Православный свято-тихоновский гуманитарный университет 6 страница

Конкретным выражением нарастающей роли объяснительно­го подхода и типа исследования является теоретическое модели­рование, которое приходит на смену простому описанию предме-

та исследования, посредством столь же простои отсылки его к области проблем психологии личности. Подобный принцип мо­делирования несколькими десятилетиями ранее попытался обо­значить Чхартишвили в своей докторской диссертации «Пробле­ма мотива волевого поведения» (1955 г.). «Смысл мотивации, — писал он, — состоит именно в этом: ищется и находится деятельность, соответствующая основной, закрепленной в процес­се жизни установке личности» [227, с. 104].

Такой же принцип заключен в предложенном Калиным под­ходе к воле: «функцией волевой регуляции является оптимиза­ция процессов становления и удержания необходимой формы де­ятельности» [103, с. 9]. Также, давая определение способностей и прослеживая их превращение в профессионально-важные ка­чества (ПВК), В.Д.Шадриков уточняет характеристики или па­раметры любой деятельности — производительность, качество, надежность и конкретно (в том числе эмпирически) прослежива­ет, как ПВК и лежащие в их основе способности обеспечивают соответствие субъекта тем или иным параметрам (требованиям) деятельности при ориентации на них субъекта [230]. В качестве основного выступает критерий предпочтительности [там же, с. 67], который, однако, субъекту иногда приходится минимизиро­вать, чтобы осуществить деятельность не оптимальным путем, а тем, которым ее приходится осуществлять в сложных информа­ционных или временных условиях [там же, с. 86]. Иными сло­вами, прослеживается периодизация в логике постановки в дан­ном случае проблемы способностей: на первом этапе соотносятся способности и деятельность, на втором — вводятся ПВК как сво­еобразный переходный «мост» между способностями и деятель­ностью (ее требованиями), а на третьем — способности определя­ются не только по индивидуальным критериям и критерию со­циальной успешности деятельности, но по критерию субъективно приемлемой успешности. И, наконец главное, проблема радикаль­но преобразуется: и ПВК и способности рассматриваются с пози­ций их «использования» самой личностью в ее способе соотноше­ния с деятельностью. Это преобразование проблемы является па-радигмальным применительно к области психологии личности и всей психологии.

Подобным же функциональным способом К.А.Абульхановой-Славской определяется ответственность как задача, которую ста­вит перед собой личность при осуществлении деятельности — удержаться на уровне определенного качества ее выполнения,

отвечающего притязаниям личности в течение определенного времени и при наличии непредвиденных трудностей [12, 75]. Аналогично определяется ею и сама активность личности как ее жизненная способность удержать себя в качестве субъекта сво­ей жизни (или — в случае неспособности — превратиться в ее пассивного исполнителя) [11, 12].

Иными словами, идет ли речь о волевых качествах личнос­ти, о ее способностях, ответственности, ее мотивации или свой­стве быть субъектом жизни, определение функций каждой из этих личностных «способностей» на современном этапе разви­тия психологии личности дается через систему отношений лич­ности с миром — деятельностных, ценностных и др., в зависи­мости от конкретной «стратегии», которую личность выбирает при реализации этих отношений.

Так, например, в системе понятийного анализа В.Д.Шадри-кова в одних случаях личность в качестве субъекта деятельно­сти «придерживается принципа «достаточности», а не принци­па «максимума» [230, с. 104], которого достигает в других.

В отношении использования тех же способностей личность мо­жет вступить на путь их чистой эксплуатации, скажем, в творчес­кой профессиональной деятельности, ориентируясь в своей моти­вации на достижимый с их помощью успех, или выбрать страте­гию их профессионального совершенствования, путь трудоемкий и лишенный сиюминутного успеха, но в конечном итоге дающий ей иной, чем успех, источник удовлетворенности, определенную независимость от капризов профессиональной славы и т. д.

