Студопедия.Орг Главная | Случайная страница | Контакты | Мы поможем в написании вашей работы!  
 

Глава 2. Лили появилась в задней комнате «Ателье Эдем» ровно в половине четвертого – на лице ухмылка, которую она старательно прятала



Рэйчел

1 октября

Лили появилась в задней комнате «Ателье Эдем» ровно в половине четвертого – на лице ухмылка, которую она старательно прятала, в руке кленовый лист совершенной формы.

– Ух ты! – выдохнула она, оглядывая рулоны материй и принюхиваясь к непривычному запаху.

– Только ничего не трогай, – предупредила я и, закрыв уставшие глаза, припала к кружке с кофе. – Я тебе сама потом наберу каких‑нибудь лоскутков, если захочешь, и научу сметывать.

– Правда? – обрадовалась Лили.

– Конечно, малыш. Но все придется оставить здесь. Домой брать нельзя. – Как печально это звучало после долгого, безмятежного дня в ателье у Макса. Я потрясла головой, отгоняя тревожные мысли. – Как в школе?

Лили повела плечами, рюкзак соскользнул на пол. Лили отфутболила его в свободный угол.

– Нормально, – рассеянно сказала она. Потом глянула на лист у себя в руке. – Ах да. Это тебе. Красивый, правда?

Сжав черешок двумя пальцами, я покрутила лист перед глазами. Как звезда с пятью лучами, словно только что из‑под пресса. Самым замечательным был цвет – ярко‑красный, глубокий, ровный от кончика крепкого черешка до тонких, изящных зубчиков.

– Очень красивый. – Я улыбнулась. Обожаю это умение Лили всюду находить что‑то интересное.

Она начала таскать мне всякую всячину, едва научившись ходить: сначала смятые в пухлом кулачке одуванчики, потом растопыренные сосновые шишки и камешки с прожилками кварца. Я думала, с годами это пройдет, но у нее оказался зоркий глаз, и те сокровища, что она отыскивает теперь, поистине уникальны. У меня по всему дому припрятаны ее подарки – сухие цветы между страниц любимых книг, переливчатые улиточные раковины в шкатулке с драгоценностями, круглые камушки, гладкие, как отполированный мрамор, в карманах пальто. Каждое подношение – словно маленькая частица Лили.

– Спасибо, – сказала я.

– А где мистер Уивер?

– В мастерской. Я решила немножко передохнуть. Пока жду тебя.

Лили посмотрела на свои часики:

– Мы должны быть дома через час. Скорей иди работай!

– Всего час? Ты прямо как фея‑крестная. «Когда часы пробьют ровно полночь…»

Лили засмеялась:

– А ты, значит, Золушка?

– Это вряд ли. – Я подмигнула ей и допила остатки кофе. – Бери учебники. Мы с Максом освободили для тебя местечко. Сделаешь уроки.

– Уроки? – Лили наморщила нос. – Я хочу помогать!

– Сначала уроки. Это наше с тобой правило, и нарушать его мы не будем.

Лили поджала губы и собралась было возразить, но я предостерегающе глянула на нее. Лили со вздохом вытащила из рюкзака стопку учебников и потопала за мной в просторную мастерскую.

Макс, услышав наши шаги, поднял голову – он подшивал за столом пару мужских брюк из темно‑серой шерсти. Пока Елена потихоньку шила свои неповторимые свадебные наряды, Макс продолжал творить мужские костюмы, соперничающие с костюмами от Армани. И завоевал такую славу, что сразу три специализированных магазина в Нью‑Йорке, Чикаго и Лос‑Анджелесе дали ему заказ на коллекцию мужской одежды. Костюмы из «Ателье Эдем» не просто пользовались огромным спросом, они стали символом престижа и хорошего вкуса.

У меня сдавило горло при виде его согнутой спины – этот простой человек своим трудом завоевал себе имя в таких местах, куда даже не мечтал попасть. И при всем при том – удивительная скромность и непритязательность! В голове не укладывалось. Я проглотила комок и с трудом проговорила:

– Макс, познакомься с моей дочерью Лили.

