День первый 4 страница

— В своем служении Господу он приносил приходу немалую прибыль, — сухо проговорила Анна-Мария. — Куда шли деньги от издания его книги? Кому они перейдут теперь, когда он умер?

Гуннар Исакссон и Веса Ларссон повернулись к своему коллеге Томасу Сёдербергу.

— Какое значение эти сведения могут иметь при расследовании убийства? — вежливо поинтересовался Томас Сёдерберг.

— Ответьте, пожалуйста, на вопрос, — проговорил Свен-Эрик добродушно, однако с решительным выражением лица.

— Виктор Страндгорд давно передал все роялти от книги приходу. После его смерти вся прибыль будет по-прежнему поступать сюда. То есть никаких изменений не произойдет.

— Сколько экземпляров книги было распродано? — спросила Анна-Мария.

— Более миллиона, если считать все переводы, — сухо ответил пастор Сёдерберг, — но я по-прежнему не понимаю…

— А что-нибудь еще вы продаете? — спросил Свен-Эрик. — Портреты с автографами или что-нибудь в этом духе?

— Это приход, а не фан-клуб Виктора Страндгорда, — ответил Томас Сёдерберг с нажимом. — Мы не торгуем его портретами. Но действительно существуют другие доходы — например, от продажи видеокассет.

— Каких таких видеокассет?

Анна-Мария сменила позу. Она почувствовала, что хочет в туалет.

— Видеокассет с записью проповедей — кого-либо из нас троих, или Виктора Страндгорда, или приглашенных выступающих. Записи собраний и служб. — Пастор Сёдерберг снял очки и достал из кармана брюк маленький блестящий носовой платочек.

— Так вы записываете ваши собрания на видео? — переспросила Анна-Мария и снова сменила позу.

— Да, — ответил Веса Ларссон, поскольку Томас Сёдерберг, казалось, слишком занят полировкой своих очков.

— Мне нужна запись вчерашнего собрания, — твердо сказал Свен-Эрик. — И если сегодня вечером у вас намечается собрание, то и эту запись мы хотели бы получить. Пожалуй, все записи за последний месяц — или как, Анна-Мария?

— Да, это правильно, — кратко согласилась она.

Гудение пылесоса вдруг прекратилось, и они подняли глаза. Женщина, занимавшаяся уборкой, отключила его и подошла к элегантно одетой даме — они о чем-то пошептались, поглядывая на трех пасторов. Молодой человек уселся на один из стульев и принялся листать Библию. Его губы постоянно шевелились. Элегантная дама, заметив, что разговор между тремя пасторами и полицейскими прервался, воспользовалась случаем и подошла к ним.

— Разрешите на минуточку отвлечь вас, — проговорила она и продолжила, обращаясь к пасторам, так как никто не возразил ей: — Перед сегодняшним собранием — как мы поступим с…

Она замолчала и указала правой рукой на окровавленное место, где утром лежал Виктор Страндгорд.

— Поскольку пол не покрыт лаком, думаю, оттереть все следы не удастся… Может быть, скатать ковер и положить поверх пятна что-нибудь другое, пока мы не получим новый ковер?

— Хорошая мысль, — ответил пастор Гуннар Исакссон.

— Нет-нет, дорогая Анна-Гюль, — прервал его пастор Сёдерберг, кинув на Исакссона едва заметный взгляд. — Этим я займусь сам. Оставьте пока все как есть. Мы скоро закончим нашу беседу с полицией, не так ли?

Это последнее высказывание относилось к Анне-Марии и Свену-Эрику. Поскольку они не ответили, Томас Сёдерберг одарил женщину улыбкой, которая означала, что разговор пока окончен. Она с услужливым видом удалилась и вернулась к другой женщине. Вскоре снова загудел пылесос.

Пасторы и полицейские сидели молча, глядя друг на друга.

