Студопедия.Орг Главная | Случайная страница | Контакты | Мы поможем в написании вашей работы!  
 

Глава 5 1 страница. Борьба за власть в Пекине



Гиганты Азии

ЧАСТЬ I. КИТАЙ

Борьба за власть в Пекине

Во вторник, 10 сентября 1991 года, я приехала в Пекин по приглаше­нию китайского правительства. Это был период серьезной международ­ной напряженности. Всего три недели назад непримиримые коммуни­сты в Москве предприняли окончившуюся неудачей попытку захватить власть. Президент Горбачев получил свободу, однако героем событий стал Борис Ельцин. Переворот не только не привел к сплочению Со­ветского Союза, но и подтолкнул его к распаду. Коммунистическая партия Советского Союза полностью дискредитировала себя (впослед­ствии она несколько оправилась). Я также имела отношение к некото­рым из этих великих событий*. На пути в Пекин около полуночи мой самолет приземлился в Алма-Ате для дозаправки. Президент Казахстана Нурсултан Назарбаев лично приехал в аэропорт, чтобы встретиться со мной. В течение нескольких часов мы обсуждали с ним произошедшие события. Он, будучи проницательным тактиком, по всей видимости, играл роль посредника в сложных отношениях между г-ном Горбаче­вым и г-ном Ельциным. Когда на следующий вечер я оказалась в Ки-

* См. The path to power, рр. 512-514.

тае, меня больше всего занимал один вопрос: как события в Советском Союзе скажутся на будущем коммунизма и, в частности, Китая?

Мне было известно, что этот же вопрос мучил и руководство Ки­тая, правда по другой причине: премьер-министр и министр иностран­ных дел Великобритании, Джон Мейджор и Дуглас Херд (ныне лорд) побывали в Пекине накануне, и г-н Херд сообщил мне, что им удалось выяснить. В течение десятилетий китайцы радовались всему, что ос­лабляло их давнишнего советского соперника. Однако сейчас их силь­но беспокоило, как происходящее отразится на их собственном режи­ме. В 1989 году они с помощью танков успешно подавили выступле­ния в защиту свободы на площади Тяньаньмынь. В Москве же этот испытанный инструмент оказался совершенно неэффективным, танк послужил даже трибуной борьбы за демократию для Бориса Ельцина.

В Пекине я должна была остановиться в государственной резиден­ции для почетных гостей «Дяоюйтай», которая представляла собой хо­рошо охраняемый комплекс зданий, где когда-то Цзян Цин, жена Мао, готовила заговор со своими радикально левыми друзьями и, в конце концов, была арестована. В доме, или «особняке», где мы расположи­лись, была похожая на пещеру гостиная, обставленная в роскошном и угрюмом стиле, столь милом сердцу коммунистических специалистов по интерьеру. В ней мы обнаружили удивительную коллекцию буты­лок со спиртными напитками. Китайцы, однако, хорошо понимая, как цена влияет на поведение людей, для ограничения их потребления включают стоимость выпитого гостями в счет.

Мы прибыли на место в начале двенадцатого ночи, но мне не тер­пелось получить подробный инструктаж от служащих посольства: график следующего дня был очень насыщенным, а я хотела знать всю последнюю информацию. Поэтому я через переводчика попросила женщину-администратора отпустить персонал и сказала, что мы по­заботимся о себе сами. У меня был очень хороший переводчик, од­нако ему удалось растолковать, что мы хотим, только с четвертого раза: администратор нам явно не верила. Тому, кто полагает, что ком­мунизм — это равенство, было бы не вредно поговорить на эту тему с той женщиной.

Помимо официальной информации, которую мне сообщили, я по­лучила и еще кое-какие ценные сведения. Мне передали суть разгово­ра между Генри Киссинджером, который был в Пекине незадолго до моего приезда, и премьер-министром Китая Ли Пеном. Более всего


меня заинтересовали ответы Ли Пена на замечания д-ра Киссиндже­ра. Никогда не вредно иметь представление о том, как мыслит другая сторона. В случае с китайцами это полезно вдвойне, поскольку мож­но не сомневаться в том, что уже после первой встречи они будут в точности знать ваши взгляды: тот, с кем вы уже встречались, обязатель­но проинструктирует вашего следующего собеседника.

