Глава 32. Жаклин Кеннеди излучала сияние

Дом Жаклин Кеннеди

Вашингтон

7 апреля 1964 года, вторник

Жаклин Кеннеди излучала сияние. Только что миновал полдень 7 апреля – четыре с половиной месяца после убийства, – и Уильям Манчестер впервые явился брать у миссис Кеннеди интервью для книги, которую она санкционировала.

– Мистер Манчестер, – заговорила она своим «неподражаемым голосом с хрипотцой», приглашая Манчестера в гостиную своего нового дома на N‑стрит в Джорджтауне. Она закрыла за собой раздвижные двери «скользящим движением и слегка поклонилась, перегнувшись в талии», рассказывал позднее Манчестер. Миссис Кеннеди была в черном свитере и желтых брюках в обтяжку, и «я подумал, что в 34 года этой прекрасной камелии не дашь более двадцати с небольшим». Впоследствии отношения миссис Кеннеди и Манчестера испортятся, но в начале их сотрудничества он видел только ее благосклонность и готовность помочь.

«Мое первое впечатление – и оно не менялось: передо мной великая трагическая актриса, – вспоминал он. – Я имею в виду, в самом лучшем смысле слова» ¹ .

Манчестер только приступил к сбору материала для книги, которая задумывалась как одобренная семьей президента история убийства и его последствий. Со временем Манчестер заподозрит, что семья одобрила эту затею главным образом для того, чтобы отпугнуть других авторов, чью работу было бы труднее контролировать.

Пять интервью с вдовой президента, которые Манчестер провел с апреля по июнь, оказались – что и неудивительно – самыми мучительными из всех, которые он брал для этой книги. Миссис Кеннеди откровенно рассказывала обо всем, в том числе и о том, что творилось в лимузине, когда прозвучали выстрелы на Дили‑Плаза. «В этих беседах она ничего не скрывала, – говорил Манчестер. – Примерно половина людей, с которыми я разговаривал, испытывали сильные эмоции, отвечая на подобные вопросы, но ни один разговор не был столь эмоциональным, как эти пять интервью с Джеки».

Интервью Манчестер записывал на громоздкий, но надежный катушечный магнитофон Wollensak. По соглашению с семьей Кеннеди эти десять часов магнитофонных записей разговоров с бывшей первой леди следовало по окончании работы над книгой передать создававшейся в Бостоне Президентской библиотеке имени Кеннеди. «Будущие историки, возможно, удивятся, что там за постукивание на заднем плане, – писал Манчестер. – Это кубики льда. Продержаться в эти долгие вечера нам удавалось лишь с помощью больших количеств дайкири». А еще миссис Кеннеди и Манчестер за разговором курили, поэтому «также часто слышится звук чиркающей спички».

В офисе комиссии Уоррена Арлен Спектер и другие юристы были хорошо осведомлены о работе Манчестера – о ней активно сплетничали в Вашингтоне, – в сущности, о параллельном, санкционированном семейством Кеннеди расследовании. Спектер был возмущен тем, что миссис Кеннеди дает интервью Манчестеру, хотя сотрудникам комиссии председатель Верховного суда запретил ее беспокоить. Почему, спрашивал Спектер, вдова президента готова обсуждать убийство с журналистом, а показания перед государственной комиссией, уполномоченной объяснить всем американцам, как погиб их президент, неприемлемы?

Спектер еще не знал масштабов ситуации. Миссис Кеннеди оказалась не единственным важным свидетелем, давшим в ту весну интервью Манчестеру. Роберт Кеннеди 14 мая также говорил под магнитофонную запись, хотя был далеко не столь откровенен, как его невестка. «Отвечает редко, зачастую односложно», – отмечал Манчестер. Иной раз писатель получал доступ к крупным государственным чиновникам задолго до того, как они давали показания комиссии. Через четыре дня после первой встречи с миссис Кеннеди Манчестер беседовал с директором ЦРУ Джоном Маккоуном ² , а перед комиссией Уоррена Маккоун предстанет лишь в середине мая. В отличие от членов комиссии Манчестер получил разрешение задавать вопросы и президенту Джонсону, и его супруге. Интервью с первой леди Белый дом назначил на 24 июня. Президент сначала предлагал провести личную встречу, но «почувствовал, что не в состоянии сделать это», рассказывал Манчестер, и ограничился письменными ответами на представленные ему вопросы.