«Очень типично, — со злостью подумала Анна-Мария. — Необработанный деревянный пол, толстый ковер ручной работы, отдельные стулья вместо скамеек. Очень мило, но уборка превращается в кошмар. Им повезло, что у них масса послушных женщин, готовых бесплатно убираться во имя Господа».

— Наше время ограниченно, — уже без прежней любезности сказал Томас Сёдерберг. — Сегодня вечером у нас служба, и, как вы понимаете, нам еще многое нужно к ней подготовить, — продолжил он, не получив ответа.

— Ну, — проговорил Свен-Эрик задумчиво, словно времени у них было предостаточно. — Если у Виктора Страндгорда не было врагов, то друзья наверняка имелись. Кто был ему ближе всех?

— Бог, — ответил пастор Исакссон с торжествующей улыбкой.

— Его семья, разумеется, — мать и отец, — сказал Томас Сёдерберг, проигнорировав комментарий коллеги. — Отец Виктора, Улоф Страндгорд, председатель местного отделения партии христианских демократов и член муниципального совета. Приход пользуется большой поддержкой муниципального совета в первую очередь благодаря христианским демократам, ибо они являются крупнейшей буржуазной партией в Кируне. Наше влияние растет, и на следующих выборах мы рассчитываем получить большинство в совете. Мы надеемся также, что полиция не предпримет никаких действий, наносящих ущерб тому доверию, которое испытывают к нам наши избиратели. Кроме того, у Виктора Страндгорда есть сестра, Санна Страндгорд. Вы уже разговаривали с ней?

— Нет, пока что нет, — ответил Свен-Эрик.

— Пожалуйста, будьте с ней поделикатней, — сказал пастор Сёдерберг, — она очень ранимый человек. Кроме того, я должен, наверное, назвать самого себя, — продолжал Томас Сёдерберг.

— Вы были его исповедником?

— Нет, — Томас Сёдерберг снова улыбнулся. — Мы это так не называем. Скорее духовным наставником.

— Вам известно, не собирался ли Виктор Страндгорд перед смертью предать огласке какие-либо сведения? — спросила Анна-Мария. — О самом себе? Или о приходе?

— Нет, — ответил Томас Сёдерберг после секундного молчания. — Какого рода сведения?

— Простите, — проговорила Анна-Мария и поднялась, — но мне срочно нужно в туалет.

Оставив мужчин одних, она прошла в туалет, находившийся возле входной двери. Сделав свои дела, она осталась сидеть, разглядывая покрытые белым кафелем стены. Какая-то мысль вертелась в голове. За долгие годы работы в полиции она научилась видеть признаки стресса. Все — от потения до потери ориентации. Разговаривая с полицией, большинство людей нервничает. Но только когда они начинают скрывать признаки стресса, это становится по-настоящему интересным.

Есть такие симптомы стресса, которые проявляются один раз. Стало быть, у тебя один-единственный шанс, чтобы их заметить. Она только что слышала это — как раз тогда, когда задала свой вопрос о том, не собирался ли Виктор Страндгорд перед смертью обнародовать какие-либо сведения. Кто-то из трех пасторов — она не успела понять, кто именно, — глубоко вздохнул. Один раз. Один вдох.

— Что за чертовщина! — сказала она вслух и сама удивилась тому, как приятно тайно выругаться в церкви.

Все это необязательно что-то означает. Мало ли кто и почему вздохнул. Ясное дело, у них совесть не совсем чиста. Но у какого руководителя большой организации она чиста? И у полицейского руководства — вряд ли. И у этой компании тоже.

— Но это еще не означает, что они убийцы, — продолжала Анна-Мария дискуссию с самой собой, спуская воду.

Однако были и другие странности. Почему, например, Веса Ларссон ответил, что Виктора Страндгорда ничто не тревожило, когда теперь выясняется, что его «духовным наставником» являлся Томас Сёдерберг — и, стало быть, именно он знал его лучше всех?

