Глава V. Прекрасный холостяк

Игорь Петрович Полесов был моим первым мужчиной, а я – его последней женщиной. Но, рассказывая об Игоре Петровиче, нужно начинать не с меня. Я была его ошибкой, а вот до меня…

Игорь Петрович жил замечательно. Высокий, стройный, 47 лет, с короткими седыми волосами и тонкими чертами лица, голубые глаза и серый, под седину костюм, должность руководителя группы в архитектурно-конструкторском институте, однокомнатная квартира и собственный автомобиль «Москвич», свободный доступ в Дом архитектора, ЦДРН и ресторан Дома художников – все это делало Игоря Петровича завидным московским женихом для 30-40-летних советских дам.

Но Игорь Петрович избегал супружества. То есть, он довольно легко и охотно шел на первые фазы сближения, однако голодным в любви и похотливым светским дамам из ЦДРИ и Дома архитектора предпочитал простых и упитанных парикмахерш, бухгалтерш и одиноких домовитых медсестер.

Здесь – он хорошо знал и проверил это на опыте – его ждал хороший домашний уход, чистая постель, молчаливое обожание, жаркая любовь по ночам и горячий завтрак в постели рано утром. И при этом никаких обязательств и никакой подконтрольности. Позавтракав и побрившись, Игорь Петрович заводил свой «Москвич» и уезжал на работу, а по вечерам играл в покер и бридж с приятелями – такими же, как он, полусветскими холостяками, наведывался в Дом архитектора побаловаться бильярдом и вкусным ужином в ресторане, а оттуда, как бы в порядке снисхождения, заезжал ночевать к своей очередной Маше, Наташе или Зине.

Жизнь была прекрасна и только порой омрачалась некоторыми осложнениями, когда Маша (или Наташа) после двух-трех месяцев связи начинала интересоваться «А где ты был вчера?», вздыхать по ночам, плакать, требуя утешения и каких-то определенных обещаний на вопрос: «Сколько это будет так продолжаться, ты меня мучаешь, я жду тебя каждый вечер?!» и т. д.

Тут Игорь Петрович понимал, что Маша уже строит далеко идущие планы, что нажим теперь будет усиливаться с каждым днем, и лучше кончать с этим раньше, а то дальше будет еще хуже. И потому без скандалов, без всякий объяснений Игорь Петрович, вздохнув про себя, рано утром поднимался из Машиной постели, забирал в ванной свою зубную щетку и безопасную бритву и неслышно исчезал с Машиного горизонта.

«Москвич» увозил его к новым приключениям и привычной легкой жизни столичного ловеласа, а робкие или настойчивые телефонные звонки этих Маш редко заставали его дома – очередная Зоя или Маша уже готова была принять его в свою одинокую женскую постель с горячим завтраком по утрам и жарким обожанием ночью. Зубная щетка и бритва помещались у нового зеркала в очередной ванной комнате, как знак постоянства.

При всей этой куролесной жизни была у Игоря Петровича одна привязанность – дочка Аленка. Аленка училась в десятом классе французской школы, жила с матерью, переводчицей из Совинторга, и по воскресеньям встречалась с отцом.

С ее матерью Игорь Петрович разошелся лет двенадцать назад и, хотя исправно платил алименты, несколько лет вообще не видел дочери, но затем Аленка выросла в высокую, красивую, стильную девчонку, и Игорю Петровичу стало приятно появляться с ней в Доме архитектора и ЦДРИ.

Мало кто знал, что это его дочь, большинство мужиков завистливо считало, что это – его новая юная любовница. Игорю Петровичу льстило, когда он ловил на себе и Аленке восхищенные взгляды потасканных светских львов-архитекторов и художников. Они с Аленкой посмеивались над этим, обедая в ресторане ВТО или ЦДРИ. Аленка доверительно рассказывала отцу всякие школьные истории, и они вместе строили планы на следующее воскресенье – поездку в Архангельское на машине, лыжную прогулку в парке или путешествие по Москве-реке в Ярославль на речном пароходе. Аленка была с ним наивна, доверчива, но он видел, что ей тоже нравится проводить время со стройным, светским, красивым отцом, ездить в машине, обедать в ЦДРИ и путешествовать.

