Нет проблем! 4 страница

– И что он ответил? – поинтересовался Джона.

Белзер пожал плечами:

– Увидимся в суде.

К вечеру вторника отсутствие Ив растянулось уже на четыре дня и Джона занервничал. Он то и дело отрывался от учебников и поглядывал в окно. Посылал ей письма по электронному адресу. Господи, пусть бы купила себе, наконец, мобильный, он готов за него платить.

Без нее решимость Джоны быстро слабела. В среду он позвонил Джорджу, что‑то мямлил, помирился. Извиняться ни тот ни другой не стал, но оба молча дали понять, что будь у них шанс переиграть тот субботний день, они бы вели себя по‑другому. Джона подтвердил обещание провести с Ханной каникулярную неделю – ради Ханны, подчеркнул он, не ради Джорджа. На что Джордж ответил: «Я и прошу ради нее». Повисла пауза. На том разговор и закончился. А он‑то рассчитывал определиться раз и навсегда.

Джона раскрыл бумажник и достал клочок картона, оторванный от краешка одной из папок Белзера, на нем он записал домашний телефон Инигеса, пока адвокат наведался в туалет.

Телефон на том конце прозвонил трижды, ответила женщина с голосом диджея. Джона спросил Симона.

– Кто это?

– Знакомый его брата.

Сынок, что ты творишь, нельзя сближаться с ними…

Щелчок – взяли другую трубку. На заднем плане тихонько – саксофон и барабаны.

– Слушаю.

– Мистер Инигес?

– Да. Кто это?

– Я Джона Стэм. – Он передохнул. – Я тот, кто…

– Мне известно, кто вы.

– Извините за беспокойство. Мой адвокат не разрешил мне делать это, но я хотел – хотел попросить прощения за то, как вышло с вашим братом. Вряд ли вы мне поверите, но я вовсе не хотел ранить его. Клянусь. Ничего страшнее со мной в жизни не случалось, и мне очень, очень жаль. Вам, наверное, все равно, но я должен был сказать вам.

Инигес повесил трубку.

Сосредоточиться на занятиях он не мог, провел весь вечер, разыскивая Ив через «Гугл» и получая все те же скудные результаты: Жжонс Ив не найдена; Жжонс И., просто Жжонс – пустышки, вместо этого поисковик предлагал вывести его на старых друзей и одноклассников, Джону уже тошнило от этой заманиловки. Попытка закрыть браузер вызвала шквал всплывающей рекламы: Камеры‑шпионы! Вы – миллионный посетитель! Убей кролика и получи MP3‑ПЛЕЙЕР БЕСПЛАТНО! Они размножались быстрее, чем Джона успевал их закрыть, и сбой системы он принял как избавление.

Телефонного справочника в доме не было. Люди моложе тридцати пяти ими уже не обзаводятся.

На сайте провайдера не нашлось ни Ив Джонс, ни Ив Жжонс. Ни в Хобокене, ни в Нью‑Йорке, ни в пригородах.

Он позвонил сестре.

– Джона‑бой, рада тебя слышать.

– И я тебя.

– Добудешь мне лекарств? Буду торговать на работе. Все коллеги принимают успокоительное, одна я не при делах.

– Проблемы со сном?

– Нет. Но иногда я вырубаюсь на несколько часов и прихожу в себя в мотеле на шоссе I‑95 без кошелька и нижнего белья. Что у тебя слыхать?

– Хотел попросить тебя посмотреть одного человека в базе данных выпускников Йеля.

Мясисто присосалась на место дверца холодильника, в трубке послышался щелчок открывающейся банки и смачный глоток.

– Самое приятное в беременности – запрещены низкоуглеводные напитки, – сообщила Кейт. – Я уж и забыла вкус кукурузного сиропа.

– Колу нельзя, в ней кофеин, – обеспокоился он.

– Это спрайт, – пояснила Кейт. – Знай свое дело. Так кто у нас из Йеля?

