Студопедия.Орг Главная | Случайная страница | Контакты | Мы поможем в написании вашей работы!  
 

Глава 55. Когда вышел отчет Уоррена, в ЦРУ почувствовали облегчение – даже радость



октябрь 1964 года – 1965 год

Когда вышел отчет Уоррена, в ЦРУ почувствовали облегчение – даже радость. Опасения, что Управлению могут поставить в вину провал предполагаемой активной слежки за Освальдом в Мехико годом раньше и что ЦРУ могло как‑то предотвратить покушение на президента, оказались напрасными. Таким исходом, полагали в Управлении, они обязаны главе резидентуры ЦРУ в Мехико Уинстону Скотту, который сыграл немаловажную роль в том, чтобы убедить комиссию: ЦРУ хорошо выполняло свою работу.

В телеграмме, направленной из штаб‑квартиры ЦРУ в резидентуру Мехико 25 сентября – на следующий день после того, как доклад комиссии был представлен президенту Джонсону, – содержались поздравления и благодарность Скотту: «Весь персонал штаб‑квартиры, занимающийся делом ОСВАЛЬДА, выражает благодарность резидентуре за ее усилия в работе над теми или иными аспектами этого дела» 1 . В этой поздравительной телеграмме из Лэнгли не было имени старого друга Скотта Джеймса Энглтона, главы отдела контрразведки ЦРУ, который негласно следил за тем, какая именно информация предоставлялась комиссии. Это было совершенно в обычае Энглтона – он предпочитал оставаться в тени даже внутри самого ЦРУ.

Вот почему после этой хорошей новости, полученной из Вашингтона и от его старых друзей в Лэнгли, служебная записка, оказавшаяся на столе Скотта через две недели, оказалась сюрпризом.

Это был датированный 5 октября отчет одного из информаторов ЦРУ, из сообщений которого, если они подтвердятся, следовало, что Скотт и его коллеги, а с ними и вся комиссия Уоррена, никогда не знали всей правды о поездке Освальда в Мехико 2 . Информатором была переводчица с испанского Джун Кобб, американская гражданка, жившая в Мехико, женщина с довольно запутанным прошлым. Она родилась в Оклахоме, в начале 1960‑х жила в Гаване и даже работала в правительстве Кастро: в то время она, по‑видимому, была сторонницей кубинской революции. Теперь она поселилась в Мехико – снимала комнату в доме Елены Гарро де Пас, мексиканской писательницы, известность к которой пришла в 1963 году после публикации романа Los Recuerdos del Porvenir («Воспоминания о будущем»). Скотт знал талантливую, своевольную Гарро по дипломатическим приемам и вечеринкам.

Кобб рассказала, что однажды подслушала разговор между Гарро, ее 25‑летней дочерью Хеленой и Дебой Герреро, сестрой Елены, – до этого в новостях из Вашингтона сообщили о публикации отчета комиссии Уоррена. Три мексиканские женщины вспомнили в связи с этим любопытную историю о том, как всего за несколько недель до покушения, в сентябре 1963 года, они встретили Освальда и его «похожих на битников» американских приятелей на танцевальном вечере, который устроила семья Сильвии Дюран. Гарро по браку были родственницами Дюран.

Когда Елена Гарро и ее дочь «стали расспрашивать про этих американцев, которые весь вечер держались обособленно и совсем не танцевали, их позвали в соседнюю комнату», докладывала Кобб. Елена продолжала расспросы, и муж Сильвии сказал, что «не знает, кто они такие» – их привела Сильвия. Елена все настаивала, чтобы ее познакомили с американцами, и тогда ей сказали, что для знакомства нет времени. «Дюраны ответили, что ребята рано утром уезжают из города», – сообщала Кобб. Но как выяснилось, они уехали несколько позже: на следующий день Елена с дочерью встретили этих молодых американцев, всех троих, на авениде Инсургентес – главной улице Мехико.