Всю зиму и начало весны Спектер добивался права побеседовать с Джонсонами. Он составлял длинные списки вопросов к ним, как раньше – к Жаклин Кеннеди. Но Уоррен вновь подвел его. Председатель Верховного суда ни словом не возразил, когда Белый дом заявил, что президент Джонсон вместо устных показаний перед комиссией предпочитает письменно изложить, что ему запомнилось о дне покушения ³ . Это заявление длиной в 2025 слов будет отослано в офис комиссии лишь 10 июля, и многие противники нового президента, в особенности соратники Роберта Кеннеди, сочтут этот текст неточным и своекорыстным. Джонсон представил дело так, словно в часы после убийства он сделал все возможное, стараясь утешить миссис Кеннеди, и в то же время он‑де совещался по телефону с генеральным прокурором – Роберт Кеннеди утверждал, что некоторых из перечисленных разговоров попросту не было.

Позднее председатель Верховного суда признает, что ему следовало добиваться устных показаний Джонсона, хотя бы для того, чтобы не сложилось впечатление, будто комиссия оставила некоторых из ключевых свидетелей неопрошенными и тем самым не решила какие‑то проблемы. «Думаю, лучше бы он выступил со свидетельством, – говорил годы спустя Уоррен. – Но он написал нам, что сделает заявление и что миссис Джонсон тоже сделает заявление, так что мы даже не стали спорить» ⁴ .

Показания миссис Джонсон поступили в виде расшифровки магнитофонной записи ее устных показаний, сделанных 30 ноября, через восемь дней после убийства. Сотрудники комиссии отзывались об этих показаниях как о прекрасном и точном описании всего ею увиденного. Миссис Джонсон рассказала, как приехала в больницу Паркленда, как оглянулась на лимузин Кеннеди, когда ее поспешно проводили мимо в приемную неотложной помощи. «Я бросила последний взгляд через плечо и увидела в автомобиле президента какую‑то охапку розового цвета, словно кучку лепестков, на заднем сиденье. Я подумала, это миссис Кеннеди накрывала собой тело президента» ⁵ . Позднее, в больнице, миссис Джонсон столкнулась «лицом к лицу с Джеки» в узком коридоре. «Думаю, это было у дверей операционной, – сказала миссис Джонсон. – Она выглядела такой одинокой. Никогда в жизни я не видела такого одинокого человека».

Председатель Верховного суда был не просто осведомлен о деятельности Манчестера, поскольку родственники Кеннеди участвовали в этом, Уоррен также дал книге свое благословение. Он согласился дать интервью Манчестеру, который позднее вспоминал: Уоррен «был со мной неизменно любезен и признавал, что две линии расследования могут порой пересекаться, они уж никак не расходятся»6. Несколько следующих месяцев Уоррен и Манчестер поддерживали контакт. По словам писателя, «мы обменивались кое‑какими секретами, мы неизбежно ходили по следам друг друга». По просьбе клана Кеннеди Манчестер получил доступ практически ко всем существенным материальным уликам с места преступления, включая весь фильм Запрудера, и видел те кадры убийства, которые широкой общественности не покажут на протяжении десятилетий. Манчестер говорил, что ему позволили посмотреть фильм «семьдесят раз», вглядеться в него «кадр за кадром».

Один из пилотов президентского самолета устроил Манчестеру экскурсию по Борту номер один, писателя также допустили в хирургическое отделение больницы Паркленда и в госпиталь ВМФ в Бетесде ⁷ . Ему показали – и даже открыли для осмотра – гроб, в котором тело президента доставили из Далласа в Вашингтон (на похоронах использовали другой гроб, потому что этот был поврежден во время перелета).

