Наставление господам офицерам в день сражения»

В годы войн с Наполеоном все лучшие традиции русского офицерства упрочились и нашли себе ярчайшее воплощение. Стиль Румянцева и Суворова главенствовал в войсках. Офицеры, начинавшие службу под их отеческими взорами, стали уже крупными военачальниками. В этих людях не было ни напыщенности, ни красивой позы, ни внешнего трескучего эффекта. Они олицетворяли собой суровую и трезвую действительность военной жизни. Они и составили ту славную плеяду русских генералов, которая во главе с Кутузовым привела войска к победе над Наполеоном. Влияние их на формирование традиций офицерского корпуса, было огромно. Первый из них это — суворовский лев Багратион. «Никто не напоминал менее о том, что он начальник, и никто не умел лучше, заставить помнить о том своих подчиненных»,— писал генерал Ермолов о Багратионе. В то же время в записках Лажечникова мы находим подобную же характеристику и самому Ермолову. В офицерском кругу он был душою, но офицеры никогда не забывали, что находятся перед Ермоловым, к которому привыкли питать глубокое уважение».

Это умение лучших генералов той эпохи сохранять свое достоинство, быть строгими начальниками и вместе с тем чувствовать глубокое уважение к офицерской среде сказывало большое воздействие на выработку норм поведения офицеров в войсках.

Офицеры получали урок того, как нужно владеть сердцами своих подчиненных, добиваться нравственного влияния на них и чувствовать себя начальниками не только в силу своего чина, но и по праву военного опыта, образо­вания, знания психологии людей. Такие офицеры уже одним своим примером воспитывали подчиненных в нужном направлении.

Понято, что в это время русские офицеры горячо тянулись к военным наукам.

Когда в начале 1801 года юный Денис Давыдов приехал в Петербург, желая стать кавалергардом, его двоюродный брат А. Каховский язвительно заметил ему:

— Что за солдат, который не надеется быть фельдмаршалом! А как тебе снести звание это, когда ты не знаешь ничего того, что необходимо знать штаб-офицеру?

Самолюбие Давыдова, как пишет он в своих записках, «было скорбно тронуто, и с того времени, гонимый словами Каховского, я не только обратился к военным книгам, но и пристрастился к ним».

Понятия об офицерской чести стали едиными для всего офицерского корпуса и генералитета. Что было недостойно младшего начальника, тоже возбранялось и старшему. И основой этого принципа была идея бескорыстного служения родине. Холодным презрением окатывали суворовские генералы и офицеры гатчинских последователей, гонявшихся за внеочередным чином, добывавших ордена в штабах, при дворе и путавшихся поля боя. Истинный дух тогдашнего офицерства проявлялся в другом.

Герой финской кампании генерал Кульнев, говоривший о себе: «Я не сплю и не отдыхаю, чтобы армия спала и отдыхала», однажды в беседе со своим офицером прекрасно раскрыл, в чем состоит доблесть начальника. Он сказал: «Если б у вас осталось только два человека, то честь ваша состоит в том, чтобы иметь неприятеля всегда на глазах и обо всем меня уведомлять. Старайтесь отстаивать пункт, который вы защищаете, до самого нельзя; к ретираде всегда есть время, к победе редко».

Когда в швейцарском походе отряд русских войск на виду у противника в нерешительности начал топтаться возле крутого обрыва у селения Урзерн, Милорадович крикнул:

— Посмотрите, как возьмут в плен вашего генерала. Неужели вы его не защитите?

С этими словами он под картечью противника, не оглядываясь, бросился вниз. Наэлектризованные солдаты, забыв об опасности, ринулись вслед за своим любимым начальником и построились на равнине, не обращая внимания на неприятельский огонь и не сводя полных восхищения глаз с Милорадовича.

Скромный Дохтуров, прикованный болезнью к койке, находит в себе силы помчаться на защиту Смоленска, говоря:

— Лучше умирать под ядрами, чем на постели. Неустрашимый Раевский в минуту колебания своих солдат на плотине под Салтановкой выводит перед фронт колонны под картечь неприятельской батареи своих двух сыновей — десяти и шестнадцати лет, показывая войскам, что и он сам готов пожертвовать всем дорогим во имя отчизны.

На предложение французского парламентера капитулировать, Каменские несмотря на безнадежное изложение его отряда, с гневом отвечает:

— Вы видите на мне мундир русского офицера и осмеливаетесь предлагать сдачу? Вон!