Когда Свен-Эрик и Анна-Мария вышли из церкви и двинулись вниз к парковке, позади них послышались поспешные шаги. Это оказалась женщина, которую они видели с пылесосом. На ногах у нее были только носки и деревянные башмаки, поэтому она то бежала, то скользила вслед за ними по крутому склону.

— Я слышала, как вы спрашивали, были ли у него враги, — сказала она, задыхаясь.

— Да-да? — переспросил Свен-Эрик.

— Были. — Она вцепилась в рукав Свена-Эрика. — И теперь, когда он умер, враги стали еще сильнее. Я сама чувствую, как они атакуют меня.

Она отпустила рукав Свена-Эрика и замахала руками в тщетной попытке защититься от лютого холода. На ней не было верхней одежды. Она чуть сгибала колени, чтобы удержать равновесие. Малейшее смещение центра тяжести назад приводило к тому, что деревянные башмаки начинали скользить.

— Атакуют? — переспросила Анна-Мария.

— Демоны, — проговорила женщина. — Они хотят заставить меня снова начать курить. Раньше я была во власти демона табака, но Виктор Страндгорд наложил на меня руки и освободил меня.

Анна-Мария бросила на нее взгляд, полный отчаяния. Только сумасшедших ей еще не хватало!

— Мы запишем это, — сказала она коротко и двинулась дальше к машине.

Свен-Эрик остался на месте и достал из внутреннего кармана пуховика блокнот.

— Он убил Виктора, — сказала женщина.

— Кто? — спросил Свен-Эрик.

— Властелин тьмы, — прошептала женщина. — Сатана. Он пытается проникнуть в нас.

Свен-Эрик положил блокнот обратно в карман и взял холодные как лед ладони женщины в свои.

— Спасибо, — сказал он. — А теперь вам лучше всего вернуться, иначе вы замерзнете.

— Я только хотела, чтобы вы знали, — крикнула она им вслед.

В церкви три пастора разговаривали на повышенных тонах.

— Так делать нельзя, — возмущенно кричал Гуннар Исакссон, идя по пятам за Томасом Сёдербергом, который убирал стулья вокруг потемневшего пятна крови, так что черные очертания места смерти Виктора Страндгорда оказались как бы посреди циркового манежа.

— Очень даже можно, — спокойно ответил Томас Сёдерберг и продолжал, повернувшись к элегантно одетой женщине: — Уберите из прохода ковер. Пятно крови пусть остается. Купите три розы и положите на пол. Пространство надо переорганизовать полностью. Я встану рядом с тем местом, где он умер, и буду говорить. Стулья пусть стоят вокруг.

— Слушатели окажутся со всех сторон от тебя, — проревел Гуннар Исакссон. — Люди будут сидеть и смотреть тебе в спину!

Томас Сёдерберг подошел к невысокому полноватому Гуннару и положил руки ему на плечи.

«Маленький говнюк, — подумал он, — у тебя недостаточно ораторского таланта, чтобы выступать на арене, как древние. На площади. Тебе нужно видеть всех перед собой и при этом стоять за кафедрой, за которую можно спрятаться, если что. Но я не позволю, чтобы твоя ограниченность помешала мне».

— Ты помнишь, о чем мы только что говорили, брат? Мы должны держаться вместе. Я обещаю тебе, что получится хорошо. Людям надо дать поплакать, воззвать к Богу, и мы — Бог — переживем сегодня момент триумфа. Скажи своей жене, чтобы взяла с собой цветок, который она сможет положить на то место, где лежало тело.

«Атмосфера будет потрясающая, — подумал Томас Сёдерберг. — Надо напомнить еще паре человек взять с собой цветы, чтобы положить на пол. Как на месте убийства Улофа Пальме».

Пастор Веса Ларссон сидел, наклонившись вперед, на том же месте, где находился во время беседы с полицейскими. Он не участвовал в дискуссии, а застыл, закрыв лицо руками. Возможно, он плакал — трудно было разобрать.