– Я познакомился с девушкой, она училась с тобой на одном курсе, хотел побольше разузнать о ней.

– О, Джона‑бой подружкой обзавелся.

– Просто знакомая. – Оправдывается, как шестилетка. Сестры – они доведут.

– Джону девушка нашла, за врача она б пошла.

Он терпеливо ждал.

– Ладно, ладно. Сейчас посмотрю… Боже, ну и беспорядок у меня в кабинете. Приезжай, приберись, а?

– Щас.

– Спасибо, дорогой братик. И я тебя люблю.

Копия матери. Джона словно воочию видел Кейт в роскошной библиотеке на первом этаже, которую она превратила в свой кабинет: стеллажи взметнулись на шесть метров, до самых балок. Когда они с Эрихом купили дом – денег больше, чем надо, а недвижимость падала в цене, – Кейт пошутила: обратятся к книготорговцам, которые поставляют старые, нечитабельные тома на вес.

Джона скрывал от родных глубокую неприязнь к их особняку. Сквозняки, декоративная каменная отделка, чересчур изысканные витражи. Берлинский декоратор, одноклассник Эриха, произвел орнаментальное неоретро. Диваны, кушетки, оттоманки. Сколько угодно удобных сидений, а попу пристроить некому – владельцы дома пропадают на работе. Проведя там ночь, утонув в перине и мягких подушках, Джона вообразил себя королем: наутро казнь.

– Как ее зовут?

– Ив Жжонс.

– Не помню такую.

– Народу у вас на курсе было немало.

– Много, да, но чтоб совсем не помнить… Какой колледж?

– Не знаю.

– Хм. Ну, поглядим. – Защелкали клавиши. – Ив Джонс… Кстати, Джона! Гретхен для тебя картинку нарисовала.

Он невольно улыбнулся:

– Какую?

– Я объяснила ей, что ты у нас врач, и она изобразила врача. Шедевр. Поллок отдыхает. В основном белым карандашом. Никогда не понимала, к чему нужны белые карандаши, бумага ведь и так белая. Нет. Извини. Пусто.

– Она сказала, что знает тебя. Она тебя вспомнила.

– Она знает меня?

– Не близко, – уточнил он. – Но знакома, точно.

– Совсем странно.

– Ну да, – согласился он.

Потом сообразил: ну конечно же!

– Кэти? Я неправильно фамилию назвал. Посмотри другую.

– Фамилию собственной подружки перепутал?

– Она не подружка. Посмотри на букву «Ж».

– Ж‑д‑ж‑о‑н‑с? – фыркнула Кейт.

– Нет, без «д».

– Жжонс?

– Пишется, а произносится «Джонс», – ответил он и навлек на себя новый взрыв хохота.

– Джона‑бой, не бывает таких имен.

– Так она пишет свою фамилию.

– Малограмотных в Йель не принимают.

– Ну правда.

– Если и принимают, то в виде исключения.

– Посмотри в базе, прошу тебя.

– Джонс через «ЖЖ». Буду теперь звать тебя «Жжона».

– Кейт!

– Успокойся, смотрю я, смотрю. (Пауза.) Нет. Может, она в выпускниках не регистрировалась? Или уже после выпуска сменила фамилию? Замуж вышла?

– Не думаю. А можешь – у тебя есть выпускной альбом или что‑то вроде?

Кейт вздохнула. Судя по звуку, протащила по паркету что‑то тяжелое.

– Что ты делаешь?

– Без лестницы не обойтись, это верхняя полка.

– Попросила бы Эриха.

– Он на работе.

– Девять часов.

– Тяжкая жизнь богачей. – Она потянулась, ухнула. – Черт. Двух сантиметров не хватает… Пойду в кухню за большой лестницей.

– Кейт…

– Потерпи, будь добр.

– Мне же не позарез прямо сейчас. Еще покалечишься.

– Джона‑бой, – протянула она. – Я беременна, а не больна.

