Глава II. Тайна мужской ширинки

В начале этой книги я обещала рассказать о том, как во мне в четырнадцать лет проснулась женщина.

Я была тогда школьницей, училась в восьмом классе, и однажды в гостях у своей школьной подружки увидела итальянский порнографический журнал. Прямо на обложке этого журнала была огромная, во всю страницу цветная фотография красивой итальянской девочки-блондинки, которая с восторгом облизывает огромный сиренево-напряженный мужской член.

Помню, при первом же взгляде на эту фотографию у меня захватило дыхание и кровь бросилась в лицо.

Маринка, моя подружка, стала показывать мне другие фотографии в этом журнале, там были самые разные позы мужского и женского соития, там молодые голые женщины лежали, сидели и стояли с распахнутыми ногами и раскрытыми влагалищами, а мужчины, тоже абсолютно голые, стояли или лежали над ними с возбужденными членами, там были даже фотографии группового секса, но все это уже не произвело на меня такого впечатления, как первая, самая яркая картинка. У той девочки, которая на обложке журнала облизывала мужской член, был такой восторг на лице, столько удовольствия и истомы в полузакрытых глазах, что мне до ужаса, до ломоты в суставах захотелось немедленно попробовать это незнакомое, запретное лакомство.

До этого, как я уже писала, я была еще только девчонкой-подростком, женственность дремала во мне, как вино в плотно запечатанной бутыли, а тут – будто вынесли этот сосуд на солнечный свет и открыли. Ослепительная вспышка чувственности пробудила во мне женщину. Не девушку, нет, а сразу – женщину.

Мне захотелось немедленно найти вот такой же большой, взрослый, сиреневый, с темными прожилками и вишневой головкой мужской член и прикоснуться к нему своим языком.

Даже при первом воображении этого у меня от страха становилось холодно в груди и что-то поджимало живот.

И помню, я как полоумная, четыре дня бродила по московским улицам, упорным взглядом рассматривая мужские ширинки. Но все в них было как будто примято, приглажено, ничего не оттопыривалось в этом месте настолько, насколько должно было бы оттопыриваться, если бы там было то, что я искала. Я никак не могла понять, как можно носить в брюках такой большой предмет и чтоб он не оттопыривал брюки, и решила, что, видимо, такой большой предмет бывает далеко не у всех мужчин, и все искала мужчину, у которого хоть что-нибудь там оттопыривается.

Помню, некоторые мужчины, перехватив мой взгляд, удивленно и обеспокоенно бросали взгляд на свои брюки, думая, наверное, что у них не застегнуто, а потом еще раз смотрели на меня уже пристально, с вниманием и вопросом, но я уж отворачивалась – у них ведь ничего не оттопыривалось, и поэтому они меня уже не интересовали.

На пятый день у нас в школе был урок физкультуры, плавание. Тренировка была в закрытом плавательном бассейне соседнего стадиона. Уже при выходе из раздевалки я бегло осмотрела бедра своих одноклассников, но – нет, в их плавках тоже не мог помещаться тот большой предмет, который я искала. Там что-то выделялось, конечно, но это были маленькие мягкие комочки, мне стало жалко этих мальчишек, которые, наверно, тоже никогда не станут такими настоящими мужчинами, как там, на картинках итальянского журнала. Разбежавшись по трамплину, я прыгнула в бассейн и тут, еще на лету, увидела загорелую фигуру нашего тренера, его бедра и плавки на них. Темные стандартные плавки мощно обжимали какой-то большой и весомый предмет.

Прыжок не получился, я плюхнулась в воду, не вытянув носки, и зашибла себе пятки, но уже не это меня волновало.

Тренер! Наш тренер, сорокалетний – мне он тогда казался чудовищно старым, у него уже лысина была в полголовы, морщинки на лбу и седые виски – но именно он носил в своих плавках то, что я столько дней искала!

Я стала плавать, успокаивая себя, присматриваясь к нему. Он бегал по краю бассейна, пытаясь утихомирить ребят на мужской половине бассейна, что-то кричал им, потом заставил их играть в ватерполо и перешел к нам, девчонкам, и стал обучать нас кролю и брассу, но я держалась от него подальше, я все не могла придумать, как же мне теперь быть.

Ну, вот я нашла мужчину – и что дальше?

