Глава 5 22 страница

Все это озадачивает. Возможно, дело здесь в частичном отсутствии смысла. Если у Гамлета в безумии была система, то у самых мрачных пессимистов в системе чувствуется изрядная доля безумия. Отсутствие чувства меры — вот что характерно для высказываний на эту тему здра­вомыслящих в остальном людей. Так, президент Клинтон во время визита в Китай, который представляет серьезную стратегическую угро-

зу для США, поведал президенту Цзян Цземиню, что больше всего он опасается, как бы «ваш народ не стал таким же богатым, как наш, и не пересел с велосипедов на автомобили, поскольку это приведет к уве­личению выбросов парниковых газов и может сделать планету еще более опасной для всех»*¹.

Крайне трудно опровергнуть и апокалиптическую гиперболу быв­шего вице-президента Гора. Г-н Гор полагает: «В современном мире разрыв между разумом и телом, человеком и природой породил новое пристрастие: наша цивилизация фактически занимается пожиранием самой Земли». Он предупреждает: «Если мы не найдем способ карди­нального изменения нашей цивилизации и наших представлений о взаимосвязи между человечеством и землей, нашим детям достанется мертвая земля»*².

Но разве это относится только к американцам? Министр иностран­ных дел Великобритании Робин Кук, например, как-то сказал: «Для го­сударства нет более важной задачи, чем защита нашей береговой ли­нии. Самой непосредственной угрозой для нее сегодня является наступ­ление моря»*³. Похоже, в его лице Великобритания нашла достойного преемника короля Кнута*⁴.

Тот факт, что-опытные политики могут говорить столь смехотвор­ные вещи и выходить при этом сухими из воды, показывает, насколь­ко глубоко новая догма относительно изменения климата проникла в правящие левоцентристские круги. Совершенно необходимо дать со­ответствующую оценку этому своеобразному явлению.

Находясь на посту премьер-министра, я была среди тех, кто в конце 80-х годов внимательно следил за проблемой изменения климата и при­влекал к ней внимание общественности. В 1985 году в результате про­веденных в Антарктике исследований британские ученые впервые обнаружили дыру в озоновом слое, который выполняет роль щита в верхних слоях атмосферы, защищая все, что находится ниже, от потен­

циально опасного солнечного ультрафиолетового излучения. Вскоре было научно доказано, что основной причиной разрушения озона яв­ляются хлорфторуглероды (ХФУ). Отсюда следовало, что использова­ние этих соединений в аэрозольных баллонах, холодильниках, конди­ционерах и т. д. должно быть ограничено. Моими стараниями британ­ское правительство заняло ведущее положение в глобальной кампании за ограничение использования ХФУ, которая дала очень хорошие ре­зультаты.

В скором времени, однако, на первый план вышел «парниковый эф­фект», который оказался более сложной проблемой, поскольку науч­ные исследования не давали здесь полной ясности. Основной эффект, в двух словах, заключается в том, что парниковые газы задерживают от­раженное от земли тепловое излучение и это приводит к повышению температуры атмосферы*. Утверждают, что парниковый эффект может серьезно и даже катастрофически изменить климат, причем среди по­следствий называют повышение уровня моря и затопление низменных территорий и даже целых стран. Хлорфторуглероды входят в число пар­никовых газов, поэтому действия, направленные на ограничение их ис­пользования, внесли определенный вклад и в уменьшение парниково­го эффекта. Высказывается мнение, что главной причиной глобально­го потепления является углекислый газ (СО), содержание которого в атмосфере напрямую связано с промышленной деятельностью. Таким образом, речь может идти о выборе между сохранением климата и про­цветанием. Именно так хотели и хотят представить картину левоцент-ристы.

