Глава 36. Буркут‑баба

В одном из <мифов> аллах обещает удовлетворить любое желание того, кто простоит 40 суток на одной ноге.

«Фронсы» оказались симпатичные. По‑русски говорили с легким акцентом – каждый искажал каноническую, привычную уху звукопись на свой манер – но словарным запасом они обладали фантастическим. Особенно белобрысая, коротко стриженая немка Клара: ее спутники, голландец и американец, объединенные немыслимым для чужих друг другу людей внешним сходством, были молчаливыми, приветливыми интровертами и словно бы просто создавали фон для ее непрерывного бенефиса. Пока мы чинно пили кофе в баре (вопреки тормановским байкам, блудные иностранцы вели трезвую жизнь, по крайней мере, сегодня), она обрушивала на меня ничего не значащие сведения о себе и своих приятелях – обычный информационный мусор, пригодный лишь для натурального обмена при первом знакомстве. Сообщения перемежались сдержанными комплиментами моему мастерству «создавать настоящий кошмар на пустом месте», – формулировка, впрочем, принадлежала не Кларе, а молчаливому голландцу Дитеру. Комплименты я слушал вполуха: ждал, когда беседа вступит в свою деловую фазу. А она все не вступала.

«Ну и черт с ними, – решил я. – Не фиг губу раскатывать, и так все круто, двести рублей на дороге не валяются, а в кармане моем очень даже лежат». И расслабился. Спросил: «Ну что, пойдем ко мне?» Общество возрадовалось. О вкусах, конечно, не спорят, но я бы, дай мне волю, до утра в «Белом» сидел, а эти пулей вылетели на улицу.

Отправились: я впереди, показываю дорогу, суровый трезвый Торман замыкает шествие. Присматривает, чтобы клиенты не удрали, так, что ли?

– Скажите пожалуйста, Макс, – вдруг ожил американец Стив, молчавший до сих пор столь упорно, что я уж решил было, будто парень всю жизнь имел твердую «двойку» по этой своей «русистике». То есть здороваться по‑русски его худо‑бедно за пять лет в университете научили, но это все!

Однако оказалось, что с русистикой у Стива полный порядок. Просто он был самым деловым человеком в этой маленькой компании, на ерунду вербальных усилий не тратил.

– А доводилось ли вам когда‑нибудь работать по заказу? – он спросил не просто вежливо, а почти робко. Словно предполагал, что, услышав такое, я, как подобает великому художнику, смертельно оскорблюсь, побледнею, задушу всех присутствующих голыми руками, а потом убегу прочь, сотрясая ночь сдавленными рыданиями.

– Если бы я не делал работу по заказу, я бы сдох от голода девять лет назад, – отвечаю этому наивному капиталисту с воистину пролетарской снисходительностью. – Откровенно говоря, только тем и занимаюсь, что по заказу работаю.

Иностранцы, кажется, удивились. Наличие свободного предпринимательства в стране недостроенного коммунизма, очевидно, не вписывалось в рамки известной им концепции мироустройства. По крайней мере, они дружно умолкли. Переваривали информацию.

– Но это просто замечательно, – говорит, наконец, Стив. – Раз так, вам будет несложно принять участие в нашем проекте. Конечно, если он вас заинтересует...

Земля совсем было собралась уйти у меня из‑под ног, но я на нее цыкнул. Нашла время, сучара! Тут такие дела творятся...

– А что за проект? – голос мой звучит так спокойно, словно мне, и правда, не очень интересно, будто бы из вежливости только спрашиваю. Высший пилотаж, вот уж не ожидал от себя!

– Через полтора года мы будем делать международную выставку, – будничным тоном объясняет он. – Название проекта – «Мизантропия»...

– "Мизантропия"?!

Ушам своим не верю.

– Сами понимаете, ни один фонд не выдал бы нам грант на реализацию такой концепции, но... К счастью, у Клары богатый дедушка.

– И очень злой, – смеется Клара. – На доброе дело ни за что денег не дал бы. А на «Мизантропию» дал. Сказать по правде, я специально для него эту выставку придумала. Дед еще ни разу в жизни не дал ни копейки своим потомкам. Когда мой отец был школьником, он получал карманные деньги из приданного бабушки, которая имела отдельный банковский счет... Но я подобрала ключи к сердцу – у вас так говорят, кстати, или выражение устарело?

– Да нет, не устарело пока... Так вы мои фотографии для этой выставки купили?

– Не совсем, – мнется Стив. – То есть, для выставки, да... Но мы, можно сказать, купили скорее концепцию, чем объекты.

– Так, – вздыхаю. – Это для кого из нас русский язык – иностранный? Наверное все‑таки для меня: я уже ничего не понимаю. Или я просто дурак?

– Ты не дурак, – строго поправляет меня Дитер. – Ты – большой художник.

Ночь оглашается ржанием Тормана. Переждав шумовую бурю, они снова пускаются в объяснения.

– "Едоки" – это очень хорошая концепция, – веско заявляет Стив. – И исполнение хорошее, хотя качество печати оставляет желать лучшего, но это поправимо...