Женщины вспомнили, как они удивились, увидев фотографии Освальда в мексиканских газетах и по телевидению в первые часы после убийства Кеннеди; они тотчас вспомнили «вечеринку твиста». На следующий день они узнали, что Дюран и ее муж Горацио арестованы мексиканской полицией; их арест «укрепил» женщин в уверенности, что на вечеринке был именно Освальд. Согласно донесению Кобб, Елена призналась, что не сказала полицейским ни слова об Освальде – из страха, что их с дочерью тоже могут арестовать. Они сразу же прекратили общение с Дюранами. Гарро было «тошно» даже подумать о том, что Сильвия Дюран и ее семья каким‑то образом связаны с убийцей президента, и «они разорвали всякие отношения с Дюранами», писала Кобб.

Скотт, вероятно, надеялся, что публикация отчета комиссии Уоррена позволит подвести черту под вопросами об Освальде и можно будет вздохнуть спокойно, поскольку эти вопросы представляли собой скрытую угрозу его карьере. Но после взрывоопасного сообщения Джун Кобб стало ясно, что посольству придется с этим разобраться. Дело было поручено атташе ФБР по правовым вопросам Кларку Андерсону. Это был тот самый агент ФБР, который сразу после убийства Кеннеди возглавил местное расследование деятельности Освальда в Мехико. Если кто и должен был много раньше выйти на сестер Гарро, то именно Андерсон.

То, что Гарро рассказали Андерсону, до малейших подробностей совпадало с тем, что подслушала и записала Кобб. Елена Гарро сказала, что, насколько она помнит, эта вечеринка состоялась в понедельник, 30 сентября 1963 года, или в один из последующих дней: во вторник, 1 октября, или в среду, 2 октября; она еще подумала, как странно: устраивать танцевальный вечер в будний день. Всего в доме Рубена Дюрана, деверя Сильвии, собралось человек тридцать 3 . Примерно в 22.30, сказала она, прибыли «три молодых белых американца. Их встретила Сильвия Дюран, и они говорили только с ней. Они держались несколько особняком, в вечеринке не участвовали и, насколько она могла заметить, с кем‑либо еще разговоров не вели». Гарро сказала, что «на вид американцам можно было дать от 22 до 24 лет». (Освальду в то время было 23 года.) На Освальде, сказала она, был черный свитер, и рост у него был примерно метр семьдесят пять. (Именно таков был рост Освальда.) Один из его приятелей‑американцев был «блондин, ростом примерно метр восемьдесят, светлые прямые волосы, узкое лицо с длинным подбородком, похож на битника».

Андерсон спросил Гарро, не запомнила ли она еще кого‑нибудь на этой вечеринке. Ну как же, молодого мексиканца, который заигрывал с ее дочерью, ответила она. ФБР связалось с этим человеком, и тот подтвердил некоторые моменты рассказа Гарро, но утверждал, что не видел никого похожего на Освальда.

Андерсон отправил отчет в Вашингтон 11 декабря и, судя по документам, больше ничего не предпринимал. Никаких попыток связаться с сестрой Елены Гарро, которая также присутствовала на той вечеринке, не зафиксировано. В своем отчете Андерсон не делал никаких выводов, лишь предположил, что сестры Гарро просто ошиблись, приняв за Освальда кого‑то другого. Он так подумал исходя из того, что в те два или три дня, которые Елена Гарро назвала как возможные даты вечеринки, Освальда уже не было в Мехико, и уж тем более они не могли на следующий день видеть его на улице. «Следует заметить, что в ходе расследования было установлено: Ли Харви Освальд уехал из Мехико на автобусе в 8.30 утра 2 октября 1963 года и не мог быть тем американцем, которого видела миссис Пас на вечеринке, если вечеринка состоялась вечером 1 или 2 октября», – писал Андерсон. Он не заострял внимания на очевидном: 30 сентября – это первая дата, названная Гарро, – Освальд еще находился в Мехико, и на следующий день его могли увидеть на улице.

По документам Скотта неясно, сообщил ли он об этих своих расследованиях в штаб‑квартиру ЦРУ 4 . Составленная позднее сотрудниками ЦРУ хронология действий резидентуры в Мехико после убийства Кеннеди показывает, что никаких материалов об этом в 1964 году в Лэнгли не попало. Если это действительно так, значит, в штаб‑квартире ЦРУ ничего не знали о Гарро и о «вечеринке твиста» вплоть до следующего года.

Как всегда, Уэсли Либлер не мог не впутаться в неприятности.