У меня более скептическое отношение к доводам, касающимся гло­бального потепления, хотя я тоже считаю, что к ним нужно подходить со всей серьезностью. В те времена в распоряжении политических ли­деров было довольно мало научных рекомендаций от тех экспертов, которые сомневались в справедливости тезиса о глобальном потепле­нии, хотя некоторые сомнения все же попадали в прессу. К концу мое­го пребывания на посту премьер-министра меня стала серьезно беспо­коить антикапиталистическая направленность аргументов, которыми оперировали участники похода против глобального потепления. Поэто­му в обращении к ученым в 1990 году я заметила:

К каким бы международным акциям по защите окружающей среды мы ни присоединились, нам необходимо обеспечить рост нашей экономи­ки, потому как только он может дать средства для оплаты защиты ок­ружающей среды. У нас есть основания рассчитывать на то, что про­мышленность проявит изобретательность, которая принципиально важна для отыскания решений наших природоохранных проблем*.

За время, прошедшее с того момента, ситуация изменилась по двум аспектам. Во-первых, антикапитализм, который всегда стоял за спиной инвайронментализма, проявился более явно, а в последнее время при­нял облик антиамериканизма. В полной мере он проявился, когда в марте 2001 года президент Буш заявил, что США не намерены подпи­сывать Киотский протокол об изменении климата. Франция, которую трудно превзойти в подобных делах, резко осудила его: французский министр охраны окружающей среды сказал, что «односторонний от­каз г-на Буша является провокационным и безответственным»**. Ев­ропейский комиссар по окружающей среде Маргот Валлстрем разрази­лась угрозами в адрес американских предприятий. Британский министр охраны окружающей среды Майкл Мичер, хотя и назвал решение Аме­рики «исключительно серьезным», великодушно отверг возможность введения санкций против США, которые, по его мнению, не следует «подвергать остракизму»***. Совершенно фантастический намек на возможность, пусть даже самую отдаленную, принятия Великобрита­нией санкций против Америки лишний раз подтверждает, что чувству реальности здесь нет места.

На самом деле президент Буш поступил с Киотским протоколом совершенно правильно. Его предшественник поддержал протокол с тем, чтобы произвести впечатление на международную общественность,?сотя прекрасно знал, что документ не будет ратифицирован в стране:

Сенат США единодушно проголосовал по этому вопросу. Протокол полностью возлагал бремя по сокращению выбросов углекислого газа на развитые страны, в то же время позволяя развивающимся странам, включая Индию и Китай, быстрыми темпами увеличивать выбросы. Задание Америке было совершенно нереальным — от нее требовали:окращения суммарного выброса парниковых газов на 7% от уровня

1990 года за период с 2008 по 2012 год*. Причем требования нужно было принять до рассмотрения научных доводов о причинах и масштабах глобального потепления. Киотский протокол был не чем иным, как направленным против роста антикапиталистическим и антиамерикан­ским проектом, который ни один американский лидер, заботящийся о национальных интересах, просто не мог поддержать

Другим отличительным моментом нынешних дебатов вокруг проблемы изменения климата по сравнению с тем, что было в мо­мент моего ухода с Даунинг-стрит, является прогресс в научных ис­следованиях. Как это обычно бывает в науке, картина оказалась еще более сложной.

В вопросах государственной политики осознание того, что мы не знаем, не менее важно, чем осознание того, что нам известно. Прави­тельства в этом отношении коренным образом отличаются от частных лиц. Человек может действовать в значительной мере интуитивно или на основе неполной информации и в то же время не приносить особо­го ущерба. Однако правительства, чьи действия касаются миллионов людей, обязаны действовать более обдуманно. Золотое правило гласит:

любое вмешательство правительства влечет за собой проблемы, поэто­му вмешиваться нужно только тогда, когда доводы полностью обосно­ваны. Как подобный подход отражается на политике в отношении на­болевшей проблемы изменения климата? Ответ можно найти в процес­се последовательного приближения, состоящего из пяти этапов, на каждом из которых нужно ответить на дополнительные вопросы.

Во-первых, действительно ли происходит потепление климата? Тому, кто интересуется прессой и слушает выступления политиков, ответ может показаться совершенно очевидным. Однако факты вызы­вают определенное сомнение. Действительно, существует долгосрочная тенденция к потеплению; но некоторые эксперты считают ее настоль­ко долгосрочной, что причин для особого беспокойства в настоящее время нет. Признаки потепления появились примерно триста лет на­зад, во время так называемого малого ледникового периода, и с тех пор не исчезают. Споры вызывают относительно недавние события.

