Глава шестая клуб любителей Шерлока Холмса

9 августа 1994 года

Я проснулся под звуки песни.

«Я буду долго гнать велосипед, среди полей его остановлю...» Дальше слова песни обрывались, превратившись в простое намурлыкивание мелодии, видимо, Марина знала только эти первые строки.

Приятной неожиданностью было то, что она не просто пела, а сопровождала пением трудовой процесс.

Мой одежный шкаф был настежь распахнут, и Марина по одной выуживала из его глубины мною постиранные, но не поглаженные рубашки. В комнате приятно пахло свежевыглаженной тканью.

Это напоминало мне детство, когда мама перед школой гладила мне белую рубашку и пионерский галстук. Только она обычно не пела.

Марина не заметила, что я проснулся, и я мог сквозь полуприкрытые веки наблюдать за ней. Трудно было поверить, что эта неорганизованная и взбалмошная девчонка может с таким старанием и так рано поутру отглаживать воротнички мужских рубашек.

Сам процесс, похоже, доставлял ей удовольствие. Да и мне, честно сказать, тоже. То есть я имею в виду, конечно, не процесс глажки, а исключительно наблюдение за тем, как это делает для меня красивая женщина.

О! Да ты, никак, проснулся! — обрадовано спросила Марина, заметив неуловимые, как мне казалось, движения прикрытых век.

— Угу, — честно ответил я.

— Подглядываешь? — с деланной укоризной сказала она. — Иди умывайся и вари кофе, я тут тебя обихаживаю, а ты, уж будь добр, меня корми.

Я быстро натянул джинсы и футболку и отправился умываться. Перед тем как варить кофе, я заглянул в комнату и застыл от удивления. Покончив с рубашками, Марина занялась маскарадом.

Она надела мой прокурорский китель и подаренную матерью кепку цвета хаки, которую я никогда не носил, сочтя слишком экстравагантной. Марина рассматривала себя в зеркало. По мне, так она напоминала глупого подростка, но ей, видимо, казалось иначе.

— Я похожа на прокурора? — кокетливо спросила она и рекламно улыбнулась.

Чтобы я мог ее лучше рассмотреть и оценить, она встала напротив открытого окна и приняла напряженную позу провинциальной манекенщицы. И тут...

Я даже не понял, что произошло. Марина как-то взмахнула руками и стала медленно падать лицом вперед, на шаткий гладильный столик.

Я не мог этому поверить, но уже, кажется, понимал, что случилось самое страшное. Я подхватил ее на руки. Из левого виска тонкой-тонкой струйкой текла кровь. Марина была мертва...

«Скорая помощь» была уже не нужна. А пуля предназначалась мне. Стрелять могли только из дома напротив. Или из окна какой-то квартиры, что маловероятно, или с крыши. Скорее всего, из лифтовой надстройки.

Если бы оттуда стрелять пришлось мне, то я бы выбрал или первую, или вторую от левого края дома. Обе они находились почти на уровне моего окна, чуть наискосок.

Осторожно положив Марину на диван, я выхватил из раскрытого шкафа джинсовую куртку. Во внутренний карман я сунул «Макаров» и, на ходу надев куртку и втиснувшись в кроссовки, выскочил за дверь. И через три ступеньки помчался вниз.

Обежав противоположный дом слева, я осмотрелся.

Было полвосьмого утра, люди уже начинали выходить из дома, чтобы отправиться на работу. И тут меня осенило. Я вспомнил, как убили Дэвида Ричмонда. Это явно была та же рука.

В моем мозгу как бы отпечатался его фоторобот: я знал убийцу в лицо.

Около пятого, последнего подъезда я увидел интеллигентную старушку, с трудом удерживающую на поводке какого-то беспородного пса. Пес рвался в подъезд, а старушка вроде бы уговаривала его еще погулять.

Я подскочил к ней и, кажется, напугал. Но слово «прокуратура» подействовало на нее успокаивающе. Как мог стараясь сосредоточиться, я описал ей внешность убийцы Ричмонда. И попал в точку.

Старушка оказалась сообразительной и сразу показала мне, куда быстрым шагом направился невысокий молодой человек с короткой бородкой и «дипломатом» в руке.

— Вот через спортивную площадку, я его успела рассмотреть, потому что на него Джек залаял.

Кивнув на ходу, я побежал в сторону метро, огибая спортплощадку и общежития слева. Если преступника на Профсоюзной ждала машина, то его уже и след простыл. За пять минут можно было уехать и смешаться с утренним потоком автомобилей.

Я рванул к метро, понимая уже практически полную безнадежность погони.

Когда я выскочил на платформу, в обе стороны, набирая скорость, уходили поезда...

Мой и так мизерный шанс свелся к абсолютному нулю...

Сзади кто-то похлопал меня по плечу. Я по инерции резко повернулся и отскочил в сторону. Это был молоденький усатый милиционер. Он удивленно смотрел на меня, сжимая в руках резиновую дубинку.

Я сунул руку в задний карман джинсов. Удостоверение было на месте. Хорош бы я был без него с «макаровым» в кармане на мирной утренней станции.

— Быстро, где у вас телефон?

Поняв, что мне не до шуток, сержант побежал вперед. Через минуту я уже набирал номер дежурного по городу...

После звонка дежурному, который обещал мне поставить на уши всю милицию города, я уже более спокойно набрал номер местного отделения милиции.

