Новелла третья. Оружейный барон

- Итак, первый и третий угол, у вас пересвет, ребят! Сделайте что -нибудь!

- Сейчас-сейчас! Секунду…Ага, вот так?

- Отлично. Так, а почему у камеры горизонт завален?

- Погоди, Степаныч! Сейчас кофе допью…

- Какое нахрен кофе! У нас один час на съемку, ты что сдурел, баран?!

- Даже и минуты расслабиться нельзя…

- Так, Егор Кириллович, - наконец-то их главный обратился ко мне. Забавно, возле меня то и дело снуют какие-то люди, хотя я даже не заслужил такого внимание к себе. Как же жарко светят эти треклятые софиты. Люди с телевидения суетятся в своих спецовках, разматывают какие-то кабели, крутят окуляры у массивных видеокамер, а на них всех со своего постамента ругается жирный бородатый дятел, которого все зовут иногда режиссером, а иногда Степанычем. Он то ко мне и обратился.

- Егор Кириллович, вы знаете, что такое интервью?

- Это когда один человек задает вопросы, а другой на них отвечает. Дураков нет.

- Извините, я просто хотел убедиться. Тогда я юлить не буду, и сразу же скажу, что нас ожидает. Мы снимаем передачу, документальное кино, если хотите, и ваши ответы на поставленные нами вопросы очень бы помогли. Сначала мы зададим вам общие вопросы, а потом мы будем говорить уже по теме непосредственно. Итак, вы можете нам помочь?

- А у меня что, есть выбор?

- Ребята, мне нравится этот парень! Черт подери, он нам еще покажет,- и тут же, потеряв ко мне интерес, режиссер опять начал работать.- Так, готовность три минуты!

Жизнь каждого человека должна иметь какой-то смысл. Для кого-то этим смыслом является достаток, а для некоторых безумцев смысл есть любовь к себе и другим людям. Кто-то стремится к знаниям и постигает весь окружающий его мир. Остальным вообще смысл не нужен, такие прожигают жизнь впустую, тратив ее на развлечения и удовольствия. Многие не живут, а существуют. В конце концов, есть и такие поехавшие люди, романтики, которые тешат себя сказками типа «мира во всем мире», а в тот момент, когда разочаровываются в этом самом мире, пытаются сделать свой всеми доступными и недоступными средствами.

- Готовность минута!

Ради чего я им понадобился? Я – лишь десятый герой истории, которую они будут всем рассказывать. Я знаю, какие вопросы они зададут, знаю, как я буду на них отвечать. А может быть, сказать все, как есть? Хоть раз в жизни мне нужно, жизненно необходимо не лукавить, не уходить от ответа, принять вызов и закончить с этим. Нужно же как-то жить дальше…

- Готовность десять секунд!

Осталось всего-то ничего.

- Семь!

Ты же ведь справишься, ты же не побоишься!

- Три!

Соберись, трус! Прими бой, наконец!

- Мотор!

Cam_0001

- Здравствуйте, Егор Кириллович, я - Игорь Латушкин, специальный корреспондент телеканала Россия-1. Мы снимаем фильм про события, произошедшие в сентябре прошлого года, и поэтому мы зададим пару вопросов, хорошо?

Улыбайся, тяни улыбку из себя, но будь вежлив. Если не сейчас, то никогда, ты понял?

- Да, хорошо.

Это ведь было несложно, верно? Ответил на один вопрос, другой вообще покажется каплей в море.

- Итак, - режиссер начал поглядывать в листик со специально заготовленными вопросами. – Как вас зовут, если вас не затруднит ответить, разумеется.

- Вы же и так знаете!

- Это всего лишь формальность, для монтажера, не более. Пожалуйста!

- Фадеев Егор Кириллович.

- Вы опять меня не поняли, я же другое имя просил, более известное, если вы понимаете, о чем я.

- Ах, это… Вы не поверите, как сильно я хотел забыть об этом имени. Но, вот удивительно, каждый раз, когда я все думаю, что кошмар уже позади, мне все время напоминают о нём. Какое-то наказание судьбы… И тем не менее, я скажу. Коба, меня звали Коба.

- Могли бы вы предположить, что говорили знающие вас люди о вас?

- Что бы они ни говорили, они не знают ничего обо мне, и соответственно врут. Да и я, собственно, еще раз говорить о себе не буду. Не хочу. Скажу, что я хороший, другие назовут плохим, так еще и нескромным. Скажу, что плохой, так обзовут еще неуверенным в себе, закомплексованным прыщавым бородавочником. Я скажу лишь о своем месте в прошлогодних событиях, не более. На все остальное мне насрать.

- Однако, вы хотите сказать, что они врали? Погодите-ка, ведь это установленный всеми факт, что вы занимались…

- Я продавал оружие, не более. Меня знают все, я знаю всех, и при помощи меня можно было достать все на свете: тяжелые наркотики, левые стволы, дурь, а некоторым я продавал телефоны доступных женщин.

- И как вы начали этим заниматься?

- Пёс его знает. Когда в детстве все хотели иметь карманные деньги, и ради этого раздавали листовки на улице и раскрашивали подъезды, я покупал что-то дешевле, а продавал где-то дороже. Это было даже не хобби, а так – всего лишь способ не брать деньги у матери.

- Простите, но у меня тут написано, что вы жили один! Какая мать, где она была?

- Она умерла. Почти год назад как.

- Мне очень жаль. Вы скучаете по ней?

- Не было и дня, чтобы не скучал.

- Помните ли вы сентябрь прошлого года?

- А как же. Захват заложников, школа №69, Сперанск. Это еще по всем каналам крутили, да и сейчас, я так вижу, не утихает.

- Что тот день значил для вас?

- Я не сидел дома, как сотни тысяч других. Я был там. Нет, Боже упаси, не в школе конечно, но рядом с ней, за чертой оцепления, где собрались и люди с телекамерами, и толпа зевак, и я посередине.

- Как вы оказались там?

- Немудрено ни разу. Моя квартира в квартале от школы, и не услышать сирены я не мог. Я сидел дома возле компьютера в одних трусах, почесываясь в самых нескромных местах и листая новости в социальных сетях. Как только за окном закружил вертолет, я не придумал ничего лучше, чем отправиться туда.

- Вы видели там что-нибудь?

- Я видел все. И вертолет, кружащий в небе, и какие-то фигуры на крыше, и детей, покидающих школу, и полицейские сирены – я видел все это. Вояки в черных костюмах по страховочным тросам спускались вниз с военного вертолета, маленькими группками те же спецназовцы с касками, щитами и автоматами наперевес забегали в не очень огромное четырехэтажное здание школы, а вдали все бликовала красно-синим цветом полицейская мигалка. Но все это было так, фоном. Я наблюдал за другим.

Вдали от нас, за лентой оцепления тусовались какие-то ватники в погонах, а чуть дальше возле кареты «Скорой помощи» санитары травили друг другу непонятные мне медицинские байки и анекдоты, угарая с этого по-чёрному. Я видел и это тоже.

И вдруг я услышал громкий такой хлопок. Не нужно было быть гением, чтобы узнать звук выстрела. Затем эти санитары перестали смеяться, но начали готовить носилки, а люди в погонах засуетились, кого-то вызывая по рации, а после какого-то старого хрыча вынесли из близлежащего многоэтажного здания, но не донесли, потому что он вскочил с носилок и побежал вдаль, а куда – непонятно. А потом в эту же самую карету спустя час принесли какой-то свёрток в чёрном салафановом пакете. Кто это был, говорить не буду. Опять же, новости все смотрят.

- Чтож, спасибо вам большое, вы нам сегодня очень помогли. Ваше имя…погодите! Серега, ты это снимаешь?! Да, да вот, так, крупным планом, ага! Егор Кириллович, вы что, плачете?

И я не выдержал.

