Глава 5 7 страница. • Мы не должны ослаблять своей бдительности в отношении Ира на ни при каких обстоятельствах, в нем следует видеть источник возрастающей угрозы безопасности

• Мы не должны ослаблять своей бдительности в отношении Ира на ни при каких обстоятельствах, в нем следует видеть источник возрастающей угрозы безопасности Запада и его союзников.

• В настоящий момент внимание необходимо сконцентрировать н на исламской революции, возможности которой всегда переоценивались, а на исламском военном потенциале.

• Запад должен ясно показать тегеранскому режиму, что, хотя мы готовы уважать региональные интересы Ирана, в наши планы н

входит его превращение в ядерную державу, — такой шаг будет иметь для Ирана самые серьезные последствия.

Святая земля

Вновь и вновь взаимоотношения между арабскими государствами и Западом теряют равновесие изза событий, происходящих на земле, называемой испокон веков святой. Исламские фанатики видят в американской поддержке Израиля лишь подтверждение существования широкого заговора против мусульманского мира. Циникам израильскопалестинский конфликт дает гарантированную возможность объединить молодых арабов в любой точке планеты ради сомнительных дел. Именно поэтому ни одна стратегия, направленная на изоляцию государствизгоев и поддержку законных правительств, не может обойти стороной эту узкую полоску земли, на которой пролито так много слез и крови.

Политическая жизнь Израиля постоянно рождает выдающихся общественных деятелей. Возможно, это объясняется тем, что после своего появления в 1948 году государство Израиль либо находилось на грани войны, либо участвовало в ней. Именно поэтому среди политических лидеров так часто встречаются военные. Те же, кто не имеет непосредственного отношения к вооруженным силам, очень быстро становятся военными стратегами. Израильтянам хорошо известно, что даже после поражения их арабские недруги продолжают борьбу. Для Израиля же поражение означает уничтожение.

Все израильские премьерминистры, с которыми мне пришлось иметь дело, каждый по своему, производили глубокое впечатление. Шимон Перес, безусловно, самый мудрый. Бенджамин Нетаньяху, пожалуй, самый талантливый. Но покойный Ицхак Рабин, несомненно, был самым харизматичным лидером — поистине увлекающей за собой личностью. Помимо прочего, он был человеком своего времени — твердым сторонником мира, который очень хорошо знал, что значит сражаться в бою.

Когда я пишу эти строки, попытки Рабина добиться долгосрочного согласия с палестинцами, по всей видимости, пошли прахом. И все же то, что он сказал 13 сентября 1993 года во время исторической встречи в Белом доме с председателем Организации освобождения Палестины Ясиром Арафатом, останется в веках. В тот момент я выступала в США

с циклом лекций, и его слова произвели на меня очень сильное впечатление. Премьерминистр Рабин сказал так:

Я говорю вам, палестинцам, что судьбой назначено нам жить вместе на одной земле... Мы, кто сражался с вами, палестинцами, заявляем сегодня громко и ясно: «Довольно крови и слез. Довольно!» Мы не хотим мстить... Мы такие же, как и вы, люди — люди, которые хотят строить дома, выращивать деревья, любить, жить с вами бок о бок, не теряя достоинства, проявляя симпатию, как представители рода человеческого, как свободные люди... Настало время мира.

Позже я прочитала замечательный комментарий главного раввина Великобритании, Джонатана Сакса, в котором он показывал, как библейские аллюзии пронизывают высказывания Рабина и придают им мистическую и пророческую силу. По словам дра Сакса, это был «религиозный момент» и, хотя «религия может питать конфликт... иногда она делает нас выше него»*.

Ицхак Рабин был убит 4 ноября 1995 года в конце своего выступления на митинге в ТельАвиве. Люди открыто оплакивали потерю этого человека, отдавшего свою жизнь за дело мира.

Три года спустя мне посчастливилось присутствовать на праздновании пятидесятилетия Израиля. Радость, как это нередко случается на Ближнем Востоке, и в этот раз была омрачена проявлением насилия. В тот момент, когда мы с премьерминистром Нетаньяху обсуждали ситуацию, пришло известие о том, что в ТельАвиве в результате взрыва начиненной гвоздями самодельной бомбы пострадало более 20 человек.