Я смотрел в застывшее лицо Марины.

— Марина! — сказал я. — Клянусь, я найду твоего убийцу. Он не уйдет от меня. Я пристрелю его своими руками как бешеного пса.

Наконец приехала милиция.

В прокуратуру я приехал только к обеду. И Вера, и Ломанов уже все знали. Мне не надо было их об этом спрашивать, все было написано на их хмурых лицах.

Я тупо сидел за своим столом и думал. Что-то такое было во всем происшедшем, что не давало мне покоя. Что-то такое, что имело отношение к убийству Марины. Марины и Дэвида Ричмонда.

Стоп! Шерлок Холмс?!

Как тогда сказал Ломанов, когда мы были в квартире убитого Ричмонда?

Убийство по методу Шерлока Холмса... Убийца был явно поклонником творчества Конан Дойла — вот что сказал тогда Ломанов!

А та вчерашняя газета, которой я пытался прибить комара, сообщала об очередном заседании «Клуба любителей Шерлока Холмса»! Похоже, это было именно то, что могло помочь мне выполнить клятву, данную мертвой Марине. Причем выполнить ее именно сегодня.

Оцепенение покинуло меня. Я уже знал, куда надо идти вечером. А сейчас следовало на пару с Ломановым разработать план действий. Я не хотел привлекать к этому иные силы. Это было слишком мое личное дело.

— Сережа! — позвал я.

Он вошел в кабинет почти тотчас же, словно за дверью ожидал, когда наконец можно будет говорить со мной.

— Ты был прав, — сказал я Ломанову, — нам поможет Шерлок Холмс. Сегодня к семи мы идем в клуб медработников. Там состоится заседание этих гребаных любителей Холмса. Мы возьмем этого снайпера. Подстрахуешь?

— Может, позовем Грязнова с ребятами? — моментально понял меня Ломанов. — Он наверняка вооружен.

— Мы тоже будем вооружены. И никакого лишнего шума. Только ты и я.

— Согласен, — кратко сказал Ломанов. И, чуть помедлив, добавил:

— Я нашел ее.

— Кого ее? — не понял я.

— Я нашел Марию Бородкину.

— Бородкину? — Я все еще не врубился.

— Бородкину, — повторил Ломанов, — мать великого шпиона. Оказалось, ей всего девяносто пять лет. И она в полном сознании.

— Е-мое! Где ж ты ее разрыл?

— Она уже почти двадцать лет, с семьдесят пятого года, живет в доме для ветеранов партии. Это на самом деле чуть более приличный, чем другие, дом для престарелых и инвалидов.

— И где ж этот дом?

— В Переделкино.

— Сережа, ты гений, — с чувством сказал я и взглянул на часы. — Мы едем туда немедленно.

Дядя Степа на сей раз никаких анекдотов не рассказывал. Мы ехали молча, словно на похороны.

Свернув с оживленного Киевского шоссе, мы сразу попали в спокойную и умиротворенную дачную атмосферу. На огороженных участках люди копались в грядках, играли дети, лаяли собаки. Словом, мечта поэта. А также следователя по особо важным делам. Куда приятнее рыться в грядках, чем в грязном белье. Даже если это бельишко исключительно высокопоставленных персон.

Мы проехали через знаменитый писательский поселок, мимо поля, через которое открывался вид на кладбище и церковь за ним. А дальше уже были видны корпуса этого самого дома для ветеранов партии.

Я вспомнил, что когда-то бывал на этом переделкинском кладбище, где похоронен поэт Пастернак. Я приезжал сюда с одной романтической девушкой, которая до умопомрачения заговаривала меня стихами: своими, Пастернака и многих других поэтов — хороших и, как говорится, разных.

Но я помню, что не могила известного поэта поразила меня тогда, а тот участок кладбища, на котором были похоронены эти самые бывшие постояльцы дома, в который мы ехали. Над каждой могилой, а располагались они ровными рядами, словно в строю, высился небольшой цементный монумент с датами жизни и смерти. Но на каждом была и еще одна надпись: «Член партии с 1917 года... с 1905 года... с 1921 года...» — и так далее. То есть все эти люди умерли в одиночестве, точнее среди себе подобных, и эта дата вступления в партию, наверное, скрашивала весь остаток их жизни, проведенный в доме для престарелых.

Эта же дата стала последним напоминанием о том, что они действительно жили. Наверное, вступление в партию неведомо в каком году показалось для этих людей главнейшим событием между жизнью и смертью...

Дом престарелых большевиков мало напоминал тот дом престарелых, в котором мы волею случая не так давно побывали в Америке. Наш все равно чем-то неуловимым наводил на мысли о солдатской казарме. Не то кислыми запахами, не то смурными лицами обслуживающего персонала, не то еще чем-то неопределимым.

Из начальства на месте оказался главврач, который нас и принял в своем кабинете.

Пристально рассмотрев удостоверения и сравнив наши мужественные лица с фотографиями, он наконец сказал:

— Марию Сергеевну Бородкину вы сможете найти или в холле третьего этажа около телевизора, или в номере 306. Скорее всего, она дома, время обеденное. Она всегда обедает у себя.

В холле у телевизора группа стариков смотрела телевизор, чинно рассевшись в продавленных креслах и на дерматиновых кушетках. Запах казенной еды стал еще резче, к нему примешивался неуловимый дух затхлости редко проветриваемого помещения и лекарств. Это был запах старости...

