![]() |
Главная Случайная страница Контакты | Мы поможем в написании вашей работы! | |
|
Добродушный, презрительный хохоток над теми, кто приезжал с такой распискою в штаб германцев в Город.
И реквизированные лошади, и отобранный хлеб, и
помещики с толстыми лицами, вернувшиеся в свои поме
стья при гетмане, — дрожь ненависти при слове «офицер
ня»... Были десятки тысяч людей, вернувшихся с войны и
умеющих стрелять... i»
— А выучили сами же офицеры по приказанию начальства!»
В финале романа «только труп и свидетельствовал, что Пэттура не миф, что он действительно был...». Труп замученного петлюровцами еврея у Цепного моста, трупы сотен, тысяч других жертв гражданской войны — это доказательство реальности насилия. «Заплатит ли кто-нибудь за кровь?» — спрашивает автор и уверенно отвечает: «Нет. Никто».
Впрочем, эти строки мы читаем лишь в той редакции «Белой гвардии», которая увидела свет в Париже в 1929 году. В заключительной же части романа, не опубликованной в свое время из-за закрытия журнала «Россия», данное место звучало иначе: «Петурра!.. Петурра!.. Петурра... Петурра... хрипит Алексей... Но Петурры уже не будет... Не будет, кончено. Вероятно, где-то в небе петухи уже поют, предутренние, а значит, вся нечистая сила растаяла, унеслась, свилась в клубок в далях за Лысой Горой и более не вернется. Кончено». Здесь лидер украинского национального движения уподоблен даже не просто мифу, а нечистой силе, исчезающей на рассвете с первым пением петухов (позднее в «Мастере и Маргарите» вот так же исчезают Гелла и Варенуха, оставляя в покое несчастного Римского).
По всей видимости, Булгаков был знаком с очерком А. Павловича «Петлюра», появившимся в апреле 1919 года в ростовском журнале «Донская волна». Его автор говорит о неопределенности прошлого своего героя («воспитывался сначала, если не ошибаюсь, в семинарии или вообще в каком-то духовном учебном заведении, затем учился в Харьковском университете и закончил образование, кажется, в Австрии»). Павлович передает и широко распространившиеся и противоречащие друг
212 Б°РИС Соколов. ТРИ ЖИЗНИ МИХАИЛА БУЛГАКОВА
ГЛАВА 5.
Михаил Булгаков — журналист драматург, прозаик. 1921 —1929
213
другу слухи о Петлюре: «Петлюра поднял восстание против гетмана!» — «Петлюра мятежник! Петлюра — большевик!» — «Петлюра в Полтаве, Петлюра в Киеве, Петлюра в Фастове». Везде он воодушевляет войска, везде он произносит речи. И между тем никто не видит и не знает Петлюру... Петлюра нечто мифическое». Автор очерка признавал, что если настроение петлюровского войска «все же стало клониться к большевизму — то сдержать этого явления Петлюра при всем желании не мог». В целом же Павлович относился к «головному атаману», который тогда, весной 1919-го, еще не был окончательно повержен, с уважением, считая его «умным человеком» и «честным революционером», не повинным, в частности, в еврейских погромах, творимых его солдатами, которых Петлюра был не в состоянии сдержать. И вполне можно допустить, что очерк в «Донской волне» дает гораздо более объективный портрет главы оказавшейся эфемерной Украинской Народной Республики, чем булгаковская «Белая гвардия». Не получив поддержки Антанты, Петлюра не смог сыграть той роли, которую сыграл в Польше Пилсудский, да и украинское национальное движение и собственная украинская культура, в отличие от польской, до революции существовала лишь несколько десятилетий, и общегосударственная украинская идея еще не имела достаточной поддержки среди населения. Большинство крестьян объединялись в отряды и банды, преследовавшие лишь местные цели и враждебные в равной мере и красным, и белым, и немцам, и полякам, а иногда — и петлюровцам. Булгаков же воочию видел плоды деятельности «честного революционера», к революции испытывал понятное отвращение и украинской независимости совсем не сочувствовал. К тому же, по цензурным условиям, Ленина и большевиков открыто ругать было никак нельзя, а Петлюру и петлюровцев — можно. И фигура Симона Васильевича в романе превратилась в зловещий символ бедствий, принесенных в страну социальной революцией. Но Булгаков понимал, что важна здесь не личность Петлюры сама по себе, а то стихийное возмущение масс, которое вознесло бывшего учителя и бухгалтера, ставшего потом предсе-
дателем Главной контрольной комиссии Земского союза по Западному фронту и Всеукраинского фронтового комитета, в «головные атаманы» Украинского государства и столь же быстро низвергло в пропасть эмиграции, где Петлюре суждено было в 1926 году, уже после публикации романа, погибнуть от пули еврея-террориста, мстившего за жертвы погромов (кстати, через несколько лет почти так же суждено было погибнуть прототипу еще одного булгаковского героя).