Подобного рода теоретические модели, в которых исследуе­мые параметры (или векторы связей этих параметров) вписы­ваются в более общую, динамичную и зависящую от личности как субъекта (ее выборов, предпочтений, решений) систему (де­ятельности или отношений), неразрывно связаны с типологичес­ким исследованием личности и построением реальных типоло­гий [9, 34, 69, 118, 144, 182, 207, 216, 221 и др.]. Судьбу таких типологических исследований мы проследили с первых этапов становления отечественной психологии личности, начиная с Ла-зурского. Типологические исследования можно разделить на два основных направления, которые в конечном итоге окажутся не­разрывно взаимосвязанными: одно из них имеет целью постро­ение типологии (по тем или иным априорным основаниям) и другое — теоретико-феноменологическое выявление и обобще­ние существующих в реальности типов. Например, в период

шестидесятых годах Н.И.Рейнвальд было дано определение трех типов: «созидатель», «потребитель» и «разрушитель» [182]. Впоследствии оно переросло в направление, имеющее целью вы­явление оснований, параметров, структур, которые могли бы быть положены в основу типологии, приводящей к перечню свойств личности. Так Рейнвальд выделила побуждающую, ори­ентирующую, контролирующую, оценочную и управляющую функции психического по отношению к деятельности, в каче­стве системообразующего фактора личности — направленность, а осознанность, организованность и интенсивность — в качестве трех основных параметров, сквозных для всех актов деятельно­сти, свойств личности и ее структуры. Основной замысел дан­ной и близкой к ней типологии заключается в преодолении пред­шествующего принципа структурирования личности, в попыт­ках выделить сквозные для всех уровней личности или свойств личности параметры.

Типология, предложенная А.И.Крупновым, опирается на три интегральных переменных, которые были выделены Небыли-цыным [151] в качестве «наиболее общих оснований индиви­дуальности человека», а именно: активность, направленность и саморегуляцию. Базовые свойства личности, такие как ини­циативность, любознательность, трудолюбие, он интегрирует в континууме активности; ответственность, организованность и т. д. — в континууме саморегуляции и т. д., а каждое из кон­кретных свойств личности рассматривает как включающее ин­формационно-познавательный, эмоционально-оценочный, мо-тивационно-смысловой, регуляторно-волевой, операционально-динамический, продуктивно-результативный компоненты [114, 115].

Э.А.Голубева, ставя своей конкретной задачей изучение спо­собностей и склонностей,анализирует общие особенности типо­логического подхода и отмечает как одну из важнейших харак­теристик павловской типологии тенденцию к постоянному со­поставлению свойств ВНД и представлений о специально человеческих типах — художнике и мыслителе. Она предлага­ет модель, которая имеет в своей основе три универсальных пер­воосновы способностей: две — со ссылкой на Н.С.Лейтеса, вы­делившего активность и саморегуляцию [124], и третью — со ссылкой на Ананьева — направленность, и, в свою очередь, опи­рается на четыре сквозных параметра структуры личности — эмоциональность, активность, саморегуляцию и побуждение,

включая в качестве подструктур личности мотивацию, темпера­мент, способности и характер [69, 70].

Однако, следует обратить внимание на то, что эта типология построена по основанию связи «организма и личности», а не «личность — деятельность», что необходимо учитывать для со­поставления разных типологий. Сквозными же в голубевской и крупновской типологиях, несмотря на указание разных источ­ников их разработки, оказываются понятия саморегуляции, ак­тивности и — в определенной степени — направленности. Как справедливо отмечает сам Крупнов, на данном историческом этапе «важно не столько само по себе составление перечней важ­нейших свойств личности, сколько разработка теоретически обо­снованных критериев их выделения» [115, с. 32].

Очевидно, что перечисленные типологии строятся на определен­ной структурной или структурно-функциональной модели лично­сти и ее свойств. Собственно типологические свойства оказывают­ся проявлением некоторых сквозных параметров, в число которых большинство авторов включает эмоциональность как наиболее многогранный и динамичный, связанный практически со всеми остальными параметрами компонент или механизм. Важнейшей особенностью типологии, предлагаемой Э.А.Голубевой, является ее связь с измерительными процедурами способностей. Таким об­разом осуществляется синтез типологий дифференциальной пси­хологии и психофизиологии и личностной типологии, который она характеризует как «индивидуально-типологический подход» [69, с. 80]. Еще в 1969 г. В.М.Банщиков и Г.И.Исаев во время конферен­ции, посвященной проблеме личности, во многом опираясь на идею Рубинштейна об относительной независимости функции от строе­ния (и возможности функционального изменения деятельности не­зависимо от строения), высказали интересную позицию по поводу типологии личности [159]. Во-первых, они отметили роль выявлен­ных Ананьевым и И.М. Палеем корреляционных плеяд — слож-новетвящихся цепей связей между отношениями и свойствами лич­ности, интеллектуальными и другими психическими функциями, соматическими и неиродинамическими особенностями человека [159, с. 79]. Во-вторых, они высказали важную идею о принципе иерархического «снятия» особенностей одних функций функция­ми (или свойствами) другого уровня. В-третьих, они сформулиро­вали ряд противоречий, связанных с самодвижением личности и гипотезу, что типология личности прежде всего должна вскрывать ее отношения (и противоречия) со средой.

