Господин X. путешествует по замкнутому кругу 5 страница

Сразу за ней, или почти сразу, начинался невысокий скалистый берег – широкие, пологие уступы из серого камня террасами спускались прямо к воде, вытесняя, даже во время отлива, песок.

Матиас спустился по нескольким гранитным ступеням, которые вели вниз, к плоским камням. Слева ему теперь стала видна внешняя стена мола – вертикальная, однако освещенная солнцем, – единственная полоса, где парапет незаметно сливался с подножием волнореза. Пока дорога не представляла особых трудностей, Матиас продвигался дальше в сторону моря; но вскоре он все же остановился, так и не решившись перескочить через расщелину – хотя и не слишком широкую, – так как ему мешали тяжелые ботинки, теплая куртка и драгоценный чемодан в руках.

Тогда он сел на камень, подставив солнцу лицо, и пристроил рядом свой чемоданчик так, чтобы тот не мог соскользнуть. Несмотря на то что морской ветер здесь дул гораздо сильнее, Матиас развязал пояс, полностью расстегнулся и широко распахнул куртку. Машинальным движением в левом внутреннем кармане пиджака он ощупал бумажник. Солнце, ярко отражавшееся от поверхности воды, заставляло сильно прищуриваться. Матиас вспомнил девочку на палубе корабля, которая стояла, широко раскрыв глаза и подняв голову, заведя руки за спину. Казалось, будто ее привязали к железному столбу. Он снова запустил руку во внутренний карман пиджака и вынул оттуда бумажник, чтобы проверить, там ли еще заметка, которую накануне он вырезал из «Фар де л'Уэст» – одной из местных ежедневных газет. Впрочем, вряд ли эта вырезка могла куда‑то пропасть. И Матиас положил все обратно на место.

У подножия склона о скалы разбилась небольшая волна, увлажнив ту часть камня, которая до этого оставалась совершенно сухой. Начинался прилив. Одна, две, наконец три чайки подряд медленно‑неподвижно пролетели, планируя навстречу ветру. Матиас вновь увидел железные кольца, вбитые в стенку мола, то обнажаемые, то заливаемые водой, которая мерно поднималась и опускалась в укромном углу возле причального спуска. Вдруг птица, летевшая последней, снялась с горизонтальной траектории, камнем упала вниз, пронзила водную гладь и исчезла. О скалу, всплеснув как пощечина, ударилась слабая волна. Матиас снова оказался в тесной прихожей перед слегка приоткрытой дверью комнаты с черно‑белыми плитками на полу.

Девушка с боязливыми повадками сидела на краю смятой постели, зарывшись босыми ногами в шерсть овчинного коврика. На ночном столике горела лампа. Матиас запустил руку во внутренний карман пиджака и вынул оттуда бумажник. Он достал из него газетную вырезку и, положив бумажник на место, внимательно перечитал заметку от начала до конца.

По правде сказать, ничего особенного в ней не говорилось. Строк в ней было не больше, чем в каком‑нибудь малозначительном сообщении из рубрики «происшествия». Кроме того, добрую половину статейки занимало описание ненужных подробностей, связанных с обнаружением тела; а конец был целиком посвящен рассуждениям о том, в каком направлении жандармы намерены вести свои поиски, так что описанию самого тела строк отводилось совсем немного, а восстановлению картины насилия, которому подверглась жертва, вообще не было уделено ни строчки. Прилагательные «ужасный», «омерзительный» или «отвратительный» совершенно не годились для этого дела. Расплывчато‑слезливые сетования по поводу трагической судьбы маленькой девочки тоже ничего не давали. Те завуалированные выражения, в которых рассказывалось о ее смерти, целиком соответствовали принятому для этой рубрики стилю газетных статей и отражали, в лучшем случае, лишь самые общие сведения. Чувствовалось, что те же самые слова авторы употребляли в каждом подобном случае, даже не пытаясь сообщить хоть малую долю правды о конкретном деле, о котором, надо полагать, они и сами толком ничего не знали. Приходилось заново от начала до конца восстанавливать всю картину по двум‑трем простейшим подробностям, таким как возраст или цвет волос.