В «Белой гвардии» Булгаков активно использовал мотив «оборачиваемости» большевиков и их противников. Что касается деятелей украинского национального движения, то действительно, многие из них, нередко вместе с частями украинской армии, еще в ходе гражданской войны переходили на сторону большевиков. Короткое время в состав советского правительства Украины входил даже один из руководителей Центральной Рады и Директории В. Винниченко. Уже после завершения гражданской войны признал советскую власть и вернулся на родину М. Грушевский. Перешел позднее к большевикам и один из ближайших соратников Петлюры Ю. Тютю-ник, выпустивший в Харькове в 1924 году на украинском языке мемуары «С поляками против Украины» (он потом работал в украинской кинематографии, но не пережил 1937 года). Между украинскими социалистами и большевиками еще и в 20-е годы не было непроходимой пропасти. Булгакову же важно было дать понять читателям, что насилие в гражданской войне исходило от коммунистов никак не в меньшей степени, чем от тех, кто им противостоял. Большевистский миф автор «Белой гвардии» разоблачает, например, в следующем эпизоде, непосредственно предшествующем, что характерно, рассуждениям о мифе Петлюры, который «столь же замечательный, как миф о никогда не существовавшем Наполеоне»: «По дорогам пошло привидение — некий старец Дегтя-ренко, полный душистым самогоном и словами страшными, каркающими, но складывающимися в его темных устах во что-то до чрезвычайности напоминающее декларацию прав человека и гражданина. Затем этот же Дег-тяренко-пророк лежал и выл, и пороли его шомполами
214
Борис Соколов. ТРИ ЖИЗНИ МИХАИЛА БУЛГАКОВА
ГЛАВА 5. Михаил Булгаков—журналист драматург, прозаик. 1921—1929
люди с красными бантами на груди. И самый хитрый мозг сошел бы с ума над этой закавыкой: ежели красные банты, то ни в коем случае не допустимы шомпола, а ежели шомпола — то невозможны красные банты...» И большевики, и петлюровцы для Булгакова на самом деле равнозначны, потому что «нужно было вот этот самый мужицкий гнев подманить по одной какой-нибудь дороге, ибо так уж колдовски устроено на белом свете, что, сколько бы он ни бежал, он всегда фатально оказывается на одном и том же перекрестке.
Это очень просто. Была бы кутерьма, а люди найдутся».
И не случайно в том варианте заключительной части романа, который так и не был напечатан журналом «Россия», Алексей Турбин, мобилизованный петлюровцами, но под пулями во второй раз сбежавший от них и ожидающий прихода красных, видит сон, где его преследуют чекисты: «И ужаснее всего то, что среди чекистов один в сером, в папахе. И это тот самый, которого Турбин ранил в декабре на Мало-Провальной улице. Турбин в диком ужасе. Турбин ничего не понимает. Да ведь тот был петлюровец, а эти чекисты-большевики?! Ведь они же враги? Враги, черт их возьми! Неужели же теперь они соединились? О если так, Турбин пропал!
— Берите его, товарищи! —- рычит кто-то. Броса
ются на Турбина.
— Хватай его! Хватай! —=- орет не достреленный окро
вавленный оборотень, — тримай його! Тримай!
Все мешается. В кольце событий, сменяющих друг друга, одно ясно — Турбин всегда при пиковом интересе. Турбин всегда и всем враг. Турбин холодеет.
Просыпается. Пот. Нету! Какое счастье. Нет ни этого недостреленного, ни чекистов, никого нет».
Однако в реальности ни петлюровцев, ни большевиков не было всего неполных два дня между 3 и 5 февраля 1919 года, когда украинские войска уже ушли из города, а красные — еще не вошли. На практике интеллигент типа Турбина (и самого Булгакова, конечно же), человек думающий, болезненно рефлексирующий и ненавидящий насилие, но бессильный его предотвратить, страдал от
всех воюющих сторон. И вину за гибель людей автор «Белой гвардии» возлагал не только на мужиков, одетых в солдатские шинели, но и на тех, кто ими руководил — на Петлюру и Скоропадского, Ленина и Троцкого, Деникина и Врангеля.
