Глава 35. На поздних ужинах для сотрудников комиссии Спектер и кое‑кто еще из молодых юристов начали посмеиваться над членами комиссии

Офис комиссии

Вашингтон

май 1964 года

На поздних ужинах для сотрудников комиссии Спектер и кое‑кто еще из молодых юристов начали посмеиваться над членами комиссии. Шутили насчет «Белоснежки и семи гномов» – в качестве гномов выступали Уоррен и члены комиссии, а «роль Белоснежки отводилась то Марине, то Жаклин Кеннеди», вспоминал Спектер. «Уоррен был Ворчуном», а конгрессмен от штата Луизиана Боггс – Весельчаком, потому что порой являлся в офис комиссии, «пропустив днем несколько коктейлей» ¹ . Даллес, по мнению Спектера, годился либо на роль Сони, либо на роль Простачка, поскольку бывший начальник шпионов казался странным, порой едва вменяемым.

Слосон, из всех штатных юристов наиболее тесно сотрудничавший с Даллесом, полагал, что в 71 год у того начали проявляться признаки маразма и что этот процесс ускорился из‑за унизительной публичной отставки из ЦРУ в результате катастрофы в заливе Свиней ² . На слушаниях комиссии Даллес часто засыпал, подагра у него с каждым месяцем расследования все более обострялась. Когда Малькольм Перри, врач из отделения неотложной помощи больницы Паркленда в Далласе, явился в марте в офис комиссии давать показания, Даллес отвел его в сторону и спросил, не посоветует ли Перри, как лечить больные ноги. «К сожалению, это не моя специальность», – ответил ему изумленный Перри.

Со временем Спектеру пришлось согласиться с мнением Слосона: Даллес мог и позабыть многое из того, что ему было известно об операциях американской разведки против Кастро и других зарубежных противников, которые могли из мести желать смерти Кеннеди. Возможно также, предполагал Спектер, что Даллес никогда и не был посвящен в наиболее строго охраняемые тайны агентства: заместители могли скрывать от него информацию, вероятно, по его же приказу, чтобы директор мог правдоподобно все отрицать. Когда Даллес вошел в комиссию, «все считали его умником, рассказывал Спектер, а он оказался ничтожеством».

Сам того не желая, Даллес порой веселил сотрудников комиссии во время самых скучных заседаний. Спектеру запомнилось, как он едва не расхохотался, когда, рассматривая содержимое пробирки с двумя металлическими крошками, извлеченными из тела Кеннеди, Даллес прервал эту процедуру потрясающим заявлением: в пробирке не два фрагмента, а четыре. Присутствовавший на заседании агент ФБР «ринулся к нему с другого конца стола проверить содержимое пробирки», вспоминал Спектер. «Агент схватил две крошки и раздавил их пальцами.

– Мистер Даллес, – сказал измученный агент, – это крошки табака из вашей трубки» ³ .

И не один только Спектер, по его воспоминаниям, зафыркал, когда Даллес спутался, выслушивая показания доктора Джеймса Хьюмса, патологоанатома из Бетесды. Объясняя, что сталось с одеждой Кеннеди, Хьюмс показал, что галстук на президенте разрезали, чтобы облегчить дыхание. Согласно стандартной процедуре, заявил врач, галстук разрезали слева от узла. «Даллес в это время, видимо, отвлекся или задремал», предполагал Спектер, потому что, когда Хьюмс предъявил два куска явно дорогого галстука от Christian Dior с синим узором, Даллес, порой выражавшийся в манере директора английской закрытой школы, в изумлении воскликнул: «Бог ты мой, он нацепил пристежной галстук!» Обрезки Даллес принял за галстук на резинке.

Но Даллес хотя бы не жалел времени, выслушивая ключевых свидетелей. Про большинство членов комиссии и этого сказать было нельзя. По мнению Спектера, многие из них не ознакомились даже с основными фактами по делу. «Думаю, члены комиссии мало что знали о нем». Уоррен и другие члены комиссии никогда не приглашали младших юристов на свои начальственные заседания, а на редкие встречи со штатными сотрудниками большинство членов комиссии, по словам Спектера, «являлись и просто сидели – ни вопросов, ни предложений. Мы вели следствие самостоятельно».

Мало кто из штатных юристов критиковал Уоррена столь гневно, как Спектер. Он всегда оговаривался, что в качестве председателя Верховного суда Уоррен был незаменим: «с глубоким чувством справедливости… совесть нации». Но столь же глубокого интеллекта Уоррену, как считал Спектер, недоставало. «Уоррен был слабоват как юрист. Отнюдь не блестящий. Даже не слишком умный». И упрямство Уоррена, и его нетерпеливость, а хуже всего, неколебимая лояльность по отношению к Кеннеди только мешали расследованию. Спектер считал, что Уоррен порой срезает углы при расследовании, торопит, а в результате могут возникнуть новые теории заговора. Поскольку Уоррен почти сразу же уверился, что Освальд действовал в одиночку, «дальше ему все было очевидно». Подход Уоррена был прост: поскорее бы покончить с этим проклятым делом, рассказывал Спектер. «Уоррен хотел сделать все как можно быстрее».

