Художественные тексты

Основная литература

Айтматов Ч. Плаха.

Акунин Б. Азазель.

Астафьев В. Веселый солдат. Людочка. Пролетный гусь.

Ахмадулина Б. Друзей моих прекрасные черты. Стихи.

Белов В. Привычное дело.

Битов А. Пенелопа. Человек в пейзаже.

Бродский И. Часть речи.

Владимов Г. Верный Руслан.

Еременко А. Горизонтальная страна.

Ерофеев В. Москва - Петушки.

Кибиров Т. Сквозь прощальные слезы. Л.С. Рубинштейну.

Коляда Н. Амиго.

Кушнер А. Четыре десятилетия.

Маканин В. Буква «А» (Удавшийся рассказ о любви).

Пригов Д. Написанное с 1990 по 1994.

Пелевин В. Чапаев и Пустота.

Петрушевская Л. Крапива и Малина. Две сестры. Волшебная ручка; Время ночь.

Распутин В. Пожар; В ту же землю…; Сеня едет.

Рубинштейн Л. Появление героя. «Мама мыла раму».

Солженицын А. Эго, Настенька, Молодняк; Крохотки.

Сорокин В. Голубое сало.

Толстая Т. Кысь.

Улицкая Л. Медея и ее дети. М., 2001.

2. Дополнительная литература

Стихи Б.Ахмадулиной, И.Бродского, А.Вознесенского, Е.Евтушенко, Вс.Некрасова, Д.Пригова, Л.Рубинштейна, А.Еременко, И.Жданова, И.Холина, Г.Сапгира, Т.Кибирова, А.Кушнера.

Астафьев В. Пролетный гусь // Новый мир. 2001. № 1.

Трифонов Ю. Другая жизнь.

Солженицын А.И. Август Четырнадцатого // Солженицын А.И. Красное Колесо: повествование в отмеренных сроках: В 10 т. М., 1993. Т.1-2.

Курицын В. Постмодернизм как новая первобытная культура // Новый мир. 1992. № 2. С.225–232.

3. Общие работы

Барт Р. Смерть автора // Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М.: Прогресс, 1994. С.384–391.

Ильин И.П. Постмодернизм: Словарь терминов. М.: INTRADA, 2001.

Кристева Ю. Бахтин, слово, диалог и роман // Французская семиотика: От структурализма к постструктурализму. М.: Прогресс, 2000. С.427–457.

Курицын В. Русский литературный постмодернизм. М., 2000.

Липовецкий М.Н. Русский постмодернизм: Очерки исторической поэтики: Монография. Екатеринбург, 1997.

Липовецкий М.Н. Конец постмодернизма? // Лит. учеба. 2002. № 3. С.59-70.

Маньковская Н.Б. Эстетика постмодернизма. СПб.: Алетейя, 2000.

Эпштейн М.Н. Постмодерн в России. М., 2000.

Скоропанова И.С. Русская постмодернистская литература: Учебн. пособие. М., 2001.

«Тихая лирика» и «деревенская проза»

Значительным явлением в литературе 60-70-х гг. стала та художественная тенденция, которая получила название «т.л.» (60-70-е гг.) и «д. п.» (60-2000-е гг.).

Ее философская основа коренится в творчестве русских «консервативных» мыслителей и критиков XIX—XX веков Н.Страхова, К.Леонтьева, К.Победоносцева, С.Рачинского, просветителя, редактора и публициста А.Суворина, философа и писателя В.В.Розанова. Сущность русской консервативной традиции состояла в опоре на веками сложившийся национальный уклад жизни, быт и нра­вы народа, его религиозные представления, крепкую семью, верность государству, преклонении перед достижениями отечественной культу­ры. Исходя из консервативных представлений, Розанов указал путь к национальному возрождению, ставший заветом будущим поколениям: «И помни: жизнь есть дом. А дом должен быть тепел, удобен и кругл. Работай над «круглым домом», и Бог тебя не оставит на небесах. Он не забудет птички, которая вьет гнездо»[249]. Таким образом русский консерватизм воспринимается как явление, плодотворное в жизни русского народа.