* * *

Ребекка и Санна сидели в машине, летящей к городу. В свете фар мимо проносились серые, засыпанные снегом сосны. Напряженная тишина, казалось, заставляет пространство съеживаться. Стены и крыша сжимали со всех сторон, с каждой минутой дышать становилось все труднее. Ребекка вела машину; ее взгляд переходил со спидометра на шоссе и обратно. Из-за сильного мороза дорога вовсе не была скользкой, хотя ее покрывал слой плотно утрамбованного снега.

Санна прижималась щекой к холодному стеклу дверцы и наматывала на палец свой локон.

— Скажи что-нибудь, — проговорила она после долгого молчания.

— Я не привыкла ездить по проселочным дорогам. Мне трудно одновременно говорить и вести машину.

Она сама прекрасно понимала, что в ее словах сквозит ложь. Но что такого? Может быть, так и нужно. Она посмотрела на часы. Без четверти восемь.

«Только без нервов, — наставляла она сама себя. — Ты взяла на борт Санну. Теперь ты должна доставить ее на берег».

— Думаешь, девочки справятся одни? — спросила она.

— Придется им как-то продержаться, — Санна выпрямилась на сиденье. — Мы ведь скоро вернемся, да? Я не хочу никому звонить и просить о помощи — чем меньше людей знает, где я, тем лучше.

— Почему?

— Боюсь журналистов. Я знаю, что они могут написать. Ну и потом мама с папой… Но лучше поговорим о чем-нибудь другом.

— Ты хочешь поговорить о Викторе? О том, что произошло?

— Нет. Мне ведь скоро придется рассказывать все полиции. Давай поговорим о тебе, меня это успокоит. Как у тебя дела? Неужели мы не виделись семь лет?

— Угу, — пробормотала Ребекка. — Но мы еще пару раз общались по телефону.

— Подумать только, за тобой все еще сохранился домик в Курравааре.

— Да, дядя Аффе и Инга-Лиль не могут выкупить мою половину. Мне кажется, они сердятся на меня, потому что только они вкладывают в домик силы и средства. С другой стороны, только они им и пользуются. Я с удовольствием продала бы мою долю. Им или кому-нибудь другому, мне все равно.

Она задумалась. Правду ли она сказала? Неужели ей совсем не нужен домик бабушки или избушка в Йиека-ярви? Только потому, что она там не бывает. Одна мысль об избушке — что где-то вдали от человеческого жилья, далеко в тундре, за горами и болотами, есть место, которое принадлежит ей, — разве эта мысль не наполняет радостью?

— Ты стала такая… Как бы это лучше сказать? Городская, — проговорила Санна. — И такая уверенная в себе. Я всегда считала тебя красивой. Но сейчас ты выглядишь как актриса из сериала. И прическа у тебя такая обалденная. У меня волосы растут как растут, пока я сама их не обкарнаю.

Санна запустила пальцы в свои густые светлые локоны.

«Я знаю, Санна, — со злобой подумала Ребекка. — Я знаю, что ты и так самая красивая во всей стране. И тебе ни к чему тратить огромные деньги на прическу или шмотки».

— Ты не могла бы поговорить со мной? — жалобно протянула Санна. — Я понимаю, что упала в твоих глазах, но я же сказала «прости». Мне так страшно, я буквально вне себя от ужаса. Потрогай мои руки — они совершенно ледяные.

Она вынула одну ладонь из овчинной варежки и протянула Ребекке.

«Она совсем спятила, — сердито отметила Ребекка, продолжая крепко держать руль. — Совершенно психованная, черт подери».

Потрогай мою руку, Ребекка, — она холодна как лед. Я вся дрожу. Я так люблю тебя, Ребекка. Будь ты парнем, я влюбилась бы в тебя — ты знаешь об этом?

— Симпатичная у тебя собака, — сказала Ребекка, делая над собой усилие, чтобы голос звучал спокойно.

Санна убрала руку.