Мы деликатно постучали в дверь комнаты номер триста шесть. Нам никто не ответил. Тогда Ломанов постучал громче — старики обычно плохо слышат. Ответа не было. Тут я заметил справа от двери кнопку звонка и нажал на нее.

Звонка мы не услышали, зато услышали звуки шаркающих шагов и высокий и неожиданно молодой голос спросил:

— Кто там? — и, не дожидаясь нашего ответа, нам открыла дверь очень пожилая женщина.

Она с изумлением осмотрела нас и сказала:

— Входите, я сейчас.

Мы вошли и тотчас поняли, почему не услышали звонка — от нажатия на кнопку над дверью внутри комнаты, очевидно, зажигалась лампа. Мария Сергеевна была практически глуха. Она надела слуховой аппарат и высокомерно спросила:

— Чем могу служить?

— Здравствуйте, — запоздало поздоровался я, а за мной и Ломанов. — Мы из прокуратуры.

— Присаживайтесь.

Мария Сергеевна светским жестом указала нам на два стула возле небольшого письменного стола, прикрытого газетой. Сама она села на застеленную клетчатым пледом кровать:

— Итак?

Было видно, что она очень, очень стара. Но держалась на удивление прямо, а в ее выцветших почти до белизны глазах угадывался ум и здравый смысл. Дай-то Бог каждому такую достойную старость, подумал я.

Видите ли, Мария Сергеевна, — начал я свою заранее придуманную речь, — у нас есть специальный отдел, который занимается историей отечественной криминалистики, разведки и биографиями людей, внесших весомый вклад в их становление и развитие. Возможно, потом по собранным нами материалам будет выпущена книга. Никто не должен быть забыт.

— Молодой человек, скажите прямо, что вас интересует мой покойный муж Михаил Павлович Бородкин, в свое время возглавлявший Главное разведывательное управление Генерального штаба Союза Советских Социалистических Республик, — произнесла она эту длинную тираду, глядя на нас как бы свысока и несколько обвиняюще, словно это лично мы с Ломановым разрушили такой великий и такой могучий Советский Союз. — И вот что еще я вам скажу, — добавила она на октаву ниже и спокойнее, — в сферу деятельности работы прокуратуры входит много обязанностей, но историческими исследованиями она никогда не занималась. Так что не морочьте мне голову. А про мужа я вам и так расскажу. Но первым делом покажу фотографии. Сама давно хотела посмотреть. Может, в последний раз с вами и посмотрю. Да-да, не возражайте. Мне уже скоро девяносто три!

Про себя я автоматически отметил, что даже в столь почтенном возрасте она не забыла себе сбросить пару лет — Ломанов сказал, что ей уже исполнилось девяносто пять. Загадочные все же существа эти женщины.

С верхней полки платяного шкафа под руководством Марии Сергеевны был извлечен огромный фотоальбом с рельефным красноармейцем на синей обложке. Мы с нею сели за стол, а Ломанов, стула которому не хватило, возвышался над нами.

— Это мы с Мишей в Нью-Йорке.

На плотной карточке красивая молодая чета с младенцем на руках улыбалась, глядя прямо и немного напряженно. В 1927 г. вернулись в СССР.

— У Миши на руках наш сын, Володя.

— А где сейчас живет ваш сын? — нетактично спросил Ломанов.

Она ответила крайне сухо:

— Он умер от воспаления легких в тридцать шестом году. Володя находился в длительной командировке на Дальнем Востоке, там простудился и скоропостижно скончался. Я даже не видела его могилы... Не смогла поехать: у мужа была секретная работа и меня не отпустили.

Мы мгновенно потеряли всякий интерес к этому большевистскому семейству. Легенда о великом шпионе, как мы думали сыне Бородкина, оказалась ложью...

И тут Мария Сергеевна перевернула страницу альбома. Я чуть не вскрикнул от неожиданности и спиной прямо-таки почувствовал, как замер Ломанов, сделав охотничью стойку.

— Вот последняя фотография Володи...

С фото нам нагло и задорно улыбался двадцатилетний Норман Кларк...

Мы слишком хорошо изучили его внешность по десяткам фотографий и не могли ошибиться. Уж больно характерная у него была внешность... Итак, первая версия оказалась одновременно и последней... Норман Кларк, американский миллионер, личный друг хрен знает кого, оказался советским шпионом. Простым великим шпионом...

Мы еще какое-то время рассматривали фотографии, узнали о боевом пути Бородкина-старшего и, как только представился удобный момент, поспешили откланяться.

Что и говорить, полковник Бугрицкий в отличие от полковника Ульянова сумасшедшим все-таки не был.

Рути Спир, как разъяренная тигрица, металась по квартире. Она могла, наверное, прямо-таки укусить любого, кто попался бы на ее пути. Уже целая пачка сигарет была выкурена, и, хотя до вечера было еще далеко, Рути нервным движением вскрыла вторую.

Но звонка все не было.

Пять минут назад звонил Семен Филин. Она послала его куда подальше. Там ему самое место. Только филинских фальшивых любезностей и натурального любопытства ей сейчас не хватало!

Он и так свалил, можно сказать, на нее большую часть дел, которые сам и затеял. Все эти идеи насчет картин были его. Это он ей пел сладким голосом, что со своими друзьями прекраснейшим образом все организует.

А что вышло на деле? Благодаря ему они чуть было не лишились всего.