В графике следующего дня первым значился министр иностранных дел Китая Цянь Цичэнь. Г-н Цянь был несговорчивым и умным про­фессиональным дипломатом, по характеру чем-то напоминающим Громыко. Он специализировался на отношениях с Россией, однако от­лично владел английским языком. Признание со стороны политбюро он получил за непоколебимое проведение линии партии, когда возглав­лял информационный отдел Министерства иностранных дел Китая. Г-н Цянь ни на йоту не отступил от этой линии и на этот раз.

Китай, сказал он, крайне заинтересован в том, чтобы Советский Союз сохранился в своей прежней форме и оставался стабильным. Двойная проблема текущего момента заключается в состоянии совет­ской экономики и «русском шовинизме». Я заметила, намеренно сме­щая фокус, что с оптимизмом смотрю на будущее Советского Со­юза, — как оказалось позднее, я ошибалась, — исходя из решитель­ной реакции народа на переворот. Довольно прозрачно намекая на подавление выступлений на площади Тяньаньмынь в 1989 году, я до­бавила: «В современном мире танки и пушки не могут сломить стрем­ления людей».

Г-н Цянь смутился. Не дали ему расслабиться и мои рассуждения по поводу выполнения Китаем его публичного обязательства соблю­дать права человека. В конце нашей встречи я высказала соображение, что новый мир стал реальностью в результате прогресса в сфере пере­дачи информации: это требует нового мышления и новой системы из­мерений. Руководители не могут более игнорировать желания своих народов. Вот смысл того, что произошло в Восточной Европе, а теперь в Советском Союзе. (Я надеюсь, что моя не высказанная напрямую мысль была понята.)

Следующим, с кем мне предстояло встретиться, был удивительный джентльмен по имени Жун Ижэнь. Г-н Жун официально занимал должность заместителя председателя Народного собрания, но это ни­чего не говорило о его реальном положении. По сути, он являл собой образец «красного капиталиста». До революции г-н Жун был очень

богат. Однако в отличие от большинства китайских магнатов, которые бежали из страны и окончили свои дни в Гонконге или где-нибудь еще дальше от дома, он нашел общий язык с коммунистами. Власти прак­тически всегда стремились убедить влиятельных представителей Запа­да в том, что богатые вполне могут процветать в Китае с благослове­ния партии. Г-н Жун являлся тому живым доказательством. По его сло­вам, он пострадал во время Культурной революции, но впоследствии был реабилитирован и сейчас живет на широкую ногу.

Г-ну Жуну принадлежал дом с внутренним двором. Подобные дома редко встречаются в наше время и очень престижны, однако когда-то они были традиционными для Пекина и составляли значительную долю в его застройке — серые с красными крышами, часто с прекрас­ными внутренними садами.

Гостиная, в которую меня провел г-н Жун, была заполнена мебелью конца эпохи династии Цин и расписана орнаментами. Каждый пред­мет представлял необыкновенную ценность. На стене висело огром­ное полотно с каллиграфией, принадлежавшей кисти хорошо извест­ного художника, в углу которого сам Ден Сяо Пин начертал свою вы­сокую оценку. Впечатление отчасти портило чучело собаки г-на Жуна, находившееся в стеклянном сосуде. Я не знала, как на все это реагиро­вать.

Во время официальных бесед с китайскими сановниками всегда чувствуешь себя неловко из-за того, что кресла стоят рядом, и каж­дый раз нужно поворачиваться, если хочешь что-либо сказать. В ре­зультате никак не удается взглянуть друг другу в глаза, — возможно, на это все и рассчитано. Наша беседа оказалась еще более чопорной, чем все остальные. Мы обсуждали Культурную революцию, но, как выяснилось, наши выводы были совершенно разными. Г-н Жун по­лагал, что во всем необходима стабильность. На это я ответила, что единственно возможный путь к ней — демократия. Он попытался возразить, что демократия на Западе провалилась из-за принижения роли женщин. Тогда я пристально посмотрела на него, и он быстро сменил тему.

Облегчение, которое я почувствовала, когда объявили ленч, увы, длилось недолго. Мы сидели за огромным столом, почти полностью занимавшим относительно небольшую комнату, и нам подавали по­очередно то, что, по-видимому, считалось деликатесами в родной про­винции г-на Жуна, однако на деле вполне могло оказаться изощрен-


ной пыткой для гостей с Запада. Первыми принесли огромных серых вареных креветок. Они были неочищенными, их большие черные глаза беспомощно глядели сквозь маслянистый соус с неаппетитным запа­хом. Чтобы съесть это блюдо, нужно было постепенно высосать всю креветку, а затем выплюнуть пустой панцирь. После того как унесли тарелки, на столе появилась огромная супница, доверху наполненная чем-то круглым и белым. Блюдо оказалось большим окороком, покры­тым толстым слоем белого сала. Окорок резали на куски и подавали гостям. Испытание продолжалось.