Однажды, во время разрыва с очередной Машей-парикмахершей, Игорь Петрович на несколько дней (а точнее – ночей) оказался совершенно свободен, и в один из таких вечеров его приятель-график повез его играть в покер в компанию своих друзей.

При этом он рассказал о совершенно замечательном изобретении этих ребят – они играли в покер одетые только до пояса, а в это время сидящие под столом возле каждого стула бабы минетили, и называлась эта игра – покер с минетом. Девочки стоили 25 рублей на всю ночь, по заказу могли показать и лесбийскую любовь, и вообще, говорил приятель, у них там весело.

Приехали.

Покеристы оказались молодыми тридцатилетними художниками, никаких баб в их мастерской не было, и в покер сели играть просто под коньяк с лимончиком. Но через пару часов разговор сам собой перешел на женщин. Один из покеристов лениво спросил у Игоря Петровича, как он насчет минета, не возражает ли.

Игорь Петрович не возражал, наоборот – приветствовал.

Девочек вызвали по телефону – один из хозяев мастерской позвонил какой-то Свете и сказал, чтоб она собрала «всю дежурную команду, как обычно», и были тут к «двадцати трем нуль-нуль».

После этого сели играть дальше, как ни в чем не бывало, а через полчаса прибыла «дежурная команда» молоденьких минетчиц.

В их числе была дочка Игоря Петровича.

Еще когда из прихожей донесся до Игоря Петровича ее знакомый веселый голос, у него защемило сердце, а когда он увидел ее в дверях, он встал и пошел к ней, белый, как полотно. Он уже занес руку, чтобы дать ей по морде, но в этот момент резкая боль в сердце оглушила сознание, и он упал на руки беспутной дочери.

Вызвали «скорую помощь» и Игоря Петровича отвезли в больницу.

Кардиограмма показала – микроинфаркт.

С тех пор Игорь Петрович не виделся с дочкой и знать о ней не хотел.

Врачи запретили пить, курить и – как минимум месяц – заниматься сексом.

Игорь Петрович, как все холостяки, старательно следил за своим здоровьем и потому неукоснительно выполнял предписание.

Но жизнь его от этого стала скучной, и вообще он как-то поник, ссутулился и даже боялся ездить на своей машине, предпочитая метро.

А время шло, наступила весна, а потом и лето.

Игорь Петрович понемногу оправился и даже рискнул заглянуть к одной из своих парикмахерш. И тут он обнаружил две странные вещи – во-первых, сердце во время полового акта работало прекрасно, а во-вторых, сам этот акт с тридцатилетней пылкой парикмахершей был ему совершенно неинтересен.

Игоря Петровича потянуло на молоденьких девочек.

Какое– то мстительное чувство к дочери вдруг обратило его внимание на совсем юных девочек, таких наивных с виду и таких распутных на самом деле. Какую бы девчонку он ни закадрил в метро, пригласил в Дом архитектора на просмотр иностранного фильма, в ресторан или просто покататься на машине, они легко соглашались потом заехать к нему домой на «чашку чая» и -оказывались не девочками.

Собственно, именно так он налетел и на меня.

С зажившей грудью и почти утихнувшей ненавистью ко всем мужчинам, я как-то утром вышла из дома и увидела, как из соседнего подъезда вышел стройный мужчина с короткой седой стрижкой, сел в свой «Москвич» и завел машину. Я встречала его и раньше и видела его то в соседней прачечной, то в очереди за яблоками в овощном киоске на углу. Но раньше, когда я еще не интересовалась мужчинами, я и на него не обращала внимания – мало ли кто живет со мной по соседству!

А теперь мой глаз сразу все увидел – и стройного мужчину в модном, явно импортном костюме, и его чистенькую сияющую машину.

