Глава 20. Солнце отражалось от воды фьорда так сильно, что Харри сощурился в своих дамских очках

Солнце отражалось от воды фьорда так сильно, что Харри сощурился в своих дамских очках.

Подтяжку лица городу Осло производили не только в Бьёрвике, у города также появилась одна силиконовая грудь, возвышавшаяся во фьорде на том месте, где раньше был плоскогрудый скучный пейзаж. Силиконовое чудо носило название Тьювхольмен и выглядело очень дорого. Дорогие квартиры с дорогим видом на фьорд, дорогие лодочные причалы, маленькие дорогие модные магазины, где каждой модели было только по одной штуке, галереи с паркетом из неведомых вам джунглей, бросающимся в глаза больше, чем произведения искусства на стенах. Сосок смотрел прямо на фьорд, носил название «Морской журнал» и был вовсе не печатным изданием о яхтах, а эксклюзивным рестораном с ценами того уровня, который помог Осло обойти Токио в рейтинге самых дорогих городов мира.

Харри вошел внутрь, и вежливый метрдотель поприветствовал его.

– Я ищу Исабеллу Скёйен, – сказал Харри, оглядывая помещение, похожее на перенаселенный барак.

– Вы знаете, на какое имя заказан столик? – спросил метрдотель с улыбочкой, по которой Харри понял, что все столики были заказаны заранее.

Женщина, ответившая на звонок Харри, когда он набрал номер приемной члена городского совета, поначалу не хотела сообщать ничего, кроме того, что Исабелла Скёйен ушла обедать. Но когда Харри ответил, что именно поэтому он и звонит, что он сидит в «Континентале» и ждет ее, секретарша с ужасом выболтала, что обед проходит в «Морском журнале».

– Нет, – ответил Харри. – Можно, я пройду посмотрю?

Метрдотель помедлил. Изучил его костюм.

– Все в порядке, – сказал Харри, – я вижу ее.

И он промчался мимо метрдотеля, не дожидаясь окончательного вердикта.

Он узнал лицо и позу по фотографиям в Интернете. Она стояла лицом к залу, облокотившись обеими руками о барную стойку. Возможно, она просто ждала человека, с которым договорилась пообедать, но со стороны казалось, что она выступает на сцене. А когда Харри оглядел мужчин, сидящих за столами, он понял, что она, скорее всего, делает и то и другое. Посередине ее грубого, почти мужиковатого лица торчало топорище носа. И все‑таки Исабелла Скёйен обладала традиционной красотой того типа, которую другие женщины называют «эффектной». Холодные голубые глаза были подведены черным, и взгляд ее от этого становился похожим на хищный взгляд волка. Контраст между этими глазами и волосами был почти комичным: блондинистые волосы убраны в кукольную прическу, по обеим сторонам мужиковатого лица вьются милые локоны. Но взгляды притягивало прежде всего тело Исабеллы Скёйен.

Она была очень высокой, атлетически сложенной женщиной с широкими плечами. Облегающие черные брюки подчеркивали мускулистые бедра. Харри решил, что ее груди либо ненастоящие, приподнятые лифчиком необычайно хитрой конструкции, либо же просто‑напросто внушительные. Результаты поиска в Google поведали ему, что она занималась разведением лошадей на ферме в Рюгге, дважды была разведена, последним ее мужем был финансист, разбогатевший три раза и разорившийся четыре, она участвовала в национальном стрелковом чемпионате, была донором, находилась в центре скандала с увольнением политического советника из‑за того, что тот «был полной размазней», и что она с большой охотой позирует фотографам на театральных и кинопремьерах. Короче говоря, активная дамочка.

Он вошел в поле ее зрения и проделал полпути к ней, и все это время она не сводила с него взгляда. Как человек, уверенный в том, что смотреть – это его естественное право. Харри подошел к ней, прекрасно сознавая, что в спину ему сейчас смотрит минимум дюжина глаз.