Что мне – подойти к нему и сказать: «Виталий Борисович, что у вас там в плавках, покажите, пожалуйста»?

Конечно, это было бы глупо.

Я ожесточенно плавала от одного края бассейна к другому и не знала как мне быть. Между тем урок заканчивался. Усталые девчонки уже ушли в раздевалку, и только ребята еще баловались на своей половине, и Виталий Борисович уже звал их, а выгнав, перешел на нашу половину бассейна и крикнул мне:

«Оля, в чем дело? Идешь на побитие мировых рекордов?»

Я не ответила.

Доплыв до края бассейна, я перевернулась под водой, и что есть силы поплыла обратно, а он быстрым шагом шел вдоль борта, поглядывая то на меня, то на секундомер, и крича:

«Ничего! Неплохо! Давай! Жми! Дыши ровней! Не загребай так! Плавно! Ноги тяни! Хорошо!…»

Я сделала еще два заплыва и, совершенно обессилев, стала с трудом подниматься по лесенке наверх.

Он протянул мне руку, вытащил меня из бассейна, и я, еле дыша, села на краю бассейна. От усталости и возбуждения у меня кружилась голова и сердце грохотало в груди.

А он стоял надо мной и говорил:

– Молодец! Отлично! Тебе нужно тренироваться. Слышишь?

Я взглянула на него снизу вверх и снова увидела его плавки, обтягивающие этот крупный, похожий на артиллерийское орудие предмет. Жар бросился мне в лицо, и не только в лицо – наверно, я покраснела вся, даже спиной.

Он присел рядом со мной, обнял за плечи:

– Что с тобой? Нехорошо?

Почти непроизвольным, вялым движением я прижалась к нему, к его плечу и локтем прикоснулась к этому предмету в его плавках.

Он замер, я просто почувствовала, как он замер. Конечно, он подумал, что это произошло случайно, что сейчас я в испуге или смущении уберу локоть, но я не убрала. Не потому, что не испугалась или не застеснялась, а потому что ощутила, как там, под его плавками, что-то ожило, шевельнулось и напряженно поползло вверх, оттопыривая плавки.

Мы были уже одни в бассейне, и, может быть, это мое прикосновение к нему длилось несколько секунд, но мы оба замерли в эти секунды, у меня даже сердце перестало стучать, и все, что я чувствовала, было – как быстро, напряженно растет вдоль моего локтя этот предмет и как, наконец, он превозмог резинку плавок и вырвался наружу и горячим ожогом коснулся моей голой руки.

Виталий Борисович крепко взял меня рукой за талию и быстро поднялся, поднимая и меня тоже.

– Иди сюда, – сказал он глухим голосом. – Иди за мной. Я покажу тебе несколько приемов плавания…

Держа меня за руку, он быстрым шагом повел меня в свой кабинет – каморку за раздевалкой. По дороге он коротким жестом упрятал в плавки то, что у него выпирало, а правой рукой так больно сжимал мою руку, словно я могла убежать.

Но я не собиралась бежать. Я шла за ним покорно, как в бреду, но в то же время все понимала – он ведет меня к себе, сейчас, сейчас случится что-то очень важное.

Мне было страшно интересно.

Мы вошли в его кабинет-каморку, заваленную волейбольными мячами, какими-то спасательными кругами и прочим спортивным барахлом.

Он тут же запер за собой дверь на ключ.

Потом повернул меня лицом к себе и попробовал заглянуть в глаза, но я стояла, не поднимая ресниц и еще мокрая от воды. Тогда он снял с вешалки большое махровое полотенце, набросил мне на плечи и стал обтирать меня, и тут же быстрым движением расстегнул мне лифчик купальника. Я непроизвольно дернулась, но его крепкие руки держали меня за плечи, лифчик словно упал в полотенце, а он тут же поцеловал меня в оголенную левую грудь.

Волна жара, истомы упала мне в ноги.

А его губы были уже на моей правой груди, они забрали в себя не только сосок, но и всю грудь, и моя голова сама откинулась назад, но тут я ощутила, что он уже снимает с меня трусики.

– Нет! – выдохнула я и решительно, со всей силой ухватилась руками за свои трусики и сжала коленки.

Он остановился в недоумении.