Летом 1965 года он согласился встретиться с аспирантом Корнеллского университета Эдвардом Джеем Эпстайном, который хотел взять у него интервью о комиссии Уоррена. 30‑летний Эпстайн писал магистерскую диссертацию о правительстве, взяв комиссию в качестве примера для ответа на вопрос, поставленный одним из его преподавателей: «Как действуют правительственные организации в чрезвычайной ситуации, когда нет правил и нет прецедентов, которыми можно было бы руководствоваться?» 5 Либлер пригласил Эпстайна в свой загородный дом в Вермонте, полагая, что в непринужденной обстановке ему будет легче собраться с мыслями.

За те десять месяцев, что прошли после публикации отчета комиссии, в жизни Либлера, которому уже исполнилось 34 года, многое изменилось. Он не вернулся к многообещающей карьере в адвокатской конторе в Манхэттене, а переехал на Запад и стал преподавать юриспруденцию в Калифорнийском университете в Лос‑Анджелесе. Он сохранит хорошие отношения со своими двумя сыновьями, но добьется развода с их матерью, которая останется с детьми в Нью‑Йорке. Его манили южные калифорнийские нравы и красивые молодые женщины в кампусе.

Эпстайн заинтересовал Либлера: его университет принадлежал к «Лиге плюща», а это уже неплохая рекомендация. Он был ученый, а не какой‑нибудь репортер, охочий до скандальных сплетен, и Либлер полагал, что исследование Эпстайна поможет сдержать натиск армии сторонников версии заговора, которые пытались поставить под сомнение выводы комиссии. Несколько новых книг, развивающих конспирологические теории убийства Кеннеди, в том числе и книга Марка Лейна, были уже в работе. Либлер знал, что Эпстайн обратился не к нему одному – тот просил об интервью семерых членов комиссии. В итоге Эпстайн проинтервьюировал пятерых: Уоррен отказался давать интервью, а сенатору Расселу пришлось отменить встречу по состоянию здоровья. Кроме того, Эпстайн побеседовал с Ли Рэнкином, Норманом Редликом и Говардом Уилленсом.

Либлер сказал Эпстайну, что согласен с выводами комиссии, однако не очень доволен расследованием. Его характерно лаконичные и эмоциональные замечания Эпстайн цитирует в своей диссертации. Либлер рассказал, что практически всю следственную работу выполнили штатные юристы комиссии. На вопрос Эпстайна, что же делали семь членов комиссии, Либлер ответил: «Если одним словом, то ничего» 6 . (Позже он скажет, что не помнит, говорил ли это Эпстайну, но отрицать такую возможность не будет 7 .) Позже Эпстайн будет вспоминать, как едко – это, правда, не вошло в текст диссертации – Либлер «высмеивал семерых членов комиссии, рассказывал, что штатные сотрудники называли их между собой “Белоснежка и семь гномов”, из‑за того что они слишком доверяли показаниям русской жены Освальда Марины – Белоснежки». На то, кто был каким гномом, Либлер смотрел иначе, чем некоторые его коллеги. Уоррена он называл Простачок, потому что тот отмахивался от любых показаний, подрывавших доверие к Марине. Аллен Даллес был Соней, «потому что часто задремывал, пока свидетель давал показания, а проснувшись, задавал вопросы невпопад». Джон Макклой был Ворчун: «он злился, когда штатные юристы не прислушивались к его версиям о возможном иностранном заговоре» в деле об убийстве Кеннеди.

Либлер объяснил, что штатным юристам отводились весьма сжатые сроки, ситуация осложнялась еще и из‑за некомпетентности ФБР: первоначальное расследование, проводившееся Бюро, он называл не иначе как «шуткой». Рассказал и о неуместном замечании Рэнкина в конце расследования о необходимости скорее завершать работу, даже если некоторые вопросы останутся без ответов: «Нам следует закрывать двери, а не открывать их». Эти слова, процитированные Эпстайном, будут регулярно цитировать сторонники версий заговора как доказательство того, что расследование проводилось наспех и его результат был предопределен[28].