Булгаков в романе вскрывает и причины поражения белого движения, хотя в фокусе повествования оказывается только попытка его участников осенью и зимой 1918-го в союзе со Скоропадским отстоять город от Пет-люры. В неудаче писатель винит разложение в штабах и все ту же «кофейную публику», столь памятную ему и по Киеву, и по Владикавказу: «Все валютчики знали о мобилизации за три дня до приказа. Здорово? И у каждого грыжа, у всех верхушка правого легкого, а у кого нет верхушки — просто пропал, словно сквозь землю провалился. Ну, а это, братцы, признак грозный. Если уж в кофейнях шепчутся перед мобилизацией и ни один не идет — дело швах!»
Алексей Турбин в романе представлен монархистом, хотя монархизм этот испаряется от сознания бессилия предотвратить гибель невинных людей от рук петлюровцев. Особенно отчетливо этот мотив выражен в отрывке из ранней редакции романа «В ночь на 3-е число», опубликованном в литературном приложении к газете «Накануне» в 1922 году. Там доктор Бакалейников (так тогда звался доктор Турбин), наблюдая разгул петлюровской вольницы, восклицает: «Я — монархист по своим убеждениям. Но в данный момент тут требуются большевики». Судя по свидетельству Т. Н. Лаппа об исполнения, Булгаковым с братьями при петлюровцах царского гим-f на, в тот момент он, возможно, был сторонником монар* хии. Но уж во всяком случае с уверенностью можно говорить, что когда Булгаков писал «Белую гвардию», от4 монархических идей он полностью отошел. В дневнике писателя в записи от 15 апреля 1924 года читаем комментарий сообщения о том, «будто по Москве ходит манифест Николая Николаевича», дяди последнего царя: «Черт бы взял всех Романовых! Их не хватало».
В «Белой гвардии» проступают отчетливые параллели и с мыслями, высказанными в статьях сборника «Из
217 |
216 БоРис С°колов- ТРИ ЖИЗНИ МИХАИЛА БУЛГАКОВА
глубины», составленного авторами знаменитых «Вех». Этот сборник был подготовлен к печати в 1918 году, но увидел свет лишь в 1921-м, причем большая часть тиража вскоре после публикации была конфискована. Все статьи, включенные в сборник, еще в 1918 году, появились в периодической печати или, как работа С. Н. Булгакова «На пиру богов», вышли отдельным изданием. Трудно сказать, читал ли автор «Белой гвардии» этот сборник или познакомился с включенными в него статьями по другим источникам.
Наибольшие параллели в романе «Белая гвардия» обнаруживаются с «современными диалогами» книги «На пиру богов». С. Н. Булгаков писал о невидимой руке, которой нужно связать Россию, причем осуществляется какой-то мистический заговор, бдит своего рода черное провидение: «Некто в сером», кто похитрее Вильгельма, теперь воюет с Россией и ищет ее связать и парализовать». В «Белой гвардии» этот «некто в сером» — и военный вождь большевиков Троцкий, и украинский вождь Петлюра (оба они уподоблены дьяволу), и настойчиво подчеркивается серый цвет и у большевистских, и у петлюровских войск (хотя последние по временам переодеваются в «синие больничные халаты» — жупаны и носят «широкие шаровары, выглядывающие из-под солдатских серых шинелей»).
Рассуждения Мышлаевского о «мужичках-богоносцах» Достоевского навеяны не только «Бесами», но и статьями из книги «На пиру богов». С. Н. Булгаков писал: «Недавно еще мечтательно поклонялись народу-богоносцу, освободителю. А когда народ перестал бояться барина, да тряхнул вовсю, вспомнил свои пугачевские были — ведь память народная не так коротка, как барская, — тут и началось разочарование... Нам до сих пор еще приходится продираться чрез туман, напущенный Достоевским, это он богоносца-то сочинил. А теперь вдруг оказывается, что для этого народа ничего нет святого, кроме брюха. Да он и прав по-своему, голод — не тетка». Мышлаевский со злобой и презрением говорит о «мужичках-богоносцах», сочувствующих Петлюре, но при угрозе расстрела меняющих облик в мгновение
ГЛАВА 5. |
-1929 |
Михаил Булгаков—зшжалист
драматург, прозаик.