Потом двумя руками взял меня за голову и заставил посмотреть ему в лицо. Его глаза смотрели на меня с пристальным вопросом.

Я опустила глаза, а он мягко, но сильно привлек меня к себе, все мое тело. Я была ниже его ростом, и теперь я всем животом почувствовала этот большой предмет, рвущийся из-под его плавок, – даже сквозь плавки он был горячим и жестким.

А он, руками обнимал меня за спину, вдавливал меня всю в себя, и я поддалась этому, и уже сама – животом и ногами – прижалась к нему.

Махровое полотенце упало с моих плеч, я сделала какое-то непроизвольное движение вслед за ним, вниз, и тут же ощутила, как его руки тоже прижимают мои плечи вниз, к его плавкам и этому предмету.

Это было то, что я так хотела найти все эти дни.

Выскочившая из плавок розовая головка его члена была у моей щеки, а Виталий Борисович одной рукой крепко держал мой затылок, а другой уже спускал с себя плавки, и теперь именно такой, как на картинке, – большой, крепкий, напряженный, розовый, в темных синих прожилках мужской член вздрагивал передо мной приливами возбуждения.

– Возьми! Возьми его! – глухо говорил надо мной Виталий Борисович. – Стань на колени.

И надавил мне рукой на плечи так, что я стала перед ним на колени.

Действительно, на коленях было удобней.

Я осторожно, двумя руками взяла этот предмет.

Он был горячий и твердый и подрагивал у меня в руках, будто дышал.

– Губами возьми, губами!…

Но я видела на картинке, как та девочка облизывала его языком, и я хотела, чтобы все было как на картинке.

Поэтому я осторожно, боязливо прикоснулась к нему языком.

Виталий Борисович аж застонал.

– Еще! Еще так! Весь – языком!

Это было интересно. Это было интересно и приятно – вести языком по стволу его члена и слышать, чувствовать, как напрягаются его сильные ноги, будто каменеют, а сам он стонет от блаженства.

– А теперь – в рот. В ротик возьми! Ну, быстро!

Он держал мою голову двумя руками за затылок, но я шеей еще сопротивлялась его нажиму, я только коснулась губами головки, но он тут же надавил так сильно, что я невольно открыла рот шире и его член ушел мне в рот так глубоко, что я отпрянула.

– Не бойся! Не бойся… – он ослабил нажим на затылок. – Не бойся. Ты первый раз? Делай так, как будто ешь эскимо. Ну, попробуй. Я не буду давить…

Я стала губами облизывать его член.

То, о чем я мечтала четыре дня, свершилось – я была точь-в-точь как та девочка на картине журнала. Напряженный мужской член, весь в темных прожилках, большой, с гладкой, как луковица, головкой, был в моих руках, я приподнимала его, подлизывала языком от корня, как девочка на картинке, а потом брала его в губы и губами облизывала эту головку, словно эскимо, с каждым разом забирая ее в рот все глубже. Он был безвкусный, но теплый, живой, трепещущий и толкающийся под небом, и какое-то странное сочетание страха и удовольствия заставляло меня, закрыв глаза, уже самой, без помощи и нажима Виталия Борисовича сосать этот член даже с каким-то, я бы сказала, самозабвением.

Позже, через много лет, я поняла, что видимо, такое же удовольствие получают мужчины, когда целуют вас в грудь – сначала целуют, а потом – сосут, как грудные дети.

Нам, женщинам, не дано так точно скопировать младенческое наслаждение во взрослом возрасте – я несколько раз пробовала сосать мужскую грудь, это совсем не то. Но, видимо, в подсознании остался рефлекс грудного ребенка, и когда вы сосете что-то живое, теплое, когда вы можете забрать это к себе в рот, как когда-то забирали в рот материнскую грудь, – рефлекс срабатывает и возрождает память о младенческом наслаждении.

Так или иначе, но я открыла, что лукавая девочка с обложки итальянского журнала была права – сосать этот предмет приятно, мысли отлетают куда-то в сторону, о них забываешь, двумя руками держишься за крепкий и живой корень члена или жесткий, в волосах мешочек с яичками, а язык, небо, рот, губы – все становится одним инструментом игры, твоим главным органом вбирания, втягивания и выталкивания, одним сосательным органом.