Он медленно разогнулся, поправил очки, которые сползли на самый кончик крючковатого носа. Рост и выступающие голландские скулы придавали ему устрашающий вид, но стоило Максу улыбнуться, как в комнате точно посветлело.

– Так вот, значит, какая она, наша девочка, – тихо сказал он. А потом обошел стол и своими огромными ручищами взял Лили за плечи, повернул к себе.

Я думала, та шарахнется, но Лили расплылась в улыбке и неожиданно обняла Макса:

– Мама говорит, вы были ей, типа, папа. Значит, мне вы дедушка.

Я почувствовала укол совести: Лили выросла без дедушки; это несправедливо. Но что я могла поделать? Отец Сайруса умер, когда Лили было всего два, а со своим отцом я не общалась годами.

Отец. При одной мысли о нем совесть вцеплялась в меня, как злая собака. Хотя к тому времени, как в моей жизни появился Сайрус, наши отношения окончательно испортились, но именно я позволила мужу оборвать последние нити, которые связывали меня с отцом. Но разве у меня был выбор? Выйдя замуж за Сайруса Прайса, я потеряла не только отца.

– У тебя есть дедушка, – серьезно сказал Макс и странно посмотрел на меня. – Твой дед был тружеником и порядочным человеком. И всегда заботился о своей семье…

– Это непростая история, – поспешно вмешалась я.

Даром что с ранней юности я привыкла считать Макса и Елену своей семьей, они никогда не давали мне забыть, что у меня есть отец. Родной, живой и здоровый отец, которого просто‑напросто так занимала собственная жизнь, что не хватало времени вспомнить про дочь. Живую и здоровую дочь, которой нужен папа.

– Да я уж столько лет не видела папу, – беззаботно заметила я, однако слова чуть не застряли в горле. «Я столько лет не видела папу…» Сердце упало и разбилось на мелкие части. Не склеишь.

– И плохо! – нахмурился Макс.

Если Лили и почувствовала возникшее напряжение, настроения это ей не испортило:

– А мне все равно приятно с вами познакомиться, мистер Уивер!

– А уж как мне приятно. – Макс рассмеялся. – И я с радостью буду одним из твоих дедушек. Дедушек много не бывает, верно?

Лили кивнула, разглядывая похожего на медведя старика:

– Жалко, что я вас не знала, когда была маленькой.

– Да ты и сейчас маленькая! – захохотал Макс. – Мелочь пузатая. Гусенок!

Я смотрела на Макса, на Лили и не знала, что сказать. И вдруг в голове точно взорвалось: а ведь ты одинока, Рэйчел Прайс. И живешь ты уединенной и безрадостной жизнью. А Лили? Вон какая веселая и счастливая, просто удивительно. Видимо, нужно, чтобы в ее жизни был мужчина – такой, каким ее отец быть не может.

– Да, жалко, – сказала я наконец. Сколько лет потеряно даром. Сколько лет Макс и Елена могли быть частью нашей с Лили жизни! – Мне следовало…

– Ерунда! – решительно перебил меня Макс. – «Следовало» – ужасное слово.

– Но…

– Но ничего. Жизнь – путешествие, Рэйчел. Когда идешь по дороге, можно смотреть или назад или вперед. – Он выставил скрюченный палец и, едва не зацепив Лили за нос, указал в такое далекое будущее, что я и представить себе не могла.

Лили, прищурившись, проследила взглядом за стариковским пальцем.

– Вперед смотреть? – догадалась она.

– Ты поняла, милая. – Макс расплылся в улыбке. – Всегда – только вперед!

* * *

Десять костюмов. Два месяца. Двадцать тысяч долларов. Эти цифры назвал Макс, когда позвонил. Услышав его голос после стольких лет, я потеряла дар речи. А он, должно быть, решил, что у меня дух захватило от того, сколько теперь стоит один‑единственный костюм его работы.

– Очень не хочется просить тебя, – еле слышно, чуть не шепотом, пробормотал Макс. Сайрус уже ушел, однако мы с Максом все равно разговаривали вполголоса. – Но уже слишком поздно отказываться от этого контракта. В Лос‑Анджелес и в Чикаго я все уже отправил, а нью‑йоркский магазин ждет готовый заказ к Рождеству.