Внизу, в нескольких метрах от Матиаса, о скалу ударилась небольшая волна. У него начинали болеть глаза. Он отвернулся от воды и стал смотреть на берег, вдоль которого в южном направлении тянулась узкая «таможенная тропа». Дневной свет здесь казался не менее ослепительным. Матиас совсем закрыл глаза. По ту сторону парапета, вдоль набережной, до треугольной площади и памятника, окруженного решеткой, выстроился ряд безликих фасадов. За ними – череда магазинных витрин: скобяная лавка, мясная лавка, кафе «Надежда». Там, у стойки бара, он пил абсент по три кроны семь.

Он стоит в тесной прихожей на втором этаже у приоткрытой двери спальни с черно‑белыми плитками на полу. Девушка сидит на краю смятой постели, зарывшись босыми ногами в шерсть овчинного коврика. Подле нее скомканные простыни свисают на пол.

Ночь. Горит лишь лампа на столике у изголовья. Долгое время сцена остается неподвижной и безмолвной. Затем снова слышатся слова «Ты спишь?», произнесенные строгим, глубоким и слегка певучим голосом, в котором словно бы таится неведомая угроза. Тогда в обрамлении овального зеркала над трельяжем Матиас замечает мужчину, находящегося в левой части комнаты. Мужчина стоит; взгляд его неотрывно прикован к чему‑то; но определить его направление мешает наличие зеркала между ним и наблюдателем. Все так же не поднимая глаз, девушка встает и робко идет к говорившему. Она выходит из видимой части комнаты и несколько секунд спустя появляется в овальном зеркале. Подойдя к своему хозяину – когда их разделяет меньше шага – расстояние его вытянутой руки, – она останавливается.

Рука великана медленно приближается к ней и ложится у основания хрупкой шеи. Плотно обхватывая шею, она сжимает ее без видимого усилия, но так уверенно и крепко, что постепенно ее слабое тело покоряется. Ноги ее подгибаются – одна, а затем другая, – и девушка сама собой опускается на колени на каменные плиты пола – белые восьмиугольники размером с тарелку, соединенные краями по четыре, так что между ними еще остается место для такого же количества маленьких черных квадратов.

Ослабив хватку, мужчина снова нашептывает что‑то из пяти‑шести слогов тем же тихим голосом – но на этот раз более приглушенно, почти сипло, невнятно. Исполнение приказа происходит с немалой задержкой – как будто он долго летел откуда‑то издалека, через песчаные равнины и стоячие воды, – когда девушка медленно, как будто с осторожностью, поднимает руки; маленькие ладони послушно скользят вверх вдоль бедер, назад и в конце концов остаются за спиной, чуть пониже ложбинки поясницы – скрещенные, как будто связанные, в запястьях. Затем, с какой‑то сдержанной яростью в голосе, слышатся слова: «Ты красивая…» И пальцы великана вновь овладевают добычей, ожидающей у его ног – такой миниатюрной, что рядом с ним она выглядит почти несоразмерно.

Кончиками пальцев он проводит по обнаженной коже у основания склоненной шеи и вдоль ее изгиба, полностью открытого высокой прической; затем рука скользит у нее под ухом и точно так же слегка касается губ и лица, которое она затем невольно поднимает, открывая наконец свои большие темные глаза в обрамлении длинных, загнутых, как у куклы, ресниц.

О скалу, всплеснув, как пощечина, ударилась волна посильнее; взметнулся фонтанчик пенных брызг, и несколько капель, отнесенных ветром, упали совсем рядом с Матиасом. Коммивояжер беспокойно взглянул на свой чемодан, но брызги на него не попали. Он посмотрел на часы и резко встал. Было пять минут двенадцатого; сорок пять минут, о которых он условился с хозяином гаража, уже истекли, велосипед должен быть готов. Быстрым шагом он взобрался по плоским камням наверх, по небольшой гранитной лестнице, миновал парапет и заспешил в сторону площади по неровной мостовой вдоль набережной, идя тем же путем, которым он шел час назад, когда высадился на берег. Завидев его, продавщица конфет махнула ему рукой от дверей своего магазина в знак благодарности.

Завернув за угол возле скобяной лавки, позади монумента павшим он сразу увидел сверкающий никелированный велосипед, прислоненный к рекламной доске кинотеатра. Лучи солнца брызгали в разные стороны, отражаясь от бесчисленных полированных деталей. Подойдя поближе, Матиас смог убедиться в совершенстве этой машины, которая была оснащена всем, что только можно было пожелать, и имела еще много других принадлежностей, назначения которых Матиас не знал, а потому счел их излишними.