Книга Манчестера стала лишь одним из мероприятий в борьбе родичей Кеннеди за формирование угодного им образа президента и «правильных» воспоминаний о дне убийства. В неопубликованном дневнике за ноябрь 1964 года журналист Дрю Пирсон отмечал нередкую негативную реакцию на действия Кеннеди, в особенности на стремление вдовы распоряжаться посмертным образом мужа.

Кеннеди издавна вызывали и зависть, и негодование влиятельных людей в Вашингтоне, и про них продолжали шептаться и после насильственной смерти президента. Если Пирсон делился дошедшими до него слухами со своим другом, председателем Верховного суда, то неудивительно, что Уоррен встал на защиту семьи. Пирсон знал, что убийство не заткнуло рты врагам Кеннеди – даже на несколько часов. В понедельник, 25 ноября, в день похорон президента, Пирсон записал в дневнике, что общественный рейтинг миссис Кеннеди как никогда высок: «Джеки царит безраздельно, как и должно быть» ⁸ . Но в дневниковой записи за тот же день Пирсон рассказывает, как, посмотрев с утра по телевизору похороны президента, он отправился с друзьями на ланч в отеле «Карлтон», в двух кварталах от Белого дома, «и боюсь, мы были отнюдь не так добры к Джеки Кеннеди, как толпы, скорбевшие на улицах».

Главной темой разговора за ланчем был непростой брак Кеннеди. «Мы припомнили, как Кеннеди откровенно заигрывал с другими женщинами», а миссис Кеннеди за несколько недель до убийства съездила в Грецию и путешествовала на яхте греческого судостроительного магната Аристотеля Онассиса «в чистом виде назло мужу». Пирсон отметил, что Онассис приехал в Вашингтон на похороны и, как предполагалось, собирался провести время с сестрой миссис Кеннеди, Ли Радзивилл, с которой у него летом того года был ставший достоянием общественности роман, в то время как она готовилась к разводу с мужем. «Интересно посмотреть, разведется ли теперь Радзивилл и выйдет ли замуж за Онассиса», – записал Пирсон.

Четыре дня спустя журналист отправился на ланч с влиятельным вашингтонским юристом Джо Боркином, и тот предупредил, что «в некоторых моментах дело оборачивается не в пользу Джеки», особенно после того, как выяснилось, что большинство наиболее театральных деталей похорон исходило от нее, в том числе процессия по Коннектикут‑авеню, в которой участвовали президент Джонсон, французский президент Шарль де Голль и лидеры других держав. В Секретной службе это мероприятие вызвало панику, а Джонсон признавался друзьям, что боится быть подстреленным снайпером из толпы. «Она заставила глав государств пройти в процессии вслед за телом, рискуя вызвать сердечный приступ у Линдона, пневмонию у де Голля и подвергнув опасности жизни глав государств свободного мира, ведь убийца мог бы не пожалеть ради такого случая собственной жизни», – писал в дневнике Пирсон.

Боркин рассказал Пирсону, что за кулисами все чаще слышатся нападки на миссис Кеннеди по поводу ее желания провести газовую трубу на Арлингтонское национальное кладбище, чтобы устроить на могиле президента вечный огонь. Это уже казалось излишеством. «Существует лишь одни вечный огонь на могиле, и он горит в Париже у гробницы Неизвестного солдата, – писал в дневнике Пирсон. – Кое‑кто считает, что президент Кеннеди все же не из той категории».

В первые дни после похорон просачивались известия о том, как миссис Кеннеди уговаривает президента Джонсона переименовать Национальный космический центр во Флориде в честь ее мужа – пусть мыс Канаверал станет мысом Кеннеди – и дать имя Кеннеди новому национальному культурному центру, строящемуся на реке Потомак. «Линкольн удостоился мемориала спустя 75 лет, а Тедди Рузвельт и Франклин Рузвельт до сих пор такового не имеют, – писал Пирсон после ланча с Боркином. – А культурный центр уже спешат назвать “центром Кеннеди”».