– Вы Исабелла Скёйен, – произнес он.

Похоже, она хотела дать ему короткий ответ, но передумала, наклонила голову и сказала:

– Так всегда бывает с этими дорогущими ресторанами в Осло, правда? Каждый посетитель – известная личность. Так что… – Она тянула звук «о», скользя взглядом вверх и вниз по Харри. – Кто вы?

– Харри Холе.

– Что‑то в вас есть знакомое. Вас показывали по телевидению?

– Много лет назад. До этого. – Он указал на шрам на лице.

– Ах да, вы – полицейский, изловивший серийного убийцу, верно?

Теперь перед Харри было две дороги. Он выбрал узкую.

– Бывший полицейский.

– А чем теперь занимаетесь? – спросила она равнодушно, переместив взгляд ему за плечо, на входную дверь. Сжала накрашенные красным губы и пару раз взмахнула ресницами. Предвкушение. Наверное, важный обед.

– Конфекцион и обувь, – ответил Харри.

– Вижу. Классный костюмчик.

– Классные ботиночки. От Рика Оуэнса?

Она взглянула на него, как будто заново знакомясь. Хотела что‑то сказать, но уловила движение у него за спиной.

– Мой друг пришел. Может, еще увидимся, Харри.

– Ммм. Я надеялся, что мы сможем немного поговорить сейчас.

Она засмеялась и склонилась к нему:

– Мне нравится твоя прямолинейность, Харри. Но сейчас двенадцать часов дня, я совершенно трезва, и у меня уже есть собеседник для обеда. Хорошего дня.

Она пошла, постукивая каблуками ботинок.

– Густо Ханссен был твоим любовником?

Харри произнес это тихо, а Исабелла Скёйен отошла уже метра на три. Но тем не менее она остолбенела, как будто подключилась к частоте, которая перекрывала звуки шагов, голосов и пения Дайаны Кролл и входила ей прямо в висок.

Она развернулась.

– Ты позвонила ему четыре раза за один вечер, последний звонок был сделан в два тридцать четыре ночи. – Харри уселся на один из барных стульев.

Исабелла Скёйен вернулась на три метра назад. Она возвышалась над ним. Харри вспомнил сказку про Красную Шапочку и волка. И Красной Шапочкой была не она.

– Чего ты хочешь, малыш Харри? – спросила она.

– Я хочу знать все, что знаешь ты о Густо Ханссене.

Ноздри на топорище раздувались, а великолепная грудь вздымалась. Харри разглядел большие черные поры на ее коже, как пиксели в мультике.

– Поскольку я являюсь одной из немногих в этом городе, кто заботится о здоровье наркоманов, я одна из немногих, кто помнит Густо Ханссена. Мы потеряли его, и это прискорбно. Я звонила ему, потому что его номер был сохранен в моем мобильнике с тех пор, как мы пригласили его на заседание комитета РУНО. Его имя похоже на имя одного моего доброго друга, и случается, я путаю номера. Такое бывает.

– Когда ты видела его в последний раз?

– Послушай, Харри Холе, – тихо прошипела она, сделав ударение на слове «Холе», и приблизила свое лицо к нему. – Если я правильно тебя поняла, ты не полицейский, а парень, торгующий конфекционом и обувью. И я не вижу ни одной причины разговаривать с тобой.

– Все дело в том, – сказал Харри, откидываясь на барную стойку, – что мне ужасно хочется с кем‑нибудь поболтать. Если не с тобой, то с журналистом. А они просто обожают скандалы со знаменитостями и все такое прочее.

– Знаменитостями? – повторила она, включив ослепительную улыбку, предназначавшуюся не Харри, а мужчине в деловом костюме, стоявшему рядом с метрдотелем. Мужчина помахал ей в ответ. – Я всего‑навсего секретарь члена городского совета, Харри. Одна или две фотографии в газете не превращают тебя в знаменитость. Подумай, как быстро забыли тебя самого.