Обогнув рекламную доску, он сразу же вошел в зал кафе, чтобы заплатить за прокат. Там не было ни души, но на самом видном месте, посреди стойки, на кране сифона с газированной водой был прикреплен листок бумаги. Он гласил: «Возьмите велосипед, который стоит перед дверью, и положите здесь двести крон залога. Спасибо».

Вынимая из бумажника две банкноты, Матиас не переставал удивляться такому способу ведения дел: раз уж ему доверяли настолько, что даже не стали проверять, оставит ли он деньги, тогда зачем требовать залог? Его порядочность оказывалась лишний раз поставленной под сомнение. Если он сделает как велено, а какой‑нибудь вор придет раньше хозяина гаража, то как он, Матиас, потом докажет, что он заплатил? С другой стороны, если он не исполнит этого предписания, то сможет запросто сказать, что деньги были украдены. Скорее всего, ни одного преступника на острове не существовало и опасаться было некого. Он подсунул две требуемые банкноты под сифон и вышел на улицу.

Пока он заправлял штанины в голенища своих высоких сапог, раздался знакомый веселый голос:

– Ничего себе машина, да?

Матиас поднял глаза. В дверном проеме над рекламной доской показалась голова хозяина гаража.

– Ну, для такой машины… – согласился Матиас.

Взгляд его скользнул по афише вниз. Принимая во внимание геркулесово сложение мужчины в одеждах эпохи Ренессанса, ему, наверное, ничего не стоило прижать к себе молодую женщину; значит, он сам предпочитал держать ее таким образом, запрокинув назад – вероятно, чтобы лучше видеть ее лицо. На полу, у них под ногами, распростертая на черно‑белых плитках…

– Это программа на прошлое воскресенье, – вмешался хозяин гаража. – Я жду новую афишу и бобины, которые должны прийти сегодня с утренней почтой.

Чтобы купить пачку сигарет, Матиас ненадолго заглянул в табачный киоск, зайдя туда вместе со своим собеседником, который был немало удивлен, найдя под сифоном денежный залог; он заявил, что это была ненужная формальность, вернул обе банкноты Матиасу и смял в комок прикрепленную к сифону бумажку.

На пороге они обменялись другими ничего не значащими словами. Хозяин табачной лавки снова начал расхваливать достоинства своего велосипеда: шины, тормоза, переключение скоростей и т. д. Наконец, когда Матиас садился в седло, он пожелал ему удачи.

Коммивояжер поблагодарил его. «Я вернусь к четырем часам», – сказал он, отъезжая. Правой рукой Матиас держал руль, а левой – чемоданчик, который он не хотел привязывать к багажнику, чтобы не тратить лишнего времени при каждой остановке. Чемодан не очень тяжелый и потому не будет мешать ему крутить педали, поскольку он не собирается ехать с большой скоростью или совершать на велосипеде акробатические трюки.

Сперва он направился по разбитой мостовой к садику у мэрии. От него повернул налево и поехал по дороге, ведущей к большому маяку. Как только булыжная мостовая площади осталась позади, ехать стало намного легче, и Матиас остался весьма доволен своей машиной.

Домики, стоявшие по краям улицы, по виду уже были типично деревенскими: одноэтажные, с низкой дверью и двумя квадратными окнами по бокам. Если останется время, Матиас зайдет в них на обратном пути; слишком долго он болтался в этом поселке. Он быстро подсчитал, сколько ему оставалось до отплытия корабля: от силы пять часов; из которых следует вычесть переезды на велосипеде: максимум один час – этого было достаточно, чтобы полностью проехать все расстояние, не превышавшее (если он не ошибался) десяти – пятнадцати километров. Так что на заключение сделок (и отказы) у него было около четырех часов, то есть двести сорок минут. Он не станет заниматься долгими уговорами строптивых клиентов: как только почувствует, что товар не купят, сразу же соберет чемоданчик; таким образом он будет отделываться от большинства отказов за несколько секунд. Чтобы сделка была эффективной, при разумном подходе на каждую из них надо рассчитывать по десять минут, включая небольшие хождения по деревушкам. При таких условиях двести сорок минут означали успешную продажу двадцати четырех пар часов – может быть, не самых дорогих, например по средней цене в сто пятьдесят или сто семьдесят крон, составляющих прибыль в…

В тот момент, когда он выезжал за пределы поселка, он вспомнил про матроса из пароходной компании, про его сестру и трех племянниц. Он находился как раз напротив последнего дома, который стоял по правую руку в небольшом отдалении от всех остальных, – так что, не особо лукавя, он мог считать его первым в сельской местности. Он остановил велосипед, прислонил его к стене и постучал по деревянной дверной доске.