Мы бы комментировали эти соображения так, что в психоло­гии сложилось два — в известном смысле противоположных — представления об иерархических закономерностях психических систем (прежде всего личности). Одно утверждает, что закономер­ности высшего уровня преобразуются и конкретно проявляются на низшем. Второе — что высшее «снимает» низшее — в том, в частности, смысле, что свойства темперамента могут на высшем уровне преобразовываться и изменяться (хотя сам В.М.Банщи­ков считает, что «определенные типы высшей нервной деятель­ности соотносятся преимущественно лишь с определенными ха­рактерами... выработать иной характер на основе таких типоло­гических особенностей очень трудно» [159, с. 80].

Мы поддерживаем идею возможности «снятия» высшими уров­нями личностной организации особенностей (и закономерностей) низших, их коренного преобразования. Но считаем, что такое «снятие» является не универсальным законом, а проявлением тех самых особенностей личности, которые и подлежат типологиза-ции. Это зависит от способа саморегуляции, самоорганизации лич­ности, благодаря которому одерживают «верх» ее высшие или низшие уровни. В свою очередь, соглашаясь с третьей, высказан­ной в очень общей форме идеей о типологии, охватывающей не личность саму по себе, а ее соотношение с действительностью, мы предлагаем «начинать» с построения типологий высших жизнен­ных «способностей» личности, связанных с ее жизненным путем [9,11,12]).

Разработанный нами типологический метод исследования личности также имел в своей основе ее определенную теорети­ческую модель, которая, однако охватывала высший уровень организации личности и не имела своей основной целью просле­живания вертикальной связи с низшими уровнями личностной организации, как типология Э.А.Голубевой. Наша типология ох­ватывала не соотношение «организм-личность» и не соотноше­ние «личность-деятельность», а «личность-жизненный путь». Мы выбрали предельно широкий вариант основания: а именно — определили активность как жизненную способность личности, не только способность к деятельности, а основную ее характе­ристику связали со способом самовыражения (объективации) личности в жизни [11, 12]. Таким образом, если в выше приве­денных типологиях за основание определения личности (даже при разных исходных отношениях, в которых она определялась: «личность — деятельность» или «организм — личность») выби-

рались три характеристики — активность, саморегуляция и на­правленность (как высший уровень интеграции личности, со­гласно Ананьеву, Рубинштейну и др.), то мы, опираясь на нео­днократную критику понятия направленности (ее критиковали как дихотомию коллективизма и индивидуализма, как слишком аморфное описание, не включающее богатства, противоречивой сложности, интерактивности личности) заменили его в избран­ной нами системе анализа активностью.Понятие активности свя­зывалось нами с определением личности как субъекта жизни и с мерой ее становления субъектом. Предполагалось, что актив­ность — в зависимости от меры становления личности субъек­том — имеет типологический характер. Для более конкретно­го определения активности, чем это имело место при характе­ристике направленности, мы выделили две основные формы активности — инициативу и ответственность и эмпирически ис­следовали соотношение и характер этих форм. Это исследование (и соответствующие типологии инициативы и ответственности) вскрыло более тонкие взаимоотношения внешних и внутренних детерминант активности [75]. Кроме того, мы разработали ги­потетическую модель структуры активности.А именно, актив­ность была определена как семантический интеграл притязаний и достижений личности, но, в отличие от К.Левина и Ф.Хоппе, мы включили в качестве опосредующего их звена саморегуля­цию [5, 11, 12]. Таким образом, саморегуляция, в отличие от вы­шеуказанных типологий и способа сочетания понятий, идуще­го от Небылицына, Лейтеса и других, рассматривалась не как рядоположная активности, а как операционально-исполнитель­ская составляющая и механизм активности, а последняя — как жизненная способность личности [12].