На следующее утро я решила отправиться в Иерусалим — город паломников. Могила Ицхака Рабина находилась в нижней части Национального кладбища на горе Герцль. Неподалеку покоилась Голда Меир Одна половина могилы была из белого алебастра и предназначалась для Леи Рабин (которая также теперь в мире ином), другая, где захоронен останки бывшего премьерминистра, — из черного мрамора. Она вы глядела очень просто, на ней не было ничего, кроме имени, начертанного на иврите. В соответствии с еврейским обычаем я положила на могилу гальку, которую привезла из Англии с корнуэльского побережья.

* Jonathan Sacks, Failth in the Future (London: Darton, Longman and Todd, 1995), pp. 9798.

Не так уж часто возникают международные проблемы, где компромисс был бы столь же необходимым и труднодостижимым, как и в конфликте между евреями и арабами в Израиле/Палестине. Всю свою политическую жизнь я старалась избегать компромиссов по той простой причине, что они, как правило, требуют отступления от принципов. В международных делах они нередко свидетельствуют о растерянности и слабости. Однако с годами я пришла к заключению, что арабоизраильский конфликт — исключение. Компромисс здесь действительно необходим. Потому, что обе стороны имеют бесспорные моральные основания. Потому, что ни одна из сторон не может добиться своего, не ущемив интересы другой. Потому, наконец, что интересы коллективной безопасности несопоставимо выше интересов, разделяющих стороны. Очень краткий и предельно упрощенный обзор исторических событий, я надеюсь, поможет подтвердить эти утверждения.

Моральное право как евреев, так и арабов на землю, известную под названием Палестина, имеет веское обоснование. Если не брать в расчет древние «библейские» притязания евреев (не потому, что они не заслуживают внимания, а оттого, что большинство неевреев не считает их достаточно убедительными), историю Израиля можно проследить вплоть до Декларации Балфура 1917 года, ставшей ответом на требования лидеров сионизма. В ней отмечалось, что британское правительство «благожелательно смотрит на возможность основания в Палестине национального государства еврейского народа и сделает все возможное для ее реализации; это, однако, не должно нанести ущерб нееврейским сообществам, существующим в Палестине, или правам и политическому статусу евреев в любой другой стране».

Нарушало ли это права арабов, и в какой мере — вопрос спорный, но подход, заложенный в Декларации, был положен в основу Палестинского мандата Лиги наций 1922 года и последующих международных деклараций.

Вопрос уперся в выделение территории для создания еврейского государства. Острота проблемы возросла с усилением еврейской иммиграции в середине 30х годов в связи с преследованиями со стороны нацистов, которые вылились в массовое уничтожение евреев. После войны Великобритания, столкнувшись с развернутой евреями террористической кампанией с требованиями отменить ограничения на иммиграцию и создать еврейское государство, приняла решение о полном уходе из региона. В 1947 году был принят план Организации Объединенных Наций

по разделу Палестины, аналогичный тому, что предлагала ранее Великобритания. План предусматривал выделение еврейскому государству 56% территории Палестины. Такой раздел, однако, не устроил арабов, которые стали нападать на еврейские поселения.

Не дожидаясь окончательного ухода Великобритании из региона, еврейские лидеры провозгласили создание государства Израиль. Это послужило сигналом к первой арабоизраильской войне, победу в которой, несмотря на огромное превосходство противника, одержал Израиль. В соответствии с последующими мирными договорами Израиль получил в свое распоряжение уже 75% территории Палестины. Начался исход арабов (по оценкам ООН, число беженцев достигло 700 тысяч человек) из земель, которые раньше принадлежали им, а теперь оказались под контролем Израиля.