Денис Давыдов, получив накануне Бородинского сражения непредвиденную командировку, образно восклицает: «Как оставить пир, когда полны стаканы!», и не уходит из полка, желая принять участие в этой бите. Вспомним «Войну и мир» Л. Толстого и описанного в романе юного офицера Ростова, со всем пылом чистой души искавшего возможности сразиться с врагом, не боясь смерти, если того потребует воинская честь. Бесконечной гордостью именем «русского» и званием своим жил офицер тех лет. Над ним шелестела слава отгремевших побед Петровского и Екатерининского века, дух великого Суворова витал над русской армией.

В эпоху, когда русская армия уже достойно померилась своим оружием с войсками Наполеона, когда потрясенная Европа увидела, что гренадеры императора французов встретились с грозной, неодолимой силой, появился замечательный документ, вобравший в себя опыт многолетнего пути русского офицерства и откристаллизовавший его боевые традиции.

В 1809 году молодой полковник получил в командование Нарвский мушкетерский полк. Одаренный офицер, с ясным военным мышлением, воспитанный на культе Суворова, он превратил свой полк в прекрасный боевой инструмент. Вступая в новую должность и прощаясь с однополчанами, Воронцов оставил им как бы боевое завещание: «Наставление господам офицерам Нарвского пехотного полка в день сражения».

Судьба этого выдающегося документа крайне примечательна. Идеи, изложенные в нем, отличались такой плодотворностью и настолько соответствовали суворовским традициям, что он не остался только полковой собственностью. Когда Багратион, будучи командующим 2-й Западной армией, познакомился с этим произведением, оно так пришлось ему по сердцу, что под названием «Наставление господам пехотным офицерам в день сражения» было разослано войскам 17 июня 1812 года, незадолго до боев за Смоленск. Можно сказать, что и все поведение офицеров в ту тяжелую годину соответствовало этому документу, представляющему собой как бы скрижали боевых традиций русского офицерства.

Остановимся на некоторых положениях этого Наставления. В первой его части подробно трактуются тактические правила, которым необходимо следовать офицеру, а во второй речь идет главным образом о моральных принципах командного состава. Наставление говорит:

«Наш полк всегда славился, отличными и храбрыми офицерами, не говоря про прежние еще войны в последней Турецкой во все время под Измаилом, потом под Базарджиком, под Варною, под Шумлою во все разы, под Батином 16 и 26 чисел, словом, везде, где полк ни видал неприятеля, офицеры всегда вели нижних чинов по пути славы. Теперь, больше нежели когда-нибудь, нужно, что бы они доказали, сколь репутация их справедлива и что ежели дух храбрости есть отличительной знак всего русского народа, то в офицерстве оный соединен с святейшим долгом показать прочий всегда первой пример как неустрашимости, так и терпения в трудах в повиновения начальству. Запрещать наистрожайше, чтоб никто из офицеров или солдатов никогда не осмелился что-нибудь сказать такое, которое бы могло устрашить или удивись своих товарищей. Надобно стараться видеть неприятеля, как он есть, хотя он и силен, хоти он бы был и проворен и смел, но русские всегда были и будут гораздо храбрее, новозаведенная наша картель в близкой дистанции тысячу раз лучше его пуль; про штыки же и не говорю, никто еще никогда против русских штыков не удержался.

В прошедшую войну во многих полках была пагубная и престыдная привычка кричать, что отрезаны. Часто никто и не думал заходить ни вправо, ни влево, а фронт от сего проклятого крика приходил в смятение. За таковой поступок нет довольно сильного наказания.

Храбрые люди никогда отрезаны быть не могут; куда бы ни зашел неприятель, туда и поворотиться грудью, иди на него и разбей. Ежели неприятель был силен, то ежели он частью заходит к нам во фланг, он разделяет свои силы и тем делает себя слабее; ежели же он и прежде был слаб и хочет только испугать захождением, то он пропал, как скоро на него пойдут в штыки.

Теперь по уложению тот, кто причинит смятение во фронте, наказан будет как изменник.

Офицера, который громко скажет «нас отрезывают», в тот же день, по крайней мере, надобно выгнать из полка. Вообще, к духу смелости и отвага надобно непременно прибавить ту твердость в продолжительных опасностях и непоколебимость, которая есть печать человека, рожденного для воина. Сия-то твердость, сие-то упрямство всюду заслужат и приобретут победу».