— Да, — согласилась она. — Чаппи такая забавная. Девчонки обожают ее. Нам отдал ее знакомый лопарский мальчик. Его отец не заботился о ней. Во всяком случае, когда пил. А пил он беспробудно. Но это не испортило ей характер. Она такая веселая и отзывчивая. И она обожает Сару, ты заметила? Все время кладет голову ей на колени. Это так здорово, потому что девочкам в последний год жутко не везло с домашними животными.

— Да?

— Ну да. То есть в каком смысле не везло, даже не знаю. Иногда они такие безответственные. По весне у нас убежал кролик, потому что Сара забыла запереть клетку. И наотрез отказывалась признать свою вину. А потом мы завели кошку, но осенью она пропала, хотя тут Сара не виновата. Так бывает, когда кошку выпускаешь на улицу. Ее сбила машина или что-нибудь в этом духе. И еще у нас были полосатые мыши — они тоже пропали. Даже не хочется думать о том, куда они делись. Наверняка поселились в стенах и под полом и потихоньку сгрызут весь дом. Но Сара и Лова — они иногда доводят меня до полного безумия. Как в этот раз, когда Лова взяла и размазала мыло и средство для посуды по себе и собаке. А Сара спокойно смотрит на это, не желая брать на себя ответственность. Иногда у меня просто нет сил. Лова всегда разводит такой свинарник. Нет, давай поговорим о чем-нибудь более веселом.

— Смотри, какое величественное северное сияние! — сказала Ребекка и наклонилась вперед, чтобы посмотреть на небо.

— Да, этой зимой происходит что-то невероятное. Говорят, бури на солнце; наверное, в них все дело. Ты не скучаешь по дому?

— Нет, а может быть, да — даже не знаю.

Ребекка рассмеялась.

Вдалеке уже виднелась Хрустальная церковь. Казалось, она висит в воздухе, над огнями улиц, как гигантский космический корабль. Дома стали попадаться чаще, проселочная дорога перешла в городскую улицу. Ребекка выключила дальний свет.

— Тебе там нравится? — спросила Санна.

— Я в основном работаю.

— А люди?

— Не знаю. Среди них я не чувствую себя своей — если ты это имеешь в виду. Все время ощущаю себя девочкой из бедной семьи. Конечно, со временем можно научиться смотреть куда нужно, когда поднимаешь бокал, и вовремя посылать открытку с благодарностью за прекрасный ужин, но все равно по тебе видно, кто ты и откуда. Поэтому все время чувствуешь себя немножко изгоем. И эти благородные люди постоянно раздражают. К тому же неизвестно, что они о тебе думают. Они всегда и со всеми чертовски любезны, независимо от того, нравится им человек или нет. Здесь, по крайней мере, знаешь, что у людей на уме.

— Ты так думаешь?

Они замолчали, задумавшись каждая о своем. Миновали кладбище и стали приближаться к заправке «Статойл».

— Может быть, купим чего-нибудь попить?

Санна кивнула, и Ребекка заехала на заправку. Они остались сидеть в машине, не говоря ни слова. Ни одна из них не пыталась выйти из машины и пойти что-либо покупать. Они не смотрели друг на друга.

— Зачем ты уехала? — горестно проговорила Санна.

— Ты прекрасно знаешь, почему я уехала, — Ребекка отвернулась, чтобы Санна не видела ее лица.

— Думаю, ты была единственной любовью Виктора. Тебе это известно? Он так и не оправился от этого чувства. Если бы ты осталась…

Ребекка резко повернулась к ней. Ярость обожгла ее, как пламя сварки. Ее стало трясти, и слова прозвучали отрывисто и грубо. Но они вырвались наружу. Остановить их было не в ее силах.

— Послушай! — крикнула она. — Заткнись хотя бы на секунду, и мы выясним этот вопрос раз и навсегда.

Проходившая мимо женщина с толстым лабрадором на поводке остановилась, услышав крик Ребекки, и с любопытством заглянула в машину.