Он хронометрировал. Три минуты – вот она тянется на цыпочках, тугой живот трется о «Естественную историю Шотландии, том VII». Когда‑то он представлял себе будущих мам хрупкими, малоподвижными. Кейт выбила эти предрассудки из его головы.

– Ух‑ху! – Кейт рыгнула в трубку. – Извини. О’кей. Вот она. Забавно, давно я не заглядывала… Джонс или Жжонс, так, Жжона‑бой?

– Верно.

– Ой, а это что!

Джона резко остановился:

– Нашла?

– Нет, это фото моего приятеля Робби, он строил Эйфелеву башню из пивных банок. Полгода провозился, а потом сосед пришел ночью пьяный и…

– Кейт!

– Дааа! Да, сэр! Будет выполнено, сэр! Сию минуту, сэр! Уф… Гольдштейн. Гомес. Грейвс… Нет ее ни на «Дж», ни на «Ж», Жжона‑бой.

– Уверена?

– Указателем я пользоваться умею. Есть Элизабет Марион Джонс, Дженнифер Джонс, Саманта Эрн Джонс. Ив Джонс или Ив Жжонс нету. Извини.

– Можешь пролистать подряд?

– На моем курсе училось тысяча триста человек.

Джона присел на кровать, пощелкал себя по большому пальцу ноги. Он почти задыхался и молчал так долго, что когда голос вернулся к нему, испугался, не разъединился ли за это время телефон.

– Алло?

– Я тут. Смотрю на… да это же я! Господи, я была такая худая!

Он пробормотал:

– Какого же черта?

– Может, она присочинила, чтобы произвести на тебя впечатление? Такое случается сплошь да рядом. Когда я только поступила, в аспирантуре по биологии разоблачили женщину, которая все бумаги при поступлении подделала. Сумасшедшая. Ее арестовали. Подлинная история.

– Не понимаю, – сказал Джона.

– Чего тут не понимать? Люди лгут. Только этим и занимаются. Лгут в резюме, устраиваясь на работу. Когда я руководила отделом кадров в Lehman, насмотрелась, чего люди только не пишут в автобиографии. Где она работает? Позвони туда, у них есть досье.

Он стукнул себя по лбу:

– Отличная идея!

– Рада была помочь. Сказать маме, что у тебя новая подружка?

– Нет! Ни в коем случае, прошу тебя…

– Шучу. Целую, братишка.

Человек, ответивший на звонок в пансионе «Бикон», судя по интонациям, не был официальным лицом. Услышав, что Джона разыскивает Ив Жжонс, он даже растерялся:

– У нас только мужчины проживают.

– Она работает у вас раз в неделю, – пояснил Джона.

– С такой фамилией тут никто не работает.

– Вы уверены?

– Ага.

Джона закусил губу.

– Могу я спросить, кто вы?

– Я – начальник ночной смены сиделок.

– И вы не слышали об Ив Жжонс?

– Ничего не знаю.

– Не знаете или не слышали?

– Могу я спросить, кто вы? Из прессы?

– Я ее друг, – ответил Джона. – Пытаюсь ее разыскать.

– Ну, я вам помочь не могу. И хватит болтать. Мне пора идти.

Человек повесил трубку. Джона в ярости набрал тот же номер. Восемнадцать гудков – никто так и не ответил.

В последнее время Джона привык к нескончаемому потоку брани, лившейся на него весь рабочий день, а после разговора с сестрой и тем человеком из «Бикона» ему было так не по себе, что с утра он не сразу заметил отсутствие и брани, и ее источника. Только за ланчем он спросил у интерна, куда подевался Бендеркинг, но интерн лишь плечами пожал.

Джона принял исчезновение Бендеркинга как подарок судьбы и не задавал вопросов до дневного обхода, когда Бендеркинг наконец явился – злой как пес, без галстука, в рубашке не по размеру и с повязкой на глазу, – тогда Джона обратился за разъяснениями к болтливой медсестре.

– Ему кофе в глаз плеснули.

– Как это случилось?