Наземные станции контроля температуры показывают, что темпе­ратура на нашей планете повысилась на 0,3-0,6 °С после 1850 года, при­чем примерно наполовину — в годы, последовавшие за Второй миро­вой войной. В то же время замеры температуры с помощью высотных зондов и спутников в течение последних 20 лет свидетельствуют о тен­денции к ее понижению. Косвенные данные о количестве дождей, со­стоянии ледников, уровне моря и неустойчивости погоды, нередко при­водимые в качестве доказательства глобального потепления, тоже нео­днозначны. Одни ледники растут, а другие сокращаются. Уровень моря, возможно, и поднялся, но это может быть просто еще одним долговре­менным явлением, связанным с окончанием последнего ледникового периода.

Подобные сложные взаимозависимости тем не менее не удержива­ют политиков от заявлений о том, что капризы погоды, например, по­казывают необходимость решительных действий. Перемешивание про­явлений феномена, известного как «Эль-Ниньо», и более широких во­просов, связанных с изменением климата, может быть частью этого*. Однако политическая позиция обязывает играть определенную роль. Так, Тони Блэр заявил, что наводнения в Великобритании, имевшие место в последние годы, вызваны глобальным потеплением**. Те, кому грозят налоги на выбросы углекислого газа, сознательное ограничение экономического роста и более высокая безработица, заслуживают луч­шего.

Во-вторых, действительно ли углекислый газ является причиной глобального потепления? Здесь также неопределенность колоссальна. Как отмечалось выше, СО не единственный парниковый газ. Суще­ственный вклад вносят ХФУ, метан, закись азота, аэрозоли и пары воды. Поэтому учет только концентрации углекислого газа при анализе си­туации и выработке политики неизбежно ведет к ошибкам. Еще суще­ственнее — и сложнее в оценке, что подтверждается непрекращающи­мися спорами, — вклад солнечной активности. Солнце не отдает свою энергию равномерно; его температура циклически повышается и по­нижается. Исследования показывают, что именно увеличением пото­ка солнечной энергии может быть наполовину обусловлено повыше­

ние температуры в период с 1900 по 1970 год и на треть— после 1970 года*. И если мы в состоянии кое-что сделать для сокращения выбросов СО и других парниковых газов, то в отношении солнца этого сказать нельзя.

В-третьих, действительно ли выделение углекислого газа есть резуль­тат деятельности человека, особенно экономической? Это опять может показаться наивным, если учесть политическую риторику, сопровож­дающую проблему. Сейчас, как, впрочем, и всегда, для либеральной интеллигенции нет ничего более привлекательного, чем мысль о том, что «мы все виноваты». Но так ли это? Факты ясности не дают.

Всеми уважаемая Межправительственная комиссия по проблемам изменения климата (1РСС) пришла в 1995 году к заключению, что «со­вокупность фактов свидетельствует о заметном влиянии человека на глобальный климат... [Тем не менее] возможности количественно оце­нить влияние человека на глобальный климат в настоящее время огра­ничены»**. На деле не все ученые разделяют даже такое мнение; но в любом случае тон его заметно менее категоричен, чем у заявлений не­которых пессимистов. Я, как и очень многие неэксперты, вполне могу понять причину, по которой эксперты пользуются таким витиеватым языком. Содержание углекислого газа в атмосфере выросло почти на 30% с конца XVIII столетия, по всей видимости в результате уничто­жения лесов и сжигания ископаемого топлива. Но в любом отдельно взятом году подавляющая часть содержащегося в атмосфере углекис­лого газа не является продуктом человеческой деятельности. Фактичес­ки менее 5% углерода, находящегося в атмосфере, напрямую связано с человеком — в результате главным образом того же сжигания ископа­емого топлива и уничтожения лесов***. Это, несомненно, жестко ог-

раничивает результативность любой политики, направленной на сокра­щение выбросов углекислого газа путем изменения поведения людей. Именно поэтому внимание в некоторых странах было сосредоточено на том, как поглотить (или связать) углекислый газ, а не ограничивать его выбросы. Соединенные Штаты, например, предлагают в качестве дополнительной меры по сокращению количества СО восстанавливать леса, которые поглощают углекислый газ, но Европейский союз возра­жает. Чем внимательнее присматриваешься к конкретным предложе­ниям по сокращению содержания углекислого газа в атмосфере путем одного лишь ограничения его выброса, тем яснее понимаешь, насколько они дорогостоящи и экономически вредны.