- Сволочи! Да как вы можете! Зачем вы опять это делаете? Я же все сказал, я уже все подписал! Я не хочу больше это вспоминать! Я не хочу больше быть! Уходите, уходите отсюда! Да! Да, именно я - виновник всех этих смертей, довольны?! Именно я продал Антону оружие, именно я пролил кровь! Не было и дня, чтобы я не пожалел об этом. А вы тут, сидите и со спокойным видом мучаете меня? За что?!

- Простите, Егор Кириллович, но я же не собирался…

- Вы там были? Могли бы вы жить, есть, спать с мыслью, что именно ты повинен в смерти этих людей?! Ты бы, режиссер, смог заснуть, зная, что тебе приснятся те, кого ты даже и не видел никогда? А я глаз закрыть не могу, чтобы их не увидеть. Понимаешь это, режиссер?

Я не плачу, просто соринка в глаз попала. Пыльно тут очень…

Режиссер еще пять минут сидел в своем кресле, а после побежал куда-то звонить, с кем-то договариваться, долго спорил о чем-то, чтобы потом сказать:

- Егор Кириллович. То, что вы сказали, потрясло меня. Не как телевизионщика, вы правы в этом плане, мы – черствый народ, а как человека. Каждый должен знать эту историю, каждый. Я позвонил кое-кому, долго обсуждал… хотя, не буду вообщем тянуть кота за яйца. Есть идея – снять фильм про вас, именно про вас, про вашу личность. Да – снимаем, нет – мы вас перестаем мучать. Что скажете?

Кивка было достаточно. Режиссер сказал, что снимать будут уже в ближайшие дни, пока есть возможность, но я уже слышу это, находясь в тумане дрёмы.

Пожалуй, пойду спать, слишком много мыслей и слишком мало сил, чтобы дать ответ.

Cam_0002

Любой врач скажет: если каждый день ковырять рану, она не заживет никогда. Отголоски прошлого преследуют меня, не оставляют меня в покое, сколько бы я ни ползал на коленях, сколько бы ни умолял о пощаде. Смерть. Покой и безмятежность в чистом виде. Сколько раз я слышал об этом спасительном для себя состоянии. Но эти ублюдки не хотят добивать меня, они желают, чтобы я еще помучился, и я проживаю еще один день.

Когда-то я был слишком привязан к вещам. Моя квартира, моя одежда, разнообразная техника. Я уповал на это, я покупал и покупал, и каждый день мне нужны были деньги для этого. Деньги быстро кончались, но я знал, что это лишь временно. Стоило мне продать кому-нибудь оружие или наркоту, кошелек снова становился полнее. А теперь? Все, что есть у меня, я храню и ни йоды не трачу. Это воспоминания.

- Микрофон настроен, низкие и верхние я подкрутил,– звукооператор держит над видеокамерой какой-то смешной меховой набалдашник. - Можем начинать!

- Итак, Егор Кириллович, - режиссер смотрит на меня, пытаясь изобразить сострадание. – Вы помните, что вы должны рассказать свою историю людям. Возможно, это единственный ваш шанс. Три! Два! Один! Начали!

Ни одной эмоции больше. Он ждет, пока ты начнешь реветь. Не бывать этому!

- Здравствуйте, я - Игорь Латушкин, специальный корреспондент телеканала Россия-1. Прошел год с событий, произошедших в Сперанске. Казалось бы, чудовщный теракт давно предотвращен, заложники спасены, а сам агрессор, Дорошкевич, убит. Почему мы никогда не забудем то, что произошло? Почему эта тема уже год является самой актуальной новостью на телевидении? Егор, я начну с нескромного вопроса: кто для вас Антон Дорошкевич?

- Не понял?

- Кем вы его считаете: террористом или героем?

- Я считаю его человеком, который всего один раз не забоялся ответить на вызов, только и всего.

- Но ведь он убил людей?

- Мне предпочтительней думать, что людей убивал я.

- Так кто же он для вас?

- Думаю, что больше герой, чем террорист.

- Почему вы делаете его героем?

Только держаться. Спокойней, это всего лишь вопрос.

- Нет. Героем его сделали вы.

- Я?

- Нет, не вы именно, а телевизионщики. Каждодневно вы говорили нам с экранов, что он террорист, что он опасен. Но, как только его убили, ставшие привычными слова «убийца», «маньяк», «нехристь» стали заменяться на «жертва обстоятельств», «загнанный в угол» и «виновный невиновно». Телевизионщики… Вы убили мальчика в глазах всей страны, пуля лишь завершила все остальное.

- Сила четвертой власти сейчас высока как никогда… Однако, Егор, вы все сетуете на телевизионщиков, говорите, что у нас нет совести, что мы своим безразличием свели парня в могилу. А по факту вы говорите нам умываться, когда у самого все руки в крови.

Стараться не реагировать, он тебя просто провоцирует.

- Вам ведь есть, что сказать, Егор? Вам ведь есть, что сказать стране? Все те, кого вы обвиняете в клевете, смотрят на вас через объективы телекамер. Они ждут ответа, они жаждут узнать, каково это – стать тем, из-за кого убили детей!

- Хватит! Прекратите! Пожалуйста! – я становлюсь на колени, падаю и катаюсь, пускаю пену, лишь бы режиссер замолчал.

- Мы не делаем героев, Егор. Их делают люди, которым мы говорим, кто герой, а кто злодей. Догадайся, кто же ты?

Замолчи! Пожалуйста, заткнись!

- Вся страна смотрит вам в лицо. Они знают правду, потому что её знаем мы. Вы – преступник, а мы снимаем кино про то, что вы преступник. Серега, можно уже это не снимать, выключи камеру.

Я не виноват, слезы сами льются из меня. Эй, привет, я тут, забился в угол, кто-нибудь, заберите меня отсюда, я совсем один.

- Егор Кириллович! Пока мы не ушли, напоследок. Зрителям совершенно не важно, где вы. Сидите ли вы в тюрьме или же решили отлежаться в психушке. Главное, что по ту сторону проволоки. Всего доброго, мы еще вернемся!

Меня берут под руки два санитара, и волоком тащат в мою комнату. Тащят, потому что ноги уже не слушаются, как всегда. Пока один потуже затягивает ремни на кровати, второй санитар вкалывает какое-то нежное успокоительное. Почва реальности уходит из-под ног. Я захожу в храм сокровищ, в единственное место, где им меня никогда не достать. Воспоминания.

Я не забуду 4 декабря позапрошлого года. В этот день меня тогда девушка бросила. Да, бывает такое, когда люди не испытывают друг к другу ничего кроме симпатии и встречаются только для статуса в социальной сети. На следующий день я должен был с ней встретиться возле памятника Феликсу Дзержинскому в одном из городских парков Сперанска. Я помню щенячий холод с головы до пят, спрятав за спиной букет роз, которые ей, кстати, никогда не нравились. Карикатурно, не правда ли? Почему дарил ей розы? В этом есть некая ирония.

Она шла ко мне навстречу в белом полушубке из какого-то неведомого мне зверя. Таких белых зверей в природе не бывает, сколько мне она не говорила, что это песец, столько раз я и не верил. Единственное, что красило ее лицо, это косметика. Я не знаю, мне было как-то все равно.

Сухо. Лаконично.

- Нам надо расстаться.

И также, молча, ушла в направлении автобусной остановки.

Знаете, такое странное чувство: ни то, чтобы я был очень этому событию рад, но я и не особо так парился. Осадочек, конечно, остался, но по крайней мере, я знал, что мне больше не придется устраивать этот бал лицемеров, каждый раз говоря по телефону о своих невероятно высоких чувствах. Никогда не любил эти отношения: фразы перестают иметь свою цену, превращаясь в набор сухих формальных общеобязательных ритуальных слов. Вроде бы ни она тебя не любит, ни ты её, а не скажи об этом хотя бы раз, упусти это, и всё! Маховик смерти запущен, а без пяти минут «котик» и «солнышко» превращается в «жмота» и «козла».