После этого мы ненадолго вернулись в гостиницу. Наша машина медленно пробиралась по улицам, было жарко. Китайцы предостави­ли в мое распоряжение длинный старомодный лимузин марки «Крас­ный флаг» — копию ЗИЛа, созданного для Сталина. При каждой ос­тановке машину окружали китайские велосипедисты и начинали меня разглядывать. Я изо всех сил старалась выглядеть приветливо, а глав­ное — не заснуть.

Мне было крайне необходимо восстановить самообладание, по­скольку приближалась самая важная встреча дня — аудиенция с Ли Пеном в три часа.

Премьер-министр Китая, как и все остальные ключевые фигуры страны, жил и работал в районе Чжун Наньхай. Это был коммунисти­ческий эквивалент императорского «Запретного города», да к тому же примыкал к последнему. Он представлял собой обнесенный стеной хорошо охраняемый комплекс с жилыми помещениями, офисами, бас­сейнами и павильонами.

В изысканной атмосфере этого квартала Пекина кипела политичес­кая борьба между Ли Пеном и Цзян Цземинем за место наследника Ден Сяо Пина, т. е. верховного руководителя Китая. Борьба носила, глав­ным образом, межличностный характер, однако в ней присутствова­ли и элементы идеологии. Ли Пен, как известно, лично отдал приказ подавить с помощью танков протесты на площади Тяньаньмынь. Это запятнало его в глазах иностранцев и многих китайцев. В нем видели человека, который ставил стабильность превыше реформ, в том чис­ле и экономических. Достоинство Цзян Цземиня, бывшего мэра про­цветающего Шанхая, заключалось в том, что он не был похож на Ли Пена. Он вряд ли мог считаться либералом — честно говоря, его взгля­ды до сих пор остаются неопределенными, но у него не было столь тяжелого идеологического багажа.

Автомобиль свернул в боковые ворота Чжун Наньхай и подъехал к витиевато украшенному павильону Цин. Войдя в просторный холл, я с удивлением обнаружила там множество кресел, расставленных боль­шим полукругом. После того как Ли Пен раскланялся со мной, нас уса­дили рядом в центре. Со стороны Ли Пена все кресла были заняты ру­ководителями китайского правительства, а позади них расположились их подчиненные. С моей же стороны находился лишь мой переводчик, остальные места оставались свободными. На первый взгляд, условия были неравные, но, как вскоре выяснилось, Ли Пена окружали не столько помощники, сколько зрители. Они хотели знать, как тот по­ведет себя.

Поначалу наш разговор касался Чжао Цзияна, впавшего в немилость бывшего премьер-министра, который был знаком мне по переговорам о судьбе Гонконга в 1982 году. Его сняли семь лет спустя за то, что он выступил против применения силы на площади Тяньаньмынь. Я по­просила разрешения встретиться с ним, но Ли Пен заявил, что это не­возможно, поскольку Коммунистическая партия ведет в отношении него «следствие». Я поинтересовалась, когда может завершиться этот процесс, поскольку судьба старых друзей мне не безразлична, как, на­пример, судьба г-на Горбачева (которого непримиримые коммунисты фактически посадили под арест). Ли Пен пропустил это сравнение мимо ушей. Тем не менее он обещал передать привет от меня. По сло­вам Ли Пена выходило, что г-н Чжао живет хорошо и продолжает за­нимать свою старую резиденцию. Ему даже прибавили заработную плату, добавил он с невеселой усмешкой.

Затем разговор перешел на события в Советском Союзе. По мнению Ли Пена, в СССР необходимо «восстановить порядок и дисциплину». Он допустил, что произошедшие изменения оказали на Китай отри­цательное воздействие, хотя и не очень существенное. Я не согласилась с его оценкой. «Беспорядок», возразила я, возник в результате отказа пойти на децентрализацию, особенно отказа отпустить прибалтийские республики. А самым серьезным нарушением порядка, несомненно, является переворот.