ока: «Ну, тут, понятное дело, святой землепашец, сеятель и хранитель (Мышлаевский, словно обвал камней, спустил страшное ругательство) прозрел в два счета. Конечно, в ноги и орет: «Ой, ваше высокоблагородие, извините меня, старика, це я сдуру, сослепу, дам коней, зараз дам, тильки не вбивайте!» И лошади нашлись и розвальни». Мышлаевский и другие офицеры только угрожают, но, как правило, угроз своих в действие не приводят (барская память действительно короткая), народ же имеет память долгую и офицеров режет, как порезали их в Попелюхе под Киевом (похороны погибших там офицеров видит Алексей Турбин). Эпизод похода Мышлаевского под Красный Трактир и гибели офицеров в Попелюхе, кстати сказать, Булгаковым не вымышлен, а взят из мемуаров Р. Гуля «Киевская эпопея», опубликованных в 1922 году в берлинском «Архиве русской революции».
Страстная молитва Елены о выздоровлении Алексея также явно восходит к следующему рассказу из книги С. Н. Булгакова: «Перед самым октябрьским переворотом мне пришлось слышать признание одного близкого мне человека. Он рассказывал с величайшим волнением и умилением, как у него во время горячей молитвы перед явленным образом Богоматери на сердце здруг совершенно явственно прозвучало: Россия спасена. Как, что, почему? Он не знает, но изменить этой минуте, усомниться в ней значило бы для него позабыть самое заветное и достоверное. Вот и выходит, если только не сочинил мой приятель, что бояться за Россию в последнем и единственно важном, окончательном смысле нам не следует, ибо Россия спасена — Богородичного силою». Так же и молитва Елены, обращенная к иконе Божьей матери, возымела действие: брат Алексей остался жив. С его выздоровлением сохраняется и домашний очаг Турбиных, а с сохранением домашнего очага связывал автор «Белой гвардии» надежду на грядущее возрождение России.
Многие персонажи романа имели реальных прототипов. Так, приспособленец капитан Тальберг был списан с капитана Л. С. Карума, мужа сестры Булгакова Вари. Карум действительно служил и у гетмана, и у белых, и у
218 |
Борис Соколов. ТРИ ЖИЗНИ МИХАИЛА БУЛГАКОВА
красных, вынужденный приспосабливаться к обстоятельствам, однако, похоже, не был таким трусом и подлецом, каким его изобразил Булгаков в «Белой гвардии», а затем и в «Днях Турбиных». Из-за этого между Варей (прототипом Елены) и Михаилом навсегда пролегла тень. Писатель поссорился и с одним из членов ГАХН поэтом С. В. Шервинским, недовольным, что его фамилией был награжден адъютант гетмана — не самый достойный персонаж романа (хотя в пьесе Булгаков уже сделал его более симпатичным).
Роман «Белая гвардия» на родине не был опубликован полностью и из-за этого не получил того внимания критики и читателей, на которое рассчитывал Булгаков. Известный критик А. Воронский, правда, отметил «Роковые яйца» и незаконченную «Белую гвардию» среди «произведений выдающегося литературного качества», против чего выступал глава Российской ассоциации пролетарских писателей (РАПП) Л. Л. Авербах, назвавший автора романа «буржуазным писателем» и наиболее ярким представителем «правого фланга». Но и сам Булгаков, похоже, не был удовлетворен своим первым романом. Действительно, в идейном плане в романе превалировало влияние толстовской «Войны и мира», в формальном — ощущалось воздействие «Петербурга» Андрея Белого — рубленая проза, временами обретающая ритм, широкое использование песенных цитат для иллюстрации настроения героев, кинематографическая смена планов повествования. В дневнике Булгаков в ночь на 28 декабря 1924 года отразил свои сомнения насчет романа в связи с выходом первой его трети в журнале «Россия»: «Роман мне кажется то слабым, то очень сильным. Разобраться в своих ощущениях я уже больше не могу». Позднее, в конце 20-х годов, он отнесся к этому произведению критически, в беседе с П. С. Поповым назвав свой первый роман «неудавшимся». Еще в 1923 году в фельетоне «Самогонное озеро» Булгаков обмолвился, что «Белая гвардия» «будет такой роман, от которого небу станет жарко...» Этого, однако, не случилось, хотя в автобиографии 1924 года писатель признавался, что в тот момент любил «Белую гвардию» больше всех других
219 |
ГЛАВА 5. |
Михаил Булгаков—журналист драматург, прозаик. 1921—1929
своих произведений. Тем не менее, критики отметили, что в трактовке героев романа не было четкости, а социологический анализ во многом превалировал над психологической глубиной образов. Но надо учитывать все-таки, что это был еще только дебют, правда, как писал М. Волошин Н. Ангарскому в марте 1925 года, «как дебют начинающего писателя „Белую гвардию" можно сравнить только с дебютами Достоевского и Толстого». Булгаков был приглашен Волошиным в Коктебель, они сблизились, и на прощание, 5 июля 1925 года Максимилиан Александрович, среди прочего, подарил новому другу свою акварель с примечательной надписью: «Дорогому Михаилу Афанасьевичу, первому, кто запечатлел душу русской усобицы, с глубокой любовью.