Но я, конечно, тут же отвела глаза и независимой походкой двинулась к станции метро. В тот же момент рядом со мной остановился его голубой «Москвич».

– Привет, соседка, – сказал мне в окошко машины Игорь Петрович. – Садись, подвезу…

И правой рукой уже открыл дверцу машины. С секунду я глядела в его глаза, но в них не было ничего, кроме честного желания услужить соседке. Как известно, самые честные глаза – у жуликов и соблазнителей, но тогда я еще не знала об этом.

Я, почти не колеблясь, села на переднее сиденье.

– Далеко? – спросил он, трогая машину.

Я пожала плечами – мне было все равно.

– Я еду в бассейн, поплавать. Хочешь?

– Спасибо, нет. Я выйду возле метро.

– Как хочешь, – сказал он, и я пожалела, что отказалась, и спросила:

– А где вы плаваете?

– Да тут минутах в десяти езды – возле циркового училища есть закрытый бассейн, по абонементам. Ты плавать умеешь?

Я усмехнулась – еще бы! И мне действительно до смерти захотелось поплавать: жара стояла ужасная – конец августа.

– Умею. Но я без купальника, – сказала я.

– Ну, это мы купим, подумаешь! Я вчера премию получил. Ну, как? – он притормаживал возле метро.

Мне, конечно, ужасно не хотелось выходить из машины и до смерти хотелось поплавать.

– Не знаю… – сказала я нерешительно.

– Поехали! – сказал он и дал газ.

И весь этот день я провела с ним – сначала в бассейне, потом в ресторане ВДНХ, потом в мастерской какого-то его приятеля-скульптора, который тут же предложил мне позировать ему, потом – Дом архитектора, где я была впервые в жизни. Мы посмотрели там какой-то польский фильм. Я видела, что Игорь Петрович охмуряет меня, но мне это было приятно, к тому же он за весь день ни разу даже не прикоснулся ко мне рукой, а вечером высадил меня в двух кварталах от нашего дома и сказал:

– Лучше выйди здесь. А то соседи скажут, что я детей соблазняю. Позвони мне в следующую субботу – может, за город съездим, на Клязьму, у моего приятеля катер на Клязьме…

– Не знаю, – сказала я. – На той неделе в школе занятия начинаются…

Но еще до 1 сентября, то есть до начала занятий в школе, я была уже в его квартире.

Конечно, мы пришли к нему не вместе, а, чтобы не видели нас соседи, я поднялась к нему одна и вошла в уже приоткрытую дверь.

В квартире было чисто и красиво. Целая стена книг и чертежная доска у окна, а на столе – ужин на двоих, грузинское вино и цветы.

Мы пили вино и болтали о пустяках, а потом он включил музыку и пригласил меня танцевать. И только теперь он, наконец, обнял меня и поцеловал.

Прав Андрей, когда говорит, что в сексе нет возраста, – мне было приятно целоваться с ним, хотя он был на тридцать с чем-то лет старше меня.

Мы танцевали губы в губы. В комнате был полумрак, только торшер горел в углу. Я почувствовала, как Игорь Петрович осторожно взял двумя руками подол моего платья и потянул его вверх – медленно-медленно, ожидая, наверно, что я буду сопротивляться.

Но я не сопротивлялась. Я знала, что отдамся ему в этот вечер или в следующий. Я уже привыкла к этой мысли, когда ждала очередного с ним свиданья, и единственное, что я решила твердо за это время, – не делать ему минет, не терять над собой контроль.

И вот он медленно, как бы вопросительно тянет подол моего платья вверх, а я молчу, не сопротивляюсь, и он поднимает его все выше – до живота, до груди, и наконец, мне приходится поднять руки, чтобы он снял с меня платье. И теперь я танцую с ним в лифчике и трусиках, с закрытыми глазами.