Определяя активность как семантический интеграл притяза­ний, достижений и саморегуляции личности, мы учитывали по­зицию А.В. и В.А.Петровских, которые определяя активность как одну из важнейших собственно личностных характеристик, во-первых, настаивали на необходимости дифференцировать по­нятия и сущность деятельности и активности, во-вторых, рас­сматривали ее как надситуативную, т. е. сущностную характе­ристику личности, а при определении деятельности, в-четвер­тых, обращали внимание не тольк она ее общественно-полезный результат, но на его субъективную приемлемость, успешность для субъекта (А.В.Петровский, В.Д.Шадриков, О.А.Конопкин и др.). Иначе говоря, если понятие направленности в итоге ока-

залось связанным лишь с ценностно-идеологической социалис­тической ориентацией, т. е. фактически свелось к характерис­тике сознания личности, а не ее реальной активности (действи­тельность показала, что коллективистическая ориентация зна­чительной части общества сочеталась с пассивным отношением к труду, психологией исполнительства), то понятие активнос­ти, раскрытое через притязания, включило (в том числе) ори­ентацию на тот или иной способ самореализации личности себя в деятельности. Притязания, как показали наши исследования, сами являются интегральной характеристикой ориентации лич­ности и на социальное одобрение результата и способа ее дея­тельности, и на способ ее включения в совместную деятельность, и позицию в группе, и характер ее поведения в групповых от­ношениях. Причем эта ориентация притязаний и достаточно абстрактна (имея в виду социальные нормы) и, одновременно, включает и личностную, субъективную приемлемость и самого качества деятельности и способов преодоления связанных с ней трудностей и способов включения в различные групповые отно­шения. Однако, притязания не фатальны (как представлялась коллективистическая и индивидуалистическая направленность), а имеют прямую и обратную связь и с саморегуляцией и с «до­стижениями» (в терминологии Левина) и с удовлетворенностью (в нашей терминологии).

Саморегуляция как операциональный механизм реализации притязаний является гибким механизмом, который воплощает в себе не фиксированную, а экзистенциальную (в терминологии Ру­бинштейна) или процессуальную (в понимании Брушлинского) сущность личности. Притязания — лишь идеальная проекция личности, которая экзистенциально реализуется саморегуляци­ей, а последняя в нашем понимании (в отличие от понимания дифференциальной психологии и психофизиологии) охватывает не только «внутренний контур» личности (даже если иметь в виду разные уровни ее организации), а контур, сочетающий внешнее и внутреннее. Именно благодаря саморегуляции может быть эк­спромтом, а не намеренно, совершен тот самый смелый поступок, который затем обобщаясь (по Рубинштейну) превращается в ус­тойчивое намерение вести себя смело. Необходимо выявить, на­сколько так определенные притязания близки пониманию В.А-.Ядовым личностных диспозиций. Но, главное состоит в том, что саморегуляция является той вертикалью в личностной органи­зации и самоорганизации, которая определенным образом сопод-

чиняет и соотносит все уровни личностной организации. Такое понимание «задач» и функций саморегуляции преодолевает аль­тернативу, выявленную Хекхаузеном, когда одни личностные концепции рассматривают детерминацию личности, а другие — ее ситуативную обусловленность [223]. Этой альтернативой ста­тика приписывается самой личности, а динамика — внешним условиям, ситуациям. На самом деле, как неоднократно отмеча­лось, личность и стабильна, что зафиксировано в ее определении как устойчивого психического склада человека, и изменчива. Однако применительно к ее активности можно говорить об устой­чивости ее притязаний скорее в смысле их определенности и о ди­намичности -саморегуляции — в смысле согласованности ей вне­шних и внутренних условий. Удовлетворенность же, в свою оче­редь, входит в их интеграл, поскольку она «оценивает» по определенным критериям получившееся «произведение» притя­заний на регуляцию, намерений на способ их реализации.