Матиас взглянул на ногти. Пальцы со стороны ладони пересекал длинный, совсем свежий след от смазки. Однако цепь велосипеда он не трогал. Он осмотрел руль, провел ладонью под правой ручкой и по рычажку тормоза; на концах указательного и среднего пальцев остались новые пятна. Вероятно, хозяин гаража смазал тормозной рычажок, а затем забыл протереть ручку. Матиас стал искать глазами, обо что бы вытереться, но тут открылась дверь. Он быстро спрятал руку в карман, найдя в нем нераспечатанную пачку сигарет, пакетик конфет и, наконец, свернутую веревочку, о которую он тщательно, насколько это было возможно в подобной спешке, к тому же не прибегая к помощи другой руки, и в доверху набитом кармане, обтер пальцы.

И понеслось: подготовительная беседа, брат, который работает в пароходной компании, наручные часы по ценам вне конкуренции, коридор, разделяющий дом посередине, первая дверь направо, просторная кухня, овальный стол в центре кухни (впрочем, скорее это был не кухонный, а обеденный стол), клеенчатая скатерть в ярких цветочках, нажатие пальцев на замок из фальшивой меди, откидывающаяся крышка, черный ежедневник, рекламные проспекты…

По другую сторону стола в прямоугольной рамке, стоящей на буфете (буфет тоже из обеденной обстановки), среди самых разнообразных и причудливых предметов, начиная от кофемолки и заканчивая колючей рыбой, привезенной из восточных колоний, в рамке из хромированного металла высотой в двадцать сантиметров, наклоненной на невидимой подставке, была фотография младшей дочери, Виолетты.

Разумеется, это была не Виолетта, но во всяком случае кто‑то очень на нее похожий; в особенности лицом, потому что по одежде было видно, что эта девочка еще ребенок, несмотря на начинающие обозначаться округлости тела, которые уже могли бы принадлежать юной девушке невысокого роста. На ней была повседневная – деревенская – одежда; эта подробность была удивительна, поскольку в деревнях не принято увеличивать и вставлять в рамку любительские снимки: обычно на фотографиях там запечатлевают какое‑нибудь событие, и, разодевшись в воскресное платье (в этом возрасте оно, как правило, надевается по случаю первого причастия), отправляются к фотографу, и снимаются рядом со стулом и комнатной пальмой. Виолетта же, напротив, стояла, прислонясь к прямому стволу сосны, голова ее касалась коры дерева, ноги напряжены и слегка расставлены, руки сложены за спиной. Глядя на ее позу, в которой странным образом смешивались отрешенность и скованность, можно было подумать, что девочка привязана к дереву.

– Хорошенькая у вас девчушка! – любезно заметил торговый агент.

– И не говорите, сущее проклятие. Не верьте – это она с виду такая паинька: в ней точно дьявол сидит, в этой девчонке!

Завязалась непринужденная беседа; но Матиас прекрасно понимал, что, несмотря на то что он проявлял такой интерес к воспитанию девочек – и в особенности к воспитанию юной Жаклин, непослушание которой доставляло столько горя, – несмотря даже на то, что он был так рад предстоящему счастливому замужеству двух старших дочерей, Жанны и Марии, их мать не имела ни малейшего намерения покупать у него что бы то ни было. Вопрос о свадебных подарках был давно улажен, и на сегодняшний день приходилось урезать расходы, покупая лишь самое необходимое.