Мы снова целуемся, волна желания прижимает мое тело к нему, я чувствую за его брюками вставший член и слышу, как Игорь Петрович расстегивает пуговички моего лифчика, а затем так же осторожно, двумя пальцами снимает с меня трусики.

И все это время мы не говорим ни слова, мы продолжаем танцевать, целуясь – он в своем сером костюме, весь одет, а я – абсолютно голая, и мне – зябко, я прижимаюсь к нему все больше, а он поднимает меня на руки и несет в постель, а потом – выключает торшер.

Спустя минуту он голый лежит возле меня, обнимает, целует в губы, но не спешит, и не кусается, как Володя, а нежно целует, мягко, и где-то в моих коленях – его теплый напряженный член.

Я жду.

Я лежу с закрытыми глазами и жду, чувствуя, как от его поцелуев напрягаются соски на груди, истома вытягивает ноги и влага подступает изнутри к моим срамным губам.

Я жду и наконец – наконец! – он ложится на меня всем телом, его ноги раздвигают мои ноги и его член тычется мне в лобок и ищет входа.

– Помоги мне, – говорит он негромко, но я лежу, не шевелясь, сжав мускулы влагалища, потому что знаю, что сейчас будет очень больно – сколько я слышала об этом и читала!

Наконец, его член упирается в губы моего влагалища как раз напротив входа, я чувствую, как он жмет и как мускулы моего влагалища противятся этому вторжению.

– Ты что? Девочка? – говорит он удивленно.

Но я молчу.

– Вот так фокус! – говорит он удивленно и встает с постели и приносит нам два бокала вина. – Слушай, давай выпьем! – говорит он. – Это надо отметить. Ты знаешь, у меня есть дочь твоих лет, тоже в десятом классе. Но она уже не девочка… я тебе как-нибудь потом расскажу. У меня из-за нее был инфаркт. Ну ладно, наплевать, давай выпьем. Ты мне нравишься, знаешь…

Я боялась, что сейчас он попросит меня сделать ему минет или вообще отправит домой, но он выпил со мной, поцеловал меня в губы и ушел в ванную, а спустя минуту вернулся с кремом «Нивея» в руках и сказал:

– Хорошо. Раз ты этого хочешь, мы сейчас все сделаем по науке. Ну-ка, возьми крем и смажь мне вот здесь, головку. Смелей, так тебе не будет больно, вот увидишь.

Я удивилась, но послушалась.

Смазала кремом головку его члена, а он, как доктор, который заговаривает пациенту зубы во время операции, говорил с легкой улыбкой в голосе:

– Понимаешь, ничего не получится, пока ты боишься. Но теперь тебе не будет больно, поверь. Ну-ка ложись. Ложись, расслабься, раздвинь ножки. Вот так. И еще расслабься, больше…

Я чувствовала, как головка его члена мягко вошла в меня, раздвинув мускулы, и тут же больно нажала на что-то – так больно, что я застонала, уходя ягодицами из-под его члена, да он и сам уже вытащил его, ко, налегая на меня всем телом, говорил:

– Ничего, ничего. Больно только секунду, и все. Теперь уже не будет больно, смотри. Вот смотри: я вот так осторожно вхожу, тебе приятно, правда? Вот видишь, не больно, только ты чуть-чуть расслабься…

И вдруг острая резкая боль пронзила мне живот – это он с силой пробил во мне что-то. Я дернулась, вскрикнула, слезы брызнули из глаз от боли, но он прижал меня всем телом к постели, и я чувствовала, что в меня, глубоко-глубоко вошло что-то чужое, толстое и разламывает мне ноги и внутренности.

– Все, – сказал он. – Вот и все. Ну, чуть-чуть было больно, зато теперь всю жизнь будет приятно. Вот так, смотри… – и я почувствовала, как этот чужой предмет шевелится во мне, медленно движется из меня, а потом так же медленно вдвигается обратно – теплый и живой.

И это действительно стало даже приятно – обнимать своей плотью другую плоть и чувствовать в своем себе чужое тело. Но тут Игорь Петрович вдруг резко вытащил свой член из меня и кончил мне на живот, скрипя зубами и дергаясь от конвульсий эрекции.