– Она ворвалась и давай орать: такой, мол, сякой, разэтакий! – и ффффф! – Медсестра широко повела рукой. – Прямо в глаз.

– Она?

– Знаешь, думаю, он ее обманул.

Джона, испугавшись не на штуку, спросил, что сталось с нападавшей.

– Удрала. Ты что, спецагент? Зачем тебе это знать?

– Просто так, – сказал он.

В тот вечер он был уверен, что Ив придет, – и точно, вот она, под вязом, сронившим уже листву: осень близка.

– Здравствуй, любовь моя, – сказала она.

Они поднялись в квартиру. Джона бросил сумку на пол, скрестил руки на груди и смотрел, как Ив заваривает чай.

– Вынуждена извиниться, – сказала она, доставая ромашковый. – Я на время ушла из зоны доступа.

Он промолчал.

– Ох, мы, кажется, злимся?

– Зачем ты это сделала?

– Что сделала?

– Так нельзя, – сказал он. – Нельзя, нельзя! Это же не… просто не могу поверить, чтобы ты сделала такое. И не пытайся меня уверить, что это была не ты, потому что…

– Джона Стэм. – Она поставила чашку на стол. – Будь добр, позволь и мне сказать словечко. – Она похрустела пальцами, откашлялась. – Во‑первых, я должна рассказать, где я была. Мне многое следовало сделать, у меня есть определенные обязательства. Прежде всего, тебе следует осознать, что успех от провала, как правило, отделяет наличие продуманного плана. Поскольку у меня имелся всего один шанс пообщаться с негодяем, который позволяет себе срывать на тебе свой дурной нрав, я взяла на себя…

– Значит, все‑таки это сделала ты.

– Не перебивай, пожалуйста.

– И ты не попытаешься даже… не знаю – прикинуться?

– С какой стати притворяться? Я все тебе расскажу. Это задумывалось как мой подарок тебе.

– О, еще какой!

– Вот и хорошо. Ты успокойся. Я как раз пыталась тебе объяснить, что правильное осуществление этого плана требовало от меня тщательной подготовки, я уж не говорю о том, сколько сил надо в это вложить, но главное, определить, где и когда будет нанесен удар, выбрать наиболее уместное орудие возмездия. Полагаю, кофе – это в самый раз.

– Боже милостивый!

– Символически.

– Господи, Ив! – Он забегал по комнате, стуча кулаком о кулак.

– Ты не согласен?

– С чем?

– С символическим смыслом…

– О чем ты говоришь!

– О кофе, – терпеливо уточнила она.

– Что – кофе?

– Учитывая, как он обошелся с тобой. Заставил тебя склеивать его чашку. Я могла бы и чашкой ему заехать, но это вышло куда более… кинематографично. Жаль, ты не видел этого своими глазами… – Она махнула рукой, изображая полет жидкости из кружки. – Прямо в глаз.

Он молча уставился на Ив. Та нахмурилась:

– От тебя исходит негатив, Джона Стэм.

– Еще как!

– Что случилось?

– Что случилось?! Ты напала на моего шефа.

Она покачала головой, как бы вопрошая: ну и что с того?

– Зачем ты это сделала?

– Он это заслужил. – Вопрос словно удивил ее. – Или, по‑твоему, не заслужил?

– По‑моему…

– Ты месяц кряду только о том и твердил, что рад был бы кишки ему выпустить.

– Но это…

– Право, – сказала она, – я рассчитывала на твою благодарность.

– Благодарность?

– Ну конечно! – У нее даже зрачки расширились. – Ведь я сделала это для тебя, ты же понимаешь.

– Чтоб я этого больше не слышал!

– Но так оно и есть.

– Не смей больше этого говорить!

– Но я сделала это, говори не говори. Даже если результат вышел не тот, которого я ждала, – буду откровенна, мне кажется, что ты слегка переигрываешь, Джона Стэм, – все же сам поступок был правильным. Ты говорил…

– Я говорил, что не люблю его, я же не говорил…

– Ты говорил…

– Я не говорил, что хочу его изувечить.