К сожалению, женщина оказалась болтливой, и ему пришлось выслушивать нескончаемые истории, которые теперь были уже ни к чему, но он не осмеливался перебивать ее, поскольку до этого имел неосторожность представиться другом семьи. Так он узнал, чем в точности занимались оба зятя и каковы планы будущих мужей. После свадебного путешествия на континент одни молодожены вернутся жить на остров, а другие собираются обосноваться в… Ноги Виолетты были расставлены, но тем не менее обе прижаты к стволу, так что пятки касались основания дерева у корней, раздвинувшись как раз по его ширине – сантиметров на сорок. Из‑за густой травы, растущей впереди, веревка, с помощью которой они удерживаются в таком положении, не видна. Руки согнуты в локтях и связаны за спиной, в ложбинке поясницы, так что одно предплечье опирается на другое. Необходимо, чтобы плечи тоже были привязаны сзади к дереву, вероятно, какими‑нибудь тонкими, практически незаметными ремнями, пропущенными под мышками. Девочка выглядит вялой и напряженной одновременно; голова ее склонилась вправо, в этом же направлении слегка изогнуто все ее тело, правое бедро приподнято и выступает больше другого, правая нога стоит только на носке, правого локтя не видно, тогда как левый выглядывает из‑за ствола. Снимок, сделанный прошлым летом на острове заезжим туристом, несмотря на несколько застывшую позу девочки, выглядел исключительно живо. К счастью, этот посторонний пробыл здесь всего один день, потому что Бог его знает, что бы он еще натворил. Женщина считала, что ее дочери нужна хорошая порка, да только после того, как отец ее – так уж распорядилась злая судьба – помер (о чем коммивояжеру было, несомненно, известно), дочка пользовалась удобным случаем, чтобы поизмываться над бедной матерью, которая от всего этого скоро сойдет с ума. Она уже со страхом думала о том, что ей придется расстаться с двумя старшими дочерьми – такими серьезными – и остаться в доме один на один с этой бессердечной девчонкой, которая уже в тринадцать лет была позором для семьи.

Матиас недоумевал, что же такого она могла натворить, чтобы собственная мать стала относиться к ней с такой ненавистью. Конечно, девочка выглядела не по годам развитой. Но «бессердечная», «развратная», «злая» – это нечто другое. В истории с молодым рыбаком, женитьбу которого она – как говорили – расстроила, было много неясного. Роль, которую играл в ней этот парень, якобы «влюбившийся» в девочку, была по меньшей мере довольно странной. И зачем постороннему в память о своем приезде понадобилось присылать своей маленькой спутнице, с которой он провел всего полдня, фотографию в такой дорогой раме? Мать без тени улыбки говорила о «колдовской силе» и уверяла, что «еще совсем недавно и даже не за такое» ее дочь сожгли бы на костре, как ведьму.

Сухая трава у подножия сосны запылала, а вслед за ней загорелся подол ситцевого платья. Виолетта изогнулась в другую сторону и запрокинула голову, открыв рот. Тем временем Матиасу наконец удалось приступить к прощанию. Да, он расскажет чересчур снисходительному дядюшке о последней выходке его Жаклин. Нет, он вряд ли сможет увидеть ее сегодня утром, потому что она пасет овец на краю обрыва, вдали от дороги, и даже если он свернет, то все равно поедет в противоположную сторону – к ферме Мареков – если только он не собирается ехать прямо до самого маяка.

Матиас не стал смотреть на часы, догадываясь о тех напрасных сожалениях, которые он испытает, узнав, что опять потерял столько Бремени. Вместо этого он попытался крутить педали побыстрее, но тогда ему начал мешать чемодан; для разнообразия он поехал, держа левой рукой одновременно и ручку руля, и ручку чемоданчика – что тоже было неудобно. Наклон местности стал менее пологим, так что ему пришлось сбавить ход. Кроме того, солнце палило, и жара становилась невыносимой.

Он дважды останавливался и заходил в дома, уединенно стоящие вдоль дороги; и выходил оттуда настолько поспешно, что у него возникло впечатление, будто в одном из них он упустил сделку, вместо того чтобы задержаться там лишние десять секунд.

Доехав до ответвления дороги, ведущей к мельнице, он продолжил свой путь прямо: поворот вдруг показался ему напрасным.

Чуть подальше Матиас не останавливаясь проехал мимо небольшого домика, расположенного совсем недалеко от дороги – отныне ровной, – под тем лишь предлогом, что тот был невзрачен на вид. Он подумал, что неплохо бы все же заглянуть на ферму Мареков: с этими людьми он был давно знаком, и они наверняка что‑нибудь купят. На втором километре дорога, ведущая к ним, поворачивала от шоссе налево; направо от того же места отходила тропинка, ведущая к юго‑западному побережью – туда, где Виолетта, младшая, пасет овец на краю обрыва…

Вода в море продолжает подниматься. Она все сильнее набегает на берег, тем более что ветер дует с этой стороны. Высокие волны ударяются о слоистые камни, и вода белесыми каскадами стекает обратно по их отполированным бокам. В лучах солнца за скалистыми выступами, на которые сзади набегает откатывающаяся волна, вихрем взлетают мелкие хлопья рыжеватой пены.