Но мне важно было совсем не это. Постояв около пяти минут возле Железного Феникса, я побрел в сторону своего дома. Не то, чтобы я люблю ходить пешком, просто мне не в кайф тратить лишние деньги на маршрутку, да и погода располагала. Так вот шел я по какой-то серой неприметной улице, целиком и полностью состоящей только из одних покосившихся частых домов и слушал музыку. «Sparks – Reinforcements»,- классика не стареет. Я проходил перекресток, где потоком ехали машины, но не было ни одного светофора. Но я никогда не забуду, как тут же, словно ниоткуда, стали падать снежинки. Белые хлопья заполоняли эту серую неприметную улицу, делая её красивой и изысканной, как белый полушубок сделал принцессой самую настоящую кухарку. Я смотрел на это, я по-щенячьи радовался каждой снежинке, пусть они уже облепили все мое лицо.

Внезапно, как рояль в кустах, прямо на середине пересечения улиц в маленькую «Оку» на всех парах врезался такой габаритный монстр-микроавтобус, старенький Volkswagen Transporter коричнево-красного цвета. От удара эту крошечную тарантайку развернуло на 360 градусов, а мясистый титан дороги понесся прямо на меня, благо что я успел отскочить. «Фольц» со всего маху врезался в столб, оставляя за собой неровные черные полосы.

В это время «Ока» начала дымиться. Пока из микроавтобуса выбирались люди, я побежал к покореженной аварией машине, в которой сидел пожилой дед с уже окровавленным лбом. О какой подушке безопасности можно говорить в этой капсуле смерти.

Пока я помогал выбираться этому седому дядьке, водитель «Фольца» вызывал скорую. Я говорил с дедом, я пытался его успокоить, но меня поразило то, с каким пофигизмом на свою жизнь он пытался лесть обратно к своей как он говорил «ласточке», из капота которой валил густой дым. Он невнятно говорил мне о каком-то «сотовом» в этой несчастной «Оке», дед хотел кому-то позвонить, и я под звуки приближающихся сирен побежал к этому полутрупу отечественного автопрома.

Телефон я нашел быстро. Пока постоял и помог врачам, пока побыл свидетелем у инспекторов движения, стало очень темно. Подул сильный ветер, я побежал домой, и, пока шел, понял, что моя жизнь могла бы закончиться лишь по вине случая. А может, и не могла бы. Неужели вся наша жизнь, все наши действия зависят лишь от неожиданных хаотичных событий и поступков других людей? А если я вот, например, спать буду, и в мой дом врежется самолет, ни оставляя никаких шансов мне на спасение. А если не врежется? А если наша жизнь – всего лишь череда случайностей, то стоит ли вообще жить?

Но как только я пришел, все мои страхи и домыслы развеялись и улетучились от приятного запаха корицы, манящего меня на кухню. Это значит, что мама решила приготовить мне фирменный фадеевский кофе. Мама давно его не делала, очень давно, и должен быть повод какой-нибудь, который я устремился узнавать.

А на столе записка: «Я на работе, хватит скучать! Не будь охламоном, помой посуду потом. Люблю тебя». И смайлик. Так только моя мама может. Не знаю как, но она то ли чувствовала, то ли просто хотела сделать мне тот день волшебным и незабываемым. И она его сделала. Люблю свою маму, по-настоящему. И хоть мы ругались каждый раз по поводу и без, но еще раз доказать, что счастье - в деталях, так может только она. Могла, верней.

Cam_0003

Самое главное при монтаже любого ролика - это правильная звуковая дорожка, сопровождающая весь видеоряд. Также работа со светом, грамотные стыки кадров и наличие какого-никакого внятного сюжета без единого ляпа. Если это постановочно и снято на камеру, то также немалую роль играет качество Full-HD, стабилизация и игра актеров. Коль учтено все, то знайте, что это от силы 20% успеха любого вирусного видео в Интернете.

Остальные 80% занимают такие факторы как раскрутка, актуальность и соответствие целевой аудитории. Немного скучной теории для интересной темы. К чему я это тебе рассказываю?

Три миллиона просмотров. Где-то миллион «Понравилось» и огромное количество комментариев. Да, я говорю про то самое видео, которое школьник-психопат записал в захваченном классе. Да, это один из тех вирусных продуктов сети Интернет, который пусть на время, но вбил имя Антона в рейтинг самых популярных людей года. Да, именно это видео показывали целый год по всем телеканалам страны. Да, именно благодаря этому он в глазах жителей нашей страны теперь сродни «мистеру V» из культового графического романа Алана Мура.

Какой образ! Загнанный в угол, жертва школьной травли, непонятый никем простой ученик в одиночку заставил срать кирпичами всю страну. Позор сей транслировали по ящику в прямом эфире с пометкой «Новости. Экстренный выпуск», а испуганные домохозяйки прильнули к телеэкранам, сопереживая маленьким детишкам в ловушке социопата. И все бы ничего, и удалось бы вроде сделать из него козла отпущения, но вот это видео...

А что сделал я? В глазах других людей – я убийца сродни Дорошкевичу. Только он – герой и непонятый гений, а я всего лишь типичный делец на черном рынке. Скучно как-то, не находишь?

- Ты всего лишь голос в моей голове! Перестань, уйди, исчезни!

- И куда мне податься?

- Куда угодно, лишь бы вон из моей головы! Ты - всего лишь глюк, галлюцинация, вызванная лекарством!

- Однако действие лекарства проходит, а я – все не исчезаю. И хочешь ты этого или нет, я теперь навсегда буду в твоей голове. Ведь это ты виноват!

- Но как, ведь Антон убил тех детей? Я всего лишь дал пистолет!

- Ты в любой момент мог отвадить трагедию. Пока он хранил его дома, пока он шел до пустыря, ты мог сообщить куда-нибудь, пистолет бы изъяли!

- Но что стало бы со мной?

- А тебе что, сейчас лучше, трус?! Ты совершил поступок, так ответь за него, будь мужчиной!

- За что отвечать? Я же не убил никого.

- А как же мать! Она таяла у тебя на глазах, у нее был рак. Ты видел, она не хотела тебе даже говорить об этом, но ты ведь умный парень, Егор, ты же догадывался!

- Я не хотел спрашивать, я отгонял от себя эти мысли, но ведь все так делают. Почему я убил ее?

- На продаже оружия ты зарабатывал деньги, много денег. Ты бы спас её, если бы тратил их не на себя, если бы хоть раз перестал быть эгоистом! Вспомни, когда ты в последний раз интересовался её здоровьем? Когда ты разговаривал с ней просто так? Без всякой на то причины, когда она не была для тебя нужна, скажи мне, а? Ты убил её молчанием, Егор! Ты – ничтожный сын и такой же ничтожный человек! Неудивительно, почему из семьи ушел отец…

- Не смей!

- Когда ты был маленьким…

- Перестань!

- Ты был всего лишь обузой!

- Это всего лишь сон, это всего лишь сон….

- И теперь ты остался совсем один…

- Пусть он замолчит!

-…Никогда и никому не нужный.

- ХВАТИТ!

Я слышу, как по белому кафелю молотками стучат, отзываются эхом, бегут ко мне санитары. Наверное, я слишком громко орал, или действие лекарства закончилось. В любом случае, ремни на кровати становятся все туже, и теперь моя свобода может ограничиваться лишь вращением глаз.

Капля стекает по тонкой, как флагшток, игле. Наверное, сменили препарат. Мое тело становится мягким, аморфным, словно губка, и я медленно отдаю себя в пучину воспоминаний.

Врут все те, кто пишут про дождь на похоронах. Был ясный день: солнце в зените и не единого облака на небе. Только пару-тройку облезлых берез без листьев, на которых гнездились вороны, и кучи мусора под ними - вот все что я видел вокруг. Обертки от конфет, пластиковые бутылки – полторашки, черные полиэтиленовые пакеты – вот оно, пристанище для усопших. Никогда не понимал кладбища.