Семантическим интеграл активности является в силу своего единого ценностно-смысло-мотивационного характера. Именно притязания и саморегуляция, обеспечивая способ их реализа­ции, решая задачу согласования системы внутренних условий друг с другом и внутренней системы и внешних условий между собой, по нашему мнению, образуют тот самый личностный смысл, который так и не получил окончательного определения в концепции А.Н.Леонтьева и его продолжателей (Д.А.Леонть­ев). Волевая функция является составляющей саморегуляции, придавая активности и деятельности, в которую она воплоща­ется, определенность и удерживая, можно сказать, «конститу­ируя» ее форму, как справедливо заметил Калин. Однако, ко­ординирующая, согласующая, образно говоря, «дирижерская» функция саморегуляции, приводящая к определенной упорядо­ченности,организованному состоянию, не исключает того, что ею же разрешаются противоречия, которые требуют волевого или осознанного решения (или выбора).

Построенная нами на этих исходных теоретических основа­ниях типология имела прогрессивный, открытый характер, по­скольку представляла собой скорее эипирическую методологию или стратегию исследования высших личностных способностей, в частности активности, дифференцированной нами на две ос­новные формы — инициативу и ответственность. Она строилась не на структурных, а на функциональных принципах и поэто­му типообразующие параметры были не априорно заданы, а

представляли искомое, которое обнаруживалось в эмпирическом исследовании, моделирующем ситуации по типу естественного эксперимента (К.А.Абульханова-Славская, 1988, 1991). В более чем десятилетних исследованиях были получены типологии ини­циативы, ответственности, семантического интеграла активно­сти личности, личностной способности к организации времени, социального мышления личности, и ряда других, сопоставление которых давало возможность отработки типологического мето­да или стратегии [11, 12, 34, 71, 75, 118, 207 и др.].

В шестидесятых-семидесятых годах конкретно-ориентирован­ные исследования личности редко приводили к построению ти­пологий. Например, появившаяся в области психологии управ­ления западная типология руководителей затем была конкре­тизирована на основе отечественных исследований [92], но в последний период получение типологических результатов при­обретает массовый характер, в одних случаях демонстрируя фе­номенологическую картину разнообразия личностных особенно­стей, в других — свидетельствуя о принципиальной необходи­мости изучения личности типологическим путем.

Однако типологический способ исследования не является един­ственным, поскольку другим путем выявления многофункциональ­ности личностных свойств и качеств оказывается стратегия выде­ления ведущего или системообразующего фактора (или вектора). По такому принципу построены работы двух вышецитированных авторов, Калина и Сосновского, хотя посвящены они разным ха­рактеристикам личности — первое волевой регуляции деятельно­сти, второе — соотношению мотива и смысла. Такой принцип ана­лиза деятельности в свое время предложил А.Н.Леонтьев, выде­лив разные отношения в системе деятельности. Указанными авторами выделяются и аналитически рассматриваются векторы «мотив-цель», «мотив-потребность», «мотив-предмет», «мотив-смысл», «мотив-эмоция» и т. д.. В результате устанавливаются стратегические принципы, согласно которым одни составляющие должны быть исследованы независимо друг от друга, а затем со­отнесены через целую систему опосредствующих отношений, дру­гие — неправомерно сближать или отождествлять друг с другом как мотив и предмет (по мнению Сосновского), третьи, например, соотношение смысла и эмоций, по мнению Вилюнаса [59], «трак­туются как проявления разных языков, выражающих единый мир пристрастного в психике и имеющих разные уровни обобщения» (цит. по [199, с. 49]). При таком способе теоретического анализа

возникает возможность определения одного и того же явления (на­пример, положительного или отрицательного качества волевого ре­гулирования) разными детерминантами или его детерминирован­ность сразу несколькими зависимостями. «Поэтому определения уровня эффективности волевого регулирования вряд ли целесооб­разно проводить без предварительного изучения типологических свойств нервной системы,- пишет Калин,- В противном случае мы можем принять за проявление положительных или отрицательных качеств волевого регулирования совсем другие свойства (например, низкую эмоциональную возбудимость квалифицировать как хоро­шую выдержку)» [103, с. 24]. Именно такого рода аналитико-син-тетические стратегии могут порождать систему гипотез, требую­щих эмпирической проверки.