Желая помочь Эпстайну, Либлер пошел дальше: передал ему копии большинства, если не всех, внутренних материалов, оставшихся у него после работы в комиссии, в том числе служебные записки, в которых он выражал свое недовольство тем, что отчет пишется как «юридическое обоснование для обвинения» против Освальда. В своей диссертации признательный Эпстайн не назвал Либлера в качестве источника этих внутренних материалов, только поблагодарил некоего безымянного «штатного сотрудника». Спустя годы Эпстайн будет вспоминать, как обрадовался, когда Либлер согласился передать ему две большие картонные коробки с «отчетами штатных сотрудников, черновиками… и две синие папки с неопубликованными предварительными отчетами ФБР».

Либлер говорил друзьям, что не предвидел того, что случится. Эпстайн, как оказалось, нашел заинтересованного издателя и превратил свою диссертацию в книгу Inquest: The Warren Commission and the Establishment of Truth («Расследование: комиссия Уоррена и установление истины»). Солидное издательство Viking Press собиралось выпустить ее в июне 1966 года, всего через два месяца после того, как он представит диссертацию своим научным руководителям в Корнелле. Это означало, что книга Эпстайна появится на полках книжных магазинов раньше, чем Rush to Judgment («Погоня за правосудием») Лейна, выход которой был назначен на конец лета. Незадолго до публикации «Расследования» в газете The New York Times появилось интервью с Эпстайном. На вопрос, о чем же его книга, он отвечал уклончиво: «Она может оказаться скучной, поживем – увидим» 8 . Обозреватели были заинтригованы тем, что предисловие к книге пишет Ричард Ровере, вашингтонский корреспондент журнала The New Yorker. Это предполагало серьезную работу.

Как оказалось, в «Расследовании» имелись жесткие нападки на комиссию Уоррена, автор утверждал: комиссия обошла вниманием свидетельства, указывающие на второго стрелявшего на Дили‑Плаза. Самое серьезное обвинение, которое выдвигал Эпстайн, – что отчет о вскрытии тела Кеннеди был изменен ради соответствия версии одной пули и что сама эта версия надуманная. Это утверждение основано на несоответствиях между отчетом о вскрытии и двумя подготовленными в первые недели после убийства служебными записками ФБР, в которых шла речь о том, что стало с первой пулей, ранившей президента, – это была та самая пуля, которая, как считали юристы комиссии, также попала в Коннелли. В служебных записках ФБР утверждалось, что, возможно, эта пуля неглубоко проникла в тело президента сзади и затем вывалилась. Юристы комиссии, особенно Арлен Спектер, в начале расследования сочли эти заявления ФБР досадной ошибкой, отражающей первоначальную неуверенность патологоанатомов в Медицинском центре ВМФ в Бетесде относительно траектории пули. Просто два агента ФБР, присутствовавших на вскрытии, восприняли ошибочные предположения врачей как установленный факт. Однако Эпстайн считал, что расхождение между записками ФБР и отчетом о патологоанатомическом исследовании, возможно, указывает на сокрытие истины. Если отчеты агентов ФБР верны, эта пуля не могла ранить Коннелли.

Эпстайн нашел и другие пробелы в расследовании: он выявил важных свидетелей, так и не допрошенных ФБР и далласской полицией. Но лучшее доказательство – не публиковавшиеся ранее документы комиссии, особенно подробные, резко критические служебные записки Либлера.

Книга стала сенсацией и получила хорошие отзывы, в том числе похвальные рецензии в ведущих газетах и журналах. В своем предисловии Ровере называл Эпстайна «талантливым молодым ученым», показавшим, что расследование комиссии Уоррена «было, мягко говоря, неутомительным», а доказательства того, что Освальд якобы был единственным стрелявшим, «весьма уязвимы» 9 . «Расследование» вызвало общественный интерес к многочисленным конспирологическим версиям 10 . Элиот Фремонт‑Смит в своей критической статье под заголовком Pandora’s Box («Ящик Пандоры»), опубликованной в газете The Times, писал: «…Это первая книга, затронувшая серьезные вопросы, возникшие в умах мыслящих людей в связи с выводами комиссии Уоррена». Когда «Расследование» выпустили в бумажной обложке, рисунок на обложке изменили на более броский: за фотографией Освальда виднелся силуэт мужчины с винтовкой, а выше красными буквами было написано: «Один из убийц Джона Кеннеди все еще на свободе?»