Теперь Торман скрипит зубами. Хорошо, что он трезв: будучи под шафе, мог бы и убить за такую оценку его труда. А что, запросто!

– Увидев ваши работы, мы много дискутировали, – продолжает потенциальная Сашкина жертва, – и пришли к выводу, что эту концепцию надо расширить. Сделать своего рода карту мира... Понимаете, Макс, ведь некрасивые люди есть не только в вашем городе, они есть везде...

– Приятно слышать, – ухмыляюсь.

–... и все эти некрасивые люди, во всех городах мира, иногда едят! – торжественно завершает Стив. У него просветленное и немного надменное лицо человека, только что совершившего информационное благодеяние. Наверное, именно так выглядел пророк Мухаммед после того, как впервые поведал окружающим о величии Аллаха.

– Эту затею очень просто осуществить, – вступает Клара. ‑В каждой стране мира мы найдем нескольких хороших фотографов – пусть снимают своих «Едоков»!

– Вы, Макс, конечно же, будете фигурировать как автор идеи, – поспешно говорит Дитер.

– Ну да, – растерянно соглашаюсь я, не в силах дать оценку всему вышеизложенному. Мой разум не способен определить, «хорошо» это, или «плохо». Он обескуражен, сбит с толку. Такого поворота дела я не ожидал.

– Но если уж выяснилось, что вы привыкли работать на заказ, может быть, вы возьметесь за русскую часть проекта? – осторожно интересуется Стив. – Ваши работы хороши, но нам еще понадобятся едоки из Москвы, Ленинграда, Киева, Таллина... Словом, из разных городов. На ваше усмотрение. Печатать фотографии больше не нужно, это мы сделаем сами... У нас есть специальные материалы, которые обеспечивают высокое качество. Очень дорогие, к тому же, здесь таких не достать, – смущенно поясняет он Торману, который снова начинает издавать скрежет зубовный.

– Это большая работа, – сочувственно говорит мне Дитер. – Вам придется много ездить и много... как говорят... крутиться... – нет, выкручиваться. Находить способы фотографировать людей, которые едят: это ведь не всегда просто. И я боюсь, что мы не сможем высоко оплачивать ваш труд. Мы можем компенсировать расходы на поездки, проживание, материалы и платить вам... – он мучительно краснеет, смотрит на Клару, как бы умоляя о помощи.

Та пожимает плечами и решительно подбивает бабки:

– Пятьдесят марок за одну пленку, не больше. Но получать их можно будет безотлагательно, в той валюте, которая вас устроит. В Москве, у дедушкиного представителя. Он открыл у вас какой‑то бизнес. Я толком не знаю, какой, но это не важно...

Я готов броситься ей на шею, заорать: «ну конечно, не важно, важно совсем другое, совсем другое важно, красавица моя, я на все согласен, я на все готов, я мир переверну на таких условиях, и на место потом аккуратно его поставлю, если пожелаешь!» Но я, разумеется, не ору. Веду себя прилично. «Придуриваюсь», как сказал бы Торман.

– Деньги, конечно, смешные, – небрежно говорю я. – Но работа очень уж интересная. И потом... это, все‑таки, мой проект. Не могу же я доверить его исполнение чужому дяде – на своей‑то территории!

Сашка смотрит на меня супрематическими очами. Кажется, я не только себя удивил этой речью. Иностранцы же вздохнули с облегчением. Очевидно, пятьдесят марок за пленку по их меркам – совсем не деньги. Нелепая сумма. Я вдруг понимаю, что им было стыдно делать мне такое предложение. Что ж, повезло: русисты попались неопытные. Язык‑то они выучили, словарный запас нагуляли, небось и Толстоевского наизусть вызубрили, и по Чехову рефератов написали больше, чем я съел котлет, но вот в интимных подробностях нашего бытия еще и не начали разбираться. Не понимают пока, что означает для безработного провинциального фотографа их предложение. И халва Аллаху!

– Но вам придется очень много ездить, – Стив делает мне последнее предупреждение. – Вы почти не сможете бывать дома, и у вас не будет возможности работать на своей основной работе.

– Ничего не поделаешь, – лицемерно вздыхаю я. – Всегда мечтал заниматься только искусством. Ради этого можно пойти на любые жертвы.

– Значит, ты сможешь сделать для нас русскую часть проекта? – удовлетворенно резюмирует Клара.

– Я все смогу, – мой подбородок горделиво взмывает к небу.

– Все? – ехидно встревает Торман. – А сорок дней на одной ноге простоишь?

Что за нелепая идея?! И я решаюсь быть честным, чуть ли не впервые за сегодняшний вечер.

– Нет, – говорю, – сорок дней, да на одной ноге – это вряд ли. У меня вестибулярный аппарат хреновый.

Сашка удовлетворенно кивает, как следователь, которому удалось, наконец, вывести подозреваемого на чистую воду. Иностранцы наблюдают за нами с неподдельным интересом. Решили, наверное, что это наш местный национальный обычай – на одной ноге стоять. Своего рода «тест на мужика».