Иного типа исследования, например, мотивационнои системы личности (В.Г.Асеев), носят исходно более синтетический харак­тер, поскольку для определения указанной системы выделяют­ся основания или «оси», выходящие за пределы ее непосредствен­ных составляющих, таких как отдельный мотив или смысл или потребность и даже их векторы. Эти основания выявляются с помощью некой своеобразной оперативной методологии, которая сложилась в отечественной науке. В качестве мотивационнои тенденции или «оси» выделяется так называемая содержатель­но-динамическая, интерпретируемая в категориях, принятых (Русалов и др.) для дифференциации собственно отражаемого содержания и динамических механизмов, которыми осуществля­ется это отражение, или для дифференциации ценностно-смыс­лового уровня личностной организации и собственно функцио­нального (например, темпераментального). Далее Асеев опирается на принцип актуального и потенциального, развивая его более конкретно в трехзональную структуру мотивационнои системы и отдельного побуждения, имеющую «центральную актуальную зону и две крайние потенциальные (экстремальные), в одной из которых активность содержательного или динамического типа не нужна в силу обеспеченности соответствующими внешними об­стоятельствами, а в другой — невозможна или чрезмерна в субъективном представлении человека» [24, с. 5-6]. Эта идея чрез­вычайно близка проведенному выше принципу анализа Шадри-ковым деятельности, согласно которому субъективные предпоч­тения (притязания, по Абульхановой-Славской) минимизируют­ся в силу сложности внешних обстоятельств осуществления деятельности. Иными словами, субъект выбирает не оптималь-

ную стратегию, отвечающую его притязаниям, а соответствующую трудным обстоятельствам. Третье «измерение» или «ось» моти­вации составлена Асеевым по временному основанию «прошлое — настоящее — будущее». И далее им рассматривается совмеще­ние или расхождение осей, дающее качественную характеристи­ку мотивационной системы, вбирающее феноменологическое богатство ее реального функционирования (в отличие от тради­ционных схем, улавливающих лишь одно «измерение» мотива­ции). Мотивационная система оказывается описанной как в мо­дальности желательности, т. е. инициируемой субъектом моти­вации, так и необходимости (которая отмечалась еще Чхартишвили и др.), как в модальности удовлетворенности, так и неудовлетворенности, как в некоем нормальном состоянии, так и в состоянии функциональной депривации и перегрузки, как в положительном, так и в отрицательном качестве. В результате описанная мотивационная система представляет собой теорию и стратегию изучения «значащих» переживаний и значимости (под­ходы к которым были намечены Ф.В.Бассиным и Н.Ф.Добрыни­ным [29, 81, 82]). Подобная исследовательская стратегия близка к реализованной В.Н.Мясищевым, который, не строя типологии личности, однако сумел дать такие характеристики ее отноше­ний, которые вобрали в себя многообразие реально существую­щих личностных «профилей».

В мотивационной концепции В.Г.Асеева нашел свое конкрет­ное воплощение вариант системного подхода, который учиты­вает не только гармонию системы, но и ее противоречие между внешним и внутренним [22; 24].

Как отмечалось выше, высший ценностно-мировоззренческий уровень в иерархической личностной структуре привлек внима­ние психологов, философов и социологов, что выражало тенден­цию сближения этики и психологии личности уже в 60-ых годах (О.Г.Дробницкий, В.Э.Чудновский, В.А.Ядов и др.). В 80-ых го­дах нарастает гуманистическая тенденция в подходе к личности [68, 205], что, в частности, проявляется в интересе к собственно внутренним механизмам связи личностных и моральных (Н.В.Дубровина), моральных и интеллектуальных механизмов (Брушлинский, Воловикова, Темнова), в исследовании идеалов личности (Чудновский и др.), и целого круга феноменолого-тео-ретических проблем: преодоление либо внутренних (в частности, связанных с психическим здоровьем или пограничными состоя­ниями личности) противоречий и трудностей (Зейгарник), либо

жизненных кризисов (Анцыферова, Зейгарник, Братусь, Васи-люк, Тарабрина и др.)