Справа, в углублении полукруглого выреза залива, волны поспокойнее: одна за другой накатывают на берег, умирая на гладком песке, и отступают, оставляя за собой лишь тоненькие линии пенной каймы, неравномерно ложащиеся чередой кружевных узоров – бесконечно исчезающих и возникающих в новых сочетаниях.

Вот уже и поворот, и белый столбик на втором километре. (Отсюда до деревушки у большого маяка, находящегося в самом конце дороги, не более тысячи шестисот метров.)

Тут же появляется и перекресток: налево идет дорога на ферму, а направо – небольшая дорожка, вначале очень широкая, так что велосипед легко проходит по ней, но затем, сужаясь, она становится просто утоптанной тропинкой – где по обеим сторонам то там, то здесь мелькают участки разбитой колеи, едва просвечивающей между кустами вереска и карликового утесника, – места на которой едва хватает, чтобы ехать по ней спокойно. Через несколько сотен метров тропа отлого идет под уклон, спускаясь к волнистым подступам скалистого обрыва. Матиасу остается лишь съехать вниз.

II

В белой пыли поперек дороги пролегла прямая, шириной не больше ступни, теневая линия. Она шла немного наискосок, не полностью закрывая проход: ее скругленный, почти плоский конец не достигал и середины шоссе, вся левая половина которого оставалась незанятой. Между концом тени и низкой травкой на обочине, едва выделяясь на фоне серой пыли, лежал раздавленный трупик небольшой лягушки – задние лапки распластаны, передние – скрещены. Тело ее было совершенно плоским, как будто от него осталась лишь засохшая и твердая, уже неуязвимая шкурка, настолько прилипшая к земле, что напоминала тень какого‑то животного, выпрямившего в прыжке лапы, но застывшего в воздухе. Справа от него настоящая тень – на самом деле гораздо более густая – начала постепенно бледнеть и несколько секунд спустя исчезла совсем. Матиас поднял голову и посмотрел на небо.

Солнце только что скрылось за верхним краем облака; его положение еще можно было определить по быстро пробегающей светлой кайме. Со стороны юго‑запада тут и там показались и другие редкие небольшие облачка. Большинство из них были бесформенными, и ветер метал их клочьями, похожими на распустившиеся петли. Некоторое время Матиас следил за тем, как летящая по небу лягушка вытягивается и превращается в птицу, сидящую в профиль, с короткой чаячьей шеей, слегка изогнутым клювом и сложенными крыльями; можно было даже различить ее большой круглый глаз. В какую‑то долю секунды гигантская чайка как будто уселась на верхушку телеграфного столба, тень от которого снова как ни в чем не бывало наискось ползла по дороге. Тени от проводов были не видны на белой пыли.

Метрах в ста, явно со стороны деревни у большого маяка, навстречу Матиасу шла деревенская женщина с продуктовой сумкой. За изгибами дороги и перекрестка она не могла увидеть, откуда идет коммивояжер. Поэтому он с одинаковым успехом мог бы идти прямо из поселка или с фермы Мареков. Зато женщина наверняка заметила его беспричинную остановку, да и сам он по некотором размышлении этому удивился. Зачем он вдруг встал посреди дороги, глазея на облака, одной рукой держа руль велосипеда, а другой – небольшой фибровый чемоданчик? Только теперь Матиас осознал, что до сих пор (и с каких пор?) пребывал в каком‑то оцепенении; в частности, он не мог понять, по какой причине, вместо того чтобы ехать на велосипеде, он ведет его за собой не спеша, как будто у него нет никаких дел.

Женщина была уже в каких‑то пятидесяти метрах от Матиаса. На него она не смотрела, однако явно отметила про себя его присутствие и необычное поведение. Садиться на велосипед и делать вид, будто тихо и мирно едешь из поселка, или с фермы, или еще откуда‑нибудь, было поздновато. А поскольку в этом месте не было никакой, даже самой маленькой горки, чтобы заставить его спешиться, то оправданием для его остановки могла бы послужить только какая‑нибудь (небольшая) авария, случившаяся с одним из тонких узлов механизма – например, с переключателем скоростей.