Я смотрю вниз на то, как двухметровая яма постепенно засыпается землей. Все, чем я вижу - мир в черно-белом цвете: черно-белый костюм, черно-белые люди, черно-белые памятники с черно-белыми фотографиями. Вроде все уже закончилось, люди ушли, а я ещё час стою напротив новой жизни, мира «после». Не мне вам говорить, каково это. Прокусанная губа уже кровоточит, но мне на это наплевать. Потом, возможно, оклемаюсь. Но не сегодня. Но не сейчас.

В двадцати метрах от меня старый растрепанный грязный мужик с сальной безобразно рыжей бородой копался в мусоре возле тех самых берез, допивая остатки жидкости на дне выброшенной бутылки и закусывая тем, что нашел на блюдечках рядом с могильными фотографиями. Он вроде был не так близко от меня, но вонь доносилась жуткая. Она резала глаза, проникала через одежду, невольно заставляя обращать внимание на этого деграданта. Бомж бубнил себе под нос, даже не говорил, а хрипел о каких-то юрисконсультах, Свете из Ольгова, и напевал слова из песни, которую я раньше нигде не слышал, что-то вроде:

«Смейся, паяц, над своею несчастной судьбою...»

У него не было ни голоса, ни слуха, но он пел, просто потому что хотел петь. Потому что никак иначе он свои эмоции выразить не мог. У этого бомжа не было ничего, ни единой монеты за пазухой, а из богатства только перчатки и грязная дырявая бежевая куртка, но он был самым свободным человеком из всех, которых я знавал в своей жизни. Тем не менее, воняло жутко, и я, не выдержав, ушёл.

И вот спустя часа два я уже был у себя дома. Тихо. Ни единого звука, как в мавзолее. Моя квартира словно превратилась в склеп, оставила меня один на один с моими мыслями. Один, ни близких родственников, ни бабушек с дедушками, даже папы нет. Мама мне говорила, что он был героем. Что он защищал страну от бандитов. Что он погиб как доблестный воин еще давно, мне было от силы год, когда его отправили на Северный Кавказ. Папа был живее всех живых в воспоминаниях мамы, а все, что осталось мне, это пару-тройку фотокарточек, где он в милицейской форме с медалями. Только потом я узнал истину. Только потом я узнал, что он просто ушел от нас, оставив маму одну, с годовалым ребенком на произвол судьбы. Лучше бы он умер.

Cam_0004

- Егор Кириллович, сразу хочу попросить прощения за вчерашний инцидент. Мне очень жаль, что вчера так получилось. Ну, сами понимаете: я сорвался, вы сорвались, всякое бывает верно? Надеюсь, что мы останемся друзьями.

- Надейтесь.

Режиссер заискивает передо мной, потому что знает, сколько минут назад с меня сняли смирительную рубашку. Санитары посоветовали ему быть поаккуратней в словах и не делать никаких резких движений.

- Егор, мы можем начинать?

- Да.

- Итак, готовность минута!

Зачем я здесь? Зачем каждый день я прихожу на добровольную пытку, зачем даю этим людям мучить себя? Что я хочу себе доказать, какую сверхцель ставлю на этот раз? А может быть, я, как Дорошкевич, пытаюсь стать мучеником? Тогда я не более, чем подражатель.

- Мотор! Итак, Егор Кириллович, вчера мы прервались и я не смог задать вам те вопросы, ответ на которые хотел узнать больше всего. Вы готовы отвечать?

- Да… Да, пожалуй, я готов.

- Хорошо. Мне вот одно интересно: вы очень сильно переживаете кончину матери. И я не спорю, это ужасная трагедия. Но вот вы сказали, что вы одиноки, что вы совсем одни. А вот ваш папа… Почему вы никогда не говорите о нем?

- Я считаю, что у меня нет отца.

- То есть как?

- Отец бросил нас, когда мне и не было и года. Ушел к другой девушке, оставив нас в нищете. Поймите, в тот момент моя мама нигде не работала, а о поддержке государства можно было только мечтать. Я помню, как мы ютились в комнатушке в общежитии, которое нам дали. Комната была где-то 2 на 3 метра, две кровати и две тумбочки – вот что было нашим богатством тогда. Черт возьми, даже сейчас на губах привкус макарон с сахаром. Я часто их ел, о мясе мы могли только мечтать, курицу я помню лишь на свои дни рождения. Иногда мама доставала крупу, мы делали гречневую кашу. В детстве я очень хотел есть. Что делал папа в это время, я не знаю, главное – что он не был с нами.

Ирония судьбы. В столовой сперанской дурки каждый день дают макароны. Ненавижу макароны. И отца ненавижу! Он предал нас, он оставил нас умирать! Моя мама - мне мать и отец! Мы справились, мы выжили, и пусть уже лет десять я живу в шикарной квартире, пусть мой обед зависит только от того, что я хочу есть, но эту комнатку я не забуду никогда, понятно! Да, я признаю. Я делал ужасные вещи, я торговал смертью во всех её видах и проявлениях, но именно вы все, красномордые, жирующие бурдюки заставили меня это делать!

- Это… очень интересная теория. Однако, если бы вот сейчас, в данную минуту ваш отец смотрел бы наш фильм, что бы вы ему сказали?

- То, что он и так знает. Что у него нет сына.

Телевизионщики. Я всегда думал, что все телепрограммы, все ток-шоу вроде «Пусть говорят» наигранные, смешные, подставные, пока не убедился в обратном здесь, сейчас, в данную минуту. Журналисты – это самая мерзкая работа на свете. Я всегда знал это, прошлое лишь подсказывает мне.

Октябрь прошлого года. Страх быть пойманным и стать соучастником Дорошкевича каждый день смывается алкоголем. Именно в такие минуты мне не хватало мамы, она бы подсказала, как быть дальше. Пойти ли сдаться в полицию или отсиживаться дома в ожидании, когда придут за тобой. Стены давили, и дома оставаться было нельзя.

В нашем Сперанске больниц и детских садов меньше чем ночных клубов с самыми разными позерскими названиями: «Vendetta», «Коза Ностра», «Fashion Time». Вывески этих зданий манят ночью человека своими яркими лампами, завлекая его туда. Вы думаете, что игровые автоматы заставляют лоха распрощаться с кошельком? Ха. Тогда вы просто не были в ночном клубе.

Я поехал в «Rotterdam» просто потому, что не знал еще мест, где бы я не был в одиночестве. Вообще из всех заведений подобного рода это более-менее было приличным: красивый интерьер, кожаные диваны, подобранная с толком музыка. «Nirvana». Да, я находился в самом гранжёвом кафе-бар-клубе города. Я помню, как где-то около часа сидел за барной стойкой, заказывая коктейли с самыми дурацкими названиями в мире, благо деньги были. Справа от меня посасывала через трубочку свой «Ирландский апельсин» какая-то дорогого вида дешевая девка с ярко-красными туфлями на шпильке размером, наверное, с ходули. Боевой раскрас на лице, косые оценивающие взгляды на посетителей, облизывание губ каждые пять минут – сразу было видно, что вышла на охоту, а, следовательно, я ей вообще не интересен. Не вариант.

-Прости, чел!- меня одернул сидящий за той же барной стойкой слева от меня парень,- Ты мне не поможешь? Посмотри, у меня на стойке 9 шотов стоит, один не справлюсь, намек понятен?

Представился, познакомился, разговорились. Этот чувак, сидящий слева от меня, был похож на только что помытого бездомного, если не меньше. Огромная пышная рыжая борода, зализанные в каре длинные светлые волосы, впалые черты лица и, несмотря на количество уже выпитого, еще живой взгляд.

Спустя полчаса мы закончили все рюмки.