Я продолжила, заявив, что, хотя и понимаю причины, по которым непримиримые в Советском Союзе пошли на переворот, однако не счи­таю возможным для Китая идти тем же путем. Опыт, полученный во время Культурной революции, должен уничтожить даже намеки на возврат к прошлому. Тем не менее китайское правительство продол-


жает использовать армию для подавления собственного народа. Поче­му это происходит?

Ли Пен пришел в ярость. Избитое представление о бесстрастности китайцев в этом случае оказалось опровергнутым. Лицо его стало жест­ким, он побагровел и перешел к классической китайской защите от кри­тических замечаний со стороны иностранцев: стал перечислять ужасы, которые причиняли иноземцы китайскому народу на протяжении ве­ков, упирая на деяния японцев. Я напомнила ему о том, что Коммуни­стическая партия Китая погубила больше китайцев, чем иноземцы во все времена, достаточно вспомнить лишь Культурную революцию. Ли Пен вновь использовал стандартный прием, а именно — заявил, что Коммунистическая партия признала свои ошибки. Сам Мао признал, что действительно были допущены перегибы. Я заметила, что Мао, конеч­но, виднее, ведь именно он был первосвященником Культурной рево­люции. Мне было известно, что даже сегодняшние китайские коммуни­сты не готовы допустить такой мысли. Мое замечание сделало дальней­шие высказывания Ли Пена совершенно бессвязными.

Наш разговор, который занял на полчаса больше, чем было запла­нировано, в ущерб встрече с министром иностранных дел Вьетнама, наконец подошел к концу. Пока я собиралась, Ли Пен, оставив своих коллег, подошел ко мне и с некоторым смущением попросил при об­щении с прессой отметить, что встреча прошла «в дружественной ат­мосфере». Задумавшись на мгновение, я ответила, что вообще не со­бираюсь выступать перед прессой. Слово свое я сдержала.

Это, конечно, было прямой противоположностью тому, как ведут себя некоторые представители Запада. В частных беседах с китайски­ми руководителями они держатся очень сдержанно, практически не высказывая замечаний относительно недопустимых действий китай­цев. Зато потом расписывают перед миром собственную храбрость. Эффект от этого нулевой. Китайцы должны знать, что мы говорим именно то, что думаем, и искренны в наших убеждениях и крити­ческих высказываниях. Они скорее обратят внимание на наши за­мечания, если мы сумеем показать, что готовы вести себя профес­сионально.

В конце этого дня мне предстояла встреча и обед с Цзян Цземинем, который был тогда генеральным секретарем Коммунистической партии (в настоящее время он занимает пост президента). Наш разговор в зна­чительной мере касался тех вопросов, что уже затрагивались на ветре-

чах с Цянь Цичэнем и Ли Пеном, однако тон был совершенно иным. Г-н Цзян — мастер по созданию атмосферы благожелательности. В спо­ре он почти никогда не задевает за живое, что позволяет ему избегать неприятностей. Вполне возможно, на этот лад его настроило и то, что ему рассказал обо мне Ли Пен. Цзян Цземинь завершил нашу встречу по всей видимости заранее заготовленным для присутствовавших ки­тайских официальных лиц заявлением, в котором подчеркивалась ре­шимость Китая идти по пути строительства социализма с учетом наци­ональных особенностей, а также придерживаться политики «открытых дверей» и реформ. Иными словами, он подтвердил свою привержен­ность курсу Ден Сяо Пина.

Обед оказался замечательным. Г-н Цзян, обладавший незаурядны­ми способностями к языкам, демонстрировал свое знание Шекспира. Он также попотчевал нас румынскими народными песнями, выучен­ными, несомненно, в старые добрые времена Чаушеску.

Для многих западных аналитиков остается загадкой, каким образом Цзян Цземинь оказался на вершине китайской политики, не говоря уже о том, как ему удалось там удержаться. Однако на самом деле в этом нет ничего удивительного. Два предполагаемых преемника Ден Сяо Пина — Ху Яобань и Чжао Цзиян — уже попали в немилость к тому моменту, когда появился г-н Цзян. Говорят, что Ху Яобань, который показался мне довольно симпатичным при встрече в Лондоне, подпи­сал себе приговор уже тогда, когда неосторожно поверил одному из многочисленных заявлений Ден Сяо Пина о том, что пришло время передать власть молодым.