В-четвертых, действительно ли глобальное потепление настолько опасно? Сомнение подобно рода воспринимается не иначе как ересь, но, думается, хотя бы для начала подход должен быть непредвзятым. В идеальном мире нам хотелось бы иметь стабильный климат, — так думают по крайней мере те, кто живет в неблагоприятных климатичес­ких условиях. Если бы я жила в Микронезии и меня бы волновала пер­спектива затопления островов в результате подъема уровня Тихого океана, я бы стала серьезно обдумывать эту проблему. Легко понять, отчего обеспокоены люди в регионах, уже сегодня страдающих от не­достатка воды. В любом случае необходимо сохранять чувство меры. Глобальный климат менялся и меняется непрерывно, но человек и при­рода всегда, так или иначе, находили пути адаптации к изменениям.

Температура на Земле сегодня, если взять последние три тысячеле­тия, находится примерно на среднем уровне. Потепления случались и в прежние времена. В период, предшествовавший Средневековью, и в раннее Средневековье — примерно с 850 по 1350 год — наблюдалось довольно резкое повышение температуры — на 2,5 °С. Несмотря на затопление прибрежных низменностей, в этот период выросли продук­тивность сельского хозяйства, объемы торговли и продолжительность жизни. Лишь когда вновь стало прохладнее, сельскохозяйственное про­изводство упало и начали распространяться болезни. Поэтому, когда нам говорят об опасности распространения малярийных комаров и акул-людоедов в Средиземном море, нужно вспомнить, что хуже по­тепления только похолодание. Некоторым вспомнить это не так уж и трудно. В 70-х годах после двух десятилетий необычайно холодной по­годы возник небольшой психоз по поводу глобального похолодания, и кое-кто из тех, которые нынче пекутся о глобальном потеплении,

предлагали примерно те же программы международного контроля для борьбы с ним*.

Ответы на каждый из четырех предыдущих вопросов напрямую свя­заны с пятым и последним вопросом: можно ли добиться прекращения или замедления глобального потепления приемлемой ценой? В Киото Соединенные Штаты сказали «нет», по крайней мере на те предложения, которые выдвигались. Вполне возможно, ответ будет отрицательным всегда. Впрочем, может появиться и более реальный пакет предложе­ний. В любом случае необходимо устранить множество неопределен­ностей, прежде чем предпринимать какие-либо действия по ограниче­нию экономического роста, которые сделают мир беднее. Только явные доказательства, свидетельствующие о приближении климатической ка­тастрофы, могут изменить положение. Однако таких доказательств до сих пор нет. Единственное, что становится все более очевидным, так это стремление все тех же левых раздуть опасности и упростить решения с тем, чтобы протащить свою идею антикапитализма. Место заботы о климате — в ряду других забот того же порядка: о здоровье человека (СПИД), о здоровье животных («коровье бешенство»), о генетически модифицированных продуктах и т. д. Все это требует глубочайшего ис­следования, зрелой оценки и адекватного ответа. Изменение климата приближает нас к концу света не более, чем другие проблемы, и не мо­жет быть предлогом для уничтожения капитализма, основанного на свободном предпринимательстве.

Когда дело доходит до рассмотрения проблемы изменения климата, необходимо вспомнить, чем заканчивались предсказания глобальной катастрофы в прошлом.

• Следует с подозрением относиться к планам глобального регули­рования, которые слишком явно свидетельствуют о преследова­нии определенных интересов.

• Мы должны требовать, чтобы политики в своих заявлениях по вопросам охраны окружающей среды руководствовались здра­вым смыслом и чувством меры точно так же, как они делают это в любой другой области.

• Мы никогда не должны забывать, что экономическое процвета­ние не только влечет за собой проблемы, оно также предлагает

и их решение — чем меньше экономических достижений, тем меньше решений.