Спустя еще полчаса мы на двоих заказали пузырь водки, и он наконец-то заговорил о себе. И тут моя память бессильна. И я бы не вспомнил ни слова из его пьяной речи, если бы не записывал нашу беседу на видео. Да, я знаю, качество неважное, руки трясутся, но, тем не менее, все дословно, как он говорил мне:

- Знаешь, Егор, ты хороший парень! Нет, правда, я давно уже здесь. Каждый день прихожу, пытаюсь развлечься, но все больше убеждаюсь, что кроме гламурных кис, собеседников тут раз-два, и обчелся. А с тобой есть о чем поговорить, ты интересный шкет! Но!

С тобой совершенно скучно спорить! А знаешь почему? Дело ни в придумках о собственном мнении, что оно у каждого свое, всё это бредни, умелые ораторы стадионы склоняли к своей точке зрения, нет! Это тупо никому не нужно.

Вот я, Горыч, журналистом работаю в местной газете, занимаюсь простой ерундой, пишу половину статей под разными инициалами, да зачастую про всяких огородников с вырытыми прудами, про конкурсы красоты на детском утреннике, вообщем, ересь, иногда даже придумываю. Не перебивай! Так вот любой идеалист тебе скажет, что я продался. И будет прав. Любой либерал скажет про свободу слова, и тоже будет прав. Редактор скажет о «журналист должен освещать любое событие непредвзято». И он тоже, как ты угадал, прав. И по идее за мои скучные россказни меня начальство должно уволить из этой паршивой газетенки и поставить человека поталантливее, а не уволит. А не поставит. И я опять буду писать половину статей под новый тираж.

А знаешь, Егор, почему? Забудь про бред либералов, у нас в стране свободу слова никто не отменял и не пресекал. Хочешь - пиши, не хочешь – молчи. Выкладывай в любые издательства любую информацию, если это не клевета, никто даже не рыпается тебя закрывать. Просто это никому не нужно. Никто газеты не читает и новости не смотрит, Георгий. Они так, фоном, всего лишь информационный шум. Людям газета нужна для того, чтобы рыбу заворачивать. И неважно, что я там написал, главное чтобы заворачивали, и чтобы именно в нашу газету.

Бутылки стало мало, официант подал еще одну. А Бородан тем временем продолжал:

-Знаешь, в чем беда, Гош? Ты еще мелкий и не до конца догоняешь, что я тебе пытаюсь донести. Ну вроде ты смахиваешь на умного, умный взгляд такой, даже поза, словно ты задумался о чем-то далеком даже от меня. А смотришь тебе вот прямо в зрачок и видишь безнадегу, этот, как его, максимализм юношеский, желание доказать кому-то что-то. Ну и как, успешно? Чем ты по жизни занимаешься?

- Ничем.

- Мне то хоть не гони! Солидные на тебе шмотки, слишком солидные для Сперанска. Да и деньги на бары тебе явно не мама дает…

- Не надо про маму.

- Извини, если что не так, Горыч, но не пытайся меня наколоть. Я людей чую, нюхом, нутром своим, в силу профессии, так сказать. Тебе двадцать лет, и даже если ты где-нибудь работаешь, этого все равно мало, чтобы щеголять по барам. Чем ты занимаешься? Клянусь, легавке тебя я не сдам.

Следователи всех отделов полиции отсасывают по сравнению с умением настоящего журналиста добывать правду. Напоил, склонил. Я рассказал ему о своем небольшом заработке.

- Мда уж, - Бородан вытер пот со лба, но интерес в глазах так и не угасал. – Это тебе не лом сдавать, тут железо поинтересней будет. Слушай, нет, может быть, конечно, это не мое дело… Как ты к этому пришел вообще? Ну, ты же не проснулся одним январским днем с мыслью: «Хмм, а что, если мне продавать оружие?» Прости, если я так глубоко копаю, просто мне, как истинному ценителю душ, важней всего в истории – мотивация героя.

- Ну, когда я еще каплей свисал, лет в восемь так, я подбивал ребят лазить на военную базу, которая была метрах в 30 от нашего двора. Ну, ты знаешь, бывший военный городок, общежитие, всё рядом, да и база эта была уже лет пять, как заброшена. Мы брали кусачки, перегрызали проволоку и по-пластунски карабкались до ангара. Он стоял ближе всех к забору, и в случае чего, с него было быстрее бежать обратно. Боже, как же мы сыковали!

Ангар всегда был открыт, но никто даже не пытался туда зайти, все трусили. А мы – мальчишки, нам же интересно, что же там, за железной ангарной дверью. Начали тянуть жребий, у кого спичка будет короче всех – тот и идет. Твой покорный слуга вытянул короткую.

Как только я оказался внутри, я не поверил своим глазам! Как в кино: автоматы, пистолеты, гранаты, даже взрывчатка - все настоящее, все железное, каждую деталь можно потрогать, каждую, понимаешь? Когда я вышел к ребятам, я сказал им, что там ничего нет, только противогазы какие-то на стене болтаются. Они мне поверили.

Ангар и сейчас открыт. Как только мне поступит заказ – я туда. Армии это все равно не нужно, а чем я хуже? Я лишь делаю то, что сделал бы любой на моём месте. Верней, делал, я завязал.

- Прям вот так просто?

- Да.

- Ангар открыт?! И никто не охраняет?

- Да. Эта база – оружейный резерв Сперанского гарнизона. Все лишнее, все ненужное и списанное отвозят в этот ангар. Не закрывают, потому что думают, что одного охранника на воротах достаточно, чтобы сохранить все в целости и сохранности.

- Интересно. И много ли там еще оружия осталось?

- Амбар пополняется постоянно. Все, что туда привозят, никто не считает. А оружие с ангара потом либо в утиль, либо на переплавку.

- То есть можно воровать?

- Хоть грузовиками вывози.

- Хоть грузовиками…

А потом мы долго пытались сохранить телефоны друг друга, чуть дольше пытались вызвать такси, я уже молчу про марафон, как мы еле-еле доползли до желтого автомобиля с шашками. Я остановил машину раньше, чем находился мой дом, захотел пройтись хоть чуть-чуть по ночному городу. Огни фонарей переливались у меня в голове, я даже не шел, а плыл... Я и не помню как добрался до дома, по-моему, я вообще не добирался.

А сейчас? Если бы меня не привязывали по ночам, я бы видел весь мир! Звездное небо, лунную дорогу и речку вдали, и все это было бы мое, все это бы принадлежало мне! Почему только сейчас я понял, что потерял целую жизнь.

Cam_0005

Я в жизни никогда не видел таких белых потолков. Как в рекламе жевательной резинки и зубной пасты люди улыбаются на камеру, вот такого белоснежного цвета был потолок. В этой психлечебнице все странное, и хоть лежу здесь уже месяц, я каждый раз удивляюсь всему новому.

Запах. Такая тошнотворная вонь разносится по всей больнице, начиная от первого и заканчивая пятым этажом. Ужасный запах перемолотых жженых зубов чувствуется даже здесь, в самой дальней палате, и распахнутое настежь окно не помогает. Только простужаюсь и всё.

Обидно, что мне всю жизнь теперь торчать в этом поскудном месте.

- Но именно это ты заслужил!

Голос в моей голове не унимается. Ироничное наказание судьбы: я ненавидел одиночество, я так сильно чувствовал себя одиноким, что мой воспаленный мозг подарил мне вечного собеседника:

- Послушай, мы же все с тобой обсудили, мы же все решили! Почему ты не можешь оставить меня в покое?

- Эн нет, дружище, боюсь, ты и так один. Ни друзей, ни родных, вечный урод в глазах всех и каждого…

- Я устал, слышишь? Я устал с тобой спорить! Почему ты терзаешь меня?

- Потому что ты должен решить кое-что для себя. Как тебе дальше жить, признался ли ты себе в главном своем грехе?