Бывших коллег Либлера разозлило его явное сотрудничество с Эпстайном: вот, думали они, теперь один из нас примкнул к сторонникам версий заговора. Альберт Дженнер, который еще во время их совместной работы в комиссии невзлюбил Либлера, писал Дэвиду Белину, что «за гнусной словесной завесой Эпстайна, который обильно цитирует герра Либлера», видно, что «Джим все такой же закомплексованный, завистливый, тяжелый человек». И добавлял: «Я бы простил ему это, будь у него хотя бы хороший вкус» 11 . Он писал: «Эпстайну и его гарвардским научным руководителям должно быть стыдно, но, похоже, им ничуточки не стыдно». (Эпстайн тем временем собрался писать докторскую диссертацию в Гарварде.) Норман Редлик послал научному руководителю Эпстайна в Корнеллском университете письмо с возражениями против книги, которую он назвал «насквозь лживой», и отметил, что его слова в ней чудовищно перевраны. «Честно говоря, – писал он, – я в ужасе от неточностей, которыми изобилует книга, и от того, что мне приписываются утверждения, которых я не делал» 12 . По словам Белина, он уже во время расследования чувствовал: Либлер сделает что‑то подобное. «Когда я уезжал из Вашингтона, я был уверен, вспоминая свои разговоры с Джимом Либлером, что он не намерен молчать, – говорил Белин позднее. – Того, что он сделал, следовало ожидать: он попытался выставить себя настоящим героем этого расследования». Уже через несколько месяцев после публикации «Расследования» Либлер попытался – судя по всему, безуспешно – дистанцироваться от книги, настаивая в письмах к друзьям, что он не оспаривает основные выводы комиссии. Он писал, что считает книгу Эпстайна «неглубокой, поверхностной и необдуманной работой».

Однако ущерб был нанесен. В конце июля Ричард Гудвин, бывший спичрайтер Кеннеди, стал первым из числа высших должностных лиц, работавших в администрации Белого дома при покойном президенте, кто потребовал официальной проверки выводов комиссии Уоррена. «Расследование, – сказал Гудвин, – не только поднимает вопросы, но и требует обоснованных ответов» 13 .

Уоррен в Верховном суде отказался от каких бы то ни было новых дебатов об убийстве, сказав, что пресс‑центр Верховного суда не будет давать никаких комментариев журналистам по поводу книги. Однако вопросы настигли и председателя Верховного суда – и были заданы прямо в лицо. И он испугался. В конце июня 1966 года, через пятнадцать минут после того как он сошел с трапа самолета в Израиле, куда прибыл, чтобы принять участие в открытии памятника президенту Кеннеди, перед ним возник репортер и начал расспрашивать о книге «Расследование». «Я не счел нужным отвечать, – вспоминал Уоррен. – Мы сделали все, что могли: написали наш отчет – плод десяти месяцев интенсивной работы… И были единодушны» 14 .

В августе вышла книга «Погоня за правосудием». Книга Лейна не удостоилась похвал критики, как «Расследование» Эпстайна; она была слишком спорной, и многие журналисты по собственному опыту знали, что нельзя верить всему, что говорит Лейн. Однако «Погоня за правосудием» стала настоящим бестселлером в отличие от «Расследования», поднялась на первое место в списке бестселлеров в жанре документальной прозы, по версии газеты The New York Times, и держалась в этом списке шесть с половиной месяцев[29].

После завершения работы в комиссии Дэвид Слосон вернулся в свою адвокатскую контору в Денвере, но в Колорадо он пробыл недолго и снова отправился в Вашингтон15. Подобно Либлеру, который останется его другом на всю жизнь, Слосон не собирался до конца своих дней просиживать за конторкой в юридической фирме. Он тоже хотел преподавать. Он решил поискать место преподавателя в крупнейших школах права, а пока еще немного послужить обществу. Летом 1965 года он с радостью принял предложение поработать в элитарной юридической службе при Министерстве юстиции – Office of Legal Counsel – в Вашингтоне.

Слосон жалел только, что ему не удалось поработать в министерстве под началом Роберта Кеннеди, который теперь стал сенатором от штата Нью‑Йорк; годы, когда Кеннеди руководил министерством, были поистине великим временем. Слосон сожалел и о том, что не может возобновить знакомство со своим давним другом из Денвера Джозефом Доланом, который работал с Кеннеди. «Я просто обожал Джо, – вспоминал Слосон. – Удивительный человек, с чисто ирландским чувством юмора» 16 .