И теперь вот приходится полагаться на какую-то аферистку, да еще и связанную с явными бандитами. Хотя, не исключено, что бандиты в этом случае окажутся наиболее надежными.

Когда зазвонил телефон, она схватила радиотрубку так быстро, что чуть было не уронила ее на пол.

Алло, — услышала она не столь уж ей приятный, но очень долгожданный голос.

Наталья! Почему вы не позвонили вовремя? — не сумела скрыть Рути своего раздражения.

— Маленькая заминочка. Только не беспокойтесь, не беспокойтесь...

— В чем дело?

— Исключительно в деньгах...

— Сколько еще? — выдохнула Рути.

— В последний момент человек потребовал вместо пятнадцати двадцать пять. Сказал, что в последний момент усилился контроль и ему надо делиться. Груз уже в пути, я вылетаю на место завтра рано утром.

— Хорошо, — сказала Рути, зло стиснув зубы. — Через полчаса жду вас около входа в метро «Китай-город». С той стороны, где церковь.

— Буду, — услышала Рути в ответ.

В том, что попытка моего убийства, жертвой которой стала Марина, это дело рук Буцкова, мы с Ломановым не сомневались. К тому же уж очень она напоминала убийство Дэвида Ричмонда, просто как две капли воды.

Результатов баллистической экспертизы еще не было, но они нас не столь уж интересовали. В конце концов, убийца мог воспользоваться и другим оружием. Сейчас нас интересовал только исполнитель.

Если принять во внимание те сведения, которыми мы располагали, то получалось вот что. Убийца был из близкого окружения Буцкова. Зверь, взбешенный запахом паленой шерсти на собственном загривке, высунул свою мерзкую морду из норы и совершил нападение. Умелыми руками наемника.

Фоторобот, сделанный после убийства Ричмонда, очень напоминал того человека, которого видела старушка, выгуливающая собаку у подъезда.

В тире человека-фоторобота тоже знали как идеального стрелка.

Скорее всего, человек этот был из афганского прошлого Буцкова. Там, в Афгане, их научили стрелять слишком хорошо...

Да плюс еще эти на первый взгляд дурацкие ассоциации с Холмсом. Но я по опыту знаю, что самые невероятные вещи вдруг оказываются единственно верной ниточкой.

— Саша! — стукнул себя по лбу Ломанов. — Какие мы с тобой идиоты!

— То есть?

— Надо ехать к Зотову с фотороботом и внимательно просмотреть его дембельский альбомчик!

И второй раз за один день я сказал с чувством:

— Сережа, ты гений.

Так, к сожалению, часто бывает в нашей работе — вещи и обстоятельства, лежащие на самой поверхности, ты как бы сначала не замечаешь. А потом словно неожиданный лучик света выявляет какую-то новую грань, через которую проясняется и вся картина.

На самом деле, мы конечно же давно должны были показать этот фоторобот Пете Зотову, который служил в Афганистане под началом Буцкова. Но мы были слишком зациклены на Кларке, и этот элементарный ход нам просто не пришел в голову раньше.

— Сережа, звони Зотову. Сначала на работу, а если его там нет, то домой.

Зотов оказался дома и сказал, что ждет нас в любое время. Мы поехали тотчас. Было уже без малого пять часов дня.

Во внутренний карман куртки я засунул пару наручников, очень надеясь, что они мне сегодня пригодятся. Моя клятва Марине о том, что я застрелю ее убийцу собственноручно, была красива, но слишком эмоциональна. Самым верным было передать его в руки правосудия.

Поехали мы на моей машине. При пересечении Садового кольца попали в пробку, но все равно были на Бутырской улице у Зотова минут через двадцать.

Как только Петя услышал, что нас интересует Афганистан, Буцков и его люди, он вновь стал заикаться.

— Эт-т-то Д-доля, т-т-точно Д-д-доля, — сказал он, едва взглянув на фоторобот.

Он порылся в ящиках стола и вывалил нам целую груду фотографий — дембельского альбома, как оказалось, он завести не удосужился. Да, собственно, нам было достаточно уже того, что он узнал убийцу.

Мы с Ломановым рассказали Пете о всех наших предположениях и вычисленных совпадениях. Особенно Петю заинтересовало упоминание Шерлока Холмса.

— Д-доля вообще ч-человек очень л-литерат-турный. Я же вам, к-кажется, рассказывал, ч-что он д-даже в Афгане читал Д-Достоевского. Эх, где ж в-вы б-были раньше!

Я грустно развел руками. Что-же мне оставалось делать?

— Ладно, мужики, к делу, — сказал я. — Если все обстоит так, как мы предполагаем, и Доля действительно окажется в этом клубе Шерлока Холмса, то мы должны заранее выработать план действий. У нас еще есть полчаса.

— Я ид-д-ду с в-вами, — решительно заявил Зотов.

Я оценивающе взглянул на него:

— Хорошо. Ты с ним знаком и подойдешь первым. Ломанов будет с тобой. Меня же он знает в лицо, поэтому я появлюсь в последний момент.

И мы разработали примерный план действий.

На втором этаже Центрального дома медработников разгуливало множество фальшивых англичан в клетчатых пиджаках и с трубками в зубах. Ребята вошли в холл первыми и сделали мне знак — Доли пока не было.

До начала заседания клуба оставалось пятнадцать минут.