– Мне кажется, газеты видят в тебе восходящую звезду.

– И ты в это веришь? Возможно, но даже самым жутким таблоидам нужны факты, а у тебя ничего нет. Набранный по ошибке номер…

– Такое случается. А вот чего не случается… – Харри вздохнул. Она права, у него ничего нет. Поэтому ему нечего делать на узкой дороге. – …Так это того, что кровь четвертой группы с отрицательным резус‑фактором случайно всплывает в двух местах, связанных с одним и тем же убийством. Такая кровь у одного из двухсот. Поэтому когда в отчете судебных медиков говорится, что под ногтем Густо была кровь этой группы, а в газетах пишут, что у тебя тоже эта группа крови, старый следователь не может не сложить два и два. Все, что мне надо сделать, – это попросить сделать анализ на ДНК, и тогда мы точно узнаем, в кого Густо вонзал когти прямо перед тем, как его убили. Ну как, немного больше, чем просто интересный заголовок в газете, Скёйен?

Секретарь члена городского совета яростно заморгала, как будто веки могли привести в движение челюсти.

– Скажи‑ка, тот человек – это наследный принц Рабочей партии? – спросил Харри, прищуриваясь. – Как там его зовут?

– Мы можем поговорить, – сказала Исабелла Скёйен. – Позже. Но тогда обещай держать язык за зубами.

– Когда и где?

– Дай свой номер телефона, я позвоню после работы.

Фьорд все так же истерически сверкал в солнечных лучах. Харри надел солнцезащитные очки и закурил сигарету, чтобы отпраздновать удачный блеф. Он сидел на краю причала, наслаждаясь каждой затяжкой, и рассматривал бессмысленно дорогие игрушки самого богатого в мире рабочего класса, пришвартованные к пристани. Потом он затушил сигарету, плюнул во фьорд и приготовился нанести следующий по списку визит.

Харри подтвердил женщине в приемной Онкологического центра, что у него назначена встреча, и та выдала ему бланк. Харри вписал в него имя и номер телефона, но графу «компания» оставил пустой.

– Частный визит?

Харри покачал головой. Он знал, что хорошие секретари имеют привычку располагать достаточным количеством сведений, собирать информацию о тех, кто приходит и уходит, и о тех, кто работает в организации. Когда он работал следователем и ему требовалось получить какую‑либо информацию частного характера с места работы, он в первую очередь беседовал с секретарями.

Она пригласила Харри пройти в кабинет в глубине коридора, махнув рукой в нужную сторону. Харри шел мимо закрытых дверей кабинетов и застекленных окон больших помещений, в которых находились люди в белых халатах, столы со стеклянными колбами и штативами и стальные шкафы с большими навесными замками – настоящее эльдорадо для любого наркомана.

В конце коридора Харри остановился перед закрытой дверью и, перед тем как постучать, на всякий случай прочитал имя на табличке: «Стиг Нюбакк». Он успел стукнуть всего один раз, а из кабинета уже раздался крик: «Войдите!»

Нюбакк стоял за письменным столом, прижимая к уху телефонную трубку. Он жестом пригласил Харри войти и присесть. Произнеся три раза «да», два раза «нет», один раз «черт возьми» и весело рассмеявшись, он положил трубку и уставился на Харри пытливыми глазами. Харри же по старой привычке сполз по стулу и вытянул вперед ноги.

– Харри Холе. Вы меня, конечно, не помните, но я вас помню.

– Я многих арестовывал, – сказал Харри.

Опять веселый смех.

– Мы вместе учились в школе в Уппсале, я был года на два младше вас.

– Младшие помнят старших.

– Да, это так. Но если честно, то я помню вас не по школе. Вас показывали по телевизору, и кто‑то сказал мне, что вы учились в Уппсале и дружили с Треской.

– Ммм. – Харри посмотрел на носки ботинок, чтобы подать сигнал, что ему не очень хочется углубляться в сферу личной жизни.