Тех не отпустит Коктебель.
Кто раз вкусил тоски полынной». ;
В целом «Белая гвардия» принесла Булгакову больше огорчений, чем радости. В мае 1926 года был арестован и выслан за границу редактор «России» И. Г. Лежнев (впоследствии он вернулся, вступил в ВКП(б), печатался в «Правде»). В связи с этим у Булгакова 7 мая был произведен обыск и изъяты рукописи дневника и «Собачьего сердца». Лишь через три года с помощью М. Горького они были возвращены писателю. С закрытием «России» и «Накануне» тихо умерло сменовеховство.
Весьма непростые отношения сложились у Булгакова и с издателем «России» 3. Л. Каганским из-за прав на «Белую гвардию». В 1925 году он эмигрировал, незаконно присвоив право на публикацию находившихся у него булгаковских пьес за рубежом. Тяжба с Каганским продолжалась практически до самой смерти писателя. Булгаков «отомстил» Каганскому, запечатлев его в малопривлекательной фигуре издателя Рвацкого в «Театральном романе (Записках покойника)».
Главным же результатом публикации «Белой гвардии» для Булгакова стало то, что на роман обратил внимание МХАТ, остро нуждавшийся в современной пьесе.
220 Борис Соколов. ТРИ ЖИЗНИ МИХАИЛА БУЛГАКОВА
3 апреля 1925 года (к тому времени была опубликована лишь первая часть романа) Булгаков по приглашению режиссера МХАТа Б. И. Вершилова посещает театр и получает предложение написать на основе «Белой гвардии» пьесу. В этот момент замысел такой пьесы у автора романа уже существовал — он как бы продолжал владикавказских «Братьев Турбиных». Работу над пьесой Булгаков начал еще в январе 1925 года. Называлась она, как и роман, «Белая гвардия», и повторяла его основные сюжетные линии. В первой редакции пьесы было пять актов, а не четыре, как в последующих. Алексей Турбин был военным врачом, в число действующих лиц входили полковники Малышев и Най-Турс. Пьеса получалась затянутой (многие персонажи, как и в прозаическом тексте, дублировали друг друга) и потому не могла быть принята театром. Уже в следующей редакции Булгаков убрал из пьесы полковника Най-Турса, передав идеи, которые он должен был нести, Малышеву. Но по-настоящему пьеса сложилась, когда из нее исчез и Малышев, а Алексей Турбин приобрел черты, к Булгакову никакого отношения не имевшие — военный врач был произведен в полковники-артиллеристы, стал ветераном первой мировой. Теперь именно Турбин, а не Най-Турс и Малышев погибал в гимназии, прикрывая отход юнкеров, и камерность турбинского дома взрывалась трагедией гибели его хозяина.