– Ты сам мне велел, – заявила она.

– Неправда! Такого я не говорил!

– Со всей определенностью говорил.

– Когда?

– Ты сказал: «Сделай это».

– Когда я такое сказал?

– Мы с тобой это обсуждали. Ты сказал, стоило бы научить его хорошим манерам, и…

Теперь он вспомнил.

– Это не я сказал. Ты сказала.

– А ты всей душой согласился.

– Я…

– И я предложила научить его, и ты сказал: «Сделай это».

– В шутку.

– Мне показалось – всерьез.

– С какой стати? – Он привалился к стене. – Господи, а если бы я сказал: «Прикончи», ты бы его убила?

Она промолчала.

Он обернулся и взглянул ей в лицо.

Она сказала:

– Ты для меня это сделал.

Пауза.

Он сказал:

– Мне надо… извини.

Он заперся в санузле, присел на край ванны. У Бендеркинга ожог сетчатки. Он поправится, но ему больно, и это – на три‑четыре недели.

Джона мысленно проиграл тот диалог, пытаясь понять, что в его интонациях, оборотах речи, выражении лица… Было хоть что‑нибудь? «Сделай это». Разве это команда? Разве так можно было его понять? Неужели он несет ответственность? И как это будет выглядеть, если женщина, которой он вроде как спас жизнь, даст показания, что он подтолкнул ее к насилию.

Все живы, утешал он себя. На этот раз никто не погиб, и это главное.

А могло закончиться хуже.

Но ведь все живы.

Из гостиной послышался грохот.

Он вернулся в кухню‑гостиную и застал Ив возле раковины, руку она подставила под воду, лицо бледное.

– Ив?

– Я – я уронила.

Осколки чашки на дне раковины. Из ладони Ив течет кровь, пятнает нержавеющую сталь раковины, смешивается с водой и завивается спиралью в слив.

– Покажи, – велел он.

– Пустяки… чашку жалко.

Порез неглубокий, но длинный. Вряд ли понадобится что‑то помимо антисептика и тугой повязки. Джона оторвал длинный кусок бумажного полотенца, скатал и велел ей крепко прижать комок к ране.

– Джона…

Он сходил в ванную, подыскал все, что требовалось для обработки раны. Вернулся с пластырем и неоспорином. Ив выгребала осколки из раковины и выкладывала их на кухонный шкафчик.

– Я склею, – пообещала она. – Мне так жаль.

– Дай мне… открой… раскрой ладонь.

– Не сердись, умоляю!

– Я не сержусь.

– Мне жаль. Мне так жаль!

– Постой спокойно, Ив.

– Я люблю тебя.

– Раскрой ладонь.

– Правда. Я тебя люблю.

– Ив… – Он поглядел на нее, и ему стало страшно: глубочайшее отчаяние рассекло ее от макушки от пят. Книга, из которой выдраны все страницы.

– Я люблю тебя, – твердила она. – Прости, я допустила ошибку. Не сердись, умоляю.

Он переложил неоспорина, ее кожа лоснилась, пластырь отказывался прилипать.

– Стой спокойно.

– Ты сердишься?

– Нет, не сержусь. Не дергайся!

– Сердишься, по голосу слышу.

Он сделал глубокий вдох.

– Дай мне обработать рану.

– Мне так жаль.

Он насухо вытер кожу вокруг пореза.

– Извини, – завела она все сначала. – Я допустила ошибку. Мне жаль. Мне так жаль. Мне плохо, когда ты сердишься. Пожалуйста, не сердись. Джона, мне так жаль, Джона, пожалуйста! Я люблю тебя. Я никогда больше ничего подобного не сделаю. Я допустила ошибку. Я сделала это, потому что хотела тебя порадовать, но я ошиблась. Скажи, что не сердишься.

– Я не сержусь.

– Прекрасно, – сказала она. – Прекрасно, прекрасно! Обещаю: я заглажу свою вину. Мне очень жаль.