В следующие недели, отмечает Пирсон, нападки на миссис Кеннеди сделались еще более грубыми: высмеивали постоянные, непременно освещавшиеся в прессе посещения Арлингтонского кладбища, словно эта демонстрация преданности была попыткой переписать историю их брака. «Дамы, видимо, полагают, что пять визитов на могилу – это уж слишком, а еще всячески комментируют тот факт, что несколько раз ее сопровождал деверь, Бобби Кеннеди», – записал в дневнике Пирсон.

Пирсон знал, что среди прочих миссис Кеннеди поливают ядом ее ближайшие подруги, в том числе Мэри Гарриман, жена бывшего губернатора Нью‑Йорка и «делателя королей» от Демократической партии Аверелла Гарримана. Гарриманы сами предложили на время выехать из своего дворца в Джорджтауне, чтобы миссис Кеннеди могла пожить там с детьми, пока подыщет себе собственный дом. Но, пакуя вещи для переезда в гостиницу по соседству, Мэри успела позвонить жене Пирсона Луви и сказать: она «сожалеет, что уступила свой дом Джеки». Согласно дневнику Пирсона, миссис Гарриман «говорила сегодня по телефону с Луви и жаловалась, что вот, мол, разбирает свои ящики, складывает туалетные принадлежности и собирается переезжать в отель “Джорджтаун‑инн”, где еда, как она сказала, отвратительная… Мэри недоумевает, почему Джеки не могла уехать в Виргинию на месяц траура, а потом вернуться и подыскать себе дом. Но нет, Джеки любит Джорджтаун и должна здесь оставаться».

И сам Пирсон позволял себе вплести в колонку слухи насчет миссис Кеннеди. 10 декабря он сообщил, что врач, работавший в Белом доме, дал миссис Кеннеди и детям успокоительное, чтобы помочь им пережить похороны. «Телезрители, наблюдавшие похороны Кеннеди, заметили, как трогательно вдова президента льнула к своему деверю, – писал он. – Это не случайность: врач дал Джеки большую дозу транквилизаторов и велел обоим братьям держаться с ней рядом на случай, если она запнется. Кэролайн и Джону‑младшему дали детские транквилизаторы, чтобы дети не перевозбудились» ⁹ .

Миссис Кеннеди дала резкую отповедь этой заметке через свою подругу, вашингтонскую светскую львицу Флоренс Махони, которая «позвонила мне сообщить, что Джеки очень недовольна, – писал Пирсон. – Флоренс сказала, что Джеки назвала все это ложью и очень расстроена». Пирсон признавался в дневнике, что сожалеет об этой заметке, во всяком случае, о том, что позволил себе написать в такой форме. Сам сюжет, по его словам, раздобыл Джек Андерсон, его помощник‑репортер. «Мне следовало подумать дважды, прежде чем браться за этот материал, – рассуждал Пирсон. – Я позвонил Джеку, который написал эту заметку, и тот поклялся, что все чистая правда. Я не вполне уверен». Заметка рассердила также и Роберта Кеннеди, который отменил назначенное ранее интервью. Пресс‑секретарь Кеннеди Эд Гутман «позвонил мне по поручению Бобби Кеннеди передать, что тот мной недоволен и не желает со мной видеться», ¹⁰ – сказал Пирсон.

Договор с издательством Harper & Row предоставлял Уильяму Манчестеру три года на написание книги11. По его словам, он с самого начала опасался, что не успеет закончить ее вовремя. Но по сравнению с этим сроком комиссии Уоррена было отпущено куда меньше времени. Сотрудники комиссии постоянно испытывали давление со стороны председателя Верховного суда, подгонявшего их с выполнением работы. Уоррену казалось, что расследование «занимает чертовски много времени», пишет Альфред Голдберг. «Сотрудники хотели вернуться к своей обычной работе, Уоррен – к себе в суд»12.

В апреле Рэнкин поручил Голдбергу подготовить окончательный вариант отчета, а также служебную записку для сотрудников с рекомендациями по единому стилю письменного изложения. Он хотел также, чтобы Голдберг написал краткое вступление к отчету, определив его задачи и общий тон.