Потребовалось еще одно поражение арабских государств в ходе так называемой «войны судного дня» 1973 года (в которой Израиль также понес тяжелые потери), чтобы заставить их сделать шаг к реальному урегулированию проблемы. Здравомыслящие арабы ясно понимали, что уничтожить Израиль не удастся. Необходимость устойчивого мира с арабскими соседями не менее ясно ощущали и здравомыслящие израильтяне. На этом фоне в 1977 году президент Египта Анвар Садат обратился к Израилю с мирными предложениями, которые закончились подписанием в 1979 году КемпДэвидского соглашения под эгидой США. В условиях мира и напряженности, терроризма и демонстрации израильской силы (как, например, в Ливане в 1982 году) положения этого соглашения оставались основой для урегулирования политической ситуации вплоть до конца 80х — начала 90x годов.

Именно в это время два события существенным образом изменили подходы израильтян и палестинцев друг к другу и к окружающему их миру. Первым была так называемая «интифада» — выступления палестинцев на о»упированных территориях против Израиля, которые в течение шести лет нарушали спокойствие и безопасность. Хотя Израиль вполне успешно справлялся с прямыми угрозами, устранить косвенные угрозы оказалось намного сложнее. Израильтяне начали понимать, что поддержания мира с соседними арабскими государствами недостаточно: если Израиль хочет мирной жизни, он должен решить палестинскую проблему. Такой вывод подкреплялся и демографическими данными. При сохранении оккупированных территорий в составе Израиля еврейское население вполне могло стать национальным мень

шинством. Наряду с 4,7 миллиона евреев в стране проживало 4 миллиона арабов, а уровень рождаемости у последних намного выше.

Другим поворотным событием стала война в Персидском заливе, которая оказала глубокое психологическое воздействие на все стороны — на израильтян, палестинцев и граждан арабских государств. Вопервых, уязвимость Израиля перед ракетами Саддама Хусейна изменила стратегическую ситуацию. Хотя надежно защищенные границы по прежнему оставались важными для Израиля, они уже не гарантировали безопасности. В этой связи идея обмена «земли на мир» вновь обрела привлекательность. Вовторых, палестинцы заняли диаметрально противоположную позицию. Поддержав Саддама Хусейна в войне против Кувейта, они потеряли расположение руководства Саудовской Аравии и других стран залива, которые на протяжении многих лет оказывали им политическую поддержку и материальную помощь, а также предоставляли рабочие места. Это сразу усилило необходимость поиска компромисса внутри Израиля. И, втретьих, арабские государства в ходе войны увидели неоспоримое доказательство военного и политического превосходства Америки. Стало ясно, что им придется проводить такую политику, которая приемлема для Вашингтона, и что Вашингтон никогда не допустит угрозы жизненным интересам Израиля.

Все это возвращает нас к словам Ицхака Рабина, произнесенным на лужайке у Белого дома. И, конечно, к суровому настоящему: когда я пишу эти строки, Израиль и Палестина находятся в состоянии, которое нельзя определить иначе, как вялотекущая война. Я не обольщаю себя надеждой, что могу (или должна) найти «решение» существующего конфликта. Эту нелегкую задачу должны взять на себя лидеры Израиля и Палестины. Однако, опираясь на собственный опыт, я хотела бы обратить внимание сторон на некоторые основополагающие принципы.

• Единственным заслуживающим доверия внешним миротворцем являются Соединенные Штаты, а не ООН или Европейский союз.

• Вместе с тем даже США не могут навязать мир: противоборствующие стороны должны искренне принять его.

• Вполне понятно, почему Америку раздражает то, в чем она нередко усматривает упрямство Израиля: она стремится получить максимальную международную поддержку в войне против терроризма; однако Госдепартаменту не следует забывать, что Израиль

испытал на себе ужас, который несут исламские террористысмертники, задолго до 11 сентября.

• Поэтому нельзя ожидать, что Израиль поступится своей безопасностью. Если он когдалибо пойдет на такой безрассудный шаг и пострадает изза этого, его противодействие посредникам и палестинцам окажется беспредельным: «земля, отданная в обмен на мир» должна действительно нести мир.