– Т ы его ошпарила, – напомнил он. – Не меня.

– Знаю, мне так жаль, так жаль… – Она уронила голову ему на плечо.

Перевязка закончена. Долго не продержится, но пока сойдет. Джона попытался отступить на шаг, но Ив обхватила его руками за шею. Заплакала. Да. Она плакала. И хотя Джона был возмущен, Ив снова показалась ему маленькой, и разуму вопреки он ее пожалел. Почувствовал, как его руки обнимают Ив. Притянул ее к себе, и она простонала благодарно.

– Обещай никогда больше так не делать!

– Я все поняла.

– Говорю тебе: я должен быть уверен…

– Я не ребенок, – совсем по‑детски обиделась она. – Я понимаю. Больше так не сделаю. Это была ошибка.

– Хорошо.

– Разве ты никогда не ошибаешься?

Да, чуть было не ответил он, но я никому не причинял физической боли.

И тут он вспомнил, что уже не вправе так ответить.

– Я стараюсь прояснить все до конца, – сказал он, – потому что в том разговоре я не позаботился об этом, и ты неправильно истолковала мои слова.

Она сказала:

– Это не повторится.

– Хорошо. В таком случае… В таком случае не стоит – я бы предпочел забыть обо всем.

– Забыть о чем?

– Правда, Ив! Я не хочу… у меня могут быть кошмарные неприятности на практике и…

– С какой стати?

– Если бы он узнал…

– Джона Стэм, никто не знает, что мы с тобой знакомы. Ты что думаешь, я им визитку оставила?

– Они вызвали полицию.

Она только плечами пожала:

– И что?

– Может, они уже ищут тебя.

– При всем уважении, полагаю, что у департамента полиции Нью‑Йорка имеются дела и поважнее.

– Тебя это совсем не пугает.

– Нет.

– Хорошо, – повторил он. – Тогда забудем.

– Считай, уже забыли, – улыбнулась она. – Полегчало?

Он опять заходил по комнате.

– Вчера я звонил сестре.

– Ага. И как дела на денежной ферме?

– Я позвонил ей, потому что не мог отыскать тебя. Ты пять дней подряд не появлялась.

– Извини. Как я уже сказала, нужно было все подготовить.

– Я попросил ее отыскать тебя в базе данных выпускников Йейля.

– Я не регистрировалась, – сказала она. – Скучища.

– Я позвонил в «Бикон» и попросил дать твой телефон, а там даже не знали твоего имени.

– А, – сказала она, – это потому, что директор предупредил всех сотрудников не отвечать ни на какие вопросы обо мне. После этой неприятной истории с Рэймондом их осаждала пресса. Плохая реклама, сам понимаешь: один из пациентов (у нас их называют «резидентами») бросается с ножом на персонал. Рэймонд это уже не в первый раз проделывал. Весной затеял драку, и его чуть было не выгнали. Тогда я заступилась за него.

Он припомнил разговор с ночным дежурным. Вы из прессы? Ив порылась в кошельке и вытащила мятую визитку с логотипом «Бикона» и своей фамилией.

– Это твой телефон?

– Это прямой телефон «Бикона».

– Я пытался связаться с тобой, – сказал он. – Писал на электронную почту.

– Знаю, извини.

– Тебе не кажется странным, что у меня до сих пор нет твоего телефона?

– Нет, не кажется.

– Мы уже полтора месяца вместе, Ив! По‑твоему, это нормально?

– Раньше ты не жаловался.

– Раньше не приходилось тебя искать, – сказал он. – Ты все время была тут.

– И сейчас я тут, c’est moi.[16]

– Но пять дней тебя не было, – настаивал он. – Я хотел поговорить с тобой. Нужно было. У тебя‑то мой телефон есть.

– У тебя есть яйца, а у меня нет. Квиты.

В полном недоумении он уставился на нее:

– Что случилось?

– Ничего.

– Тогда почему ты так себя ведешь? Что это? Вопрос безопасности?