А я не ощущала еще ничего, кроме тупой боли в глубине влагалища.

– Пойди в ванную, – сказал мне Игорь Петрович.

Я взглянула на себя – весь живот был в моей крови, смешанной с белой спермой Игоря Петровича, и мокрая от крови простыня прилипала к моим ягодицам.

Я испуганно вскочила, метнулась в ванную и, обмыв себя под душем, стала проверять пальцем, не идет ли оттуда кровь, но кровотечение уже остановилось само собой, и только легкая саднящая боль еще сидела во мне и еще – ощущение новизны в мускулах влагалища, как будто там что-то сдвинулось.

Набросив халат Игоря Петровича, я вернулась в комнату. Постель была уже застелена свежей чистой простыней, рядом, на тумбочке, стояло два бокала вина, и Игорь Петрович, уже одетый в брюки и рубашку, посмотрел на меня вопросительно и сказал:

– Поздравляю тебя. Сегодня у тебя большой день в жизни. После меня у тебя еще будет много мужчин, может быть – очень много. Но к старости ты забудешь половину из них, а потом, может быть, и всех забудешь. Но ты никогда не забудешь меня и этот вечер. И я хочу тебе сказать, как говорят на партийных собраниях: «Спасибо за доверие!»

Он привлек меня к себе, посадил на колени, поцеловал, и мы выпили, и я ощутила, как член у него снова пошел в гору. Я посмотрела ему в глаза, он усмехнулся:

– Ты очень вкусная. Вот он и возбуждается. Сними с меня брюки. Ничего, ничего, учись…

Я сняла с него брюки и трусы. Коричневый, толстый и длинный член торчал, как пушка, и руки мои невольно потянулись к нему, но я удержала себя.

– Поиграй им, – сказал мне Игорь Петрович.

Я отрицательно покачала головой.

– Ну, хорошо, иди ко мне сюда, на колени. Слушайся меня…

Он сдвинулся на край стула и усадил меня к себе на колени верхом, так, что его вздернутый член приходился как раз напротив моего входа, и головка его члена коснулась моего влагалища.

– Вот так, – сказал он. – А теперь сама, медленно надвигайся на меня сама.

Я попробовала. Его руки держали меня под ягодицы и помогали мне, вжимали меня в него.

Но член не входил, мне было больно, я уже ничего не хотела, и тогда он отпустил меня и сказал: «Ничего, ничего, не страшно!» и налил в бокал коньяк, и дал мне: «Выпей. Выпей для храбрости! У тебя от страха мускулы сведены, но ты же видела, он туда свободно входит, просто нужно расслабиться».

Он заставил меня выпить коньяк – почти полный фужер – и я захмелела, а он снова уложил меня в постель, лег на меня и стал медленно водить членом по моей расщелине, гладить ее этим членом, а потом вдруг отрывался от этого места и переводил член ко мне на грудь и гладил им соски, грудные яблоки, живот и – снова губы влагалища. Эти касания расслабили меня, коньяк и желание снова закружили голову, и когда он вдруг нажал своим членом там, внизу, я поддалась ему навстречу и ощутила, как он вошел в меня, и – это было приятно!

Он вошел в меня, моя трубочка обнимала его коричневый теплый член, волна нежности к нему пронзила мое тело, и я обняла своего первого любовника и прижала его к себе, а он вдруг застонал, замычал от кайфа и рывком вытащил свой член из меня и опять кончил мне на живот, дергаясь в конвульсиях.

И так повторялось несколько раз за эту ночь – стоило ему войти в меня, стоило мне ощутить начало кайфа, как он уже кончал, и злился при этом, бесился и объяснял:

– Золото, ты слишком вкусная! У тебя там все такое маленькое, золотое, горячее – я умираю, я не могу удержаться. А ты еще ничего не чувствуешь, ну прямо беда! Ладно, давай попробуем с презервативом, в нем я меньше чувствую. Только ты поцелуй мне сначала здесь, а то он не встанет…

Но мне не пришлось целовать.