Спектеру казалось, этот подход значительно усложняет работу юристов, тем более что Ли Рэнкин не хотел ни в чем противостоять председателю Верховного суда. Молодые юристы пытались обойти самые неудачные распоряжения Уоррена или переубедить его ради спасения репутации самого же председателя. «Мы чувствовали себя опекунами Уоррена, – вспоминал Спектер. – Уоррен совершал кучу ляпов, а мы следили, чтобы он до беды не довел. Нехорошо так говорить? Что поделать, это правда».

Столь же нелестно отзывался Спектер и о некоторых штатных юристах, особенно о тех, кто редко появлялся в Вашингтоне. Дэвида Слосона он почти не знал, но слышал, что напарника Слосона, Коулмена, практически невозможно застать на месте. «Понятия не имею, делал ли Билл хоть что‑нибудь»[15]. Спектер считал, что основная следственная работа была осуществлена всего лишь четырьмя юристами – им самим, Дэвидом Белином, Джозефом Боллом и Норманом Редликом. «Когда доходило до дела, оставались Белин, Болл, Редлик и я», – утверждал Спектер. Он восхищался также работой Говарда Уилленса, заместителя Рэнкина, хотя среди сотрудников и ходили слухи, будто Уилленса внедрили в комиссию лишь затем, чтобы снабжать информацией Роберта Кеннеди, возглавлявшего Министерство юстиции.

Худшим из решений Уоррена Спектер считал упорный отказ предоставить сотрудникам комиссии возможность ознакомиться с фотографиями вскрытия президента. По мнению Спектера, примитивные наброски, сделанные специалистом по фотороботам из Бетесды и якобы изображавшие раны Кеннеди, были бесполезны. «Они неточны, они создают ложное впечатление». Всю весну Спектер уговаривал Рэнкина добиться от Уоррена пересмотра этого решения. «Я бился с Рэнкином насмерть». Одному из коллег Спектера запомнилось, как тот выходил с такой встречи в слезах. Сам Спектер слезы отрицает, но и ему «запомнились долгие, ожесточенные споры»4.

Дэвид Белин рассказывал, как однажды за совместным со Спектером ужином в ресторане «Монокль» предложил вместе уволиться в знак протеста из‑за этих фотографий. Такой поступок, как они оба понимали, мог бы навлечь неприятности на комиссию и на самого Уоррена. Белин, по его словам, злился не меньше, чем Спектер: его возмущало, что для председателя Верховного суда важнее уберечь частную жизнь семейства Кеннеди, чем предоставить сотрудникам комиссии доступ к необходимым медицинским материалам. С Кеннеди, по отзыву Белина, обходились как «со своего рода элитой, аристократией при европейском дворе XVIII века» ⁵ .

Спустя годы Спектер, не оспаривая воспоминаний Белина о том ужине, настаивал, однако, что об уходе из комиссии он никогда не думал. «Я не стал бы увольняться из‑за этого», – сказал он. Вместо демонстративной отставки Спектер подал официальный протест – письменный, в виде служебной записки Рэнкину, – чтобы в архиве комиссии навсегда осталось свидетельство того, как он был возмущен. «Это не была записка лишь бы собственную задницу прикрыть», – говорил впоследствии Спектер ⁶ . По его словам, то была последняя, отчаянная мольба предоставить информацию, необходимую для его важной работы: установить, как именно погиб президент Соединенных Штатов. «Этой запиской я пытался убедить Рэнкина добыть чертовы фотографии и рентгеновские снимки».

Служебная записка, датированная 30 апреля, начиналась так: «По моему мнению, нам необходимо располагать фотографиями и рентгеновскими снимками вскрытия президента Кеннеди». Далее Спектер перечислял причины своего требования, указывая, какой это огромный риск для следствия – полагаться на карандашные наброски ран президента, сделанные художником из ВМФ, не проверив реальные фотографии и рентгеновские снимки: в комиссии уже обсуждался вопрос, не поместить ли эти наброски в заключительный отчет. Спектер напоминал Рэнкину, что художник из ВМФ даже не видел воочию фотографии и рентгеновские снимки и точность выполненных им изображений зависела от «смутных воспоминаний» патологоанатомов из Бетесды, которым тоже запретили доступ к фотографиям – к снимкам, которые они же сами и сделали! Заглядывая в будущее, Спектер предостерегал: «Однажды кто‑нибудь сравнит эти рисунки со снимками и обнаружит существенные ошибки, которые могли бы заметно повлиять на осведомленность и окончательные выводы комиссии» ⁷ .