1 .«Тихая лирика» возникает на литературной сцене во 2-й пол. 60-х гг. как противовес «громкой» поэзии «шестидесятников». В этом смысле данная тенденция прямо связана с кризисом «оттепели», который становится очевидным после 64 г. «Тихая лирика» представлена в основном такими поэтами, как Николай Рубцов, Владимир Соколов, Анатолий Жигулин, Анатолий Прасолов, Станислав Куняев, Николай Тряпкин, Анатолий Передреев, Сергей Дрофенко. «Тихие лирики» очень разнятся по характеру творческих индивидуальностей, их общественные позиции далеко не во всем совпадают, но их сближает ориентация на определенную систему нравственных и эстетических координат.

Публицистичности «шестидесятников» они противопоставили элегичность, мечтам о социальном обновлении — идею возвращения к истокам народной культуры, нравственно-религиозного, а не социально-политического обновления, традиции Маяковского и шире — футуризма — они предпочли традиции Тютчева, Фета, Есенина и фольклора:

…я у Тютчева и Фета

Проверю искреннее слово,

Чтоб книгу Тютчева и Фета

Продолжить книгою Рубцова!.. – писал Николай Рубцов в стихотворении «Я переписывать не стану…» (1965).

Эти поэты образам прогресса, научно-технической революции, новизны и западничества противопоставили традиционную эмблематику Руси, природные, легендарные и былинные образы, церковные и христианские атрибуты, экспериментам в области поэтики — подчеркнуто «простой», традиционный стих (стихотворение Н. Рубцова «Звезда полей», 1964). Такой поворот свидетельствовал о глубоком разочаровании в надеждах, пробужденных «оттепелью». В целом «тихая лирика» как бы вынесла за скобки такую важнейшую для «оттепели» категорию, как категория свободы, заменив ее куда более уравновешенной категорией традиции. Роль лидера «тихой лирики» досталась рано погибшему Николаю Рубцову (1936-1971). В его поэзии любовь к родине приобрела характер почти религиозного служения. Одно из самых щемящих и программных стихотворений Рубцова — «Тихая моя родина», 1964:

Тихая моя родина!

Ивы, река, соловьи…

Мать моя похоронена

В детские годы мои.

<…>

С каждой избою и тучею,

С громом, готовым упасть,

Чувствую самую жгучую,

Самую смертную связь.

Это стихотворение посвящено прозаику-«деревенщику» В. Белову. Такое посвящение указывает, помимо дружеских связей, и на сравнительно-типологическую общность творчества «тихих лириков» и «деревенщиков».

2. Феномен «деревенской прозы». Общая характеристика

«На рубеже 70-х и в 70-е годы в советской литературе произошел не сразу замеченный беззвучный переворот, без мятежа, без тени диссидентского вызова. Ничего не свергая и не взрывая декларативно, большая группа писателей стала писать так, как если б никакого «соцреализма» не было объявлено и диктовано, — нейтрализуя его немо, стала писать в простоте, без какого-либо угождения, кадения советскому режиму, как бы позабыв о нем. В большой доле материал этих писателей был — деревенская жизнь, и сами они выходцы из деревни, от этого <…> эту группу стали звать деревенщиками. А правильно было бы назвать их нравственниками — ибосуть их литературного переворота была возрождение традиционной нравственности, а сокрушенная вымирающая деревня была лишь естественной наглядной предметностью», — так спустя примерно три десятилетия после явления «деревенской прозы» говорил о ней А.Солженицын[250]. Можно не соглашаться с перечнем имен, приводимых Солженицыным (у Ф.Абрамова и Б.Можаева доминирует не столько нравственно-философский, сколько остро социальный пафос), но данная им общая характеристика нового литературного течения как явления, полемичного по отношению к соцнормативизму, верна. Не удивительно поэтому, что полный корпус текстов стал известен только в последние десятилетия. Это писавшиеся «в стол» произведения Ф. Абрамова, В.Тендрякова, а также лагерная поэзия А.Солженицына, «задержанные» и «возвращенные» читателю лишь в конце 1980-х – начале 2000-х гг.