В Колорадо Слосон и Долан, оба демократы, активно занимались политикой. Они познакомились в 1960 году, во время президентской кампании Джона Кеннеди: их пригласил участвовать в кампании руководитель избирательного штаба в штате Колорадо Байрон Уайт, наставник Слосона в юридической фирме. После победы Кеннеди Уайт и Долан получили должности в Министерстве юстиции и перебрались в Вашингтон. Уайт сначала был заместителем генерального прокурора при Роберте Кеннеди, затем был избран членом Верховного суда. Долан же пробился в «ирландскую мафию» помощником в офисе генерального прокурора, а затем вместе с Кеннеди перебрался на Капитолийский холм и теперь руководил его сотрудниками в Сенате.

В первые месяцы работы в Министерстве юстиции Слосона, когда он уходил с работы, сворачивая с Пенсильвания‑авеню на прилегающие улицы, окружало море незнакомых лиц. Как всегда деловитый, он обычно заканчивал дневные труды к пяти часам пополудни и вливался в толпу госслужащих, спешащих по домам. Так что когда в один прекрасный день он вышел из министерства и увидел знакомое лицо, для него это стало приятным сюрпризом.

На тротуаре стоял Долан. Он быстро пошел навстречу Слосону, протягивая руку для приветствия.

«Джо? Что он здесь делает?» – подумал Слосон.

Он сразу понял, что эта встреча не случайна: не такой человек был Долан, чтобы топтаться на тротуаре среди белого дня, во всяком случае, не теперь. Казалось, Долан стоял там преднамеренно: он ждал, когда Слосон выйдет из здания.

То, что это не простое совпадение, видно было и по лицу Долана. Будь это случайная встреча, он расплылся бы в улыбке. Но когда он шагнул к Слосону, он был «серьезен и озабочен».

– Дэйв, как я рад тебя видеть, – сказал Долан. – Есть у тебя минутка?

– Конечно, – ответил Слосон.

– Сенатор послал меня задать тебе несколько вопросов.

– Конечно, Джо, разумеется, – повторил Слосон, пытаясь сообразить, что Кеннеди хочет от него услышать и почему собирает информацию так по‑шпионски – возле многолюдной улицы в час пик. Этот разговор явно нужен был сенатору не для отчета.

Долан сразу перешел к делу:

– Дэйв, речь пойдет об убийстве его брата. О комиссии Уоррена.

Слосон, по его словам, совершенно растерялся.

– Дэйв, это должно остаться между нами, но сенатору все еще не дает покоя мысль о заговоре. Я рассказал ему о твоей работе в комиссии, о том, что ты проверял все эти версии заговора. И он просил задать тебе вопрос: ты уверен, что выводы комиссии Уоррена верны? Ты уверен, что Освальд действовал в одиночку?

Слосон не мог понять, с чего бы это. Кеннеди не раз публично заявлял, что доверяет выводам комиссии. Не узнал ли Кеннеди чего‑нибудь такого, что заставило его изменить свое мнение?

– Джо, я думаю, что мы были правы, – сказал Слосон Долану. – Я думаю, Освальд один это сделал.

Они стояли на тротуаре, мимо с шумом проносились машины, и Слосон попытался вкратце рассказать, как комиссия пришла к выводу, что никакого заговора не было.

Долан внимательно слушал и кивал словно бы в знак согласия.

– Спасибо, Дэйв, – сказал он. – Я передам сенатору. Он будет рад это услышать.

Мужчины пожали друг другу руки, и Долан ушел. Казалось, он был удовлетворен.

Чарльз Томас и его жена Синтия полюбили Мехико, куда приехали в апреле 1964 года, после того как Чарльза назначили сотрудником политического отдела посольства Соединенных Штатов в Мексике17. «Мы чувствовали себя счастливейшими людьми в мире», – говорила Синтия, которой тогда было 27 лет. Они поженились двумя месяцами раньше после бурного романа, начавшегося со случайной встречи на вечеринке, которую устроил их общий нью‑йоркский друг, бродвейский художник по костюмам. Синтия работала на Манхэттене в журнале Time и мечтала стать актрисой. После свадьбы состоятельные родители Синтии устроили в честь молодоженов прием при свечах в отеле «Плаза» в Нью‑Йорке. Их первый ребенок, дочь Зельда, названная в честь покойной матери Чарльза, родилась в Мехико в 1965 году.