Чжао Цзиян пострадал из-за своего несогласия с репрессиями на площади Тяньаньмынь. Со своей стороны, Цзян Цземинь хорошо по­нимал, как нередко понимают многие из тех, кто обитает при импе­раторском дворе, что приспособляемость вознаграждается, а шутов никто не боится. Опыт Цзяна, приобретенный на посту мэра Шан­хая, показал ему, как добиться процветания Китая. Большое значе­ние имело и то, что он, по счастью, попал в ряды руководителей уже после событий на площади Тяньаньмынь: ответственность за то, что даже китайские коммунисты считают нынче ошибкой, так и осталась на Ли Пене. Будет ли этих качеств достаточно президенту Цзяну для того, чтобы определять судьбу Китая на решающей фазе его истории, покажет будущее.


Прошлое и настоящее

В результате окончания «холодной войны» в выигрыше — как глобаль­ные державы — оказались две страны. Одна из них, естественно, — Соединенные Штаты. Другая, как ни удивительно это звучит, — Ки­тай. Такая ситуация вызывает смешанные чувства. Очевидное и непрекращающееся экономическое развитие Китая напоминает нам о том, что в ряду побед, принесенных «холодной войной», конец ком­мунизма определенно не значится.

Китай был, в конце концов, второй по величине коммунистической страной после Советского Союза. Они могли расходиться во многом, что касалось тактики, границ и статуса, но только не в конечной цели. (Мао очень уважал Сталина, чьему примеру он следовал до конца своей жизни.) Потепление отношений между Китаем, Америкой и Западом после дипломатического прорыва президента Никсона в 1971-1972 го­дах было вызвано недовольством Мао политикой Москвы и ее оппор­тунизмом, а вовсе не какими-то либеральными соображениями.

Система, созданная Мао и его соратниками, представляла собой на деле чудовищную тиранию, которой до этого не знал мир. Безумие ки­тайского «большого скачка», т. е. программы «модернизации» метода­ми настолько же жестокими, насколько и тщетными, привело в пе­риод между 1959 и 1961 годами к величайшему голоду, в результате ко­торого погибло, по разным оценкам, от 20 до 43 миллионов китайцев. Результатом маоистской Культурной революции в 1966-1976 годах ста­ли еще сотни тысяч, а возможно и миллионы, жертв*. Действитель­но, все изменилось к лучшему с приходом к власти Ден Сяо Пина пос­ле смерти Великого кормчего, и все же сегодняшний Китай — во мно­гих отношениях государство, которое построил Мао на двуедином фундаменте ленинской теории и практического террора. Оценка и предсказание поведения этой новой потенциальной сверхдержавы с кровавым прошлым и неопределенными намерениями, а также воз­действие на него — одна из величайших проблем управления госу­дарством нашего времени.

Точка отсчета для подобного анализа должна находиться за преде­лами коммунистической, а точнее, даже современной эпохи. Это мо­жет показаться парадоксальным. История Китая в XX столетии пред-

* Jean-Louis Margolin, «China: A Long March into Night», (The Black Book of Communism, Harvard University Press, 1999, рр. 495, 513).

ставляет собой череду попыток порвать с прошлым. Сначала ушла кон­фуцианская система управления (1905), затем и сама императорская династия (1912), затем республиканский национализм Гоминьдана (1949), а в последнее время и то, что сейчас видится как бюрократи­ческие излишки традиционного социализма (с 1978 г.).

Преобразования, однако, нередко являются скорее показными, чем реальными. Реформаторы от власти, по-видимому, обречены повто­рять, сознательно или не очень, эпизоды прошлого. Записки врача Мао, например, свидетельствуют о том, что Председатель всегда имел под рукой ту или иную работу по древней истории империи и с удоволь­ствием рассказывал присутствующим об уроках, которые следуют из нее*. Китайские военные долгое время считали древний манускрипт под названием «Искусство войны» ключевым текстом военной докт­рины. (Он наполнен такими откровениями: «О божественное искусст­во хитрости и скрытности! Ты позволяешь нам быть невидимыми и неслышимыми; и, таким образом, держать судьбу врага в своих руках». Думается, это было бы интересно даже разведслужбам США.)

История Китая слишком велика и сложна, чтобы анализировать ее здесь. Однако даже неспециалист вроде меня может, особенно если он представляет себе нынешнее поведение Китая, заметить в мента­литете китайских правителей отчетливые параллели с событиями прошлого.