Облик «деревенской прозы» определяли те же эстетические принципы и художественные пристрастия, которые были характерны для «тихой лирики». Однако по своему масштабу «деревенская проза» крупнее, и ее роль в литературном процессе несравненно значительнее. Как показала в своих исследованиях А.Ю. Большакова, русская деревенская проза 1960–2000-х гг. («Поездка в прошлое» и «Белая лошадь» Ф.Абрамова, В. Астафьев, «Мужики и бабы» Б. Можаева, В. Шукшин, «Кануны» В. Белова, Е. Носов, В. Распутин и др.) — одно из магистральных самобытных и во многом уникальных явлений в русской литературе 2 половины XX века. У истоков деревенской прозы – рассказ Солженицына «Матренин двор», завершает ее повесть «Прощание с Матерой» Распутина. Далее по мнению некоторых критиков начинается постдеревенский период в творчестве деревенщиков. Под влиянием «деревенской прозы» сформировалось целое поколение прозаиков (В.Крупин, Е.Носов, В.Личутин, Ю.Галкин, Г.Скобликов, А.Филиппович, И.Уханов, П.Краснов и др.).

Чтобы стать писателем-деревенщиком, автору было недостаточно обратиться к теме деревни. Деревенская проза обладает единой художественно-эстетической «программой воздействия», в ней присутствуют определенный тип автора и «народного читателя», крестьян либо выходцев из крестьянства, связанных с земледельческими корнями русской культуры и несущих в себе те или иные свойства русского национального характера. В деревенской прозе есть своя типология героев и единый эстетический идеал. Этот идеал сформирован на основе крестьянского мироощущения и опирается на традиции фольклора и древнерусской литературы. Социокультурной функцией деревенской прозы стало возрождение крестьянского менталитета в раскрестьянивавшемся российском обществе, историко-социальной почвой – сталинские репрессии в отношении крестьянства, разрушение деревни, тотальное раскрестьянивание страны в последующие периоды.

Деревенская проза -- идейно- проблемное литературное течение внутри нового реализма, обладающее рядом идейно-художественных особенностей, общих для твор­чества его представителей: единым эстетическим идеалом, выражением основ крестьянского менталитета, воссозданием народного характера, особой, символической, формой художественного обобщения. При этом творцам «деревенской прозы» принципиально чужды приемы модернистского письма, и символ в деревенской прозе имеет специфическое качество – это конкретный, реалистический образ. Таковы символы в прозе Солженицына и Распутина: полотно железной дороги, несущее гибель Матрене («Матренин двор»), тень от оконного переплета, крестом ложащаяся на грудь Настены Гуськовой, крест на могиле, за который хватается в поисках опоры погруженная в омут душевных мук героиня («Живи и помни»), царский листвень как символ мирового древа и образ ГЭС, символ эпохи НТР, в повести «Прощание с Матерой».

Характерология. У Солженицына и деревенщиков запечатлены разные грани непредсказуемого в своих последствиях русского характера. Создана разветвленная типология героя — хранителя народных устоев, чудака (рассказ Шукшина «Чудик»), «вольного человека», ребенка, духовной женщины. Эти типы связаны с такими антиномичными качествами русского характера, как добро­та и терпеливость, с одной стороны, и тенденция к разрушению, с другой. В образах героев деревенской прозы на первом плане «родовое», коллективно-общее начало. Герой-хранитель выражает общенародную точку зрения, веру в высокий смысл человеческого существования в его вечном сотворчестве с землей и людьми, органичность включенности в природный круговорот, устойчивость родовых связей. Таковы праведница Матрена у Солженицына, Настена и знаменитые мудрые старухи Анна и Дарья у Распутина. Особенно интересен и многопланов тип «вольного человека» и его разновидности в творчестве В.Шукшина («Я пришел дать вам волю», рассказ «Срезал»), В.Астафьева и других писателей. В типе вольного человека отражается тенденция к разрушению, свойственная национальному менталитету. Это один из малоизученных типов героев в послевоенной русской литературе. Объективная, далекая от идеализации авторская позиция в «Привычном деле» В.Белова: здесь раскрыты «за» и «против» характера главного героя повести.