Она закусила губу.

– Ив? В чем дело?

Она отошла к окну, выглянула на улицу. Все витрины в музее человеческих слабостей померкли, словно там меняли экспонаты к новой выставке.

– Нечестно требовать от меня, чтобы я полностью отдалась тебе, если ты сам этого не делаешь.

Он промолчал.

Она сказала:

– Я люблю тебя. И я могу сказать это вслух.

– Ты дашь мне свой телефон, если я скажу, что люблю тебя?

– Да.

– По‑моему, ты ставишь телегу впереди лошади.

Она снова уперлась взглядом в окно.

Он хотел рассказать Ив о ссоре с Джорджем, о плане сократить визиты к Ханне. Будь она рядом три, четыре дня тому назад… и еще если б она не сделала того, что она сделала. Но теперь он видел, что ничего не получится. Не мог он обсуждать это, когда у нее рука порезана, а у него голова идет кругом от всего, что случилось за день. Нужно разработать стратегию. Подумать обо всем – но позже. Сейчас он не мог думать ни о чем, кроме этого момента, а в этот момент Ив вновь повернулась к Джоне и сказала:

– Пошли в постель.

На две недели восстановился прежний распорядок: утром Джона уходил на работу, вечером Ив ждала его возле дома. Она спрашивала, как обращается с ним теперь Бендеркинг, и Джона, пусть и против воли, вынужден был признать произошедшую перемену: хотя Бендеркинг оставался напорист и груб, но все же старался не пересекать черту, отделяющую засранца от психопата. Разумеется, этого Джона Ив не говорил. Во‑первых, почем знать, чем вызвана перемена? Может быть, Бендеркинг испугался, а может, втайне готовит месть. Или горячий кофе выжег в его мозгу центр садизма?

Главное, Джона не собирался поощрять Ив. В ту ночь он увидел Ив в ином свете. Они по‑прежнему спали вместе, но Джона больше не считал нужным делиться с ней своими мыслями. Он изо всех сил учился смотреть на Ив объективно.

Его преследовали два образа. Первый: лицо Ив на заснятом тайной камерой видео. Он вытряхивал это воспоминание из головы, а оно возвращалось, точило, даже когда они с Ив катались, переплетясь, по полу спальни. Он сам заметил, что исподтишка следит за Ив, пытается застичь ее врасплох. А что бы он сделал, если бы подловил ее? Вскочил бы и ткнул в нее дрожащим пальцем: притворщица? Зачем подтверждать свои подозрения? Раз он знал, что она симулирует, – а он это знал, – он мог либо смириться, либо нет. Зачем терзать себя, подглядывая, подглядывая, подглядывая….

Другое, худшее воспоминание мешало уснуть, когда Ив давно уже ушла, и когда Джона впустил его в свое сознание, то испугался не на шутку. Ты сделал это для меня. Нестерпимая аналогия, но если Ив так воспринимает его поступок, то… то что же ему делать?

Он струхнул. Самую малость.

Разрывать отношения он толком не умел, однако история с Ханной чему‑то его все же научила: всем будет легче, если не затягивать. Пусть не прямо сейчас, но скоро. Еще месяц практики, а потом экзамен, и ни к чему втягиваться в еженощные лицом к лицу, сердцем к сердцу. Регулярного секса будет не хватать, но всегда имеется Интернет.

Среда, 6 октября 2004

«Синяя команда», четвертая неделя

Он вышел из операционной примерно в час, до следующего жирдяя оставалось минут десять, заскочил пока быстренько в туалет. На обратном пути натолкнулся на Нелгрейва, съежившегося в кресле.

– Патрик?

Нелгрейв бессильно мотал головой. Зализанный чубчик – Джона готов был поклясться – каждый выходной становился все более зализанным.

– А?

– Ты в порядке?

– Вырубился во время операции.

– Хреново. Головой ударился?

– Упал лицом вниз. Прямо на пациента.

– Ох ты.