Из-за цензурных требований текст пьесы понес существенные потери. Название «Белая гвардия» казалось слишком вызывающим и потому неприемлемым, предложенное К. С. Станиславским «Перед концом» Булгаков решительно отверг и остановился на «Днях Турбиных» (по аналогии с «Братьями Турбиными»). Из пьесы пришлось убрать петлюровскую сцену, может быть, потому, что петлюровцы у Булгакова слишком напоминали советские «революционные» войска (например, полк ГПУ, выступавший на параде под блатную музыку). Кстати, в ранних редакциях пьесы, как и в романе, «оборачиваемость» солдат Петлюры подчеркивалась «красными хвостами» (шлыками) у них на папахах. В финале пришлось ввести все нарастающие звуки «Интернациона-
ГЛАВА 5. |
Михаил Булгаков — журналист драматург, прозаик. 1921—1929
ла», так удачно спародированного в «Роковых яйцах», но теперь уже игравшего, конечно, совсем не пародийную роль. Мышлаевского же «заставили» произвести в конце пьесы здравицу Красной Армии и большевикам, выразить полную готовность им служить: «По крайней мере, я знаю, что буду служить в русской армии», а заодно провозгласить, что вместо прежней России будет новая — столь же великая. Интересно, что в предшествовавшем варианте Мышлаевский говорил не о Красной Армии, а о Троцком, когда на реплику Студзинского: «Ты забыл, что предсказывал Алексей Васильевич? Помнишь, Троцкий? — Все сбылось, вон он, Троцкий идет!», — отвечает: «И прекрасно! Великолепная вещь! Будь моя власть, я б его командиром корпуса назначил!» Однако к моменту премьеры «Дней Турбиных» в октябре 1926 года Троцкий был выведен из Политбюро и оказался в опале, так что произносить его имя со сцены в положительном контексте уже стало невозможно*. Однако в данном эпизоде Булгаков совсем не пытался польстить бывшему Председателю Реввоенсовета, а лишь отражал мнение, широко распространенное среди белого офицерства. Сошлюсь на свидетельство моего деда, кстати, как и Булгаков, доктора, Б. М. Соколова, которому в 1919 году в Воронеже довелось беседовать с остановившимся у него начальником контрразведки в корпусе Шкуро есаулом Каргиным. Есаул почему-то, без каких-либо на то оснований, считал дедушку красным, но настроен был весьма дружелюбно, пригласил его отобедать и за столом признался: «У вас есть один настоящий полководец — Троцкий. Эх, был бы такой у нас — мы бы точно победили». Любопытно, что под влиянием незаурядной, как бы к ней ни относиться, личности Троцкого в разное время оказывались люди, весьма далекие от коммунистических идей и партии большевиков. Так, поэт О. Э. Мандельштам на допросе в 1934 году признался, что одно время симпатизировал троцкистской оппозиции, а философ П. А. Фло-
* Неизбежность опалы Троцкого Булгаков предчувствовал давно: в дневнике в ночь на 3 января 1925 года он привел такой анекдот: «Троцкий теперь пишется „Троий" — ЦК выпало».
222
Борис Соколов. ТРИ ЖИЗНИ МИХАИЛА БУЛГАКОВА
ГЛАВА 5. Михаил Булгаков—журналист драматург, прозаик. 1921—1929
223
ренский уже в лагере в 30-е годы в разговоре сожалел о высылке Троцкого, поскольку тот обладал большим стратегическим талантом и предвидел будущую войну.
Несмотря на все цензурные потери, «Дни Турбиных» стали первой (и десятилетиями оставались единственной) пьесой в советском театре, где белый лагерь был показан не карикатурно, а с сочувствием, и личная порядочность и честность большинства участников белого движения не ставилась под сомнение. Вина же за поражение возлагалась на штабы и генералов, не сумевших предложить программу, способную привлечь народ на сторону белых. Особый интерес к МХАТовскому спектаклю проявляла интеллигентная публика. За первый сезон (1926/27 годы) «Дни Турбиных» прошли во МХАТе (были разрешены к постановке только в этом театре) 108 раз, что значительно превышает среднее число постановок за сезон всех остальных спектаклей московских театров (следующим по рейтингу был «Город в кольце» Минина, сыгранный 84 раза). Алексея Турбина блистательно играл Н. Хмелев, Елену — О. Андровская (Шульц) и В. Соколова, Лариосика — М. Яншин, Мышлаевского — Б. Добронравов, Шервинского — М. Прудкин и др. Постановщиком стал молодой режиссер И. Судаков (К. Станиславский был художественным руководителем). «Дни Турбиных» стали своего рода «Чайкой» для молодого поколения актеров и режиссеров Художественного театра. Если верить воспоминаниям очевидцев, это была лучшая в истории постановка булгаковской пьесы. В зале возникало еще большее единение зрителей с происходящим на сцене, чем это уже было в жизни Булгакова во Владикавказе во время Пушкинского диспута. Л. Е. Белозерская вспоминала рассказ знакомой: «Шло 3-е действие „Дней Турбиных"... Батальон (правильнее — дивизион. — Б. С.) разгромлен. Город взят гайдамаками. Момент напряженный. В окне турбинского дома зарево. Елена с Лариосиком ждут. И вдруг слабый стук... Оба прислушиваются... Неожиданно из публики взволнованный женский голос: „Да открывайте же! Это свои!" Вот это слияние театра с жизнью, о котором только могут мечтать драматург, актер и режиссер».