Первая черта этого менталитета — чувство природного превосход­ства. Следует сразу же оговориться, что многое в истории Китая полно­стью оправдывает это чувство. Взять хотя бы тот факт, что китайской письменности уже более трех тысяч лет. Уровень развития науки, тех­ники, искусства и культуры того периода намного превосходил запад­ный. Самомнение, которое возникло на этой основе в последующие сто­летия, особенно во времена династии Мин (1368-1644), все более напо­минало эгоцентризм. Это имело решающее значение для Китая еще и потому, что на этот же период приходится подъем современной Евро­пы, с которой в конце XVIII и на протяжении XIX века китайцам при­шлось иметь дело. Когда в августе 1793 года британская делегация в Ки­тае продемонстрировала хозяевам глобус, произошел дипломатический скандал — из-за того, что китайцы оскорбились, увидев, как мала их им-

* Li Zhhisui, The Private Life of Chairman Mao (London: Chatto and Windus, 1994), рр. 122-125. Харри Уговорил мне, что эта захватывающая книга все еще запре­щена в Китае.


перия*. На протяжении веков китайцы думали о себе как о «Срединном царстве», т. е. как о центре цивилизованного мира**. Иное мнение выз­вало шок.

Вот мы и подошли ко второй черте китайского менталитета — ощу­щению уязвимости. Выходцу с Запада очень трудно понять причину бесконечных рассуждений о военных планах и проектах, направлен­ных против современного Китая. Мы совершенно обоснованно смот­рим на все это с изрядной долей скептицизма. Параноидальная идея не становится более здравой оттого, что в нее искренне верят, и мо­жет даже укрепиться, если ей потакают. Как бы то ни было, правите­ли Китая всегда ощущали уязвимость перед посягательствами со сто­роны менее цивилизованных, но более сильных соседей. В их катего­рию попадали как монголы, основавшие династию Юань (1279-1368), так и манчжуры в лице династии Цин (1644-1911). Ну и, конечно, мы, страны Запада.

Контакты с Западом принесли Китаю унижение «опиумной войны» (1839-1842), когда Великобритания заставила его открыть пять портов и отказаться от Гонконга, и так называемые «неравноправные догово­ры», в которых практически все китайцы продолжают видеть серьез­ное оскорбление национального достоинства. Я непосредственно стол­кнулась с таким отношением в 1982 году во время переговоров с Ден Сяо Пином о судьбе Гонконга. Мне казалось, что китайцы должны были бы различать территории, находившиеся у Великобритании на правах аренды, и Гонконг, на который распространялся ее суверенитет***. Ден, однако, ясно дал понять, что он не видит никакой разницы между ними. Китайцы были преисполнены решимости отомстить за все перенесен­ными ими унижения. Хотя им и хотелось получить Гонконг благопо­лучным и процветающим, они были готовы взять его при необходи­мости силой, невзирая на последствия.

Именно эти элементы — превосходство, уязвимость и унижение — и определяют во многом поведение сегодняшнего китайского прави­тельства. Их значение обусловлено еще и тем, что они будут влиять,

* Alain Peyrefitte, The Collision of Two Civilizations: The British Expedition to China in 1792-4 (London: Harvill, 1993), р. 147.

** Насколько я понимаю, название, которое китайцы используют для обозначения

своей страны — Zhonghua, переводится как «центральная земля». *** В действительности более 90% территории Гонконга принадлежало Великобри­тании на правах аренды, срок которой истек в 1997 г.

хотя и не так грубо, на действия любого последующего некоммунис­тического режима. Помимо прочего они помогают понять, что в на­стоящее время китайцы хотят получить от Запада. Им нужен доступ к западному опыту, технологиям, инвестициям и рынкам, который даст Китаю возможность мобилизовать собственные громадные ресурсы и вновь сравняться с нами, а если удастся, то и превзойти нас.

Как ни парадоксально, подобные атавистические взгляды особен­но очевидны в сегодняшнем Китае, претерпевающем модернизацию. С исчезновением былой власти коммунистической идеологии над массами Коммунистическая партия Китая стала подогревать патри­отический энтузиазм и использовать его в качестве инструмента, по­зволяющего удержать контроль. Вот что, без сомнения, кроется за на­вязчивой идеей относительно Тайваня*. Это старая тактика комму­нистических деспотов — от Сталина в Советском Союзе до Тодора Живкова в Болгарии и Чаушеску в Румынии**. В Китае, по истори­ческим причинам, которые были рассмотрены выше, она укорени­лась особенно глубоко. Сочетание коммунистического правления и усиления националистических настроений в народных массах дает гремучую смесь, взрыв которой, направленный против Запада, мо­жет произойти в любой момент.