Деревенщики пристрастны также к собственным «бродячим» сюжетным мотивам и хронотопу. Большая часть из них связано с открытым М. Бахтиным «идиллическим хронотопом»: рождение, детство, взросление, вступление в брак, рождение детей, зрелость связаны с пребыванием в родном, теплом, замкнутом пространстве деревни или хорошо знакомом мире природы. Поэтизируется также и наделяется атмосферой особого уюта, душевности пространство Избы. Отъезд за пределы «малой родины» влечет за собой попадание в чужое, опасное пространство – оно таит в себе неприятности, болезни, порой смерть героя или его близких (Матрена Васильевна, Иван Африканович Дрынов, его жена Катерина Дрынова; Андрей Гуськов). Герои деревенской прозы нередко возвращаются к «родным пенатам», сливаются с природным космосом, обретая тем самым новые душевные силы.

Поэтика. Прозу деревенщиков отличает дидактизм, из нее всегда можно извлечь мудрые наставления, жизненные уроки. Деревенщикам близка культура классической русской прозы с ее психологизмом, любовью к слову пластическому, изобразительному, музыкальному, они восстанавливают традиции сказовой речи, раскрывающей характер героев из народа, и углубляют их[251]. Их прозу отличает дидактизм, из нее всегда можно извлечь мудрые наставления, жизненные уроки. Любимый жанр – вечная спутница русских читателей -- повесть.

Выводы. «Деревенщики» продолжили традиции русской классики предшествующих столетий, изображая народный характер и рисуя образы «малой родины» сквозь призму национального архетипа Деревни с его антиномичностью, особыми художественными пространством и временем, типами героя, жанровыми ориентациями (идиллия/пастораль-антиидиллия), «бродячими» сюжетами и мотивами [252]. Сутью «деревенской прозы» является народность.

Кладовка из пособия И.Сушилиной:

Подлинным явлением нашей культуры стала так называемая «деревенская проза». Она подняла такой круг вопросов, который и по сей день вызывает живой интерес и полемику. Как видно, оказались затронуты действительно жизненно важные проблемы.

Термин «деревенская проза» придуман критиками. А.И. Солженицын в «Слове при вручении премии Солженицына Валентину Распутину» уточнил: «А правильней было бы назвать их нравственниками — ибо суть их литературного переворота была возрождение традиционной нравственности, а сокрушенная вымирающая деревня была лишь естественной наглядной предметностью» («Новый мир». 2000. № 5. С. 188). Термин условен, ибо в основе объединения писателей-«деревенщиков» лежит вовсе не тематический принцип. Далеко не всякое произведение о деревне относили к «деревенской прозе»[253].

Писатели-деревенщики изменили угол зрения: они показали внутренний драматизм существования современной деревни, открыли в обыкновенном деревенском жителе личность, способную к нравственному созиданию. Разделяя основную направленность «деревенской прозы», в комментарии к роману «И дольше века длится день» Ч. Айтматов так сформулировал задачу литературы своего времени: «Долг литературы — мыслить глобально, не выпуская из поля зрения центрального своего интереса, который я понимаю как исследование отдельной человеческой индивидуальности». Этим вниманием к личности «деревенская проза» обнаруживала типологическое родство с русской классической литературой. Писатели возвращаются к традициям классического русского реализма, почти отказываясь от опыта ближайших предшественников — писателей-соцреалистов — и не принимая эстетики модернизма. «Деревенщики» обращаются к самым трудным и насущным проблемам существования человека и общества и полагают, что суровый жизненный материал их прозы априори исключает игровое начало в его интерпретации. Учительский нравственный пафос русской классики органически близок «деревенской прозе». Проблематика прозы Белова и Шукшина, Залыгина и Астафьева, Распутииа, Абрамова, Можаева и Е.Носова никогда не была абстрактно значима, а всего конкретно человечна. Жизнь, боль и мука обыкновенного человека, чаще всего крестьянина (соль земли русской), попадающего под каток истории государства или роковых обстоятельств, стала материалом «деревенской прозы». Его достоинство, мужество, способность в этих условиях сохранить верность самому себе, устоям крестьянского мира оказались основным открытием и нравственным уроком деревенской прозы». А. Адамович писал в этой связи: «Сбереженная, пронесенная через века и испытания живая душа народа — не этим ли дышит, не об этом ли прежде всего рассказывает нам проза, которую сегодня называют деревенской? И если пишут и говорят, что проза и военная и деревенская — вершинные достижения современной нашей литературы, так не потому ли, что здесь писатели прикоснулись к самому нерву народной жизни» (подчеркнуто мной. — И. С.).