Крайне интересно то место из Наставления, где говорится о вредной разнице между поведением офицера в дни затишья на войне и во время жарких боевых дей­ствий. Наставление дает исчерпывающие указания по этому поводу:

«В некоторых полках есть постыдное заведение, что офицеры и ротные командиры в спокойное время строги и взыскательны, а в войне слабы и в команде своих подчиненных нерешительны. Ничего нет хуже таковых офицеров; они могут казаться хорошими на парадах, на учениях, но для настоящей службы их терпеть в полку не должно; в деле против неприятеля солдат должен в той же пропорции больше бояться провиниться пред своим начальником, сколько вина его в таковом случае важнее тех, которые случаются на ученьи, а чем больше офицер был в спокойное время справедлив и ласков, тем больше в войне подчиненные будут стараться оправдать сии поступки и в глазах его один перед другим отличаться».

Необыкновенно ясно сказано в Наставлении об отношении офицеров к солдатам и о чести офицерского звания:

«Господам офицерам, особливо ротным командирам, в сражении крепко и прилежно замечать, кто из нижних чинов больше отличается храбростью, духом твердости и порядка, таковых долг есть высшего начальника скорее производить в чины, ибо корпус офицеров всегда выигрывает получением настоящего храброго офицера, из какого бы рода он ни был.

Всякий унтер-офицер и всякой солдат да будет уверен, что за действительное пред прочими отличие и заслугу в трудном положении, как-то: за удержание бегущих и обращение паки их на неприятеля, за умение сохранить в команде своей настоящий дух твердости и бодрости в самой большой опасности, он будет произведен и тем откроет себе дорогу к чинам и почестям, для чего тем больше должен он и в поведении своем быть отличен. С другой же стороны, непременная обязанность есть всех офицеров непослушного или трусливого унтер-офицера или солдата, ежели тут же для примера прочим его не закололи, тотчас после дела представить в полк к суду, с свидетелями его преступления, дабы без потери времени по законам смертию его наказать было можно».

И дальше:

«Офицера дурного и распутного поведения в полку терпеть не должно... Офицер должен чувствовать в полной мере важность звания своего и что от него зависят поступки и поведение его подчиненных во время сражения». Когда офицер сумел приобресть доверенность своих солдат, то в деле каждое слово его будет свято исполнено и от него никогда люди не отстанут; тех из нижних чинов, которые бы оказались боязливыми или непослушными, должно тут же удержать строгостью. Между же самих офицеров излишним считаю упомянуть про необ­ходимые качества неустрашимости, ибо у нас, слава богу, такой дух всегда был, что тех, коих только подозревали, что меньше прочих имеют охоты драться с неприятелем, в полку уже не терпели».

Исключительно сильно говорит Наставление о роли морального фактора на воине и о значении нравственной силы примера, поданного офицером:

«Ежели полку или батальону будет приказано стоять на месте фронтом под неприятельскими ядрами, то начальник роты обязан быть впереди своей роты, замечать и запрещать строго, чтобы люди от ядер не нагибались; солдата, коего нельзя уговорить от сего стыдом, можно пристращать наказанием, ибо ничего нет стыднее, как когда команда или полк кланяется всякому и мимо летящему ядру. Сам неприятель сие примечает и тем ободряется. Ежели начальник видит, что движением несколько шагов вперед он команду свою выведет с места, куда больше падают ядра, то сие, ежели не в линии с другими полками, можно сделать, но без всякой торопливости. Назад же ни под каким видом ни шага для того не делать. Иногда полк под ядрами хоть сам и не действует, но смелым и устроенным тут пребыванием великую пользу всей армии приносит. Старший офицер по ротном командире должен быть сзади роты, смотреть, чтобы раненых, которые не могут сами итти, отводили наряженные на то люди до назначенного на то места и чтобы здоровые отнюдь не выходили: убылые места 1-й и 2-й шеренги тотчас пополняет из 3-й, а в случае большой потери, чтобы ряды смыкались, и также наблюдать, чтобы люди задних шеренг стояли так же бодро и весело, как передние и как следует доброму солдату».