В своей записке Спектер предлагал выход из положения: он посоветовал комиссии выпросить у Роберта Кеннеди разрешение просмотреть фотографии вскрытия и рентгеновские снимки, пообещав, что этот материал «будет доступен лишь самому узкому кругу сотрудников комиссии исключительно для подтверждения (или исправления) рисунков и эти снимки не войдут в заключительный отчет комиссии».

Записку Спектер приурочил к назначенному на следующий день рабочему заседанию комиссии – первому за месяц с лишним общему собранию. Рэнкин ответил, что ничего обещать не может, но доводы молодого юриста убедили его, и он решил обратиться с этим вопросом к комиссии. Рэнкин понимал, что необходимость посмотреть фотографии вскрытия и рентгеновские снимки сделалась очевидной после показаний Коннелли, так как свидетельство губернатора Техаса явно опровергало версию одной пули. Если Коннелли будет и дальше настаивать, что в него попала не та пуля, которая ранила президента, фотографии вскрытия и рентгеновские снимки понадобятся для доказательства, что в целом вполне заслуживавший доверия свидетель в данном случае ошибся.

На собрании комиссии Рэнкин не ссылался на Спектера – вероятно, чтобы не сердить Уоррена, как считал сам Спектер, – а представил просьбу показать фотографии вскрытия и рентгеновские снимки как общую просьбу сотрудников: «Наши штатные юристы считают, что некоторым сотрудникам комиссии следует ознакомиться с этими снимками» ⁸ . Рэнкин сказал вслух то, о чем члены комиссии, по‑видимому, и так знали: фотографии и рентгеновские снимки хранятся у Роберта Кеннеди, и тот не желает никому их предъявлять. По словам Рэнкина, он и сам первоначально разделял озабоченность Роберта Кеннеди. «Я думал, что мы сможем обойтись без этих снимков… не включать их в отчет, раз это так огорчает родственников, – сказал Рэнкин. – Они не хотят, чтобы президента запомнили таким, каков он на этих снимках. Вот что их главным образом волнует».

Но Рэнкин изменил свое мнение, особенно из‑за путаницы с пулями. «Эти снимки должны внимательно изучить врач и кто‑то из членов комиссии и доложить комиссии, не противоречат ли эти улики другим находкам», – сказал он, добавив, что ныне генеральный прокурор может и согласиться на компромисс: «Думаю, он поймет необходимость этого и разрешит ограниченный доступ».

Уоррена, однако, эти соображения не слишком убедили. Он позволил Рэнкину обратиться к Кеннеди с просьбой предоставить узкому кругу лиц возможность ознакомиться с фотографиями вскрытия и рентгеновскими снимками, но при этом подчеркнул: «Включать их в отчет мы ни в коем случае не станем… Иначе эти ужасающие изображения так и останутся на все будущие времена». Таковы были последние слова Уоррена комиссии по поводу рентгеновских снимков и фотографий вскрытия – во всяком случае, так эти слова выглядят в долго остававшихся засекреченными протоколах рабочих заседаний комиссии. Спустя несколько недель Уоррен объявил окончательное решение: фотографии и рентгеновские снимки не будут предоставлены сотрудникам комиссии, они останутся в руках генерального прокурора бессрочно. «Они были ужасны, – пояснял он позднее. – И я взял на себя всю ответственность за такое решение».

На заседании 30 апреля была сделана уступка и по другому вопросу, давно уже беспокоившему сотрудников комиссии: вправе ли они с полной уверенностью заявить, что Освальд никогда не использовался ни ФБР, ни ЦРУ в качестве агента или информатора? Обе эти организации многократно решительно отвергали всякую связь, формальную или неформальную, с убийцей президента. Но почему же ФБР пыталось – так это выглядело – скрыть данные о контактах с Освальдом в Далласе перед убийством? И почему ЦРУ сперва скрывало, а потом искажало кое‑какую информацию о наблюдении за Освальдом в Мексике?

Вот какое решение принял Уоррен: комиссия заявит, что расследование не обнаружило данных о сотрудничестве Освальда с ФБР или с ЦРУ, а главы обеих организаций подтвердят это под присягой. Эдгар Гувер и Джон Маккоун должны были под угрозой обвинения в лжесвидетельстве присягнуть, что никогда и ни в каком качестве не нанимали Освальда. Уоррен хотел также под присягой потребовать от них обоих заявления, что никакого заговора против Кеннеди не существовало. «Я хотел получить от них такие показания, потому что и справа, и слева раздавались утверждения, будто убийство стало результатом заговора», – пояснял председатель Верховного суда. Гуверу и Маккоуну предстояло под присягой показать, что они не располагали данными «о каком бы то ни было заговоре – на уровне государств, частных лиц или каком‑либо еще».