– Грудь уже вскрыли, – надтреснутым голосом изливался Нелгрейв. – Я упал прямо на легкое, нарушил стерильность операционного поля. А потом меня стошнило.

– На пациента?

– Нет. Они успели выбросить меня из операционной. Тут‑то я ударился головой.

– Худо тебе пришлось, – посочувствовал Джона.

– Я нацеливался на пластику. Можешь себе представить, сколько там человек на место?

– Из‑за одного скверного дня тебя не сольют.

Нелгрейв завертелся на стуле. Халат уделан.

Шея грязная, точно вообще не моет.

– У них не угадаешь.

– Слушай, – сказал ему Джона, – ты же знаешь куда больше, чем я.

Это сработало.

– Точно. – Нелгрейв встал, улыбнулся, похлопал Джону по плечу. – А ты всегда знаешь, что сказать человеку, Стэм.

И побрел себе.

Из «Синей команды» студентов как миленьких отправляли на «скорую». Джона заступил в восемь на самую, похоже, тяжелую ночь в году. Трое пострадавших пешеходов (такси сбило парочку на перекрестке, турист решил перебежать Таймс‑сквер); мужчина изувечен в пьяной драке, сломаны обе ключицы и челюсть; у бывшего пациента после операции началась гангрена – забыли обрабатывать рану. Руку ампутировали у локтя, распилили сустав.

Около часа ночи напор больных ослаб, Джона прилег соснуть. Проспал полчаса, и мобильник заверещал.

– Спускайся.

Пока он сонно завязывал шнурки, снова звонок:

– Не утруждайся. Помер.

Он рухнул на койку.

Тут же проснулся от вопля прямо в ухо:

– СТУДЕНТ! СТУДЕНТ!

Джона перевернулся на спину:

– А?

– Я вызывал тебя час назад.

– Я… вы же сказали, он умер.

– Умер? – Ординатор потряс его койку. – Спятил, что ли? Приснилось, наверное. Эй – это о тебе писали в газете?

Джона кивнул.

– Применим твои таланты. Есть работенка. Только не вырубайся, уговор? Вот и хорошо. Ксерокс сломался, ступай почини.

Джона понятия не имел, как чинить ксерокс. В больнице работали ремонтники, чинили, если надо, аппаратуру.

– О’кей, – сказал он.

Затор бумаги отсюда до Милуоки. Джона уселся, скрестив ноги, и принялся извлекать хирургическими щипцами измазанные черным картриджем конфетти. От нудной работы задремывал, подавался вперед, однажды задел рукой горячие внутренности аппарата, вздулись волдыри. Час спустя образец – отпечаток обожженного среднего пальца – выполз в лоток ровный и чистенький. Джона доложил ординатору, и тот дружески похлопал его по плечу:

– Молодец, Суперхрен!

К половине четвертого утра заканчивались сутки в больнице, почти все время – на ногах, выполняя чьи‑то команды. Джона сравнивал себя с облысевшей после тысяч километров резиной. Пошел умываться перед обходом, и тут в затылок ему угодил тугой комок бумаги.

– Привет, Джона Стэм.

Он кинулся к Ив:

– Что ты здесь делаешь?

Она захихикала:

– Какой ты милый в халате.

– Тебе сюда нельзя. Тебя арестуют. Куда ты собралась?

Она повела его в подвал. Кое‑кто из встречного персонала кивал Ив – словно она имела полное право тут находиться; она шла, как право имеющая, точно под ногами у нее – как у кинозвезды или метрдотеля – воздушная подушка. Джона брел следом, уговаривая ее оставить эту идею.

– Оййййй! – сказала она. – Перестань и отстань. Не любила бы я тебя так сильно, Джона Стэм, так, пожалуй, сказала бы, что ты нытик.

– Нельзя туда. Там заперто.

– Чушь. Я провела разведку.

– Это незако…

– Ш‑Ш‑Ш, – театральным шепотом прошептала она. – Вдруг… кто‑нибудь… нас… услышит.

И вошла в подвальное помещение.