• Любые решения необходимо принимать» опираясь на послед­ние достижения науки, после того как они получили должную оценку.

ГЛОБАЛИЗМ И АНТИГЛОБАЛИЗМ

Глобальные угрозы так или иначе постоянно выходят в этой книге на первый план, в то же время в предлагаемых решениях я, как правило, стараюсь избегать претенциозного глобального подхода. Но встречал­ся ли в ней избитый нынче термин «глобализм»? Практически любой аспект нашей деятельности подвергается его — в зависимости от вашей точки зрения — пагубному или освободительному воздействию. Быть сторонником или противником глобализма при ближайшем рассмот­рении означает быть за или против множества настолько разрозненных явлений — финансовых, технических, культурных, социальных, судеб­ных, военных, политических, — что выбор становится практически бессмысленным*. Это, однако, не останавливает огромное число тех, кто стоит слева, и, что удивительно, тех, кто видит себя на правом флан­ге. Проявив себя сначала в ноябре 1999 года в Сиэттле, где прошли мас­совые протесты, нацеленные на срыв заседания Всемирной торговой организации, потом в апреле 2000 года в Вашингтоне, где мишенью были Всемирный банк и МВФ, затем в Праге в сентябре того же года (опять против МВФ и Всемирного банка) и, наконец, в июле 2001 года в Генуе во время саммита С8, антиглобалисты превратились в шумную и нередко агрессивную силу, с которой приходится считаться прави­тельствам и полиции.

К наиболее разумной части противников изменений, иногда ассо­циируемых с глобализацией, вполне можно относиться с сочувстви­ем. В конце концов, странно, когда социальный раскол или трансфор­мация культуры принимаются добровольно, хотя, конечно, это мо­жет быть результатом понимания того, что препятствовать им невозможно, да и не нужно. Большинство из нас, независимо от про­

водимой политики, несомненно, когда-нибудь чувствовали отвраще­ние к тому или иному проявлению современного мира. В этом смыс­ле любой достаточно цельный и солидный человек является «антигло-балистом», а в особенности тот, кто придерживается консервативных взглядов, привязанный (как говорил Берк*) к своему «маленькому клану»**. Но есть точка, в которой подобные инстинкты начинают толкать нас к планированию или сдерживанию международного рас­пространения капитализма, основанного на свободном предпринима­тельстве, т. е. точка, в которой на смену консерватизму приходит луд-дизм.

Так или иначе, консерваторов (как противоположность социалис­там), обеспокоенных глобализмом, могут утешить две важные истины. Во-первых, в значительной мере глобализация — явление не новое. Глобальные проблемы существовали и раньше — в конце XIX и нача­ле XX века. В действительности доля мировой продукции, продаваемой на глобальных рынках, в наше время ненамного больше, чем была на­кануне Первой мировой войны. Многие страны уже тогда открыли свои рынки капитала. Отток капитала из Великобритании достигал 9% ВВП в Викторианскую эпоху, примерно то же самое было в Германии и Франции. В 90-х годах средняя утечка капитала в ведущих странах мира лишь немного превышала 2% их ВВП***.

В конце XIX столетия, точно так же, как и сейчас, причинами эко­номической глобализации были технические и политические факторы. Транспортные издержки снизились, а время доставки сократилось в ре­зультате освоения энергии пара. Первый трансатлантический телеграф­ный кабель был проложен в 1866 году, а к концу столетия весь мир был связан телеграфными линиями, что стало началом международной те­лекоммуникационной революции. В основе этого развития лежала сво­бодная торговля, двигателем которой с середины XIX столетия была Ве­ликобритания, а в более широком смысле — рост европейских коло­ниальных империй, особенно Британской, втягивавшей в глобальную

политическую и экономическую сеть в той или иной мере все конти­ненты.