– Значит, вы стали следователем и расследуете убийства? Каким убийством вы заняты сейчас?

– Я, – Харри начал предложение так, чтобы по возможности придерживаться правды, – расследую убийство в среде наркоманов. Вы посмотрели на вещество, которое я послал?

– Да. – Нюбакк снова поднял телефонную трубку, набрал номер и стал ждать, яростно почесывая затылок. – Мартин, не зайдешь ко мне? Да, речь об этом образце.

Нюбакк повесил трубку, и на три секунды в кабинете воцарилась тишина. Нюбакк улыбался, но Харри знал, что мозг его лихорадочно работает в поисках темы для разговора во время ожидания. Харри ничего не говорил. Нюбакк покашлял.

– Вы ведь жили в том желтом доме с гравиевой дорожкой. Я вырос в красном доме на холме. Семья Нюбакк.

– Помню, конечно, – соврал Харри, лишний раз убедившись, как мало он помнит из своего детства.

– Дом все еще ваш?

Харри изменил положение ног. Он знал, что ему не удастся прекратить бой до прихода этого Мартина.

– Мой отец умер три года назад. Продажа немного затянулась, но…

– Призраки.

– Простите?

– Призраки должны покинуть дом до того, как он будет продан. Моя мама умерла в прошлом году, но дом все так и пустует. Женаты, дети?

Харри покачал головой. И перекинул мяч на другую половину стола:

– А вы, я вижу, женаты.

– Как?

– Кольцо. – Харри кивнул на руку собеседника. – У меня было точно такое же.

Нюбакк приподнял руку с кольцом и улыбнулся:

– Было? Разведены?

Харри выругался про себя. Почему людям так необходимо разговаривать? Разведен? Естественно, черт возьми, разведен. Разведен с той, которую любил. С теми, кого любил. Харри кашлянул.

– Ну да, конечно разведен, – сказал Нюбакк.

Харри повернулся. У дверей стоял сутулый человек в синем лабораторном халате и исподлобья смотрел на него. Длинная темная челка спадала на бледный, почти белый высокий лоб. Глаза посажены глубоко. Харри даже не слышал, как тот вошел.

– Это Мартин Пран, один из наших лучших исследователей, – представил его Нюбакк.

Человек больше всего был похож на звонаря из «Собора Парижской Богоматери».

– Итак, Мартин? – продолжил Нюбакк.

– То, что вы называете «скрипкой», не героин, а вещество, похожее на леворфанол.

Харри записал название.

– И это вещество…

– Опиоидная ядерная бомба, – вставил слово Нюбакк. – Сильнейший обезболивающий эффект. В шесть или восемь раз сильнее морфина. В три раза сильнее героина.

– Правда?

– Правда, – сказал Нюбакк. – И действие длится в два раза дольше, чем действие морфина. От восьми до четырнадцати часов. Если ты проглотишь три миллиграмма леворфанола, наступает состояние общего наркоза. Внутривенно достаточно половины этой дозы.

– Ммм. Опасная штука.

– Ну, не настолько опасная, как может показаться. Правильные дозы чистых опиоидов, таких как героин, не разрушают тело напрямую. Жизнь разрушает прежде всего зависимость.

– Да неужели? Героинисты этого города мрут, как мухи.

– Да, но прежде всего по двум причинам. Первая: они употребляют героин, смешанный с другими веществами, которые превращают его в настоящий яд. Если, к примеру, смешать героин и кокаин…

– Спибдол, – сказал Харри. – Джон Белуши.

– Да покоится он с миром. Вторая причина смертности от героина – это то, что он мешает дыханию. Если вколешь слишком большую дозу, то ты просто перестанешь дышать. А по мере того как растет твой порог восприятия наркотика, ты постоянно увеличиваешь дозу. Но вот что интересно в случае с леворфанолом: это вещество совершенно не мешает дыханию. Разве не так, Мартин?