• Ни посредникам, ни Израилю не следует забывать о том, что палестинским лидерам нужен зримый результат, т. е. движение к реальной автономии и, в конечном, итоге, к созданию независимого государства, иначе они просто не удержатся на своих местах, а на сцену выйдут более радикальные и более опасные фигуры, которые только и ждут удобного момента.

• Палестинское руководство, со своей стороны, никогда не сможет добиться доверия Израиля, если оно не арестует и не накажет тех, кто подстрекает к террору и осуществляет его на практике. Пока что Ясир Арафат не слишком склоняется к этому.

• Более того, палестинцам придется смириться с тем, что в случае создания собственного государства оно будет небольшим, уязвимым и (по крайней мере поначалу) очень бедным. Ему потребуется значительная поддержка со стороны Иордании; но в любом случае оно останется экономически зависимым от Израиля, — именно поэтому в интересах палестинцев сделать так, чтобы Израиль проявил максимум доброй воли при создании такого государства.

• Что бы ни преподнесло будущее, сторонам неизбежно понадобится терпение Иова: в конце концов, это святая земля, земля, за которую во все времена сражались больше, чем за любую другую, земля, где встречаются и соперничают три религии, и каждая из сторон может утверждать, что права именно она. Недаром Псалмопевец призывал: «Помолимся за мир в Иерусалиме»*. Он был прав. Мы должны сделать это.

* Псалом 122.

Глава 7

Права человека и их соблюдение

ПРАВА ЧЕЛОВЕКА С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ КОНСЕРВАТОРОВ

В наши дни лишь очень смелый политик способен открыто усомниться в правомерности использования вопросов соблюдения прав человека в качестве стержня внешней политики. Еще несколько лет назад я вряд ли поверила бы в то, что смогу занять такую позицию.

Как типичный представитель своего поколения, чьи взгляды сформировались под влиянием событий Второй мировой и начала «холодной войны», я вышла на политическую сцену с твердым, даже страстным, намерением защитить права личности от всесилия государства. Принципиальное и последовательное противодействие многоликому посягательству государства на свободы индивидуума было характерной чертой нашего подхода в 800 годы. Тому, кто в силу своей молодости или забывчивости сомневается в этом, нужно лишь полистать газеты того времени. Проповедь «крайнего» индивидуализма в ущерб обществу была моей главной виной с точки зрения левых. На самом же деле подобное обвинение в мой адрес совершенно необоснованно: для меня исполнение долга всегда стояло на первом месте. Здесь важно отметить, что были и такие, кто критиковал нас за недостаточное внимание к свободе личности.

Фундаментальное различие между консерваторами и социалистами заключается в том, что во внутренней политике первых больше заботит свобода, а вторых — равенство. Однако то же самое можно сказать и о внешней политике. При виде того, как новые левые упиваются своим плюрализмом и всесторонностью, невольно закрадывается мысль, что именно они (в предыдущем политическом воплощении) заставили консервативные правительства уважать права человека. Конечно, это нонсенс. Капиталистический Запад — вот кто заставил социалистический Восток обращаться со своими подданными как с людьми, а не пешками или рабами.

Именно об этом шла речь в «третьей корзине»* Хельсинкских соглашений, принятых в середине 70х годов — во время того, что не совсем

* Под «тремя хельсинкскими корзинам понимается»: обеспечение безопасности в Европе; сотрудничество в области науки и техники и охраны окружающей среды; сотрудничество в гуманитарной и других областях. — Прим. пер.

правильно называют периодом «разрядки». В рамках стратегии Советского Союза, нацеленной на разоружение Запада при сохранении собственного военного превосходства, Москва была готова пойти на некоторые уступки, чтобы смягчить западную критику систематического нарушения ею прав человека. Советам в конце концов пришлось согласиться с тем, что отношение государства к своим гражданам является] предметом законного беспокойства со стороны других государств. Они! пошли на уступку, поскольку полагали, что смогут нарушить эти обещания так же легко, как и другие**. На практике так оно и было, пока неослабное давление со стороны Запада не заставило их перейти к обороне.