Возобновление процесса глобализации в конце XX столетия также обусловлено техническими и политическими факторами, однако роль последних относительно выше. Хотя быстродействие современных коммуникаций — прежде всего средств передачи информации — имело очень большое значение, невозможно переоценить вклад в создание основ глобальной экономики консерваторов 80-х годов. Консерватив­ная революция, которая была инициирована Рональдом Рейганом в Америке, поддержана мною в Великобритании и другими политиками разных убеждений по всему свету, открыла национальные экономичес­кие системы для международной конкуренции. Дерегулирование, сни­жение налогов и приватизация в нашей национальной экономике со­провождались на международном уровне отменой валютного контро­ля и снижением тарифов. Триумфальному шествию таких западных ценностей, как свобода выбора и свобода личности, помогала инфор­мационная революция, которая лишила тоталитарные государства воз­можности промывать своим подданным мозги в отношении мировых реалий. Крушение коммунизма в Восточной Европе, а затем в Совет­ском Союзе привело к полному исчезновению «второго мира» и под­толкнуло к действиям страны третьего мира, стремившиеся к самосо­вершенствованию. Результатом стало первое серьезное внедрение сво­бодной рыночной политики в развивающихся странах. Теперь же мы видим, например в Сиэтле, как протекционистски настроенные запад­ные страны пытаются навязать регулирование в сфере труда и охраны окружающей среды третьему миру, лидеры которого, зная, что это путь к обнищанию их стран, решительно сопротивляются*. Все это свиде­тельствует о продолжающемся влиянии консервативной революции, без которой экономическая глобализация была бы мертворожденным ребенком.

Вторая истина, которую следует помнить тем, кого беспокоят послед­ствия глобализации, заключается в том, что влияние ни в коем случае Не всеобщее. Я вовсе не имею в виду самые слаборазвитые страны, где значительная часть населения живет «с земли», занимаясь нетоварным

сельскохозяйственным производством. На подавляющую часть эконо­мической деятельности и рабочих мест даже в самых богатых странах тенденции на глобальных рынках не оказывают прямого воздействия. В Великобритании, например, 55% ВВП приходится на «неходовые то­вары», т. е. на товары и услуги, которые не могут продаваться на боль­шом удалении от места производства. В Соединенных Штатах этот показатель достигает 80%, в Японии — 76%, а во Франции — 56%*. Поэтому здесь, как и всегда, следует сохранять чувство меры.

Что бы там ни говорилось, экономическая глобализация — огром­ная сила. Она, помимо прочего, еще и чрезвычайно выгодна. Как ни печально, дебаты в институтах, которые наблюдают за состоянием мировой экономики, и протесты вне их стен свидетельствуют о всеоб­щей неспособности оценить, как много хорошего может принести ка­питализм в глобальном масштабе и богатым, и бедным странам. Бога­тейшую страну мира, Америку, открытая торговля делает еще богаче, несмотря на критику в адрес МАРТА. Вместо ведущей к деиндустриа-лизации утечки капитала в страны с низким уровнем заработной пла­ты, 80% иностранных прямых инвестиций со стороны американских производственных фирм в 1998 году попало в другие страны с высо­ким уровнем заработной платы, такие как Великобритания, Канада, Нидерланды, Германия и Сингапур. Да и сами США в течение послед­него десятилетия были крупнейшим в мире объектом иностранных инвестиций**.

Торговля в равной мере выгодна и богатым, и бедным, поскольку лишь специализация на том, что мы умеем делать лучше всего, давая возможность другим странам сосредоточиться на том, что они делают лучше, позволяет максимально повысить производительность. А чем выше наша производительность, тем богаче мы живем. Страны третье­го мира могут получить прямую выгоду от глобализации тремя путя­ми. Во-первых, снизив свои тарифы, они могут расширить номенкла­туру товаров и услуг, доступных потребителям, и, таким образом, под­толкнуть цены к снижению — и то, и другое способствует повышению уровня жизни. Во-вторых, если снижение внутренних тарифов будет

сопровождаться их понижением в глобальном масштабе, более бедные страны получат доступ к рынкам других, более богатых стран. И, в-тре­тьих, более низкие цены на внутреннем потребительском рынке в со­четании с притоком инвестиций и новых технологий дадут мощный толчок развитию местного бизнеса. Исследования подтверждают, что развивающиеся страны с открытой экономикой демонстрируют значи­тельно более высокие достижения, чем страны с закрытой экономикой*.