Звонарь кивнул, не поднимая глаз.

– Ммм, – сказал Харри, глядя на Прана. – Сильнее героина, более длительный эффект, к тому же меньше шансов умереть от передозировки. Похоже на наркотик мечты?

– Зависимость, – пробормотал Звонарь. – И цена.

– Простите?

– Мы видим это по пациентам, – вздохнул Нюбакк. – Они впадают в зависимость на раз‑два. – И он щелкнул пальцами. – Но для больных раком тема зависимости не важна. Мы используем разные медикаменты и наращиваем дозу согласно плану. Наша цель – профилактика боли, а не борьба с ней. А леворфанол дорого и производить, и импортировать. Может быть, именно поэтому мы не видим его на улицах.

– Это не леворфанол.

Харри и Нюбакк повернулись к Мартину Прану.

– Его модифицировали. – Пран поднял голову, и Харри показалось, что глаза его засверкали, как будто за ними только что зажглась свеча.

– Как? – спросил Нюбакк.

– Для того чтобы выяснить это, потребуется время, но на первый взгляд кажется, что молекулы хлора заменены молекулами фтора. И возможно, эта модификация не так уж и дорога в производстве.

– Боже, – недоверчиво произнес Нюбакк. – Мы говорим о Дрезере?

– Может быть, – сказал Пран с почти неуловимой улыбкой на губах.

– О небеса! – воскликнул Нюбакк, восторженно почесывая затылок обеими руками. – Значит, мы говорим о произведении гения. Или об огромном везении.

– Эй, ребята, я что‑то не совсем понимаю, – сказал Харри.

– О, простите, – спохватился Нюбакк. – Хайнрих Дрезер изобрел аспирин в тысяча восемьсот девяносто седьмом году. А потом стал работать над модификацией своего изобретения. Для этого много не надо: заменил молекулу здесь, молекулу там, и – опа! – она приклеивается к другим рецепторам человеческого тела. Через одиннадцать дней Дрезер открыл новое вещество. Оно продавалось как лекарство от кашля вплоть до тысяча девятьсот тринадцатого года.

– И это вещество…

– Название его походило на слово «героиня».

– Героин, – догадался Харри.

– Правильно.

– Что насчет оболочки? – спросил Харри у Прана.

– Она называется защитной оболочкой для дражирования, – с кислой миной произнес Звонарь. – А что насчет нее?

Лицо его было повернуто к Харри, а глаза смотрели в другую сторону, в стену. Как зверь, загнанный в угол, подумал Харри. Или как стадное животное, не желающее принимать вызов зверя, глядящего ему прямо в глаза. Или просто как человек с немного более острыми, чем у остальных, социальными проблемами. Но и еще кое‑что привлекло внимание Харри, что‑то в его позе: он весь казался каким‑то перекошенным.

– Дело вот в чем, – сказал Харри. – Криминалисты считают, что коричневые вкрапления в вещество – это кусочки толченой оболочки. И что такую же, э‑э, защитную оболочку вы используете здесь, в Онкологическом центре, при производстве метадона в таблетках.

– И что? – быстро спросил Пран.

– Можно ли предположить, что «скрипка» производится в Норвегии теми, кто имеет доступ к вашим таблеткам метадона?

Стиг Нюбакк и Мартин Пран переглянулись.

– Мы поставляем таблетки метадона и в другие больницы, так что к ним имеет доступ довольно большой круг лиц, – сказал Нюбакк. – Но «скрипка» – это химия высокого уровня.

Он выдохнул через рот.

– Что скажешь ты, Пран? Есть ли среди норвежских ученых светлые головы, способные изобрести такое вещество?

Пран покачал головой.

– А как насчет везения?

Пран пожал плечами:

– Это все равно что сказать, что Брамсу повезло написать «Немецкий реквием».

В кабинете стало тихо. Казалось, даже Нюбакку нечего добавить.