- Какой еще грех? Я же все тебе сказал!

- Еще не все.

Ненавижу быть беспомощным.

Январь этого года. Когда начался семестр, и я вернулся в универ, первое, что мне показал староста нашей группы, так это количество пропусков, домашних заданий, а также ведомость о заваленной под ноль сессии. И вроде бы все преподаватели знали ситуацию и пытались по-своему помочь, меня ожидал учебный завал, который мне и придется разгребать. Напоследок староста сказал:

- Горыч, зайди в деканат, там тебя какой-то хрыч ждет.

Очень сложенный мужчина, невысокого роста, назвался Игорем Витальевичем Сиротой и предложил отправится с ним в специально приготовленную для нашего разговора аудиторию. Я подчинился. Закрыв дверь за собой, Игорь Витальевич, чуть улыбаясь, предложил мне сесть, и только после этого он заговорил:

- Егор, ты же неглупый парень. Ты ведь догадываешься, кто я и зачем мне нужно с тобой поговорить?

Нужно держать дистанцию, нужно контролировать каждое свое слово:

- Понятия не имею.

Стул казался таким твердым, но, стоило Игорю Витальевичу выбить его у меня из под ног, я упал как тряпичная кукла, а он больше не улыбался.

- Ну, что сука, допрыгался? Думал, сможешь уйти чистеньким?

- Я… Я не понимаю, о чем вы!

- Дурочку не включай, паскуда! Это ты продал ствол Дорошкевичу, так?

- Какой ствол?!

- Вот этот!- он выложил передо мной в пакетике для вещдоков то, что я больше зарекался никогда не видеть. – Из-за тебя, пидор, умерло 2 невинных человека, а мозги третьего мы собирали всей оперативно-следственной группой! Из-за тебя, урод!

- Я думал, он поиграться хотел!

- Ах, поиграться! Не гони, ты же знаешь, кто он! Конченный ботан, забитый лох, он что, купил у тебя оружие поиграться?

- Я продаю оружие всем! Продавал, то есть. Я знаю, убийство - это очень плохо, но в Сперанске сотни тысяч барыг! Он бы по - любому купил оружие, но так уж вышло, и появился я. Да, я продал ему ствол, но неради того, чтобы он убил кого-то!

- Ты что, был с ним в сговоре? Отвечай, гнида!

- Какой нахер сговор?!

Словно молот пронесся мимо моей скулы. Я считаю зубы на полу, пока он повторяет вопрос. С третьего раза я начинаю говорить:

- Мы не были с ним в сговоре, не были! Я никогда не интересовался, зачем люди покупали у меня оружие, главное, чтобы покупали!.

Игорь Витальевич опять улыбнулся.

- До связи, Егор!

- Погодите! – я и сейчас не понимаю всей этой странной полицейской игры. - А как же преступление? Незаконный оборот оружия?! Меня же должны посадить!

- Егор, - на секунду он задержался в дверях. – Мы же еще увидимся.

Полчаса я сидел в пустой аудитории, прежде чем выйти и пойти на пары. Теперь я знаю – я с самого начала был у легавки на крючке.

Cam_0006

- Внимание, перерыв пять минут, съемочная – в курилку!

Режиссер после той истории даже не пытается меня спровоцировать на эмоции. То ли он по-настоящему проникся моей историей, то ли мой лечащий врач показал ему мой диагноз.

- Егор Кириллович, - о Боже, он опять пытается со мной заговорить. – Пока есть перерыв, я могу с вами поговорить?

- Почему бы и нет.

- Спасибо большое. Я еще раз хотел извиниться перед вами. Глупо как то вышло, я в тот день на нервах был, сами понимаете, каково.

- Да, все мы люди.

- Могу я быть с вами откровенным?

- Попробуйте.

- Знаете, для чего я снимаю этот фильм?

- Не могу знать, к сожалению. Может, чтобы еще раз на всю страну обвинить меня в чем то?

- Нет, вовсе нет! Как вы могли подумать об этом! Право, даже обидно как-то. На самом деле, я даже не знаю сам зачем. Я столько раз очернял всех и каждого, проводил специальные расследования. Фильмы перестали для меня быть чем-то непостижимым, творчество как то иссякло, увы. Я стал все больше и больше относиться к тому, что я делаю, как к своей работе. И тут – ваша история. Это мой шанс, понимаете, рассказать историю простого человека, зацепить сердца миллионов зрителей. Я очень благодарен вам!

- И все так, это цинизм – благодарить меня в том, что я убил троих людей.

- Двоих вообще-то!

- А как же Антон?

Да, передо мной сидит лицемерная двуличная сволочь, да, я знаю это. Но мне нужно хоть кому-то сказать, почему бы не ему?

- Я тут одну историю вспомнил, вроде будет кстати. Даже не историю, сколько рассказ про то, что ни у кого никогда не было, но в тоже время происходило со всеми.

- Это что, шутка?

- Нет, это история. Начиналось все так.

«В одном из маленьких провинциальных городков нашей необъятной родины жил мальчик лет десяти, который ничем не отличался от сверстников. Он играл со своими дворовыми друзьями в футбол и прятки, ходил в школу в квартале от дома, ждал воскресенья ради мультиков Диснея и гордился огромной коллекцией различных фишек и видеокассет. Он совсем недавно жил в полноценной, настоящей квартире. Да, он знал и другую сторону жизни, но история наша совсем не про это.

Мальчик этот жил окруженный лаской и заботой, только одна беда – папы у него не было. Он ушел из их семьи давно, когда карапузу не было и года, оставшись только на единственной в альбоме фотографии. Мелкий очень переживал, накручивая в своей голове одну мысль. Что если бы он никогда не родился, совсем-совсем не появился на свет, то у его мамы был бы новый муж, и она была бы счастлива и улыбалась бы гораздо больше, чем сейчас. Но когда мамка брала мальчика с собой на работу, в парк, когда она брала выходной, то он был самым везучим ребенком на свете. Ни у кого не было такой мамы, как у него.

И вот как-то обычным зимним днем во дворе его дома выпал большими хлопьями снег. Детвора тут же вывалилась на улицу, стала катать большие комья, лепить снеговики и строить ледяные замки. А что мальчик? Он был в центре всего этого движения, если и лепил, то самый большой ком снега. Если и строил, то самую высокую крепость. Он был рад каникулам, снегу, уличным друзьям и просто возможностью погулять. Его перчатки уже мокрые и взмыленные лежали в карманах, превратившись в камень, а шапка висела на ушах. Мальчик был увлечен, он хотел все и сразу сделать из этого снега.

А после вся ребятня побежала на небольшое озеро рядом, возле которого была очень крутая и длинная ледяная горка. На ней дети катались, отбивали копчики, врезались друг в друга и хохотали. Когда мелкий пришел домой, то там никого не было, и герою нашей байки пришлось дожидаться взрослых, сидя возле окна в зимней куртке с шапкой набекрень.

Тяжелое воспаление легких, или же пневмония. Мальчуган лежал в палате детской областной больницы с температурой под 40 градусов, он постоянно кашлял кроваво-желтыми комками, было очень трудно дышать. Белый больничный потолок, который он начал ненавидеть с детства, постоянные уколы и микстуры – цена снятой шапки и взмыленной головы. А рядом сидела его мама и гладила его руку, постоянно что-то проговаривая себе под нос, но что – он услышать уже не мог, потому что голова уже не болела – она разлеталась на миллион кусочков при каждом движении. И слабость такая была и жуткая усталость, что любая мысль - уже подвиг.

Но даже не это было главное. Когда мама уезжала, и больничная палата начала пустовать, наступала ночь. Его единственного не забирали домой, вот как ему было плохо. И мальчик этот закутывался в тонкое шершавое колючее одеяло как в капсулу и представлял, что он в космосе. Что позади, справа, слева, в любой стороне от него бесконечное безжизненное пространство, и одеяло уже вовсе не одеяло, а броня, защищающая его от холода Вселенной. И он бороздил этот неведомый его мир, видел различные звезды, планеты, кольца Сатурна, погружался в черную даль и засыпал. А утром он опять не видел ничего, кроме уколов, баночек с микстурами и больничных стен.