Сегодня, пожалуй, глобальный капитализм чаще всего обвиняют не в том, что его выгоды распределяются неравномерно или несправедли­во, а в том, что он является причиной глобальной нестабильности. Ста­бильность не следует путать с застоем. Ни одна политическая система, ни одно общество не могут существовать без изменений, поскольку они — источник обновления. И в первую очередь это справедливо для свободной политической системы, свободного общества — свободной экономики. «Невидимая рука» Адама Смита — это не неожиданные и дестабилизирующие движения. С момента своего зарождения капита­лизм не раз сталкивался со спадами, экономическими бумами и пусты­ми разговорами; никто еще не отменял цикл деловой активности и, по всей видимости, никогда не отменит; а то, что Шумпетер называл «взрывами созидательного разрушения», периодически обрушивается на нас до сих пор*. Отбросить все это — значит, в конечном итоге, от­казаться от освежающего ветра свободы, ни больше, ни меньше. Од­нако нестабильность, в которой винят глобальный капитализм, выхо­дит за пределы этого.

Кризисы на Дальнем Востоке и в России в 1997-1998 годах подтолк­нули к мучительной переоценке не роли МВФ и его кредитной поли­тики, что следовало бы сделать, а функций глобального капитализма, что выглядело намного сомнительнее. В процесс включились как биз­несмены, так и политики. Например, международный финансист и филантроп Джордж Сорос пожаловался, что «господствующая систе­ма международного кредитования принципиально порочна, но МВФ считает своей целью ее сохранение». Он договорился даже до того, что «частный сектор не может справиться с распределением международ­ного кредита», и призвал «Международную корпорацию по страхова­

нию кредитов предоставить гарантии по международным займам за умеренное вознаграждение»*. Британский министр финансов Гордон Браун, со своей стороны, предложил, в общем говоря, принять «новую экономическую конституцию для глобальной экономики»**.

И это при том, что есть действительно вопрос первостепенной важ­ности, который ни г-н Сорос, ни г-н Браун, ни их многочисленные кол­леги не удосужились вразумительно сформулировать: следствием чего являются проблемы глобальной экономики — того, что она работает, или того, что ей не дают работать? Изучение реального положения дел в России и на Дальнем Востоке показывает, что во всех наиболее суще­ственных случаях у инвесторов были очень веские основания для быс­трого вывода денег, связанные с множеством изъянов в государствен­ной политике. Отсутствие прозрачности, панибратство и коррупция, корпоратизм, обменные курсы, зафиксированные на нереальном уров­не, и другие внутренние факторы привели к краху. Недостатки были вскрыты, но они были вызваны совсем не «вредным влиянием», о ко­тором экономические обозреватели так красноречиво писали, когда поочередно падали валюты и курсы акций. Это были классические про­блемы провала политики правительства, а не провала рынка***.

Возникает вопрос, почему этим проблемам было позволено разрас­тись и почему такое множество международных лидеров и инвесторов в течение столь длительного времени не замечали их. Поиски ответа на­прямую выводят на роль МВФ. Как и Всемирный банк, только с еще боль­шим размахом, МВФ успешно воссоздал себя, и, надо полагать, это про­изошло не в последний раз. Международный валютный фонд, создан­ный в рамках Бреттон-Вудской системы фиксированных обменных курсов, должен был помогать странам в преодолении краткосрочного дефицита платежного баланса. Если бы дело ограничилось первоначаль­ным планом, то скромная роль МВФ должна была исчерпать себя в 1973 году с отказом от старой системы и переходом на плавающие валют­ные курсы. Однако в 70-х и 80-х годах МВФ нашел себе новое занятие. Ему было поручено «рециклирование» доходов нефтедобывающих стран после повышения цен на нефть; он также начал консультировать разви­вающиеся страны и предоставлять им займы для облегчения перехода

к рекомендуемой им политике. МВФ стал участником латиноамерикан­ского долгового кризиса в начале 80-х годов. Затем он вместе с казначей­ством США втянулся в финансовый кризис в Мексике в 1994-1995 годах.