– Ну что же, – произнес Харри, поднимаясь.

– Надеюсь, мы помогли вам, – сказал Нюбакк и протянул Харри руку над столом. – Передавай привет Треске. Он ведь по‑прежнему работает по ночам в «Хафслюнд энерги» и охраняет рубильник всего города?

– Что‑то в этом роде.

– Он что, не любит свет дня?

– Он не любит, когда его достают.

Нюбакк неуверенно улыбнулся.

По дороге назад Харри дважды останавливался. Один раз – чтобы заглянуть в пустую лабораторию, где уже погасили свет. Второй раз – перед дверью с табличкой «Мартин Пран». Из‑под двери виднелся свет. Харри осторожно повернул ручку вниз. Дверь была заперта.

Усевшись во взятую напрокат машину, Харри первым делом проверил телефон. Он увидел неотвеченный звонок от Беаты Лённ, а вот эсэмэски от Исабеллы Скёйен пока не было. Уже у стадиона Уллевол Харри понял, как неверно он рассчитал время, необходимое для выезда из города. Люди, имеющие самый короткий рабочий день в мире, уже разъезжались по домам. Путь до района Карихауген занял у него пятьдесят минут.

Сергей сидел в машине и барабанил по рулю. Теоретически для того, чтобы попасть на его рабочее место, надо было двигаться в противоположном от пробок направлении, но когда он работал в вечернюю смену, то всегда попадал в пробку на выезде из города. Машины ползли к Карихаугену со скоростью остывающей лавы. Он поискал информацию об этом полицейском в Интернете. Нашел старые новостные статьи. Дела об убийствах. Он взял серийного убийцу в Австралии. Сергей обратил на это внимание, потому что в то утро он смотрел программу об Австралии на канале «Энимал плэнет». В ней рассказывалось о разумности крокодилов Северных Территорий, о том, как они изучают привычки своих жертв. Когда люди ходят в походы в буш, они ставят палатки, а проснувшись утром, кто‑нибудь отправляется по тропинке вдоль реки за водой. На тропинке он находится в безопасности от крокодилов, которые следят за ним из воды. Если человек остается на ночлег на том же месте на вторую ночь, аналогичная процедура повторяется на следующее утро. Если же он остается на третью ночь, то утром он снова идет по своей тропинке, но на этот раз не видит крокодила. До тех пор, пока на тропинке со стороны буша не раздается шум и несущийся крокодил не сшибает его в воду.

На фотографиях, выложенных в Сети, полицейский явно чувствовал себя некомфортно. Как будто он не любил, когда его снимают. Или когда его разглядывают.

Зазвонил телефон.

Андрей. Он перешел прямо к делу:

– Он живет в гостинице «Леон».

Южносибирский говор Андрея должен был быть резким, отрывистым, но у него он звучал мягко и плавно. Андрей дважды повторил адрес, медленно и отчетливо, и Сергей его запомнил.

– Хорошо, – сказал Сергей, стараясь придать голосу оживленность. – Я спрошу, в каком номере он живет. Если не в последнем по коридору, то я буду ждать его там, в конце прохода. Когда он выйдет из номера и пойдет к лестнице или к лифту, ему придется повернуться ко мне спиной.

– Нет, Сергей.

– Нет?

– Не в гостинице. Он будет готов к нашему визиту в «Леон».

Сергей вздрогнул:

– Готов?

Он перестраивался в другой ряд в хвост прокатной машине, пока Андрей рассказывал, что полицейский связался с двумя их дилерами и пригласил атамана в «Леон». И что от этого за версту разит ловушкой. И что атаман дал четкое указание Сергею сделать свою работу в другом месте.

– Где? – спросил Сергей.

– Подожди его на улице перед гостиницей, – ответил Андрей.

– Но где мне все сделать?

– Сам выбирай, – сказал Андрей. – Лично у меня самое любимое место – это засада.

– Засада?