Голос Макса словно перевел часы назад, вернул меня в то время, когда все в моей жизни было проще. Надежнее. Я закрыла глаза и, забыв обо всем, просто слушала, как он дышит в трубку.

– Обычно мне нужно две недели на один костюм. Одному никак не управиться, – продолжал Макс. И еще тише добавил: – Ее сердечный приступ случился так неожиданно. Откуда нам было знать? Елена на здоровье никогда не жаловалась. А теперь… – Он умолк. – Что мне делать, Рэйчел?

– Я тебе помогу, – пообещала я. И в ту же секунду пожалела. Как я ему помогу? Сайрус ни за что не разрешит. Но так же поспешно, как отвергла эту идею, я снова уцепилась за нее: – Я тебе помогу. Во всяком случае, попытаюсь. Если сумею выбраться из дома, буду у тебя в понедельник.

– Спасибо, – сказал Макс.

– Пока еще не за что. Я ничего не обещаю. И потом, я же лет десять не бралась за иголку.

– Ничего, это как кататься на велосипеде, – повеселев, уверил меня Макс. – Я не забыл твой первый шов. Ты прирожденная портниха.

Нет, не мог Макс помнить, как я впервые взялась за швейную иголку. Его при этом не было.

* * *

Целых три года – с семи до десяти лет – на каждый праздник я наряжалась в одно и то же платье. Другого не было. И не потому, что мы были нищими, нет. Хотя и богатыми нас тоже не назовешь. А потому, что Бев предпочитала тратить деньги только на то, что могла съесть. Или выпить. Но даже предложи она мне прошвырнуться по магазинам, я бы не согласилась. Пошатываясь, спотыкаясь, она будет брести вдоль прилавков – и я рядом с ней? И все вокруг будут пялиться на нас? Лучше умереть.

Хорошо хоть платье было милое. Синее, под цвет глаз, с заниженной талией и с пуговками из искусственного перламутра, которые изящной линией спускались по всему лифу – от кружевного воротничка до пояса юбки. В день Пасхи я в который раз достала свой праздничный наряд и с сомнением оглядела свое отражение: меня смутило не платье, а то, как оно обтянуло мне плечи и оголило коленки, вместо того чтобы, как положено, спуститься до середины голени. В свои десять лет я не была модницей, но догадаться, что прилично, а что нет, слава богу, могла. И я поняла, что выгляжу неприлично.

Бев по‑всякому меня обзывала: и кривозубой, и тупицей. Обиднее всего было, когда она ругала меня уродкой. Но, разглядывая себя в куцем, старомодном платье, я убедилась: мама права – я уродка.

Я давным‑давно усвоила: слезами горю не поможешь (мне, во всяком случае, они никогда не помогали), однако глазам все равно стало горячо от набежавшей влаги. Я бы, не задумываясь, махнула рукой на синее платье и надела какие‑нибудь брюки и футболку, но мы с папой собирались в церковь, а он очень строго относился к некоторым вещам. К пасхальному наряду, например.

Я вытерла глаза. Чихать я хотела на то, что обо мне подумают! Чихать на то, что все знают: моя мать – пьяница. Что дразнят «сироткой Анни». Куда как просто потешаться над рыжей девчонкой в поношенной одежде. Но я им не доставлю удовольствия – ни одна живая душа не узнает, как мне горько и обидно. Я глубоко вздохнула и хорошенько потянула за платье – может, станет чуть посвободнее? Тр‑р‑р! Полетели во все стороны перламутровые пуговки.

Когда пришел папа – поторопить меня, – я ползала по полу, вытаскивая пуговки из темных щелей, из‑под кровати.

– Что это ты делаешь? – спросил папа, прислонившись к дверному косяку. Широкие плечи загораживали почти весь дверной проем. Он был еще без пиджака, под тканью сорочки вырисовывались выпуклые мускулы рук.

– Ничего, – пробормотала я, еле сдерживая слезы.

– Нам пора в церковь, Рэйч. Прекрати возиться. Не то опоздаем.