Основная заслуга в этом принадлежит президенту Рейгану. В «Доктрине Рейгана», которая впервые прозвучала во время выступления! перед обеими палатами парламента в Лондоне в июне 1982 года, подчеркивалось, что «свобода — это не прерогатива нескольких избранных, а неотъемлемое и универсальное право каждого человека Она стала также ответом на так называемую «доктрину Брежнева», которая утверждала, что государство, однажды попав в социалистический блок, остается в нем навсегда. В отличие от великодушной, но неэффективной политики западных лидеров, доктрина президента Рейгана сделала свободу действенной через военную мощь и политическую волю.

Этот небольшой исторический экскурс достаточно наглядно показывает, что консерваторы имеют все основания говорить о правах человека. Именно наши усилия при почти полном отсутствии помощи со стороны мнимых либералов позволили значительной части населения земного шара добиться свободы, а большей части оставшегося населения — защитить ее. Так почему, спрашивается, нынешняя озабоченность правами человека беспокоит меня? Причина в том, что в них перестали вкладывать прежний смысл и стали использовать их в качестве инструмента для ограничения, а не распространения свободы.

ЧТО СЛЕДУЕТ ПОНИМАТЬ ПОД ПРАВАМИ ЧЕЛОВЕКА

Для начала вспомним, откуда произошло понятие «права человека». Идея о том, что каждый человек представляет собой ценность сам по себе, вряд

** Мои собственные (совершенно иные) сомнения относительно хельсинкского процесса можно найти в книге The path to power (рр. 349-353).

ли нуждается в каком-либо специальном обосновании. На мой взгляд, в той или иной форме она присутствует во всех великих религиях. Согласившись с идеей неповторимости и вечности человеческой «души» мы должны признать, что человек — это «личность» и эта личность должна обладать достоинством и правами. Христианство (но ни в коем случае не действия, предпринимаемые от его имени) также подчеркивает роль личности, которая общается с Господом. Сегодня же более важным, чем принципы теологии или философии, стали те допущения, из которых мы исходим. А исходим мы из того, что к другим следует относиться так, как мы хотим, чтобы относились к нам — так называемое золотое правило), — даже когда нате поведение не соответствует идеалу.

Для английской (а затем и британской) традиции характерны прагматизм и практичность, а не высокомерные декларации. Надеюсь, меня правильно поймут, если я скажу, что британцы по складу ума более склонны к конкретным вещам. Это явно просматривается в конституционных документах, к которым мы обращаемся чаще всего. Тому, кто читает, к примеру, Великую хартию вольностей, возможно, покажется удивительной конкретность (и, несомненно, анахронизм) обязательств, принимаемых на себя королем. В Хартии говорится о тюрьмах, судебных исполнителях, судах присяжных, штрафах, замках и конфискации имущества, т. е. о том, что больше всего заботило в те времена высшее дворянство, которое выкручивало руки королю. Лишь две статьи Хартии и в наше время звучат с впечатляющей силой:

Ни один свободный человек не может быть арестован, или заключен под стражу, или лишен права собственности, или свобод, или обычных прав, или объявлен вне закона, или изгнан, или обездолен любым иным способом; а мы не можем предпринимать никаких действий против него, кроме как по законному приговору равных ему или по закону страны (Глава 39).

Никому за мзду не может быть вынесен неправосудный приговор, никому не может быть отказано в осуществлении права или справедливости (Глава 40)*.

Дальнейшее обсуждение положений Великой хартии вольностей можно найти на стр. 499503.

Точно так же читатель английского Билля о правах 1689 года, еще больше ограничивающего королевские прерогативы, укрепляющего власть парламента и закрепляющего результаты «Славной революции» прежних лет, увидит перед собой совершенно конкретный документ*. Он не устанавливает никаких новых принципов. Более того, обе палаты парламента не хотели никаких изменений. Они считали себя приверженцами «сущест6ующиx законов и законодательных актов, прав и свобод)). Что придает Великой хартии вольностей и Биллю о правах значимость (а они действительно имеют большое значение), так это традиция, которая закреплялась ими и которая ими же и была создана. Та самая традиция, которая в течение последующих столетий лишь укреплялась и расширялась.