Я прошел в дальний левый угол холла, где в тени стояла пара мягких кресел. Чтобы не изобретать велосипеда, я использовал старый-престарый шпионский прием. Делал вид, что читаю газету, а на самом деле внимательно следил за происходящим в дырочку, которую проковырял в центре газеты.

Сережа и Петя моментально освоились в этой обстановке и уже через минуту вступили в беседу с клетчатыми мужиками. Имена Шерлока Холмса и доктора Ватсона, а также сэра Конан Дойла доносились до моего слуха с интервалом в несколько секунд.

До начала заседания оставалось уже несколько минут. Тут всеобщим вниманием завладел ужасно толстый и бородатый парень в самом клетчатом из всех клетчатых пиджаков:

— Уважаемые джентльмены! — Голос его был густ, сочен и громок. — Прошу всех в зал. Мы начинаем наше торжественное заседание, посвященное знаменитому делу о пестрой ленте. Укротитель змей ужё прибыл со своими питомцами! Прошу всех в зал! Проходите, проходите. — Он трогал всех за плечи, словно подталкивая в зал. — А это что за зачитавшийся джентльмен? Прошу и вас! Проходите в зал.

Я понял, что он обращается ко мне. И про себя выругался — Доли все еще не было. К сожалению, создавалось впечатление, что и не будет.

Только успел я это подумать, как увидел его входящим в холл. К счастью, кто-то еще более настырный завладел вниманием толстяка, и он отцепился ото всех, а главное — от меня.

Доля в клетчатом пиджаке остановился в дальнем конце холла у двери и очень внимательно оглядел помещение. Мне даже показалось, что я ощущаю его холодный взгляд через дырочку в газете. Хотя это было конечно же иллюзией.

Мои замечательные напарники настолько увлеклись, что уже были где-то в зале, продолжая, наверное, начатый с кем-то разговор. Что ж, может быть, это и к лучшему, пронеслась в голове мгновенная мысль.

Как всегда бывает, в дверях зала в последний момент образовалась толкучка. Доля стоял чуть в стороне и ожидал, когда путь освободится. В мою сторону он не смотрел.

Я решил действовать один.

От моего темного угла до Доли было шагов семь. Толпа уже почти влилась в зал, и он стоял ко мне спиной. Я положил газету на соседнее кресло и, опустив лицо вниз, едва сдерживая себя, чтобы не побежать, сделал эти несколько так необходимых шагов.

Я был уже в метре от него, когда он обернулся.

И я увидел, какой ужас появляется в глазах человека, который сталкивается с привидением. Ведь он знал, что сегодня утром убил меня.

Всю свою ненависть и силу я вложил в удар слева, которого Доля никак не ожидал. Он не успел дернуться, как рухнул навзничь, стукнувшись головой о косяк двери. Все англоманы уже прошли внутрь, и некому было оценить скорость падения своего сотоварища.

Я уже защелкнул на нем наручники и вытащил из заднего кармана брюк иностранного производства пистолет с хромированным стволом, когда из двери выглянули Зотов с Ломановым. Сразу все поняв, они выскочили из зала и закрыли за собой дверь.

Мы подняли уже очухавшегося Долю и дружно спустились вниз. Нами как-то очень резво заинтересовалась охрана, которой мне пришлось предъявить удостоверение. Тогда они проводили нас в служебную комнату.

Машина из МУРа прибыла через десять минут.

Глава седьмая КОНЕЦ «КРЕСТНОГО ОТЦА»

10 августа 1994 года. Ночь, утро

Вчерашний день без перерыва перетек в сегодняшний.

С восьми вечера до двенадцати мы допрашивали Долю. Поначалу он пытался вставать в позу пострадавшего, потом его обуяла невиданная гордыня, а уж после, поняв, что мы знаем слишком много и против него есть свидетели, он обмяк до неприличия.

Хладнокровный убийца оказался на поверку обыкновенной размазней. Хотя от его объяснений веяло явной «достоевщиной».

Теория Раскольникова о сильной личности болезненно проросла в его мозгу и дала свои мерзкие плоды. Он очень подробно и чуть ли не с удовольствием описывал все свои убийства, в череде которых я услышал и знакомые по хронике «нефтяной войны» фамилии.

Правда, Доля объяснил, что взрывами он не занимался.

— Это специальность Петухова со товарищи, — высокомерно сказал он. — Я работаю только в одиночестве.

Судя по всему, он был потенциальным клиентом психиатрички. Афганистан сдвинул его психику настолько, что пути в нормальный мир он уже нащупать не смог. И обосновался в мире преступлений, где чувствовал себя этаким эстетом убийства. Чуть ли не Мефистофелем.

Однако Мефистофель элементарно заложил своего патрона со всеми его грязными потрохами. Но, правда, под это подвел солидную теоретическую базу.

— У господина Буцкова слишком большие амбиции. При достаточно низком интеллектуальном уровне. Он метит по меньшей мере в отцы нации, а прислушивается к мнению ублюдков.

Мне стало понятно, что обида Доли на Буцкова значит в его признании больше, чем все остальное. Он рассчитывал на серьезную роль в делах Буцкова, а его держали как элементарного палача — исполнителя приказов. Он же хотел сам отдавать приказы.

Этакий маленький кровавый Наполеончик без власти. Ибо вся его власть ограничивалась примитивной способностью убивать людей.