— Хватит пороть всякую чушь, — продолжала кричать Ребекка, не понижая голоса. — Виктор никогда не любил меня, даже не был в меня ни капельки влюблен. И я больше не желаю об этом слышать. Меня вовсе не мучает совесть из-за того, что у нас с ним ничего не вышло. И я тем более не собираюсь брать на себя вину за то, что его убили. У тебя с головой не все в порядке, если ты пытаешься придумать что-то в этом духе. Живи в своем параллельном мире сколько влезет, но меня не трогай.

Она замолчала и стала бить себя руками по бокам. Потом принялась стучать себя по голове. Женщина с собакой испуганно попятилась и исчезла.

«О господи! — подумала Ребекка. — Я должна успокоиться, а то не смогу вести машину и улечу в кювет».

— Я не это имела в виду, — заблеяла Санна. — Я никогда не считала, что ты в чем-то виновата. Если кто-то и виноват, то только я.

— В чем? В том, что убили Виктора?

Что-то внутри Ребекки замерло и прислушалось.

— Во всем, — пробормотала Санна. — В том, что тебе пришлось уехать. Во всем!

— Прекрати! — прошипела Ребекка, охваченная новым приступом гнева, от которого дрожь ушла и тело стало твердым, как лед и железо. — Я не собираюсь сидеть здесь и утешать тебя и заверять, что твоей вины ни в чем нет. Это я уже делала сто раз, не меньше. Я была взрослым человеком. Я поступила, как считала нужным, и потом расплачивалась за последствия.

— Да, — покорно отозвалась Санна.

Ребекка завела машину и выехала на Мальмвеген. Встречный автомобилист раздраженно посигналил им, и Санна прижала ладони к губам. С улицы Яльмар-Лундбумсвеген они увидели здание «LKAB»,[7]светившееся перед шахтой, и Ребекку поразило то, что оно уже не показалось ей огромным. Когда она жила здесь, здание компании всегда производило впечатление настоящего гиганта. Они миновали строгий кирпичный фасад ратуши со странной башней, поднимавшейся к небу как черный стальной скелет.

«Все это чистая правда, — подумала Ребекка. — Он никогда не был в меня влюблен. Но я могу понять, почему все так думают. Мы дали им поверить в это — Виктор и я. Это началось еще в первое лето. В летней церковной школе в Елливаре с Томасом Сёдербергом».

В конце концов в летнюю церковную школу набирается одиннадцать подростков. В течение трех недель им предстоит вместе работать, жить под одной крышей и совместно изучать Библию. Школой руководят Томас Сёдерберг и его жена Майя. Майя беременна. У нее длинные прямые блестящие волосы, она без косметики, хорошенькая и веселая. Лишь иногда Ребекка замечает, как она отходит в сторону и прижимает кулак к пояснице. Случается, что Томас обнимает жену и говорит:

— Мы справимся без тебя. Пойди приляг и отдохни немного.

В такие минуты она смотрит на него с облегчением, и благодарностью. Быть пасторской женой — тяжелая и неоплачиваемая работа.

Сестра Майи Магдалена тоже помогает им. Она подвижна, как веселая мышка. К тому же она умеет играть на гитаре и обучает их духовным песням.

Виктор и Санна Страндгорд — среди этих одиннадцати. На них сразу невольно обращаешь внимание. Они очень похожи. У обоих длинные светлые волосы. У Санны они вьющиеся. Курносый нос и большие глаза придают ее лицу кукольное выражение.

«Она и в восемьдесят будет выглядеть как ребенок», — думает Ребекка, заставляя себя отвести от нее глаза.

Санна — единственная из всех подростков, кто считает себя христианкой. Ей всего семнадцать лет, и с ней маленький ребенок — Сара, которой три месяца.

— У нас с Иисусом интересные любовные отношения, — говорит Санна с кривой ухмылочкой.

Вера у них разная — у Санны и у Томаса Сёдерберга. Томас приводит многоступенчатые доказательства своей правоты.