Стоило мне взяться за его опавший член рукой и чуть поиграть им пальцами, как член стал расти, коричневый и большой, и Игорь Петрович засмеялся:

– Ну, ты даешь! Молодец! У тебя просто талант. Ну-ка, иди ко мне на колени снова.

Он опять посадил меня верхом к себе на колени, я с любопытством смотрела, как он надел на член презерватив – не наш, советский, а какой-то индийский, со смазкой, влажный – и вдруг уже совершенно без боли я насела на него, да как! – все глубже и глубже!

Я вдруг ощутила, что он уходит в меня весь, что моя трубочка заглатывает его все дальше, дальше, дальше…

О– о, девочки! Это было что-то абсолютно невообразимое!

У меня закатились глаза, остановилось дыхание, но моя трубочка заглатывала его все глубже, он уже был, наверно, у меня в животе, я не знаю, я не отдавала себе отчета, я теряла рассудок от страха и блаженства, моя трубочка оказалась такой емкой, и каждой ее клеточкой я чувствовала этот замечательный, упруго-приятный предмет, пока, наконец, не заглотила его целиком.

И тут Игорь Петрович стал снимать меня с этого предмета – медленно, медленно отводил меня руками от себя, выпрастывая свой член, и это скольжение-трение, это движение члена в обойме моей трубочки было еще чудесней. Словно медленно вынимают из тебя твою истому, как будто шомполом вытягивается из тебя что-то…

Моя трубочка обнимала его, обжимала, не желая выпускать, а он все уходил, уходил, выходил из меня совсем – нет! я не могла его выпустить! Я рванулась и села на него снова, вогнав его в себя до конца, и обхватив Игоря Петровича руками за спину, судорожно сжала, не давая ему двинуться, держа его в себе целиком и тая, истекая дурманящей голову истомой.

Держать в себе его член и обжимать его мускулами своей трубочки, обжимать и расслаблять и снова обжимать было сказкой, блаженством, новой жизнью, но тут он вдруг опять иссяк – я почувствовала, как он задергался телом, а внутри меня сильное упругое вещество надавило на стенки трубочки, раздвигая ее.

Игорь Петрович кончил и вышел из меня, хотя я не хотела, не хотела его выпускать!

Я держала его руками в обхват, не разжимая, но он все равно вышел, и ушел в ванную снимать этот набрякший спермой презерватив, а я осталась в постели, бешеная от желания.

Какая– то сила судорогой крутила мое тело, вздымала мне позвоночник, двигала моими ногами, и даже зубы мои скрипели от желания -мне хотелось броситься за ним в ванную и немедленно вставить его к себе обратно, потому что моя трубочка, моя матка, мой живот уже познали что-то сверхневероятное и требовали это еще, еще, еще!

Мое тело дергалось, как будто он еще был во мне, но его не было, не было, а он был мне нужен, и потому, едва он вернулся из ванной и устало прилег рядом со мной, я вдруг набросилась на него, стала кусать ему грудь, шею, руки, я будто взбесилась.

Игорь Петрович пробовал шутить, останавливать меня, но я уже не помнила себя и не управляла собой – я нырнула головой вниз, к его опавшему члену и стала теребить его, дергать, вытягивать руками, требуя, чтобы он встал.

Игорь Петрович вскрикивал от боли и вдруг с силой ударил меня по лицу.

Я очнулась.

На миг я увидела себя и его в этой темной комнате, в этой разметанной постели, но тут же новая волна бешенства ударила мне снизу в голову, я стала бить его кулаками по груди, а он прижал меня к себе, прижал и тут… я разрыдалась.

Я хотела его, а он уже не мог, но я ничего не могла поделать с бьющимся внутри неудовлетворенным желанием. И я ревела у него на груди и дергалась в конвульсиях, и тогда он сказал:

– Хорошо, сейчас я все тебе сделаю. Ложись. Ну ложись же. Раздвинь ноги.