К полуночи мы имели все основания для ареста Буцкова. Но самое главное — знали, где его брать. И должны были поторопиться. Доля утверждал, что он почувствовал готовность Буцкова в любой момент свалить из страны. А уж этого мы допустить никак не могли.

У меня к этому господину было слишком много претензий, мягко говоря.

Загородный дом Буцкова находился в дачном поселке Валентиновка, знаменитом тем, что там были дачи Малого театра и МХАТа и на лесных тропинках можно было запросто встретить ну, к примеру, адъютанта его превосходительства или, допустим, Олега Ефремова.

Александра Ивановна Романова связалась с начальником московского ОМОНа, и нам выделили в подмогу взвод крепких парней-профессионалов. То есть о подмоге это я так, образно. Дачу, которую тоже охраняли крепкие мальчики, предстояло брать именно омоновцам. Ну а мы ехали пожинать лавры, так сказать.

Мы подъехали к поселку и выгрузились из машин около железнодорожной платформы. Омоновцы с разных сторон окружили дачу, стоящую в глубине участка за высоким забором. Через забор перемахнуть труда конечно же не составляло, но лучше было этого не делать раньше времени, территория участка скорее всего прекрасно простреливалась из окон дома.

А судя по островерхой крыше, торчащей из-за забора слева от ворот, из трубы которой поднимался дымок, можно было предположить, что есть охрана, которая не дремлет и сразу поднимет тревогу.

К сожалению, Доля не знал об этой даче ничего, кроме ее адреса — его сюда не приглашали. Поэтому о системе охраны мы могли только догадываться.

Командир омоновского взвода старший лейтенант Пшеничников более чем ловко вскарабкался на дерево, откуда смог рассмотреть двор и дом.

— От ворот до дома метров пятьдесят. Вся левая стена от входа в дом — стеклянная.

Четверых бойцов он разослал по четырем углам забора, окружавшего участок. И распорядился подогнать ближе омоновский «ЗИЛ».

И только тогда нажал кнопку звонка, укрепленного у калитки.

— Что надо?! — раздался из-за калитки голос, а в просвет под ней высунулась оскаленная собачья пасть.

— Откройте, милиция! — стоя слева от калитки и сжимая в руках короткий автомат, прокричал Пшеничников.

— Да пошел ты!.. — прорычал голос. — Менты! — глухо добавил он, видимо, в трубку сотового телефона, потому что через пару секунд в окнах дома загорелся свет.

— Я говорил, что без джентльменства надо было, бля, — выругался Пшеничников и махнул водителю «ЗИЛа», стоявшего против ворот метрах в тридцати.

Мотор «ЗИЛа» взревел, фары вспыхнули, и машина, с треском протаранив ворота, ворвалась во двор и прямо на скорости снесла почти весь стеклянный угол дома. Бойцы через образовавшийся пролом проникли в дом. Началась беспорядочная стрельба.

Того, что был в сторожке, взяли сразу, он даже не успел передернуть затвор. Бросившегося к горлу Пшеничникова пса тот сразил мгновенной очередью.

Оставив одного бойца и нас у ворот, лейтенант рванул к дому, по ходу отдавая приказания тем ребятам, которые перемахнули во двор через забор.

Мы с Ломановым помчались за ним. Не стоять же как идиотам у ворот, ожидая, когда к нам доставят под белы руки всю честную компанию во главе с «крестным папашей» Буцковым.

Навстречу нам бойцы уже выводили закованных в наручники боевиков. Буцкова среди них не было.

— Где Буцков? — отрывисто спросил я.

— Наверное, на втором, — коротко ответил Пшеничников.

Мы рванули наверх, откуда слышались испуганные женские визги. Полуодетые девицы жались в углу просторного холла второго этажа. Они никак не могли или не хотели понять, что хотят от них эти парни в камуфляже и масках, да еще и с автоматами наперевес. Двое их дружков лежали на полу под прицелом, держа руки за головой. Омоновцы проверяли другие комнаты.

— Там заперто. Ломаем? — подбежал к Пшеничникову один из бойцов.

— Само собой. Девиц и этих — вниз, в машину.

Мы с Ломановым сунулись в одну комнату, в другую — везде нас ждала пустота и жуткий разгром, все-таки омоновские ребята хорошо здесь поработали.

В самом дальнем углу коридора Ломанов заметил узкую дверь, похожую на ведущую в хозяйственную подсобку. Я толкнул ее. Она была заперта.

— Саш, давай я, — сказал Ломанов, отходя к противоположной стене.

Он с размаху ударил плечом в дверь, и она неожиданно легко распахнулась одновременно с выстрелом. Ломанов коротко вскрикнул и стал падать спиной на меня.

Я даже опустил пистолет, автоматически поддерживая падающего Сережу, когда прозвучал второй выстрел.

Уложив Сережу на пол, я бросился вперед и чуть не врезался в стену — это была не комната, а крошечная каморка. В самом ее углу на каком-то белом ящике, откинув руку с пистолетом и привалившись к стене, сидел мертвый Буцков. Из его правого виска текла кровь.

Похоже, с ним все было ясно. Он все-таки ушел. От меня. И от правосудия.

Вбежал Пшеничников:

— Куда ж вы, идиоты, полезли! Это наше дело! Тащите парня к машине, — приказал он двоим бойцам. — Может, еще живым довезем... А это и есть твой Буцков? — спросил он, подходя к трупу в углу и забирая из его руки пистолет.