Я уверена, что отношения с Китаем нам нужно строить, исходя из следующего:

• Нам следует ясно представлять то историческое наследие, кото­
рое деформирует отношение к нам Китая.

• Вместе с тем мы никогда не должны принимать полную негодо­
вания риторику Китая за чистую монету.

* Подобный цинизм не является чем-то новым. В записках врача Мао цитируется такая мысль Председателя: «Некоторые из наших товарищей не понимают ситу­ации. Они полагают, что мы должны переправиться и захватить Тайвань. Я с этим не согласен. Тайвань нужно оставить таким, как он есть. Пусть Тайвань продол­жает давить на нас. Это помогает поддерживать наше внутреннее единство» (кур­сив автора). The Private Life of Chairman Mao, р. 262.

** Тодор Живков (1911-1998) — президент Болгарии (1971-1989), первый секретарь Центрального комитета правящей болгарской Коммунистической партии (1954-1989). Среди лидеров бывших коммунистических стран восточного блока Жив­ков дольше всех находился у власти. Николае Чаушеску (1918-1989) — президент Румынии (1967-1989). Чаушеску вместе со своей женой Еленой был казнен в де­кабре 1989 года после падения его жестокого режима.


Китай сегодня: экономика

Сложная психология Китая имеет для нас сегодня значение по той при­чине, что это современная и перспективная держава. Основу этой дер­жавы, без сомнения, следует искать в ее экономике.

Китайцы — самые предприимчивые люди в мире. Однако системы власти как имперского, так и коммунистического периода, словно сго­ворившись, последовательно искореняли предпринимательскую жил­ку. В недалеком прошлом строительство великого города Шанхая отда­ли на откуп иностранцам. Даже сейчас отсутствие реального китайско­го среднего класса, зародыши которого были вырваны Мао с корнем, вынуждает в значительной мере полагаться на иностранный капитал и опыт. Скажу больше, хотя некоторые и сочтут это дурным тоном: в зна­чительной мере нынешний успех китайского бизнеса обусловлен пират­ским копированием и нарушением западного авторского права.

Экономические достижения Китая за последние десятилетия фено­менальны. Средний темп роста с 1979 года составляет 8% в год. Если в 1978 году объем международной торговли достигал примерно 10% ВВП, то к концу 90-х он вырос до 36%. Китай не просто стал намного богаче, он глубже интегрировался в международную экономику. Его вступление во Всемирную торговую организацию (ВТО) должно еще больше ускорить этот процесс.

Вместе с тем не следует терять чувства меры. Китайскую экономи­ческую статистику (печально известную своей ненадежностью) мож­но оценивать с разных точек зрения. Судя по уровню покупательной способности, Китай обладает вторым в мире по величине экономичес­ким потенциалом и опережает Японию. С точки зрения текущих об­менных курсов — находится на седьмом месте. А если взять ВВП на душу населения, то он скатывается на 150-е место и оказывается поза­ди Индонезии.

Подобные «сигнализаторы состояния здоровья» особенно показа­тельны при оценке прямых западных интересов в Китае. В 1998 году британский экспорт в Китай составил 1% от общего объема экспорта; экспорт же США не превысил 2% от общего объема. Доля Китая в ми­ровой торговле (видимой и невидимой) меньше доли Нидерландов, Бельгии и Люксембурга*.

* CIA World Factbook 2000; Heritage Foundation, US and Asia Statistical Handbook, 1999-2000; The Economist Worrld in Figures, 2001.

руках оказалось управление всей экономикой. Б период между 1992 и 1995 годами он также занимал пост руководителя Центрального бан­ка Китая.

Г-н Чжу оказался полным жизни, прямым, уверенным в себе чело­веком, к тому же остроумным, чем выгодно отличался от ограничен­ных выдвиженцев из партийной когорты. Он был готов выслушивать советы и пытался сравнивать особенности происходящих в Китае пре­образований с тем, что делали мы в Великобритании, осуществляя ре­структуризацию промышленности в 80-х годах. У меня сложилось впе­чатление, что он совершенно отчетливо представлял себе масштабы затеянного.





Дата публикования: 2014-11-03; Прочитано: 225 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!



studopedia.org - Студопедия.Орг - 2014-2024 год. Студопедия не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования (0.014 с)...