В ходе этого процесса права парламента и подданных страны органично расширялись. Конечно, его нельзя назвать непрерывным или равномерным, однако его движущая сила нарастала со временем изза того, что он был окружен некой таинственностью и узаконен. Процесс ограничения власти правительства и расширения свобод личности держался на двух столпах — общем праве и правах парламента (на практике — правах Палаты общин). В одни моменты более важным оказывалось первое, в другие — второе. Особенно в ХУП веке, в решающий для развития свободы в Англии период, судебные и политические решения имели единое русло. В самом деле, общий менталитет явно усматривался и в том, и в другом, в немалой мере, наверное, изза того, что многие выдающиеся судьи были одновременно и политическими мыслителями. Взять хотя бы сэра Эдварда Коука, главного судью, чьи решения неоднократно ставили под сомнение королевские прерогативы. Он был одним из основных разработчиков Петиции о правах в 1628 году. Когда человек уровня Коука заявлял, что не может быть власти превыше... Великой хартии вольностей)), от него исходила такая сила убеждения, которой не обладал ни глава кабинета министров, ни даже король. Поэтому к ХУШ веку Великобритания и приобрела статус самой свободной страны на земле. Но, как показала история, ее свобод оказалось недостаточно для американских колонистов.

По сравнению с законодательными актами и судебными решениями, которыми был отмечен долгий путь Великобритании к парламент

* Во время Славной (или Бескровной) революции 1688 г. король Яков 11 был низложен, а к власти пришла его дочь Мария вместе со своим мужем Вильгельмом Оранским, который правил под именем Вильгельма 111.

ской демократии и неоспоримому господству закона, американские аналоги —Декларация независимости (1776), Конституция Соединенных Штатов (1787) и Билль о правах (1789) кажутся более радикальными и амбициозными. В Декларации независимости с ее вызывающе открытым заявлением — «мы считаем само собой разумеющимся, что все люди созданы равными и в равной мере наделены Создателем неотъемлемыми правами..» — наиболее отчетливо слышна идеалистическая, даже утопическая тональность.

Попадаются такие, кто, приняв эти заявления за чистую монету, пытаются применять их без учета контекста, упуская, например, тот факт, что на протяжении долгих лет они уживались с существованием рабства. Честно говоря, даже смелые утверждения Томаса Джефферсона, как и их более прозаичные английские эквиваленты, должны рассматриваться в историческом контексте. Великие документы, определяющие политическую и правовую основу Соединенных Штатов, являются частью традиции, которая была английской и британской, прежде чем стать американской. Восставшие колонисты были полны скорби и негодования, но тем не менее в Декларации независимости они ведут речь о «наших британских собратьях», которые остаются «глухими к голосу справедливости и духовного родства». Дух британского правосудия и питающие его инстинкты еще более очевидны в терминологии американского Билля о правах с его ясными и реально действующими поправками к Конституции США, которые определяют процедуры контроля за федеральными институтами власти.

Таким образом, то, что Уинстон Черчилль назвал концепцией прав человека в англоязычном мире, имеет институциональный контекст и является порождением живой традиции*. Эта концепция не способна развиваться в вакууме, и никто до самого последнего времени не мог себе представить, что она может в нем применяться.

Стремление порассуждать отвлеченно о естественных правах, или правах человека, которые возникли раньше конкретных законов и не зависят от них, — тенденция, не проявлявшаяся в Америке вплоть до современной эпохи политкорректности, — было характерно для революционной Европы. Парадоксально, но чем более грандиозными и широкими оказывались замыслы в отношении естественных прав, тем более вероятной была потеря свобод в конце.

* См. также стр. 44.

