом стала вымыслом, поскольку на смену ему пришло новое, не менее достоверное прошлое.

– Ну ни фига себе! – ошалело мотаю головой. – В каком же это языке есть термин «бекенхама»?!

– В языке людей, которые знают о времени куда больше, чем ты способен вообразить– что, впрочем, не делает их ни бессмертными, ни просто счастливыми. С теоретическим знанием – с ним всегда так. – Это тоже правило? – спрашиваю.

– Скорее, просто сентенция. Плод многолетних наблюдений, так сказать– Так ты понял, почему надо молчать?

– Если я проболтаюсь, я однажды вспомню, что ничего такого не было?

– По крайней мере, усомнишься. Какая‑то часть тебя будет помнить эту ночь в поезде и наш с тобой разговор; другая же станет твердить, будто ты летел в Москву самолетом, или автостопом добирался. И, возможно, эта двойственность сведет тебя с ума. Множество рассудков повредилось именно на этом участке трассы. Я тебя убедил?

– Ага.

– Вот и славно. На этой оптимистической ноте предлагаю считать нашу партию в нарды завершенной.

– Как, уже? Но вы так ничего толком и не‑

– Ты услышал от меня ровно столько, сколько готов был услышать. Ни словом больше, ни буквой меньше. А посему, до следующих встреч, мои маленькие радиослушатели!

Последнюю фразу он выдал голосом «доброго сказочника», артиста Николая Литвинова, ведущего чуть ли не всех радиопередач моего детства. Пока я изумленно распахивал рот, стараясь добиться максимальных размеров открытого миру отверстия, Карл Степанович поднялся с места и неуверенно проследовал в коридор, одарив меня напоследок диким взором светлых, как бельма, глаз. Одной рукой он словно бы придерживал сердце, не давая ему выскочить из грудной клетки, другой, как слепой, прокладывал себе дорогу.

Я понял, что загадочный «голос» ушел, остался лишь мой настоящий сосед по вагону, и возблагодарил небо за то, что сей господин не потребовал от меня разъяснений. Что я мог ему сказать? Что диагнозы у нас разные, а бред один на двоих? Ну так это он и без моей помощи сообразит, пожалуй‑

Проводника в коридоре, к слову сказать, не было. Сей факт вселял оптимизм. Жизнь, вероятно, в очередной раз налаживалась.