В середине 1960‑х годов Мехико считался в среде американских дипломатов чрезвычайно почетным и приятным местом для работы. Город имел сравнительно контролируемое население в четыре миллиона человек; в последующие десятилетия оно увеличится в десятки раз. Супруги Томас нашли изящную, просторную, с высокими потолками гасиенду недалеко от посольства. С помощью хорошей знакомой Гваделупе Ривера, дочери прославленного художника Диего Риверы, наняли одного из лучших поваров в Мехико‑Сити. «Наши гости знали, что у нас подают самые изысканные блюда мексиканской кухни в этом городе», – говорила Синтия. Посол Фултон Фримен считал Томаса самым талантливым из своих заместителей и часто захаживал к Томасам на вечеринки. Посол был очарован Синтией. «Мало того что она необычайно привлекательна и прекрасная актриса, она еще и великолепная хозяйка», – говорил он. Именно она «познакомила нас с молодыми мексиканцами – артистами, представителями культурной и интеллектуальной богемы, о которых мы раньше почти ничего не знали».

У супругов были хорошие отношения с сотрудниками посольства, хотя Синтия и чувствовала некоторую настороженность при встречах с Уином Скоттом; в семьях дипломатов все отлично знали, что Скотт – «человек из ЦРУ», работающий под прикрытием сотрудника политического отдела от Госдепартамента. Скотт умел подольститься, он нахваливал Чарльза его жене. «Чарльзу надо бы работать в Париже, он сделает там много хорошего с его прекрасным знанием французского», – говорил он ей на одной вечеринке. Но Синтии очень не понравилось, когда Скотт попросил ее собирать для него информацию по следам ее встреч с выдающимися мексиканцами. Она восприняла это как попытку завербовать ее в ЦРУ. «Мне было очень неприятно», – сказала она.

Местные писатели и художники любили чету Томасов. «Чарльз был необыкновенный человек, – вспоминала Елена Понятовска, мексиканская писательница, которая впоследствии стала едва ли не самым знаменитым мастером журналистского расследования в стране. – Он был интеллектуал. Он мог говорить обо всем» 18 . Особенно сблизились Томасы еще с одной одаренной мексиканской писательницей – Еленой Гарро. «Умная, очаровательная, чуткая женщина, – говорила о ней Синтия. – И такая энергичная, жизнерадостная».

На каком‑то приеме в декабре 1965 года Гарро отвела Чарльза Томаса в сторонку и поведала ему удивительную историю об Освальде и «вечеринке твиста». Сказала, что годом раньше поделилась этой историей с сотрудниками американского посольства, но с тех пор – никакой реакции. И сообщила Томасу еще кое‑что, чего не говорила посольским: шокирующие дополнительные подробности о своей родственнице Сильвии Дюран. По словам Гарро, Дюран и Освальд состояли в любовной связи, и весь Мехико знал об этом. Она была любовницей убийцы.

Томас усомнился в этом. Хотя он считал Гарро умной и хорошо информированной, возможно ли, чтобы человек, убивший Кеннеди, за несколько недель до убийства завел роман с сотрудницей правительства Кастро? К тому же в это время Освальд, судя по всему, находился под пристальным наблюдением ЦРУ. В отчете комиссии Уоррена, опубликованном годом ранее, не было даже намека на подобную связь.

Томас записал сведения, полученные от Гарро, и представил Скотту и другим сотрудникам посольства в служебной записке от 10 декабря 1965 года 19 . «Она очень не хотела обсуждать эту тему, но в конце концов рассказала эту историю», – писал Томас.

Томас также пересказал услышанную от Гарро странную историю, которая произошла с ней в первые дни после убийства Кеннеди. По ее словам, узнав об аресте Освальда в день убийства, она тотчас подумала, что здесь замешана Куба, она ведь знала о связях Освальда в кубинском посольстве. Возмущенные, они с дочерью в субботу, на следующий день после убийства, поехали к этому посольству, встали под окнами и стали кричать кубинцам, находившимся в здании: «Убийцы!» В тот же вечер к ним приехал один их знакомый, сотрудник Министерства внутренних дел Мексики. Этот их знакомый, Мануэль Карвильо, сообщил им новость об аресте Сильвии Дюран – хотя об этом официально не объявляли – и предупредил, что им угрожает опасность от «коммунистов». Карвильо предложил им на некоторое время спрятаться. «У него был приказ поселить их в небольшой скромной гостинице в центре города», – писал Томас.