Это можно увидеть на примере французской Декларации прав человека и гражданина 1789 года и ее практических последствий. Документ начинается с удивительного и исторически недостоверного заявления о том, что «незнание, забвение или пренебрежение правами человека являются единственными причинами общественного зла и коррупции в правительстве». Далее мы узнаем, что «свобода заключается в возможности делать все, что не вредит другим. Поэтому осуществление естественного права каждого человека ограничено лишь пределами, которые гарантируют другим членам общества возможность пользоваться тем же правом. Эти пределы могут устанавливаться только законом». Ну а что такое закон? Документ определяет его как выражение общей боли». Возможно, некоторые из тех, кто разрабатывал Декларацию, понимали, какой смысл вкладывается во все это. Однако при прямом толковании очевидно, что приведенные аргументы сами нуждаются в доказательстве, а обоснования до невозможности расплывчаты. Глядя на процесс превращения революционной Франции в кровавую тиранию, оправданную этой доктриной фактически неограниченной центральной власти, становится ясно (особенно на английской стороне Ламанша), что гарантии, которые предоставляют личности обычай, устойчивая традиция и общее право, значительно прочнее «демократических» принципов, применяемых демагогами. Не случайно Эдмунд Берк, отец консерватизма, заметил по поводу естественных прав, что «их абстрактная безупречность на практике оборачивается пороком»*. Он был, как всегда, совершенно прав.

Американская и французская декларации оказали такое же влияние на конституции других государств, как и британская модель парламентской демократии и общее право — на политическое устройство бывших колоний. Вместе с тем первые международные конвенции, касающиеся прав человека, появились лишь в середине ХХ века.

В преамбуле Устава ООН (1945 г.) записано: «Мы, народы объединенных наций, преисполнены решимости... вновь утвердить веру в основные права человека, в достоинство и ценность человеческой личности, в равноправие мужчин и женщин и в равенство прав больших и малых наций..») Однако основные статьи Устава фактически закрепляют систему, в соответствии с которой суверенные государства, а не международ

* Edmund Burke, Reflections on the Revolution in France, Select Works of Edmund Burke (Indianapolis: Liberty Fund, 1999), р. 151. Эдмунд Берк (17291797) — политический философ, член парламента в 17651794 гг.

ные органы обладают полнотой власти в пределах собственных границ, законные основания для внешнего вмешательства предельно ограничены, а реальный контроль могут осуществлять лишь несколько великих держав. Соседство далеко идущих принципов и предельно ограниченных средств, позволяющих осуществить их, является характерной чертой международных рассуждений о правах человека в прошедший период.

Практически одновременно с Конвенцией о геноциде появился еще один основополагающий документ — Всеобщая декларация прав человека (1948 г.). В ней изложен целый ряд замечательных целей — как общих, так и конкретных, но при внимательном изучении ее текста быстро понимаешь, что понятие «свобода» здесь смешивается с другими вещами — добром, злом и безразличием, которые на деле могут противостоять свободе. Так, Конвенция провозглашает такие «права» как «социальная защищенность» (Статья 22), «право на работу... и защиту от безработицы» (Статья 23), «право на отдых и свободное время» (Статья 24), «право на уровень жизни, адекватный здоровью и благосостоянию [человека] и [его] семьи» и право на «образование», которое, среди прочего, должно «способствовать осуществлению деятельности ООН, направленной на поддержание мира» (Статья 25). И, наконец, «право на социальный и международный порядок, обеспечивающий всеобъемлющую реализацию прав и свобод, предусмотренных в настоящей Декларации» (Статья 28).

Документ, таким образом, есть не что иное, как попытка объять необъятное. Он объявляет массу достойных (как правило) целей «правами» без учета того, что их осуществление зависит от множества обстоятельств и, прежде всего, от готовности одной группы людей принять на себя проблемы другой. Помимо прочего, опасная расплывчатость изложения свидетельствует о трудностях, с которыми столкнулись разработчики, пытаясь обобщить эти цели. Несмотря на эти недостатки, я согласна с профессором Мэри Энн Глендон, которая считает, что «всеобщая декларация сыграла скромную, но не совсем уж незначительную роль в поддержании жизнеспособности духа свободы. За это ей вполне можно немного поаплодировать»*.

Сказанное во многом относится и к конвенциям ООН по правам человека, которые появились после Декларации. Эти конвенции затра