Подобная реакция никак не устраивала идеологизированных критиков и вызывала определенные опасения у властей (хотя общий вывод пьесы о неизбежности краха белых и закономерности в связи с этим победы красных казался вполне приемлемым). Пьесу называли «апологией белогвардейщины». Нарком просвещения А. В. Луначарский, много сделавший для разрешения пьесы (чтобы дать возможность молодежи МХАТа сыграть современную вещь — таков был основной аргумент) и потому ставший мишенью ретивых критиков, оправдываясь, признавал ее лишь «полуапологией» и в художественном плане слабой (в письме Правительству от 28 марта 1930 года Булгаков цитировал мнение наркома о том, что в «Днях Турбиных» — «АТМОСФЕРА СОБАЧЬЕЙ СВАДЬБЫ вокруг какой-нибудь рыжей жены приятеля»).
Коммунисты демонстративно покидали спектакли. Маяковский публично призывал устроить обструкцию и сорвать пьесу. В статье театрального еженедельника «Новый зритель» от 2 февраля 1927 года Булгаков красным карандашом отчеркнул следующие слова: «Мы готовы согласиться с некоторыми из наших друзей, что „Дни Турбиных" циничная попытка идеализировать белогвардейщину, но мы не сомневаемся в том, что именно „Дни Турбиных" — осиновый кол в ее гроб. Почему? Потому, что для здорового советского зрителя самая идеальная слякоть не может представлять соблазна, а для вымирающих активных врагов и для пассивных^ дряблых, равнодушных обывателей та же слякоть не может дать ни упора, ни заряда против нас. Все равно как похоронный гимн не может служить военным маршем». Тот же Луначарский и в 1933 году продолжал считать булгаковскую пьесу «драмой сдержанного, даже если хотите лукавого капитулянства».
Единственная объективная рецензия на «Дни Турбиных» появилась в «Комсомольской правде» 29 декабря 1926 года за подписью Н. Рукавишникова. Она была написана как ответ на ранее опубликованное письмо поэта А. Безыменского (в будущем — одного из прототипов булгаковского Бездомного), назвавшего Булгакова «новобуржуазным отродьем». Рукавишников пытался
224 БоРис Соколов. ТРИ ЖИЗНИ МИХАИЛА БУЛГАКОВА
ГЛАВА 5.
Михаил Булгаков—журналист драматург, прозаик. 1921—1929
225
уверить коллег-критиков и власти, что «живых людей» в «Днях Турбиных» можно «показать зрителю совершенно безопасно», но никого не убедил. К 1930 году в булгаков-ской коллекции, как он признавался в письме Правительству 28 марта 1930 года, скопилось 298 «враждебно-ругательных» отзывов и лишь 3 — «похвальных», причем подавляющее большинство рецензий было посвящено «Дням Турбиных».
Пьеса тем не менее продолжала идти, принося автору доход, достаточный для нормальной по тем временам жизни. Помогали и зарубежные постановки, хотя часть эмигрантов «Дни Турбиных» не приняла, считая их просоветской пьесой. П. П. Скоропадский выступил в печати с возмущенным комментарием: «В пьесе пытаются показать, с одной стороны, безнадежность белого движения, с другой — осмешить и смешать с грязью гетманство 1918 г., в частности меня». Что ж, возможно, бывший гетман в жизни и не был таким глупым, смешным и подлым, каким он показан в «Днях Турбиных» (здесь ему уделено гораздо больше внимания, чем в романе). Скоропадский на несколько лет пережил Булгакова и умер в апреле 1945 года в западной части Германии. Но драматург совершенно верно подметил опереточный характер гетманского режима, глава которого стал марионеткой в руках немцев и был по-настоящему смешон со своей отчаянной попыткой «украинизации» в последние недели перед падением.
Через много лет после премьеры «Дней Турбиных» спектакль увидел военный атташе германского посольства в Москве, в предвоенные годы генерал, Е. Кёстринг. Свидетельствует присутствовавший вместе с ним в театре немецкий дипломат X. фон. Херварт: «В одной из сцен пьесы требовалось эвакуировать гетмана Украины Ско-ропадского, чтобы он не попал в руки наступавшей Красной Армии. С целью скрыть его личность его переодели в немецкую форму и унесли на носилках под наблюдением немецкого майора. В то время как украинского лидера переправляли подобным образом, немецкий майор на сцене говорил: «Чистая немецкая работа», — все с очень сильным немецким акцентом. Так вот,
именно Кёстринг был тем майором, который был приставлен к Скоропадскому во время описываемых в пьесе событий. Когда он увидел спектакль, он решительно запротестовал против того, что актер произносил эти слова с немецким акцентом, поскольку он, Кёстринг, говорил по-русски совершенно свободно. Он обратился с жалобой к директору театра. Однако, вопреки негодованию Кёстринга, исполнение оставалось тем же».