— Слово «вера», — говорит он, — от того же корня, что и слово «доверие», синоним слова «убежденность». Если я говорю «я верю в тебя, Ребекка» — значит, я убежден: ты оправдаешь мои ожидания.

— Не знаю, не знаю, — возражает Санна. — Мне кажется, вера — именно от слова «верить». Не знать. Иногда сомневаться. Но все же ценить свои отношения с Богом превыше всего. Ловить его шепот в шорохах леса.

Виктор наклоняется вперед и ерошит волосы своей старшей сестры.

— Это у тебя в голове шумит и шуршит, Санна, — говорит он и смеется.

Он не верит. Но любит поспорить. Свои длинные светлые волосы он часто собирает в хвостик на затылке. Кожа у него такая светлая, что кажется почти голубоватой. Другие девушки смотрят на него с интересом, но он вскоре находит способ держать их на расстоянии. Он заводит игру с Ребеккой.

Ребекка не дура. Она довольно скоро начинает понимать, что его взгляды ничего не значат и что ей не позволено отвечать, когда он быстрым движением гладит ее по волосам или по руке. Она учится сидеть смирно и изображать предмет его неразделенной страсти. Нельзя сказать, что эта игра не приносит ей пользы. Восхищение Виктора повышает ее статус в глазах других девушек группы. Она обскакала их всех, а это вызывает уважение.

При изучении Библии мнения Томаса и учеников поначалу расходятся. Почему гомосексуализм — грех? Как может быть, чтобы только христианское учение было единственно правильным? Что произойдет, например, со всеми мусульманами? Они автоматически попадут в ад? Почему нельзя заниматься сексом до брака?

Томас слушает и поясняет. Нужно сделать свой выбор, говорит он. Либо верить во всю Библию целиком, либо выбрать определенные части и верить в них. Но что это за вера получится? Выхолощенная и бескровная.

Светлыми летними ночами они сидят на мостках у озера и прихлопывают комаров, которые впиваются им в ноги и руки. Они спорят и размышляют. Санна чувствует себя уверенно со своим Богом. Ребекка же словно стоит посреди бурного потока.

— Это потому, что ты избранная, — говорит Санна. — Он хочет призвать тебя к себе. Если ты не скажешь «да» сейчас, все может быть потеряно. Ты не вправе оставить это решение на будущее — такой тяги у тебя уже может не возникнуть.

К концу трех недель все участники, кроме двоих, вверили свою судьбу в руки Господа. Среди новообращенных — Виктор и Ребекка.

— А ты и Виктор? — спрашивает Томас Ребекку перед самым концом летней церковной школы. — Что между вами?

Они с Ребеккой вместе идут в магазин «Ика», чтобы купить молока. Ребекка вдыхает вкусный запах горячего асфальта. Она рада, что Томас пошел с ней за молоком. В остальное время она вынуждена делить его с другими.

— Не знаю, — медленно отвечает она, попутно решая про себя, что не будет рассказывать правду. — Возможно, он интересуется мною, но сейчас в моей жизни нет места никому, кроме Бога. В ближайшее время я намерена отдаться Ему на сто процентов.

Она срывает веточку березы, мимо которой они проходят. Маленькие зеленые листочки пахнут счастливым летом. Она кладет один листок в рот и жует его.

Томас тоже срывает на ходу листок и тоже запихивает в рот. Он улыбается.

— Ты мудрая девушка, Ребекка. У Бога на тебя большие планы, мне это известно. Чудесное время, когда твоя любовь к Богу только пробудилась. Очень правильно, что ты хочешь насладиться этим чувством.

Она услышала голос Санны, поначалу издалека, потом совсем близко.

— Смотри! — пропищала Санна, схватив ее за плечо. — О нет!

Они уже подъехали к полицейскому отделению. Ребекка припарковала машину. Поначалу она не поняла, что имеет в виду Санна, затем увидела журналистку, бегущую к их машине с микрофоном наперевес. Позади журналистки стоял мужчина, наводящий на них свою камеру, как черное дуло пулемета.