В один из таких скучных больничных дней к нему в палату зашел очкастый лопоухий мальчик. На вид ему было так же лет восемь, может меньше. Немного испуганно поглядывая на одинокого пациента, он медленно и вкрадчиво перемещался по помещению, не решаясь заговорить. Больной прервал тишину первый:

- Чебуратор, а ты чего здесь забыл?- в голосе персонажа нашей истории чувствовалась явное недовольство. Подумать только, какой-то щуплый паренек потревожил его покой. А он уже также испуганно с дрожью в голосе ответил:

- Я маму жду.

- А почему именно свою маму ты ждешь именно у меня? Проваливай, сейчас моя придет.

- А можно я?..

- Нет, нельзя, - воля больного была непоколебима. И тут этого очкарика окликнула какая-то женщина в халате:

- Антоша, быстрей сюда! У меня перерыв всего час, а мне еще надо в аптеку заехать.

И этот мелкий шкет убежал к своей маме быстрее, чем я кашлянул ему вдогонку. На бейджике её халата я успел прочитать только фамилию: Дорошкевич.

Наш провинциальный городок, наш Сперанск – это большая деревня, в которой каждый друг друга видел, и каждый друг друга знает. Поэтому любая трагедия – это трагедия каждого человека в нашем городе. Мы проклинаем эту дыру, Богом забытое место на карте мира, но это наша дыра, с нашими проблемами и бедами. Кто знает, что бы было, если бы я тогда не огрызнулся с Антоном, и возможно, именно я довел его до того случая. Большое событие состоит из мгновений и распадается на них. Если бы снайпер не убил Дорошкевича, то что бы было? Что б произошло, какой из миллионов вариантов развития события раскрылся бы, если бы он не сбежал из СИЗО? Но одно знаю точно. Это я первый подтолкнул Дорошкевича к краю пропасти, продав ему оружие. А он тем самым ответил мне.

Не было бы и дня, чтобы я не вспоминал об этом. Три человека, три, умерло из-за меня. Но страшно не это. Страшно то, что я не задаюсь вопросом: «Как мне дальше жить». Я знаю, что я убил их, и мне все равно. Как будто нет во мне жизни, одни лишь камни в душе. А есть ли она, душа то?

Ну, даже если и так, и мир тесен. Даже если и работает правило шести рукопожатий, то что с того? Столько всего произошло, но я до сих пор помню тепло маминых рук, когда я был при смерти. Я хочу к маме, я хочу, чтобы она меня обняла, чтобы все прошло.

Жаль, что это уже невозможно.»

- Это… это очень цепляет, Егор, - Режиссер пытался подобрать слова, мигом вытер стекающую по его скуле слезу. – Теперь ваша история – это не только моя работа. Теперь это мой долг. А теперь – извините. Мне пора идти. Так, готовность минута! Серега, где ты ходишь!

Cam_0007

- Егор Кириллович, что бы вы хотели сейчас больше всего?

Камеры уже включены и работают, прожекторы по-прежнему жалят меня своим светом. Наступил четвертый день съемок.

- Простите, я не понимаю вас.

- Егор Кириллович, какое ваше самое сокровенное желание? Нет, не нужно никаких «миров во всем мире» и извиниться перед родными и близкими погибших людей. Самое конкретное: что бы вы хотели сейчас осуществить или же получить?

- Ах,это… Я бы хотел услышать одну песню. Сейчас она бы очень мне помогла. Когда-то она помогла многим, если вы понимаете о чем я… Включите мне «Варшавянку», пожалуйста, - мое лицо впервые за долгое время расплывается в едкой улыбке, пока обомлевшие санитары пытаются позвонить в полицию. Я знаю, через полчаса за мной уже приедут.

Попадая в этот город однажды, ты остаешься в нем навсегда. Эта дыра засасывает людей, привлекает их своей простотой, какой-то детской наивностью, радужным спокойствием и отсутствием суматохи. Постепенно, тихая размеренная жизнь превращается в рутину, стены начинают давить, а город начинает выжимать из тебя все соки. Когда он закончит, ты будешь выброшен на обочину, и о тебе никто никогда больше не вспомнит. Сперанск - гиблое место, болото, в трясине которого нет места движению.

Но вот что-то пошло не так. Один человек, не самый лучший представитель общества, сам того не подозревая, бросил вызов этому укладу. Поднял Сперанск на уши, устроил захват здания школы, чтобы потом умереть. В считанные дни отношение к нему металось как маятник на стройке, Антон на глазах уже всей страны из «поджигателя пионеров» превратился в «непонятого мстителя». Видео с его обращением всколыхнуло весь Интернет, начали создаваться многочисленные группы в поддержку Дорошкевича. Тотальное сумасшествие мира: сделать из поехавшего социопата дохлого героя. И вот уже государство наказывает его классного руководителя, родителей погибшей девочки, пытаясь найти стрелочника. И вот поднимается новая волна протеста, общественность требует администрацию просто не вмешиваться. Обстановка начинает накаляться.

Ах да, тут же всплывает дело о самоубийстве майора Ливадного у себя дома в вечер этого же дня, который и вел дело Дорошкевича, пока его по невыясненным причинам не отстранили от расследования. Вскрываются подробности: оказываеется, не все менты такие уж хорошие, какими они должны быть. Это же было непонятно до этого, не правда ли?

Но средства массовой информации не останавливаются: открывается еще один факт, что застрелил Антона сотрудник Особого Отдела МВД, коллега майора Ливадного. А сын его был убит месяцем ранее, кем бы вы думали? Дорошкевичем, верно. И вот узнается, что этот коллега был удушен около недели назад неизвестной дамой в медицинском халате.

Начинается волна арестов, начинают допрашивать всех и каждого, даже троюродных родственников подозреваемых. Задержания не прекращаются, а волна общественного возмущения все больше. Тот Сперанск, к которому они так привыкли, перестал быть таковым, и все из-за одного очкарика, которого не замечали в школе.

Директор школы начинает принимать постылые меры и увольняет классного руководителя Антона. А правозащитники, оппозиционеры, в свою очередь, устраивают несанкционированный митинг протеста, который разгоняет рота ОМОНа где-то чуть меньше, чем за пять минут. И все это снимают телекамеры, все это потом попадет в новости центральных телеканалов.

Один журналист из местной газетенки начинает разбираться, оценивать факты и пишет статью о происходящем в его городе, которую, естественно бракуют. Его это задевает, отчего он идет в местный ночной клуб, где знакомиться с человеком, продавшим Дорошкевичу пистолет когда-то. Дельца через восемь месяцев отправляют в дурдом с диагнозом «маниакально-депрессивный психоз крайней стадии».

Теперь картинка сложилась. Как они трясутся ради одной фразы, бедные, бедные люди. Глупо говорить о свободе в полицейском мире. Но вот дилемма. Лодка наполнена водой до краёв и подтекает, но еще плывет. Чтобы она начала безвозвратно тонуть, нужно лишь всего-то слегка ее качнуть.

Это было два месяца назад. Ровно в 12 часов дня неизвестный мужчина проник в серое неприметное здание на улице Серафима Саровского, 10. Угрожая охраннику пистолетом, он захватил ретрансляторную станцию службы оповещения населения ГоЧС города Сперанска. Да, те самые, на случай ядерной войны. Поменяв бабины, он заменил сигнал «Атомной тревоги» песней «Варшавянка». А затем включил.

Его можно назвать романтиком, который, как и Дорошкевич, решил поставить все на кон, пойти ва-банк, кто знает. Зачем он это сделал, для кого - остается загадкой. Единственное, что я могу сказать, так это то, что спецназ, войдя внутрь, не обнаружил его в помещении.