Даже отрывки из этого Наставления, родившегося не в придворных канцеляриях, а в недрах самой армии, дают представление о лучших боевых традициях русского офицерства. Они отливались во все более законченные формы при непрерывном сопротивлении последователей гатчинской системы, которые, не умея и не желая воспитывать и обучать подчиненных, были большими специалистами «греть», «разносить», «подтягивать» людей без всякого толка. В двадцатых годах XIX века в гвардейском Семеновском полку произошло знаменательное событие. Оно стало известно всему русскому офицерству и еще резче провело грань между истинными командирами-воспитателями, воодушевленными честью своего звания, и ограниченными тупицами, бездушными карьеристами, видевшими в службе источник личных выгод, а не святое патриотическое призвание.

Осенью 1820 года командиром Семеновского полка был назначен полковник Шварц. Питомец гатчинской системы он отличался бессмысленной жестокостью в обращении не только с солдатами, но и офицерами. Абсурдность его приказаний явно шла в ущерб службе и сбивала с толку подчиненных. Боевую учебу Шварц заменял никчемными перестроениями. Он оскорблял офицеров и нещадно избивал солдат. Однажды, заметив несущественное упущение рядового Бойченко, полковник Шварц плюнул ему в лицо, потом взял его за руку и, проведя по фронту первой шеренги, приказывал рядовым плевать на Бойченко. В тот же день он избил несколько рядовых, имевших знаки отличия военного ордена — георгиевских кавалеров. Вечером первая рота полка, так называемая «государева рота», по­строившись на вечернюю перекличку, просила у своего командира капитана Кашкарева заступничества. Это стало известно Шварцу, высшему начальству, и вся рота в составе 167 человек была ночью отправлена в Петропавловскую крепость. Остальные роты полка, выйдя утром на плац, стояли толпой. На приказ командующего гвардейским корпусом Васильчикова построиться солдаты, снимая фуражки, отвечали, что они готовы перенести всяческие наказания, какие будет угодно начальству, но терпеть притеснения полковника Шварца не в состоянии, равно не могут построиться, так как «государева рота» под арестом и пристроиться не к кому. И полк при всех офицерах в полном порядке двинулся в крепость, желая находиться вместе со своей первой ротой.

Спустя некоторое время военно-судная комиссия, состоявшая из командиров гвардейских полков, признав ряд нижних чинов виновными в ослушании, вместе с тем определила и вину полковника Шварца в том, что он «не искал любви подчиненных и по необходимому от того следствию потерял доверенность как штаб- и обер-офицеров, так в рядовых, ослабив уважение к присвоенному ему чину; в самоуправстве и унижении привилегий, установленных в память военных доблестей; в производстве презрительных наказаний, на которые не давали ему права ни военные, ни гражданские узаконения». Военно-судная комиссия приговорила «полковника Шварца лишить живота». Это был приговор людей суворовской школы, и он вызвал ярость гатчинцев во главе с Аракчеевым. Началась борьба, которая привела к тому, что Александр I расформировал весь полк, жестоко наказал нижних чинов, офицеров предал суду и разослал по армейским частям, а полковника Шварца лишь отставил от службы.

Во всей гвардии это решение императора, забывшего, благодаря каким достоинствам офицеров и солдат Кутузов привел русскую армию к победе, всколыхнуло волну возмущения. Гвардейские офицеры громко заявляли протест против подобной несправедливости, но гатчинцы, как всегда, стояли ко двору монарха ближе, чем другие, и указ императора остался в силе.

Многие тогда вспомнили, как еще в 1813 году, пропуская мимо себя славный Московский гренадерский полк, удивлявший своим бодрым видом и дисциплиной иностранцев, Александр I, загоревшийся страстью к внешней парадности, сделал ряд едких замечаний старику Кутузову, только что спасшему со своими войсками Россию. На все замечания, вроде «почему у офицеров мундиры заплатаны, почему кивера обожжены?», Кутузов только отвечал:

— Славно дрались, ваше величество, отличились там-то и там-то.

В этом эпизоде, как и во многом другом, мы видим столкновение боевых традиций русского офицерства с плацпарадным направлением, с мишурным блеском, за которыми скрывалось равнодушие к истинному назначению войска и нежелание понять, что же является главным в облике офицера.

Изучение боевых традиций русского офицерства позволяет сделать вывод, что только тот офицер может воспитывать и водить войска к победам, в ком бьется сердце настоящего патриота, чья воля не гнется в часы труднейших испытаний, кто делит со своими подчиненными труды их ратной жизни, кто сам первый может подать пример безупречного исполнения воинского долга.