Он уложил меня плашмя и раздвинул мои ноги, заломив их коленками вверх, и вдруг поцеловал мне нижние губы.

Я замерла от нового удовольствия. А он стал нежно целовать мои срамные губы и вылизывать их языком и даже проталкивать этот язык в мою трубочку, а потом высасывать, высасывать мою щель.

О, это было что-то!

Блаженство похоти разлилось по телу, я поддавала ягодицами навстречу его поцелуям, но мне еще чего-то не хватало, не хватало чего-то внутри моей трубочки, но он и это компенсировал – указательным пальцем вошел в эту трубочку, не прекращая сосать и целовать мои срамные губы. Теперь это было полное совершенство – обжимать трубочкой его палец и держать срамные губы у него во рту – он сосал их, оттягивал, вылизывал языком, я почувствовала, как блаженство выламывает мне хребет, ноги, живот, я захрипела от муки истомы и…

Господи! вот для чего я родилась, оказывается, вот где пронзительно истинный миг жизни – я кончила!

Я выплеснула что-то внутри себя, но даже это блаженство освобождения продолжало выламывать мне суставы.

Обессиленная, пустая и хмельная, как новорожденный младенец, я лежала в постели и пела – каждая моя клеточка пела усталую счастливую колыбельную песню…

Через неделю я освоила все приемы секса, мы трахались и лежа, и стоя, и сидя в постели и на полу, то я верхом на нем, то он на мне – по семь-восемь раз за вечер, но мне все было мало, я требовала еще и еще, и сосала его опавший член до тех пор, пока он хоть чуть-чуть не вставал, и всовывала его в себя, и он уже довозбуждался внутри меня, потому что моя золотая волшебная трубочка тут же приводила Игоря Петровича в состояние повой готовности. А когда и это иссякало – мы занимались тем, что называется «69», и при этом Игорь Петрович старался вовсю, вызывая во мне бешеные приступы желания, целуя и оттягивая губами мои срамные губы, и тут я уже кончала подряд по три-четыре раза, пока совершенно обессиленная, счастливая, с трудом держась на ватных от усталости ногах, уходила к себе домой…

А назавтра, отбыв в школе свои шесть уроков, я уже с трех часов дня дежурила под нашим домом, высматривая зеленый «Москвич» Игоря Петровича.

Да, я была как помешанная, я ничего не соображала в те дни, ничего не слышала на уроках, вся моя жизнь была в моей матке, в моей трубочка, которая требовала, требовала держать что-то, обжимать, тереться, чувствовать!

И если бы Игорь Петрович пропустил хоть один день, если бы я не дождалась его к вечеру хоть один раз, я бы не выдержала и отдалась первому встречному в любом подъезде, на любой садовой скамейке – ничто не остановило бы меня, потому что ничто мной тогда не управляло, кроме бешеной, ненасытной похоти.

Но Игорь Петрович и сам рвался ко мне, спешил ко мне каждый вечер. Все его предыдущие бабы, все эти Зины и Маши, говорил он мне в перерывах секса, это были просто лоханки с выменем вместо груди, сопливые вонючие лоханки.

«Целочка» – называл он меня. – «Ты моя целочка! Иди ко мне! Ты не знаешь, как вкусно входить в тебя, я за двадцать лет не видел ничего подобного! Трахни меня, трахни меня сама! Высоси из меня все твоей золотой трубочкой! Еще! Еще! Боже мой, как хорошо! Боже мой!…»