Матиас посмотрел на велосипед, взятый напрокат, который сверкал на солнце, и не спеша пришел к мысли, что иногда такие мелкие неприятности происходят даже с новыми машинами. Ухватившись за руль левой рукой, которая уже держала ручку чемодана, он наклонился и осмотрел цепь. На вид она была в прекрасном состоянии, тщательно смазана, правильно расположена относительно плоскости звездочки. Тем не менее еще отчетливо заметные следы смазки на правой ладони свидетельствовали о том, что ему пришлось по крайней мере раз проверить цепь. Впрочем, можно было обойтись и без этого свидетельства: стоило Матиасу и в самом деле чуть коснуться цепи, как на внутренней стороне крайних фаланг четырех пальцев остались жирные, густые и очень черные пятна, в сравнении с которыми бывшие – к тому же отчасти перекрываемые ими – терялись и тускнели. Матиас добавил еще две поперечные полоски на мякоть большого пальца, доселе остававшегося чистым; затем снова выпрямился. В двух шагах от себя он увидел желтое морщинистое лицо, в котором узнал старуху Марек.

Матиас приехал на пароходе сегодня утром, намереваясь провести день на острове; он тут же постарался обзавестись велосипедом, но пока предложенный ему транспорт не был готов, он, вопреки собственным планам, начал обход с порта. Поскольку ему никак не удавалось продать свой товар – несмотря на умеренные цены и отменное качество, – он принялся старательно заходить во все (почти все) дома, расположенные вдоль дороги, где, как ему казалось, его шансы были наиболее велики. Однако он впустую потерял уйму времени; так что, подъехав к повороту на втором километре – на пересечении дорог, – он вдруг испугался, что не успеет, и счел более разумным ехать вперед, вместо того чтобы сделать еще один крюк на ферму. В довершение всех бед у велосипеда, который он взял напрокат в кафе, плохо работал переключатель скоростей, и…

Старуха собиралась пройти мимо, так и не заговорив. Она посмотрела на Матиаса и отвернулась, как будто не узнав. Сперва он испытал от этого некоторое облегчение, но затем подумал, что, возможно, лучше было бы как раз наоборот – заговорить. Наконец, ему пришло в голову, что, может быть, она намеренно не хочет его узнавать, хотя и не понимал, отчего бы ей было неприятно поболтать с ним несколько минут или, на худой конец, просто поздороваться. На всякий случай он решил вмешаться и заговорить первым, несмотря на то, что как раз сейчас это стоило ему огромных усилий. По крайней мере, так он выяснит, что ему делать. Он скроил некую гримасу, отдаленно напоминавшую подобие улыбки.

Однако теперь привлекать внимание женщины одними только гримасами было поздновато. Она уже миновала многотрудный проход между высохшим трупиком лягушки и закругленным концом телеграфного столба. Скоро она начнет удаляться от Матиаса. Только человеческий голос мог бы помешать ей продолжать путь туда, где она будет еще более недосягаема. Правая рука Матиаса крепко сжала полированный металл руля.

У него вырвалась какая‑то скомканная – неразборчивая и ужасно длинная, чересчур резкая для того, чтобы быть вежливой, грамматически неправильная – тирада, в которой тем не менее слышались обрывки главных слов: «Марек», «здравствуйте», «не узнали». Старушка в недоумении обернулась к нему. Ему удалось уже спокойнее повторить основные слова, добавив к ним свое имя.

– Вот оно что! – воскликнула женщина. – А я вас не узнала.

Она сказала, что у него усталый вид, «лицо чудное», – начала она. Во время их предыдущей встречи, более двух лет назад (в прошлый раз, когда она ездила в город к зятю), Матиас еще не сбрил свои усики… Матиас стал возражать: он никогда не носил ни бороды, ни усов. Однако это утверждение, похоже, нисколько не убедило старушку. Чтобы переменить тему, она спросила, зачем он приехал: здесь он вряд ли найдет много сломанных электроприборов для починки, особенно в сельской местности, где люди, практически повсюду, пользовались для освещения керосинками.

Матиас пояснил, что больше не занимается починкой электроприборов на дому. Теперь он продает наручные часы. Он прибыл на пароходе сегодня утром, намереваясь провести день на острове. Он взял напрокат велосипед, который, к сожалению, оказался не так хорош, как о нем говорил хозяин. (Он показал руку, перепачканную смазкой.) Поэтому много времени было потеряно впустую, пока он не подъехал к повороту на втором километре, и когда он…