Глава 3 Виртуоз

— Я понимаю вас. Что ж, когда захотите. Пан и j и пропал, па у о решать...

Два дня я был не в себе, накануне не спал. Отправляясь на встречу с В.М.. выпил для храбрости стакан коньяка.

Мы одни в аудитории перед раскрытым роялем.

— А где ноты?

— Не захватил. Попробую наизусть.

Сел... Руки на клавишах... С чего же начнем... Для разгонки — одну из запомнившихся мелочей, в испытанной диатонике...

Так и знал...

— Плохо. В девятнадцатом веке еще сошло бы, но сейчас так нельзя. Дурная пародия.

— Это очень давно, это детское. — выдавливаю, в небывалый впадая трапе, и проваливаюсь...

Звучат др^г за дрхгом подряд семь Инфернальных Прелюдий, семь дьявольских парадоксов, пожирающих друг друга. — почти теряю сознание... едва не испускаю дух,.....Что?! Не верю!!! Победа.

В.М. не потрясен. Но он принял.

— Вот эти вещи — другое дело, особенно третья. В четвертой хорошая каденция. Принесите ноты, посмотрим подробней.

Мгновенно трезвею.

Или я действительно музыкант — или...

А вот еще можно? — маленькое скерцо... (Играю...)

— Хорошее скерцо, — говорит он спокойно.

Как медленно, как утомленно я люблю этого человека. Ему нравится, боже мой! Ему нравится моя музыка, которой только что не было! — которой опять нет и больше не будет...

Страстно говорит что-то о музыкальной лжи...

И тут я совершаю ошибку. (А может, наоборот?..) Надо было сразу же убежать, унести победу в зубах, в одиночестве упиться торжеством и...

Но я захотел быть честным - Я ПРИЗНАЮСЬ.

— Пожалуйста, не сердитесь на меня... Я позволил себе дерзость, мистифицировал... Ничто из того, что вы только что услышали, не записано в нотах. Сочинено лишь сию минуту. Импровизации. Я, правда, называю это иначе: музыкальные медитации...

Он растерялся. Он смотрит на меня как на психа.

Похоже, я забил резаный мяч в угол своих ворот...

В.М. не эксперт, не оценщик, выхолощенный завистью, — воображение его возбудимо, чувства доверчивы, разум великодушен. Он-то знает, как трудно, ежели ты не виртуоз-исполнитель в том же лице, сыграть свою пьесу, просчитанную до последнего волоска... Удивительно ли, что фантазия его расцветила мою отсебятину?..

Помолчав, сухо говорит, что мне надо учиться записывать звуки так же легко и свободно, как они льются v меня с клавиш. «/

— У вас богатое воображение, абсолютное чувство формы, врожденная виртуозность... Можно оставаться любителем, это значит, на моем языке, всего лишь не зарабатывать музыкой, так что и я невольно почти любитель, а в остальном требования те же...

Приводит в пример одного крупного ученого, геолога, который вот так же мучился, а потом решился, прошел курс ускоренного дообучения у друга В.М. из того же класса и от роду в пятьдесят написал симфонию — только для себя, но хорошую...

Готов со мной заниматься.

Пристыженно благодарю...

gsQQbba m Чистых Прудах

доктор Паблоб - из письма Публикатору

Антон не был фаталистом, но к некоторым предсказаниям относился серьезно; пожалуй, даже слишком серьезно, отчего они, как я думаю, и сбывались чаще, чем стоило бы.

По гороскопам выпадало сочетание необычайной одаренности в искусстве с необычайной невезучестью в любви (само по себе объяснимое).

Астрологии мы оба не верили, смеялись, но по жизни получалось, что она все же бывает права...

С другой стороны, не знаю и большего счастливца в любви; но счастье покидало его, как и являлось — внезапно.

В полученной Вами части архива тема эта приоткрывается едва-едва, щелочкой, и я не чувствую себя вправе перетолковывать то, о чем сам Антон умолчал или рассказал зашифрованно; добавлю только немногое.

Женился Антон довольно неожиданно, перед самым окончанием института. Многие пары уже наметились, а у него были метания между четырьмя одновременно пленявшими его девушками — он так и называл их заглазно — «квартет».