– Без тебя знаю! – огрызнулась я с пола, одной рукой придерживая платье, которое разъезжалось в стороны там, где отскочили пуговицы. В прореху выглядывала хлопковая майка.

– Да что случилось‑то? – Папа не то удивленно, не то сердито нахмурился и шагнул в комнату.

– Я порвала платье, – буркнула я себе под нос. – Придется в брюках идти.

Папа грозно навис надо мной, заслонив свет от люстры.

– Как это – порвала платье?

Я протянула руку с горстью пуговиц, он ухватился за эту руку и рывком поставил меня на ноги. Как будто я совсем ничего не весила.

– Пуговицы отскочили, – пояснила я. – Платье слишком узкое.

– Чепуха. – Папа поднял за подбородок мою голову, чтобы я смотрела на него. Если он и заметил слезы у меня в глазах, то промолчал. – Это платье тебе в самый раз. Нам просто надо снова пришить пуговицы.

– Ну, пап! Можно я надену брюки?

– Это в Пасху? Никак нельзя, Рэйчел. Даже мама пойдет сегодня в церковь. Я хочу, чтобы мы все надели все самое лучшее. Может, мы даже сфотографируемся все вместе.

Я застонала:

– Ну пожалуйста! Ну можно я…

– Нет. – Папин тон не допускал никаких возражений. – Наденешь платье.

Я послушно стянула изувеченное платье и накинула купальный халат, который дал папа. А потом он потащил меня разыскивать швейный набор. Мы оба прекрасно знали, что Бев понятия не имеет, как с этим обращаться, поэтому, когда маленький сверточек отыскался наконец в глубине аптечки, папа вдел нитку в иголку и сунул мне.

– Я не умею пришивать пуговицы, – сказала я, с опаской поглядывая на кусочек стали.

Папа на мгновение опешил:

– Не умеешь?

– Нет.

– Думаю, это не сложно. – Папа глянул на часы, потом многозначительно посмотрел на меня. – Мы выходим через десять минут. Мама уже заканчивает краситься.

Бев могла битый час «заканчивать краситься», но папа стоял и нетерпеливо постукивал ногой, будто напоминая, что время идет. Делать было нечего. Я покрепче ухватила платье и воткнула иголку в то место, где торчал обрывок белой нитки от первой пуговицы. Это оказалось нелегко, но я просунула иголку в дырочку с обратной стороны малюсенькой пуговицы и снова воткнула ее в ткань. Проделала эту операцию четыре раза, а на пятый промахнулась и уколола кончик указательного пальца. Было не очень больно, но я разревелась.

– Ну, пап, – упрашивала я, всхлипывая. – Разреши мне надеть брюки!

Он забрал у меня платье и хотел осмотреть мой раненый палец, но я сунула его в рот и показывать отказалась.

– Синий цвет подходит к твоим глазам, – рассеянно проговорил он, поглаживая платье. А потом взял болтающуюся на длинной нитке иголку и принялся сам пришивать пуговицу.

Я сквозь слезы смотрела, как он одну за другой пришивает пуговицы к платью, которое было мне мало на два размера. Пальцы у папы были толстые и неуклюжие, мозолистые, раз или два он чертыхнулся про себя, но с делом справился. Когда он вручил мне ненавистное синее платье, оно было все измято, а местами заляпано пятнами пота. Как старая тряпка. Но хуже всего было то, что некогда аккуратный рядок хорошеньких пуговиц теперь весь перекосился. Одни пуговицы болтались, другие оказались пришиты слишком крепко.

Папа ничего этого не замечал. И даже не догадывался, что из его кропотливого труда ровным счетом ничего не вышло.

– Пойду схожу за мамой, – сказал он. – И если ты быстренько оденешься, никто и не заметит, что мы припоздали.

Я надела платье. Но, просовывая в петлю каждую кривую пуговицу, думала о том, что папа меня не понимает. И даже не старается. И это было гораздо обиднее, чем злые насмешки девчонок, шушукавшихся по поводу моего платья.





Дата публикования: 2014-11-04; Прочитано: 195 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!



studopedia.org - Студопедия.Орг - 2014-2024 год. Студопедия не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования (0.011 с)...