— Он, скотина, — бесчувственно сказал я.

Я понимал, что в случившемся с Ломановым виноват больше всех. И сам как мальчишка поскакал, и его не остановил. Ну взяли бы этого Буцкова пятью минутами позже... Живым или мертвым. Но и Ломанова бы не унесли таким белым и безжизненным...

Около Буцкова лежала записная книжка в кожаном переплете. Я поднял ее. Раскрыл, полистал и присвистнул: это было что-то типа злодейского кондуита.

На одной из страниц я нашел длинный список фамилий, каждая из которых была помечена крестиком, какие ставят на могилах. Длинной палкой с перекладинкой. То есть все эти люди умерли. Точнее им помогли умереть.

Не сам список, а его последовательность мне о чем-то говорила. И многие фамилии были знакомы. Наконец до меня дошло. Передо мной был список жертв нефтяной войны...

А через несколько страниц, под датой «9 августа», я обнаружил и собственную фамилию с таким же крестиком.

«Ну это ты, Буцков, поторопился», — подумал я.

И тут я почувствовал на себе полный ненависти взгляд. Я вздрогнул и обернулся на Буцкова — его еще не унесли, но в его смерти сомнений не оставалось.

Я посмотрел вокруг и понял. Белый ящик, на который осело тело Буцкова, был не просто ящик — это была переносная клетка для домашних животных. И оттуда, сквозь стеклянное оконце, смотрели на меня две пары кошачьих глаз, горящих безудержной злобой...

Ломанов умер по дороге в больницу. Пуля задела сердце.

Самым разговорчивым в конце концов оказался Степашин, правая рука Буцкова. Он до смерти был перепуган и старался отвечать на вопросы едва ли не раньше, чем они были заданы.

Сначала спокойно выслушав все его плачи по поводу того, что он никого не убивал и что вообще он просто секретарь Фонда воинов-интернационалистов, я запросто доказал ему при помощи уже имевшихся показаний буцковских джигитов, что именно он практически являлся вторым человеком в фонде после Буцкова.

Особенно сильное впечатление на него произвел вид записной книжки Буцкова. Степашин столь быстро и бесповоротно терял свое лицо, что я уже начал сомневаться, было ли оно у него вообще.

— Что вы можете сказать об этом списке фамилий? — Я открыл книжку на странице со множеством крестов.

— Это списки убитых по приказанию Буцкова нефтяных бизнесменов. Тех, которые не соглашались сотрудничать с фирмами, принадлежащими Буцкову.

— Какие фирмы принадлежали фонду?

— Собственно, Буцкову принадлежала одна крупная фирма— «Лотона». У нее было множество филиалов во всей стране. Везде заправляли бывшие «афганцы».

— А как сочеталась серьезная благотворительная деятельность фонда, которую нельзя отрицать, с криминальным характером способов создания капиталов?

— Андрей Леонидович был не простой мафиози. У него были большие амбиции. Он считал, и не без основания, что нынешнее правительство и вообще все, кто правит сейчас Россией, подонки и воры. Его целью было создать свою империю, на деньгах и связях которой он хотел подняться к вершинам власти. Он хотел править Россией — строго и справедливо.

Я едва удержался от нервного смешка — России для полного счастья только откровенного «справедливого» бандита не хватало.

— Куда шло оружие, которое фонд Буцкова закупал через посредство Нормана Кларка?

Степашин, похоже, не удивился перемене темы, словно смирившись с тем, что ему придется выкладывать все. Буцков был мертв, а ему терять было больше нечего.

— Оно шло в самые разные горячие точки бывшего СССР. Причем Андрей Леонидович был введен Кларком в заблуждение. Кларк, оказывается, через другие каналы поставлял оружие и противникам тех, о ком заботился Буцков. Это был, как мы потом выяснили, канал через одного гэбэшного деятеля. Причем крупной шишки. Но похоже, тот работал на свой страх и риск, набивая исключительно собственные карманы.

— А вы знаете его фамилию?

— Нет, фамилии я не знаю. Знаю лишь, что он возглавлял какой-то особый отдел в Службе внешней разведки. Он назвался генералом Григорьевым, когда мы вышли на него. По другому делу. Но это явно не настоящая фамилия.

— А в лицо вы его знаете?

— Видел два раза. Думаю, что смогу узнать.

— А вы не заметили какой-нибудь особой приметы? Ну родинка, например, или какой-нибудь физический дефект?

— Какой там дефект? Этакий барин... Хотя постойте! У него очень странные уши... Такие острые.

— Волчьи? — насторожился я.

— Да, пожалуй, это наиболее точное определение. Именно что — волчьи.

— А за что убили Кларка и Дэвида Ричмонда? Это связано с поставками оружия?

Про Кларка я ничего не знаю. Мы с Андреем Леонидовичем сами прочитали об этом в газетах. А Ричмонда убил Доля по приказу Буцкова.

— Причины?

— Тут совсем разные причины. Сначала, узнав о поставках оружия через гэбэшника, Буцков и вправду хотел убрать Кларка. Он очень был на него сердит. Но в какой-то момент Буцков понял, что сейчас важнее деньги, чем разборки на идеологической почве. Поэтому он даже готов был объединить усилия с этим гэбэшником. Но тут как раз убили Кларка. А с Ричмондом все было по-другому. Он занимался делами Фонда Спира и, кажется, правда долго не знал, на что идут перечисленные через фонд деньги. А когда узнал, стал грозить разоблачениями. Тогда-то его и убрали.