Первое направление исследований осуществляется в лаборато­рии личности Института психологии РАН Анцыферовой, Бруш-линским, Знаковым, Темновой, С.К.Нартовой-Бочавер и др. Од­новременно с теоретико-эмпирическими исследованиями сюда включаются два прикладных направления, а именно, создается Академическая школа психотерапии (Е.А.Спиркина) и почти од­новременно лаборатория психологии пост-травматического стрес­са (Тарабрина), в задачи которой входит не только разработка и отработка психодиагностических методов, но и практико-консуль-тационная помощь находящимся в тяжелых посттравматических состояниях людям — участникам и жертвам чернобыльской ка­тастрофы и афганской войны. Специально ориентированное на изучение типа личности «афганца» (участника войны в Афгани­стане) — исследование Знакова показало, что жизненный и лич­ностный кризис таких людей связан с огромной совокупностью реальных обстоятельств трагической войны и одновременно с таким изменением их психологии и сознания, которое образует барьер непонимания их окружающими и становится источником новых деприваций [98].

Психотерапевтические центры и консультации создаются в МГУ и других учреждениях при активном участии Столина, Бра-туся, Василюка, Д.А.Леонтьева и др., которые одновременно выступают инициаторами и лидерами Ассоциации гуманистичес­кой психологии. В течение многих лет Л.А.Петровской теорети-ко-практически разрабатывается направление, оказывающее со­действие личностям, испытыывающим трудности в общении [155]. В системе Российской Академии образования создается комплексная программа «Духовное возрождение личности и об­разование», научным руководителм которой становится В.С.Му­хина, направляющая исследования созданного в системе РАО Института развития личности [149 и др.].

В свое время построив гипотетико-теоретическую модель са­мосознания, В.С.Мухина заинтересовалась выявлением парамет­ров этой модели у реальной личности и особенно личностей с ярко выраженными этническими особенностями самосознания, живущих в условиях деприваций. Эти многолетние исследова­ния показали картину определенных деформаций самосознания и «я-концепции», что свидетельствует о необходимости опреде-

ленных педагогических, социальных и культурных стратегии для оптимизации их развития.

Таким образом, в настоящий период разработки проблемы лич­ности ее исследования располагаются в некотором континууме, который имеет одним своим полюсом оптимальность, высшие уровни развития и достижений, а другим — пессимальные, кри­зисные, регрессивные или связанные с преодолением трудностей.

Восьмидесятые годы становятся периодом ренессанса концеп­ции субъекта, которая была разработана Рубинштейном и Узнадзе еще в двадцатых годах, позднее конкретизирована Ананьевым, а начиная с семидесятых — момента выхода в свет книги Рубин­штейна «Человек и мир» (1973) стала широко распространяться и была конкретизирована и развита его учениками — Абульха-новой-Славской и Брушлинским. В настоящее время она стала основным научным направлением исследовательской работы Института психологии РАН по крайней мере на два пятилетия [51]. Если в предшествующие периоды развития отечественной психологии сущность гуманистического подхода к личности про­являлась либо в идеале гармонически развитой личности и стрем­лении ее сформировать [57, 61, 62, 73, 111, 138, 172 и др], либо — более глубоко и содержательно — в понимании ее развития как человеческого духовно-нравственного становления (Анцыферова, Чудновский и др.), в признании ее индивидуальности, то в 70-90-ых годах — в контексте категории субъекта, превратившей­ся в целую проблемную область, рассмотрение личности приоб­ретает явно выраженный аксиологический акцент. Для возглав­ляемого Брушлинским направления исследований центральной стала не констатация у личности неких ценностей, мировоззре­ния, включающего морально-этические принципы, а, с одной стороны, более классическая, с другой — весьма актуальная за­дача выявления того, как личность решает моральные проблемы и задачи. Эти исследования, носившие теоретико-эмпирический характер, соотносились с кольберговской концепцией уровней мо­рального развития личности. Были выявлены собственно лично­стные детерминанты мыслительного процесса, во-первых. Во-вто­рых, обнаружено очень тонкое и неоднозначное соотношение ин­теллектуального и морального развития ребенка, что опровергло тезис Кольберга об опережении интеллектуальным морального развития (вполне в соответствии с когнитивной парадигмой) [59]. На детях была получена типология, в которой первый тип, не до­стигший определенного уровня интеллектуального развития (дей-