Постепенно передвигая свои руки от головки к корню и мешочку с яичками, я все больше и больше забирала в рот член Виталия Борисовича – уже не только головку, но и ложбинку между головкой и стволом, а потом – и часть ствола с голубыми прожилками. Я чувствовала, что он уже проталкивается вдоль моего языка к горлу, что еще немного – и я стану задыхаться, и вот это заполнение всей полости рта крепким живым и упругим предметом и ощущение что вот-вот, одним нажимом он может пронзить тебя насквозь или ты сама можешь пронзить им себя, и искушение взять глубже, еще глубже, еще, вобрать его в себя целиком, как, наверное, когда-то хотелось вобрать в себя всю материнскую грудь, – этот комплекс рождал сочетание страха и удовольствия, и даже удовольствия в самом страхе, потому что испытывать страх, обмирать от страха – тоже порой приятно, во всяком случае – когда имеешь дело с мужчиной.

Конечно, в ту мою первую встречу с мужским членом я не анализировала все это, я была просто взбалмошной любопытной девчонкой, которая впервые держала в руках то, о чем читала только на заборах, и оказалось, что это совсем не так ужасно и отвратительно, и вообще непонятно, почему это слово такое бранное, когда на самом деле этот предмет можно целовать и даже сосать с большим удовольствием. И при этом там, внизу, под животом, пробуждается что-то еще незнакомо приятное, волнующее, и какие-то, судорожные толчки истомы бегут оттуда, снизу, по вашему животу, рождая неосознанное еще тогда мной желание, и уже не голова, не сознание управляет вами, а вот этот внутренний позыв.

Я вдруг ощутила, как все мое тело задвигалось в такт этому позыву, бросая мои губы вперед и вперед заглатывать, засасывать этот возбуждающе горячий предмет, я еще не осознала, что это за чувство во мне, откуда оно, но в эту минуту уже какая-то сильная клейко-соленая струя ударила вдруг из этого предмета в мое горло.

Слава Богу, Виталий Борисович тут же и вытащил его из глубины моего рта, давая мне возможность не захлебнуться, но вытащил не целиком, а, крепко держа меня жесткими сильными руками за затылок, говорил:

«Глотай, глотай!»

Я слышала его сквозь туман ужаса, как сквозь воду, когда тонешь, и я брыкалась в его руках, словно тонущая, но он не выпускал моей головы, а говорил настойчиво, просто приказывал:

«Глотай!»

И хотя слезы брызнули из глаз, я сглотнула – куда было деваться, ведь новый удар этой жидкости заполнил рот. Я проглотила эту горько-солоноватую жидкость, в ужасе думая, что это он пописал в меня. Потом я оттолкнула его от себя, наконец, и тут уже увидела сквозь слезы, что эта жидкость совсем другого цвета, что из головки его члена сочится что-то белое. И пока я хватала открытым ртом воздух, он успел снова войти мне в рот, и голос его звучал умоляюще:

– Ну, еще, девочка, еще чуть-чуть! Отсоси до конца!

Теперь, когда я увидела, что это совсем не моча, мне стало легче, спокойнее, я уже покорно проглотила еще две порции и ощутила, как в моих ладонях и во рту этот предмет успокоился и стал отмякать.

Виталий Борисович бессильно отстранился от меня, я все еще стояла перед ним на коленях, утирая слезы и соленые губы, и тут я увидела то, что поразило меня больше всего в этот день: этот большой предмет, который я искала столько дней и нашла наконец, он на моих глазах стал вдруг все уменьшаться и уменьшаться, не только прячась куда-то внутрь, но и обвисая крючком, как малюсенькая сосиска.

– Потрясающе, девочка! Потрясающе! – говорил Виталий Борисович. – У тебя просто талант.

Я не слышала его.

Я смотрела с изумлением и страхом на то, как уменьшается его предмет, и не понимала, почему его это не беспокоит. А он уже одел плавки и брюки, и теперь ничего не выпирало в них, совсем как у всех остальных мужчин. И только теперь у меня мелькнула догадка, что, может быть, у всех мужчин, от которых я отворачивалась на улице с презрением и жалостью, тоже есть в штанах что-то, что может быть таким же большим и интересным.

А Виталий Борисович, гладя меня по голове, сказал:

– Я включу тебя в сборную по плаванию, и мы поедем на сборы «Динамо». У тебя просто талант.