Конечно, десятилетия спустя Херварт, очевидно, перепутал детали. В сценической редакции «Дней Турбиных» эвакуацией гетмана руководит не майор, а генерал, Шратт (хотя вместе с ним действует и майор, Дуст), а фразу насчет «чистой немецкой работы», естественно, говорят не сами немцы, а Шервинский. Но в целом, думается, можно дипломату верить: похожий инцидент на самом деле имел место. Уроженец России Кёстринг действительно говорил по-русски без какого-либо акцента. Но Булгаков этого знать, естественно, не мог. Однако, похоже, он это предугадал. Дело в том, что булгаков-ский Шратт говорит по-русски то с сильным акцентом, то совершенно чисто, и, скорее всего, акцент нужен ему только для того, что поскорее закончить разговор с гетманом, безуспешно добивающимся германской военной поддержки.
Работа над постановкой «Дней Турбиных» способствовала сближению Булгакова с МХАТом и шире — с театральной Москвой. Л. Е. Белозерская справедливо считала: «...Если Глинка говорил: „Музыка — душа моя!", то Булгаков мог сказать: «Театр — душа моя!» Драматургом заинтересовался Вахтанговский театр. По его просьбе Булгаков написал «Зойкину квартиру». В основу пьесы была положена реальная история деятельности и разоблачения притона для «новых богатых», оставшихся в стране «бывших», и ответственных советских работников в одной из московских квартир под видом пошивочной мастерской. Наиболее вероятный прототип булгаковской Зои Пельц — некая Зоя Шатова. Следователь ВЧК Самсонов в 1929 году писал в «Огоньке», уже после снятия пьесы с репертуара: «Зойкина квартира существовала в действительности. У
2,2,6 Б°РИС Сок»™» ТРИ ЖИЗНИ МИХАИЛА БУЛГАКОВА
Никитских ворот, в большом красного кирпича доме на седьмом этаже, посещали квартиру небезызвестной по тому времени (в 1921 году. — Б. С.) содержательницы популярного среди преступного мира, литературной богемы, спекулянтов, растратчиков, контрреволюционеров специального салона для интимных встреч Зои Шато-вой... Свои попадали в Зойкину квартиру конспиративно, по рекомендациям, паролям, условным знакам. Для пьяных оргий, недвусмысленных и преступных встреч Зой-кина квартира у Никитских ворот была удобна: на самом верхнем этаже большого дома, на отдельной лестничной площадке, тремя стенами выходила во двор, так что шум был не слышен соседям. Враждебные советской власти элементы собирались сюда как в свою штаб-квартиру, в свое информационное бюро». Полусветский салон 3. П. Шатовой, описанный и в беллетризованных воспоминаниях А. Мариенгофа «Роман без вранья» постфактум, не без полемики с булгаковской комедией, был превращен чуть ли не в гнездо контрреволюционных заговорщиков. На самом деле прототипов у героев пьесы было много. Управдом Аллилуйя (предшественник управдома Босого в «Мастере и Маргарите») явно имел связь с председателем жилтоварищества дома № 10 по Б. Садовой, безуспешно пытавшимся выселить Булгакова из «нехорошей квартиры». Быт эпохи нэпа драматург знал прекрасно, в том числе и по собственному опыту. Но дело здесь не только в сатире на «гримасы нэпа» (по советской терминологии), но и в давней теме эмиграции. Все герои стремятся уехать в Париж — и расчетливая Зойка, и ее жертва, романтическая Алла, мечтающая соединиться с парижским возлюбленным, и влюбленный в Аллу посетитель квартиры — советский начальник Гусь, пьющий «чашу жизни» (как и герой раннего булгаковского фельетона с таким названием), но тоскующий по настоящей любви и гибнущий от ножа уголовника-китайца. Вообще, тоска всех героев по какой-то иной жизни — лейтмотив «Зойкиной квартиры». И Булгаков в этом смысле не отделял себя от героев пьесы. За три недели до премьеры, состоявшейся 28 октября 1926 года, он утверждал в беседе с корреспондентом «Нового зрителя»: «Это траги-
Дата публикования: 2014-11-03; Прочитано: 450 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!