И я сосала – и трубочкой, и губами, и вылизывала языком – да, я очень полюбила этот коричневый, большой и могучий член Игоря Петровича, я любила его как своего ребенка, мне нравилось нянчить его, ласкать, возбуждать и играться с ним – и возбужденным и опавшим. Он был мой, любимый, ласковый, сильный, он по пять-восемь раз за день становился частью моего тела, причем какой! – самой сладостной частью. Я выучила его как свою грудь, да что там – лучше! Я знала наизусть все прожилки на нем, когда он вздымался, и гладкую головку, и темно-розовую прогалину, и морщинистый, поросший жесткими черными волосами мешочек его яичек, и каждое его яичко в отдельности я ощупала через мешочек и вылизала по сто раз, и я знала наизусть, на ощупь, какой он в опавшем виде – мягонький, податливый, с движимой кожицей, которую можно натягивать на головку, так что и совсем спрятать ее…

Что говорить?! Каждая женщина помнит всю жизнь тот первый мужской член, который стал частью ее тела и дал ей первое блаженство настоящего секса. И если бы я была поэтессой, я сложила бы гимн мужскому члену – этому самому восхитительному творению природы.

Боже мой, сколько потом я перевидала их – вишнево-красных, фиолетовых, розовых, коричневых, больших и маленьких, стойких и вялых, таких, которые вламываются в тебя с оглушительной силой боксерского кулака и, кажется, готовы пронзить насквозь, прорвать матку и добраться под горло, и ты обжимаешь их своей трубочкой, имеющей удивительное свойство расширяться под любой размер, и, повторяю, сколько я повидала вялых, неохотных, ленивых, которые приходится чуть ли не силой заправлять в себя и втягивать, втягивать своей трубочкой, возбуждая их уже там, внутри себя (да, это беда нашей России – вялые мужские члены, ослабленные потомственным и массовым алкоголизмом) – сколько я повидала их, но, пожалуй, самым памятным все равно останется этот коричневый, родной до прожилок, стойкий, большой и теплый член Игоря Петровича!…

… Это случилось в воскресенье, средь бела дня.

Мы еще только-только приступили к делу, опустили жалюзи, постелили на пол простыни, разделись догола и легли, и Игорь Петрович стал ласкать меня, как обычно, и, когда наше возбуждение достигло апогея, он лег на меня, а я подняла ноги вертикально, обняла ими его за спину, и мой родной, любимый коричневый красавец вошел в меня и стал действительно моим, тем единственным членом, которого нам, бабам, так не хватает.

Мне помнится, он сделал семь-восемь движений, и я уже потекла первым оргазмом, как вдруг… вдруг Игорь Петрович рухнул на меня всем телом, больно ударил меня головой по лицу и сразу стал тяжелым и неживым.

Я еще не поняла, что произошло, я даже не слышала, как он охнул или застонал, и, может быть, этого и не было – он просто свалился на меня тяжелым кулем. Ничего не понимая, я недовольно дернулась под ним, удивляясь, почему он так неожиданно кончил, и вдруг увидела его закатившиеся глаза и высунутый изо рта язык.

Я с трудом отвалила его от себя, при этом что-то захрипело у него в горле, словно воздух вышел, и тут до меня дошло – он умер!

Еще не веря в это, я приложила ухо к его груди, как видела столько раз в кино, но ничего не стучало там, ни звука.

Я посмотрела на член – мой дорогой, мой любимый коричневый член бессильно висел, чуть свернутый набок.

У меня хватило ума убрать с пола простыню, быстро одеться, выскользнуть из его квартиры, незамеченной выбраться из подъезда и с улицы позвонить в «скорую помощь».

Не называя себя и стараясь изменить свой голос под старушку, я сказала, что у соседа плохо с сердцем и он просил меня вызвать «скорую».

Через два дня были похороны, но я на них, конечно, не пошла.

А потом в квартиру Игоря Петровича въехала его бывшая жена с дочкой Аленкой.

Алена перевелась в нашу школу – красивая девчонка моего роста и с похожей на мою фигурой. Она перевелась в нашу школу, и мы с ней учились в параллельных классах, и она все не могла понять, почему я не хочу с ней дружить и ходить вместе в школу.

Однажды она даже пригласила меня в свою компанию – как она сказала, «к одним знакомым художникам на сабантуй».

Но я отказалась.