Ни одна не подозревала о существовании других. Но однажды та, которую он отождествлял с альтом, неброская, немногословная, но как-то проникновенно женственная, решительно объяснила Антону, что ждет ребенка — и что обойдется не только без аборта, но и без Антона, если он не готов к отцовству.

В загсе деревянно отслушали положенное, потом отправились вчетвером в «свадебное путешествие», предложенное Антоном: трамваем от университета до Чистых Прудов.

Майский, но на редкость неприветливый день. Всю длинную дорогу никто, как мне показалось, не произнес ни словечка, хотя все старались перешучиваться-пересмеиваться.

С нами была мама Антона, отрешенно-светлая, какой я привык ее видеть, только чаще обычного вздрагивала меж бровей едва заметная, но никогда не исчезавшая тень...

Дома, по требованью женатика, все было сугубо по-спартански. Мне удалось скрасить стол только корзиной добытых накануне цветов, похожих на разноцветные ромашки, да притащить коньяк с карамелью. Меню было студенческое, а главное — ни одного приглашенного.

По телефону, правда, некстати вломился Жорка Оргаев — о чем они говорили, не знаю... Вернулся Антон словно подмененный, но это с ним часто бывало и на ровном месте — и сразу к Беккеру: «Ну-ка, Ларчик, сбацаем отходную. Бери скрипку!..»

Не могу простить себе, что так редко решался отправляться с ним в музыкальные странствия. Всякий раз поначалу робел входить в медитации Антона, боялся помешать ему сипеньем и взвываньем от-вычного смычка, а пуще всего — сфальшивить...

Но в музыке нетерпеливость друга — буйная, доходившая порой до дикостей, — сменялась трепетной бережностью, вовлечением таким тончайшим, что я забывал о скудости своих ресурсов и завороженно вступал...

...Глупейшая несообразительность: скрипку-то я и забыл!.. Антон раздосадованно постучал по коленям, но тут же смолк и как бы исчез — пальцы на клавишах...Тишина...

Я посмотрел на женщин. Старшая сидела в тени, полуутонув в большом кресле, опустив веки. Младшая оставалась за столом напротив меня: между сжатых кулачков притулился узенький подбородок; с верхней губы, слишком часто прикусываемой, сошла помада, и рот казался странно недорисованным. Светло-русая прядка волос, заколотых на макушке «башней», вынырнула из плена шпилек и беспризорно свесилась вдоль щеки...

Сперва Тоник развлекал нас «угадайкой». Эта музыкальная игра заключалась в угадывании пародир)-емых вещей, от Палестрины до Шостаковича, — либо в расшифровке портретов всевозможных людей, растений, животных, погод...

Стереокино музыкальными средствами - описать трудно. Иногда слышались запахи цветов...

Потом начал играть что-то незнакомое, но узнаваемое, понятное, дорогое — не берусь описать эту россыпь золотистых, смеющихся звуков, прихотливо-гибкие зигзаги мелодии...

Первой очнулась молодая: «Что это было?!»

— Не что, а кто. Не узнала?..

— Деревце привиделось над водой... Ветер... Ветви... Деревце склоняется, как человек...

— Правильно. Это Ивушка. Наша дочка.

На моей памяти это было первое предсказание, сделанное Антоном. Родившуюся дочку и вправду назвали Ивой, Ивушкой, она же Ивашка.

О ней, если доведется, потом...

еще одна бесконечная жизнь

Открылся дальний план.

Приди, роман,

сядь за столом моим,

здесь молено подышать,

(я отойду, чтоб делу не мешать,

прикрою дверь как молено тише...)

взять ручку или что там пишет,

слегка помедлить, поглядеть в окно,

(уже дрожат поджилки, но

еще помедлить и помолодеть при этом...)

стесняться нечего — помолодеть,

опять в окно, хмелея, поглядеть

и закраснеться, как брусника летом...

Дурного здесь не вижу я и не мешаю,

а ты склонись, пиши,

я разрешаю себе уснуть,

не дольше воробья

живу сегодня, но зато свободен.

А ты работай — в общем, Бог с тобой,

роман, коль ты Ему угоден,

твори, что хочешь, со своей судьбой.

(А вдруг, допустим, в третьем классе

ты влюбишься в кого-нибудь?)

Я отправляюсь восвояси,

а ты здесь будь...

Д-р Павлов. — Через восемь дней после того полупроваленного оргаевского сеанса произошло событие, определившее срок жизни Антона.