В служебной записке о стиле Голдберг рекомендовал адресовать отчет комиссии широкой публике. «Надо стремиться к максимальной ясности и внятности, используя простой и прямой язык», – писал он. Большую часть отчета, по его мнению, должно было составить повествование – подкрепленная документами хронология убийства и событий после него. Отчет мог занять сотни страниц, «и мне кажется, что было бы чересчур требовать от читателей, среди которых далеко не все юристы или хотя бы историки, чтобы они искали ускользающую нить сюжета среди пятисот страниц анализа» ¹³ .

Со времен своего балтиморского детства Голдберг был убежден, что серьезную историю лучше всего подать как занимательную историю, но непременно строго держаться фактов. Его карьера историка, как он утверждал, началась с книг Джорджа Альфреда Хенти, английского писателя XIX века, написавшего более сотни исторических романов для детей: эти романы «охватывали всю мировую историю» начиная с Древнего Египта. Годам к двенадцати Голдберг, по его подсчетам, «прочел книг пятьдесят или шестьдесят из них».

Голдберг советовал Рэнкину включить в отчет комиссии специальный раздел о «версиях и слухах» и опровергнуть в нем многочисленные теории заговора, распространяемые Марком Лейном и другими. «Этот раздел продемонстрирует, что комиссия в курсе подобных проблем и обратила на них должное внимание, – пояснял Голдберг, с оговоркой, однако, что главка о “слухах” должна быть короткой. – Подробно вникать в эти вопросы значило бы уделять им более внимания, чем они того заслуживают».

16 марта Голдберг предъявил Рэнкину первый вариант вступления:

«Убийство президента Джона Ф. Кеннеди в Далласе, штат Техас, 22 ноября 1963 года, потрясло и повергло в скорбь народ Соединенных Штатов и большинство народов Земли. Через несколько часов после этого злодеяния полиция Далласа арестовала, а затем и предъявила обвинение в убийстве Ли Харви Освальду, который за это время успел, как предполагается, застрелить насмерть далласского полицейского Джея Ди Типпита. Утром 24 ноября 1963 года Освальд в свою очередь был смертельно ранен, когда находился под стражей в полицейском управлении Далласа. Убийство Освальда породило множество слухов, версий, спекулятивных рассуждений, угрожавших затуманить или исказить истинные факты об убийстве президента Кеннеди» ¹⁴ .

Набросок Голдберга был распространен среди членов комиссии, и некоторые из штатных юристов отреагировали на него с большим неудовольствием. Они утверждали, что отчет должен быть похож на судебное решение, насыщенное актами, или на статью из юридического журнала – такой стиль был им всего ближе – и должен сосредоточиваться на показаниях свидетелей и заключениях экспертов, которыми устанавливалось, что единственным убийцей президента был Освальд. Голдберг предвидел такую реакцию, особенно среди молодых юристов. «Это все были успешные выпускники лучших школ права, очень самонадеянные» ¹⁵ , – вспоминал он. Их учили писать сухие юридические заключения, а не легко усваемую историю, которую предпочел бы Голдберг.

Из всего состава комиссии наиболее враждебно к предложению Голдберга отнесся Дэвид Белин. «Из общих соображений я полностью отвергаю предложенный план, – писал Белин, прочитав черновой вариант Голдберга. – Считаю важным, чтобы отчет готовили юристы, работавшие в соответствующих областях, и готовили его по стандартам юридического документа, а не исторической дискуссии. По возможности отчет должен строиться на фактах. Мнений и выводов в нем должно быть по минимуму и только те, которые несомненно доказываются фактами» ¹⁶ .

Голдберг не сдавался. 24 апреля он составил еще одну служебную записку Рэнкину со страстным призывом строить отчет как легкочитаемый рассказ об убийстве. В этой записке он без особой деликатности отметал возражения Белина и других молодых сотрудников комиссии: «Отчет должен стать повествованием, и пусть сотрудники комиссии помнят, что отчет предназначен для широкой публики, а не для юристов» ¹⁷ .