На собрании Уоррен также посоветовал комиссии взять показания у Роберта Кеннеди – не как у главы Министерства юстиции, но как у брата убитого президента. Уоррен считал, что показания Роберта помогут убедить общественность в подлинности обнаруженных комиссией фактов: кто бы заподозрил, что Роберт станет скрывать информацию о заговоре против родного брата? «Если он покажет, что не располагает подобной информацией, – сказал Уоррен, – полагаю, на всякого разумного человека это произведет сильнейшее впечатление». Рэнкин поддержал его: «Представить невозможно, чтобы брат президента бездействовал, если бы в Соединенных Штатах зрел заговор против его брата».

Сотрудников комиссии по‑прежнему занимали теории заговора, и они втайне проверяли эти теории с помощью ФБР. За спиной Марка Лейна комиссия запросила материалы ФБР по Томасу Бьюкенену, американскому писателю с дипломом Йеля, который писал для французского журнала L’Express и продолжал отстаивать версию о заговоре ультраконсервативных техасских бизнесменов. Данные ФБР по Бьюкенену подробно передавали историю добровольного изгнания журналиста в Европу после того, как в 1948 году издатели The Washington Star, где он работал репортером, установили его принадлежность к Коммунистической партии США и уволили его.

На собрании в апреле сотрудники комиссии передавали друг другу копии статьи, опубликованной неделей ранее в United Press International и посвященной главным образом Бьюкенену. Статья начиналась словами: «Миллионы европейцев отказываются верить в то, что убийство президента Кеннеди не было частью широкого и до сих пор не разоблаченного заговора». Бьюкенен сделался в Европе медийным феноменом, и в США для него тоже нашлась аудитория. Его книга Who Killed Kennedy («Кто убил Кеннеди?») готовилась к выходу в Европе в мае. Респектабельные СМИ во всей Европе считали его заслуживающим доверия – в том числе британская BBC и The Manchester Guardian. В статье в UPI упоминались также европейские гастроли Лейна – тот путешествовал весной из страны в страну с речами в защиту невиновности Освальда.

Уоррен сказал коллегам по комиссии, что сторонники версии заговора, в особенности Бьюкенен и Лейн, настолько ему досаждают, что он хотел бы открыть избранным журналистам доступ к материалам комиссии прежде, чем выпустить заключительный отчет. Он предложил без лишней огласки пригласить представителей UPI и основного конкурента этого новостного агентства, Associated Press, показать им следственные материалы, предоставить интервью с сотрудниками комиссии. Новостные агентства смогут подсказать комиссии, не пропущены ли какие‑то направления расследования – «все, что им в голову придет, если к этому имеет смысл присмотреться», сказал Уоррен. Таким образом удалось бы доказать, что комиссия ничего не скрывает. Макклой счел это «ценным предложением», тем более на фоне повального увлечения теориями заговора в Европе. «Сейчас, когда мистер Лейн постоянно туда ездит, там укрепляется уверенность, что у нас тут заговор с глубокими корнями».

Томас Келли, инспектор Секретной службы, обеспечивавший связь этой организации с комиссией, в мае поехал вместе со Спектером в Даллас для окончательного расследования на местности. Во время поездки Келли как‑то раз отвел Спектера в сторону и сказал, что хотел бы рассеять беспокойство Спектера по поводу фотографий вскрытия и рентгеновских снимков, которые членам комиссии так и не удалось увидеть. Келли сказал, что у него сохранилась фотография тела и он покажет ее Спектеру, когда они вернутся в гостиницу. «Оставшись наедине со мной в номере гостиницы, – рассказывал Спектер, – Келли показал мне маленькую фотографию трупа мужчины со спины. В основании шеи виднелось отверстие от пули – именно в том месте, куда, по словам проводивших вскрытие хирургов, был ранен Кеннеди»9.

Спектер решил, что Келли показал ему эту фотографию по поручению Уоррена или кого‑то другого из членов комиссии – вероятно, чтобы успокоить Спектера и не допустить публичного обсуждения его требования предоставить медицинские улики. «Они считали, что от меня одни неприятности, – рассуждал Спектер. – Эпоха бдительных граждан‑разоблачителей еще не наступила». Но все же руководство комиссии опасалось действий Спектера и поспешило его умиротворить. Однако фотография нисколько не удовлетворила Спектера. Он даже не имел возможности проверить, действительно ли это труп президента. «Чушь сплошная, – ворчал он. – Мне ли не знать, что такое настоящие улики»[16].

В Вашингтоне Альфреду Голдбергу также показывали принадлежавшие Секретной службе и не имевшие подтверждения подлинности снимки Кеннеди на секционном столе. Просматривая их, он отчетливее понял, почему Уоррен запретил сотрудникам доступ к этим фотографиям: «Я помню, как оторопел при виде этих страшных снимков» ¹⁰ .