Повести и романы этих писателей драматичны — одним из центральных образов в них является образ родной земли — архангельская деревня у Ф. Абрамова, вологодская — у В. Белова, сибирская — у В. Распутина и В. Астафьева, алтайская — у В. Шукшина. Не любить ее и человека на ней нельзя — в ней корни, основа всего. Читатель чувствует писательскую любовь к народу, но его идеализации в этих произведениях нет. Ф. Абрамов писал: «Я стою за народное начало в литературе, но я решительный противник молитвенного отношения ко всему, что бы ни произнес мой современник... Любить народ — значит видеть с полной ясностью и достоинства его и недостатки, и великое его и малое, и взлеты, и падения. Писать для народа — значит помочь ему понять свои силы и слабости»[254].

Новизна социального, нравственного содержания не исчерпывает достоинств «деревенской прозы». Онтологическая проблематика, глубокий психологизм, прекрасный язык этой прозы обозначили качественно новый этап литературного процесса советской литературы — ее современный период, со всем сложным комплексом поисков на содержательном и художественном уровнях.

Повесть В.Белова «Привычное дело»

Белов Василий Иванович (1932, с.Тимониха Харовского р-на Вологодской обл.) — прозаик, драматург, поэт, лауреат Государственной премии России за 2003 г. Широкое признание принесла ему повесть «П д» (1966), начавшая вслед за «Матрениным двором» А.Солженицына ряд канонических произведений рус. «деревенской прозы». Появление этой повести в журнале «Север» открыло Б путь в центральную печать. Его новые произведения — пов. «Плотницкие рассказы» (1968), «Бухтины вологодские» (1969) — были опубл. в ж. «Новый мир».

Сегодня Белов — один из самых дискутируемых представителей «деревенской прозы»: амплитуда оценок его творчества колеблется от безоговорочного признания «беловского лада» до яростного отрицания. В действительности в творчестве Б нашла отражение антиномия нар. сознания, существование в нем взаимоисключающих тенденций, обусловивших специфику развития рус. менталитета. Движущими силами творчества писателя явились любовь к традиционной крестьянской России, а его темой — изображение жизни умирающей русской деревни в 1960-е гг., на закате советской эпохи. Вместе с тем произведения Б дают представление о крестьянском мировосприятии и феномене крестьянской культуры.

Б — реалист, который в произв. 60 — нач.70-х гг. дал читателю ясную картину социально-нравственной несовместимости колхозов и традиционной русской деревни. Писатель реалистически отразил социокультурную ситуацию 60-70-х гг. — люмпенизацию оказавшихся в городе выходцев из деревни (таковы Митька Поляков, брат Катерины, в «Привычном деле», Петруха в «Прощании с Матерой»). Б, как и другие писатели-деревенщики, художественно отобразил грандиозный социокультурный процесс превращения России из страны преимущественно деревенской в страну почти исключительно городскую. В определенном смысле этот процесс был неизбежен, однако на практике он означает гибель одной из двух ветвей русской культуры со всеми вытекающими отсюда последствиями. По мнению Б, именно крестьянская культура и есть подлинно русская культура. Б, как и другие писатели-деревенщики, склонен к односторонне-крестьянскому взгляду на жизнь, который ничуть не более адекватен, чем взгляд односторонне-городской.

С.Залыгин справедливо считает Б глубоко, органично и последовательно традиционным писателем. Можно сказать, что, отдавая приоритет «естественному человеку», живущему «живой жизнью» (таков главный герой «П Д» Иван Африканович Дрынов), Б следует руссоизму Л.Толстого. Все живое осмысливается в «П д» как самодостаточно ценное. Это касается и коровы Рогули. Ее жизнь оказывается в художественном мире этого произведения почти столь же значительной, как и жизнь людей, ее хозяев. В короткой главке «Рогулина жизнь» Б заставляет читателя полюбить корову и, полюбив, воспринять ее гибель как свое личное горе, так же воспринимает это Иван Африканович.