Гарро отказывалась с ним ехать. «Она сказала Карвильо, что пойдет в американское посольство и расскажет все, что знает о связях Освальда с мексиканскими коммунистами и кубинцами», – докладывал Томас. Но Карвильо припугнул их, сказав, что в посольстве «полно коммунистических шпионов». Испугавшись, что доверять нельзя даже посольству США, Гарро с дочерью согласились скрыться и ничего никому не рассказывать. Их отвезли в неприметную гостиничку на другом конце города, где они оставались в течение восьми дней.

Ознакомившись с докладной Томаса, Уин Скотт затеял в посольстве бумажную возню, чтобы высмеять Елену Гарро и дискредитировать сообщенные ею сведения. Скотт хотел, чтобы в официальных документах было зафиксировано: он обвиняет Гарро в том, что она все это выдумала.

«Какое буйное воображение!» – написал он на докладной Томаса.

Однако оставить эту новость без внимания Скотт не решился: а вдруг получится, что ЦРУ пропустило столь важную информацию о контактах Освальда в Мехико? Он устроил в своем кабинете совещание, на которое пригласил Томаса и Натана Ферриса, нового атташе от ФБР по правовым вопросам. Скотт и Феррис сказали, что «после убийства об Освальде ходило множество слухов и какие‑то из них невозможно было проверить, другие оказались выдумкой», писал впоследствии Томас. «Однако они попросили меня еще раз побеседовать с миссис Гарро, чтобы она еще раз, и более подробно, изложила эту историю».

На рождественском приеме Томас воспользовался случаем и снова поговорил с Гарро, после чего составил для своих коллег из посольства подробную докладную – ее отпечатали в тот же день, и она заняла целых пять машинописных страниц. В этой беседе Гарро говорила о том, как была разочарована год назад, когда рассказала в посольстве об Освальде. «Чиновники в посольстве не очень поверили ей», видимо, поэтому она «не стала вдаваться в подробности», писал Томас.

Гарро пыталась вспомнить, в какой гостинице их прятали 20 . Название он забыла, зато смогла показать, где она находится: отвезла Томаса на машине в район Мехико Бенито‑Хуарес, и там они ее нашли – отель «Вермонт». (В 1966 году ФБР подтвердило Скотту правдивость этой части ее истории: Гарро действительно зарегистрировалась в этой гостинице, где проживала с 23 по 30 ноября 1963 года.) Гарро также объяснила, почему ее сестра Деба не горела желанием подтвердить, что видела Освальда на той вечеринке: по словам Елены, после убийства к Дебе пришли двое «коммунистов» и угрожали расправой, если она проболтается о том, что видела Освальда.

Рождественский отчет Томаса лег на столы Скотта и Ферриса – и оба сочли его неинтересным. Феррис 27 декабря направил послу Фримену служебную записку, извещая, что не намерен возобновлять расследование. «Ввиду того что заявления миссис Гарро де Пас уже проверялись и оказались необоснованными, по ее повторным недавним заявлениям не будет предприниматься каких‑либо действий» 21 . Скотт отправил в Лэнгли телеграмму с докладом о решении ФБР не заниматься показаниями Гарро. Один из его заместителей, Алан Уайт, сопроводил текст телеграммы Скотта своими замечаниями. Он спрашивал, все ли сделали в посольстве для проверки заявления Елены Гарро. «Не знаю, что сделало ФБР в ноябре 1964 года, но очень уж давно она рассказывает об этом, а о ней говорят как о чрезвычайно умной женщине», – писал Уайт 22 .

«Она сумасшедшая», – заканчивая обсуждение, подытожил Уин Скотт.





Дата публикования: 2014-11-19; Прочитано: 222 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!



studopedia.org - Студопедия.Орг - 2014-2024 год. Студопедия не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования (0.015 с)...