* * *

Карин, жена пастора Гуннара Исакссона, сидела в Хрустальной церкви с полузакрытыми глазами и делала вид, что молится. До вечернего собрания оставался час. На сцене распевался госпел-хор: тридцать молодых женщин и мужчин, черные брюки, фиолетовые джемпера с изображением желто-оранжевого взрыва на груди и надписью «Joy».

Раньше она была почти до боли влюблена в этот зал. Фантастическая акустика. Как сейчас — растянутые гласные возносились к потолку, а потом стекали вниз, на глубину, до которой могли добраться лишь басы. Теплый свет. Полярная ночь за огромными стеклянными окнами. Средоточие божественной силы в недрах стужи и мрака.

Музыканты с электрогитарами и бас-гитарами настраивали свои инструменты. Раздался приглушенный щелчок — осветитель включил прожекторы, направленные на сцену. Звукооператоры бились с микрофоном, который не желал работать. Они говорили в него, но ничего не было слышно, а затем он внезапно издал громкий отвратительный писк.

Руки у Карин чесались. Сегодня утром сыпь опять набухла и покраснела. Она задумалась, не псориаз ли это. Только бы Гуннар не заметил. В его молитвах она не нуждалась.

Мебель в зале была переставлена: стулья теперь располагались кольцом вокруг того места, где лежало тело Виктора Страндгорда. Просто как в цирке. Карин посмотрела на своего мужа, сидящего в первом ряду, на его толстую шею, свисающую на белый воротник рубашки. Рядом с ним сидел Томас Сёдерберг и пытался собраться с мыслями перед вечерней проповедью. Она видела, как Гуннар утыкается взглядом в Библию, решив ему не мешать, но тут же забывает о своем решении и начинает говорить. При этом его правая рука взлетает и начинает описывать в воздухе странные фигуры.

После Рождества он решил начать худеть. Сегодня отказался ужинать. Она сидела у стола и накручивала на вилку спагетти, а он смусолил три груши, стоя возле мойки. Его широкая спина, склонившаяся над мойкой. Чавканье и хлюпанье. Капли сока, с шумом падающие на нержавеющую сталь. Левая рука, прижимающая к животу галстук.

Она посмотрела на часы. Через пятнадцать минут он покинет свое место рядом с Томасом Сёдербергом, тихонько прокрадется к машине, поедет в «Эмпес» и тайно съест гамбургер. Вернется обратно, зажевывая запах мятной жвачкой.

«Ври кому-нибудь, кому это интересно, — хотелось ей крикнуть ему. — Мне нет до тебя дела».

Поначалу он был совсем другим человеком. Подрабатывал завхозом в школе Бергаскулан, где она работала учительницей. У нее было высшее образование — ему это очень нравилось. Он ухаживал за ней шумно и открыто, придумывал себе какие-то дела в учительской, когда у нее случалось «окно». Шуточки, смех и неиссякаемый поток плохих анекдотов. А за всем этим таилась неуверенность в себе, которая тронула ее. Восторженные комментарии коллег. Как он с восхищением складывал руки, когда она появлялась с новой прической или в новой блузке. Она видела, как он играл с детьми на школьном дворе. Они его обожали. Добрый дяденька. Тогда ее менее всего волновало, что он не читает книг.

И лишь позднее, когда он оказался в тени Томаса Сёдерберга и Весы Ларссона, в нем проснулась жажда самоутверждения.

Тогда-то все и началось. Она стала ходить с ним в баптистский храм. Этот приход был тогда на грани закрытия. Посетители службы выглядели так, словно зашли на минутку, чтобы отдохнуть по дороге в могилу. Сигне Персон с прозрачными, тщательно уложенными волосами. Просвечивающий череп, розовый с коричневыми пятнами. Арвид Калла, когда-то работавший грузчиком в «LKAB», а ныне пребывающий в полудреме на церковной скамье, беспомощно сложив на коленях огромные кулаки.