Делая главными героями произведения так называемых обыкновенных, простых людей, Б следует традиции М.Шолохова и Л.Леонова. В основе этой традиции — стремление не просто возвеличить или развенчать героя, а всесторонне исследовать и понять его. В архетипе деревни, присутствующем в повести, есть антиномичные черты: деревня как смешанная идиллия – любовная, семейная, земледельчески-трудовая (образ светлого родника, излюбленного места отдыха Ивана и Катерины, горячая супружеская любовь Дрынова и его жены Катерины есть черты идиллии.) -- и деревня как средоточие несвободы (эпизод с выдачей справки, необходимой для получения паспорта, без которого нельзя уехать из деревни), бедности, социальных пороков (пьянство И.А., его друга Мишки-тракториста и шурина Митьки Полякова).

Иван Африканович «совсем не похож на стереотипных крестьян, населяющих образцовые колхозы в произведениях сталинских классиков». Этот герой, вместе с солженицынскими героями открывший ряд традиционных характеров рус. жизни 60-70-х гг., по существу представляет собой не один, а два типа, нашедших затем развитие в «деревенской прозе» — традиционного «хранителя древностей» и «вольного человека». Название повести Б повторяет поговорку героя и словно подтверждает полное приятие человеком своей жизни, со всем, что в ней есть. Ивана Африкановича отличают ласковость, доброта, чистота и простоватость. Писатель любовно выписывает его незадачливую, с маленькими грехами, постоянными заботами, вечным трудом жизнь. Он любит своего героя за его человечность, привязанность к жене и детям. Поразительны непритязательность Ивана Африкановича, его сговорчивость, простодушие, совестливость и какая-то почти полная растворенность в природе, так что порой и он воспринимается как часть этой природы, жажда «неподкупного», «непродажного». Черты «вольного человека» в образе героя: трагичен бунт И.А. и его стихийные попытки выйти за рамки привычного, раз и навсегда очерченного судьбой жизненного круга. Однако отъезд И.А. из деревни на заработки в город влечет за собой смерть его жены. Своими попытками выйти за рамки привычного существования он напоминает Юрия Живаго.

Действительно, это и деревенский философ, осмысляющий свое и иное бытие в категориях вечности. Потеряв любимого человека, служившего ему и всей его семье надежной опорой, жену, И.А. задумывается о том, что остается от человека после смерти и есть ли что-либо «на той стороне». Незримое присутствие смерти внезапно меняет его присказку на противоположное — «пустое дело». Однако после этих печальных прозрений происходит восстановление разомкнутого было смертью жены образа героя: исконная вера в справедливость и бесконечность природного круговорота жизни спасает И.А., хотевшего было наложить на себя руки, от бесплодной рефлексии. Ответ на вопрос героя при кажущейся простоте глубок: «Конца нет и не будет», «Жись, она и есть жись, надо, видно, жить, деваться некуда».

Большое место в повести занимает семейная тема. Семья изображена здесь как гармоническая целостность, где сопряжено общественное и природное, индивидуальное и общее. Огромное нравственно-эстетическое значение обретают в семье вечные духовные ценности – любовь, доброта, красота. Подчеркивается этическая и эстетическая ценность семьи как традиционной хранительницы народных идеалов, в крестьянской семье с почтением относятся к старости и с вниманием к младости. Семья у Б держится прежде всего благодаря женскому, физическому и душевному труду. Образ жены И.А. Катерины, похожей на некрасовских крестьянских героинь, -- значительная художественная удача повести. Любящая, ласковая, добрая, трудолюбивая, жертвующая собой ради мужа и детей и погибающая из-за непосильного труда, она, по мысли писателя, является созидательницей русского семейного «лада». Образ Катерины открывает ряд образов героинь, в котором стоят также распутинские Настена, старухи Анна и Дарья, астафьевские Людочка и Марина.

Индивидуальные черты манеры Б — умение пластически изображать будничную жизнь обыкновенных людей, яркий юмор.

О повести «Все впереди»: «В тоне автора нарастает раздражение. И этот тон проходит черезо всю книгу и портит её. Само по себе раздражение не может стать движущей силой художественной удачи»[255].