— А почему убили балерину Ольгу Лебедеву?

— Да это идиоты костоломы Буцкова перестарались. Буцков приказал лишь припугнуть ее и изъять документы, которые Ричмонд мог у нее хранить. Но они плохо кончили. Их после того, как вы их арестовали и они начали трепать языком, Буцков приказал убрать. Это сделали их сокамерники. Кто именно, я не знаю.

— А кто устраивал покушение на майора Грязнова?

— Руководителем группы был Алексей Петухов. Он в числе арестованных на даче.

Мне очень хотелось спросить про себя, но Степашин меня опередил:

— Решение... убрать вас принял лично Буцков. Все такие приказания отдавал только он.

Я понял, почему Степашин такой разговорчивый. Буцкова он, похоже, боялся гораздо больше, чем правосудия. Буцков же был мертв.

— А что за второе дело с этим гэбэшником, о котором вы заикнулись?

— Это связано с картинами.

— С коллекцией Кларка?

— Да, и с коллекцией Кульчинского.

Ну надо же! Прямо-таки подарок судьбы — этот Степашин.

Стоило, пожалуй, поучиться подбору кадров у покойного господина Буцкова.

Степашин выкладывал все до мельчайших подробностей, рассчитывая, очевидно, в будущем на снисхождение судей. При этом он незаметно и незатейливо, как ему казалось, отводил от себя вину. К тому же, утопая, он твердо решил утащить с собой на дно и всех остальных.

— И где же сейчас эти коллекции?

Степашин взглянул на часы на стене кабинета:

— Думаю, что сейчас трейлер с театральными декорациями несуществующего театра уже около Нарвы. Этот грейдер на границе с Эстонией ждет моя дорогая тетя, художественный руководитель этого так называемого театра.

— Как зовут эту вашу дорогую тетю?

— Не знаю, под какой фамилией она там станет фигурировать, но настоящая ее фамилия Личко. Наталья Юрьевна Личко.

Ни хрена себе! Вот и Дудина нашлась. Похоже, утопить горячо любимую тетушку Степашину доставило особое удовольствие.

Оставив на чуть более поздний срок смакование подробностей, я сначала решил выяснить главное, иначе картины могли уйти:

— Каким образом они должны пройти таможню?

— У Буцкова давно налажен этот канал. Начальник таможни Пронин служил с ним в Кабуле. Этот же канал использовался для поставок крупных партий оружия...

Я тут же набрал номер Славы Грязнова. Он был, как мы и договаривались, у себя в кабинете.

— Слава, срочно связывайся с Нарвой...

И я изложил ему все, что касалось картин, трейлера, Дудиной и начальника таможни. Слава доведет это дело до конца, на него можно положиться.

А я продолжил допрос.

— Хорошо, —сказал я, —с коллекцией Кульчинского мне все ясно, ее экспроприировала у своего бывшего сожителя ваша тетушка, да еще очень усердно пыталась подставить племянника Куль- чинского. А вот насчет коллекции Кларка, как она вдруг так воссоединилась в одном трейлере с коллекцией Кульчинского?

Этот гэбэшник не хотел, насколько я понимаю, использовать свои каналы. Оружие он поставлял через восточные страны — Афганистан, Иран и Пакистан. Картинки же надо было отправить в Европу. И тут как раз все совпало. Тетка просила меня посодействовать вывозу своей коллекции. Мы с Андреем Леонидовичем и решили все это вместе объединить. За все платила та американка, которая хапнула коллекцию своего бывшего любовника. Так, во всяком случае, говорила моя тетка. А она дама ушлая.

— Вы знаете имя американки?

— Спир. Рути Спир. Вдова бывшего посла США.

— А кто еще участвовал в похищении и сокрытии коллекции Кларка? — Я знал, что в деле замешан Филин, но нужны были свидетельские показания на него.

— Я знаю еще Филина. Просто узнал его в лицо. Знаете, был такой известный политический обозреватель?

— Конечно, знаю. Значит, картинами занимались Рути Спир, Семен Филин и некий таинственный гэбэшник. Я вас правильно понял?

-Да.

— А при необходимости вы сможете его опознать?

— Смогу.

Это было именно то, чем я мог прижать скользкого полковника Фотиева. Был свидетель, который мог прямо, а не косвенно подтвердить его вину.

Можно было выписывать ордер на два ареста — Филина и Фотиева. С Рути тоже как-нибудь разберемся.

А под конец допроса, словно бы на десерт, Степашин в виде подарка по собственной инициативе преподнес мне несколько имен. Это были достаточно высокопоставленные люди из Администрации Президента, которые поставляли Буцкову свежую информацию из Кремля...

Когда Степашина увели, Александра Ивановна Романова, которая присутствовала последние двадцать минут на допросе, потихоньку войдя в свой собственный кабинет, где мы расположились, и просидев все это время на жестком стуле в углу, как бедная родственница, так вот Александра Ивановна, предварительно крепко выругавшись, сказала презрительно:

— Раньше не сутками — месяцами раскалывали. А эти сами прежде вопросов услужить лезут. Сразу видно, из интеллигентов бандит пошел. Ой, не нравится мне это, не нравится... Они ж и родную мать продадут. Сложный контингент.

— Какой есть, Александра Ивановна, — философски ответил я.