– Всегда в засаде, Сергей. И еще одно…

– Да?

– Он подобрался вплотную к вещам, к которым мы не хотим, чтобы он подбирался. Это означает, что дело не терпит отлагательств.

– И как, э‑э, это понимать?

– Атаман говорит, что ты можешь потратить на все столько времени, сколько необходимо, но не больше. За сутки лучше, чем за двое суток. А это лучше, чем за трое суток. Понял?

– Понял, – сказал Сергей, надеясь, что Андрей не слышит, как он сглотнул.

Когда разговор закончился, Сергей все еще стоял в пробке. Никогда за всю свою жизнь он не чувствовал себя таким одиноким.

Время вечерних пробок было в самом разгаре, и движение стало свободнее только у перекрестка Скедсму в Бергере. К этому времени Харри провел в машине уже целый час. Он просканировал все радиоканалы, после чего исключительно в знак протеста стал слушать классическую музыку на НРК. Еще через двадцать минут он увидел указатель съезда на дорогу, ведущую в аэропорт Осло. В течение дня он раз двадцать набирал номер Турда Шульца, но так до него и не дозвонился. Коллега Шульца, ответивший ему по телефону авиакомпании, сообщил, что понятия не имеет, где может быть Турд, и что в свободное от работы время он обычно сидит дома. Он подтвердил, что домашний адрес Шульца, который Харри нашел в Сети, правильный.

Когда Харри увидел указатель и понял, что прибыл к цели своего назначения, начинало смеркаться. Он ехал мимо одинаковых, похожих на обувные коробки домов, расположенных по обе стороны недавно заасфальтированной дороги. Он вычислил жилище Шульца по соседним домам, которые были так хорошо освещены, что их номера можно было разглядеть. Потому что дом Турда Шульца был погружен в полную тьму.

Харри припарковался. Посмотрел вверх. Из мрака возникло серебро – самолет, беззвучный, как хищная птица. Огни его скользнули по крышам домов, и самолет скрылся из виду, и звук унесся за ним, как фата за невестой.

Харри подошел к входной двери, заглянул в окошко и позвонил. Подождал. Снова позвонил. Подождал минуту. А потом выбил стекло.

Он просунул руку вовнутрь, нащупал замок и отпер его.

Харри перешагнул через осколки стекла, прошел по коридору и оказался в гостиной.

Первое, что удивило его, – это темнота. Здесь было темнее, чем должно быть в гостиной, даже при выключенном освещении. Он понял, что в комнате задернуты шторы. Толстые светонепроницаемые шторы, какие висели у них в войсковой части в Финнмарке, чтобы полярный день не мешал солдатам спать.

Второе, что его поразило, – это ощущение того, что он не один. И поскольку опыт Харри подсказывал, что такие ощущения почти всегда являются результатом вполне конкретных чувственных впечатлений, он сосредоточился на том, чтобы разобраться в этих впечатлениях и подавить собственную совершенно естественную реакцию: учащенный пульс и острое желание начать пятиться и выйти отсюда тем же путем, что вошел. Он прислушался, но услышал только, что где‑то тикают часы, наверное в соседней комнате. Он принюхался. В воздухе стоял тошнотворный затхлый запах, но было что‑то еще, что‑то далекое, но знакомое. Он закрыл глаза. Обычно он узнавал об их приходе заранее. На протяжении многих лет он научил себя мыслить стратегически, чтобы держать их на расстоянии. Но сейчас они накинулись на него прежде, чем он успел запереть дверь. Призраки. Здесь пахло местом преступления.

Он открыл глаза, и его тут же ослепило. Свет проникал в комнату через мансардные окна наверху. По полу пробежала полоса света. Потом раздался звук двигателей самолета, и через секунду гостиная снова погрузилась во мрак. Но он уже увидел. И унять учащенный пульс и подавить желание выбраться отсюда было уже невозможно.

Он увидел «жука». «Жук» раскачивался прямо перед ним.