В Управлении МВД ему дали классификацию террориста, но он не похож на него... У него ведь была мотивация это сделать, что им двигало, в чем смысл и почему именно эта песня. Я был в этот момент на улице. Я слышал, как из динамика доносится неизвестный мне голос… и мелодия. Каждый её слышал. Жизнь будто бы остановилась на четыре минуты, потеряла всякий смысл нудная работа в офисе, жалкие посиделки в ресторанах быстрого питания угасли. Мелодия. Она была везде, и вроде бы нигде. Она поднимала души людей, заставляла лететь в беспросветные дали, закрома своей памяти, и каждый начинал думать о своем. Даже если бы источник звука вырубили раньше, чем закончилась песня, музыка продолжала бы играть. Каждый почувствовал нечто такое неощутимо глубокое, но в то же время родное. Как у Кинга: «Я не знаю, о чем пела эта женщина».

Я не могу сказать, что во мне всё кардинально поменялось, вовсе нет. Просто как будто бы перещелкнуло, переключило. Я ненавидел себя, свой мир, свою жизнь, и голос этот был ярок, как никогда. Но все утихло, все померкло на эти четыре минуты, потому что эта песня дала мне то, что никогда бы не подарил никакой алкоголь на свете. Свобода в чистом виде. Музыка, я слушал ее сердцем. И даже сейчас, находясь в обезьяннике патрульной машины, я еду в Управление Сперанского МВД и слышу, как «вихри враждебные веют над нами…»

. Cam_0008

«Здесь сердце благородное разбилось…

Покойной ночи, милый принц, спи сладко!

Пусть ангелы баюкают твой сон».

У.Шекспир «Гамлет», Горацио

Как же долго мы едем. Жесткие сиденья в обезьяннике сзади полицейского «Уазика» отбили мне все внутренности, и любая, даже пятиминутная поездка в нем становится вечностью. Эти ублюдки даже не включили мне лампочку, и я не вижу ничего, ближе своего носа. Все, что мне остается, это лишь вспоминать. Но не всегда вспоминания бывают счастливыми.

Март этого года. Мне очень были нужны деньги. Я давно перестал существовать как Коба, и поэтому просто прожигал сбережения матери. Но нулей на моём счету в банке становилось все меньше, а кушать надо было, поэтому я решил найти работу. Я знал, кем хочу быть. Журналистом. Я был уверен, что Бородан, знакомый в баре, устроит меня по блату в свою газету, но, сколько я ему раз не звонил, он все не брал трубку. В конце концов, я не выдержал и пошел в редакцию его газеты.

Кожаный диван, реплики старинных фотографий нашего Сперанска на стене, панели как дешевый закос под дерево и жуткого вида линолеум - это было типичное офисное помещение, гробница творчества в чистом виде. Спустя полчаса моего ожидания меня пригласили в какой-то маленький кабинет с высокими потолками, в котором из мебели не было ничего кроме компьютерного стола и стульев. На одном из этих кожаных стульев сидела пожилая делового вида женщина в приталенном костюме и очках, которая доходчиво мне объяснила, что Бородан вот уже какой день не выходит на связь и с ними, и было бы весьма неплохо, если бы я съездил к нему на квартиру посмотреть, как он там. Тогда уж, возможно, меня и возьмут на работу. Мол, «считай это первым заданием».

Бородан жил в самом стремном микрорайоне Сперанска – «Щепа». Находился он на отшибе города, а практически, за его чертой. Состоял он сплошь и рядом из серых моноблочных бетонных девятиэтажных хрущевок, каменные джунгли, мать их. «Щепа» была самым однообразным местом на Земле. Про выжженные кнопки в лифте, гопников в дешевых спортивных костюмах и мусорные кучи возле угла каждого дома говорить не буду.

И вот в одной из таких многоэтажек на восьмом этаже в квартире направо и пропал Бородан. Я ехал в обоссаном, оплеванном шелухой и прокуренном лифте, надеясь, что когда-нибудь его дверь откроется, и я вылечу на воздух. Ну вот, железная дверка лифта и открылась, и я уже стоял в коридоре. Знакомая картина: одиноко стоящая старая коляска без одного колеса, настенный турник в арке, сделанная из банки кофе «Nescafe» пепельница и убого обитые кожзамом двери каждой из квартир выдают характер жильцов, обитающих здесь. Квартиру Бородана я различил сразу, вход в нее был распахнут настежь, откуда доносились песни Высоцкого и группы «Кино». И мухи... Как много было мух.

Я не мог переступить порог, чтобы не блевануть от тошнотворного запаха тухлого мяса и тряпок. Невозможно было не то, что дышать, даже видеть, все было завешано какой-то густой пеленой. В коридоре прямо на полу валялся неизвестный мне татуированный дрищ, пуская пену прямо на пыльный ковер, чуть дальше возле разбитого стекла на тумбочке можно было разглядеть алюминиевую ложку, зажигалку и пользованный много раз шприц с ржавой иглой. Тухлый запах в квартире перебивался каким-то синтетическим веществом, по-моему, помесь ацетона с бензином.

Бородан лежал прямо в спальне, практически голый, с перевязанной в районе бицепса рукой. Подкатанные стеклянные глаза, растрепанные засаленные волосы, огромное, можно сказать, озеро соплей со слюнями вперемешку составляло все то, что когда-то было неплохим журналистом. Он не дышал.

Скорая помощь и полиция были где-то через полчаса, они приехали одновременно. Процедура уже известная: подписать там, сказать здесь, ответить на пару-тройку вопросов оперативно-следственной группы и пойди домой. Примерно так же было и тогда, с мамой. Седой оперативник спрашивал все меня о том, в каких связях я был с Бороданом, почему пришел именно сегодня именно к нему на квартиру. Взгляд у этого чувака был такой, словно каждая деталь и так ему была известна.

Но чего он не знал точно, так это про кожаную книжку, которую я спрятал за пазуху еще до их приезда. Я обнаружил её в письменном столе журналиста, она лежала поверх других исписанных бумаг. Потом, уже спустя несколько часов, я приехал домой и начал вчитываться во всё это. Оказывается, Бородан вёл дневник, только писал он туда каждый день, не упуская ни одного часа из своей жизни. Любую деталь, мелочь, созданную им мысль – он все заносил в эту книжку в кожаном переплете. Я никогда не забуду последние записи в не й:

«...И вот я пришел к белой кирпичной глыбе, монолитом выделяющаяся среди всего серого пространства нашего города. И вот я залез на нее, и увидел весь мир в одном лишь твоем зрачке. Я знаю, мы давно уже не общаемся, но это ты так думаешь. Там, на этой глыбе, с тобой я разговариваю часами, в мыслях, и только одно лишь это стоит проделанного расстояния. Я бы многое сказал, многое исправил, зная, что уже ничего не исправить... Но я верю, что исправить что-то можно, пусть шанс призрачный... Но я верю, ведь это последнее что мне осталось.

Я смотрю на небо и вижу много огней. Это не звезды, нет, это мысли. Они материальны, они витают, существуют между нами... Мыслям свойственно сбываться.

Некоторое время назад одна, пущенная невзначай мысль, сбылась. Да так, что лучше бы она не сбывалась. Хотя нет, что я несу вообще, на самом деле хорошо, что эта мысль сбылась. Это хорошо, что так получилось.

"Каждому своё", верно я говорю? Тебе уготована судьба мерцать, существовать на Олимпе, вечно быть на пьедестале... Никогда не будет избытка ни в друзьях, ни в поклонниках, а вокруг будут вечно собираться шумные компании, и каждый день ты проживешь как новый.

А кому-то уготована судьба жить в мире иллюзий. Вечный мир обмана, созданный специально, потому что по-другому невозможно существовать. Мне же уготована ниша в самом низу, кочегар с лопатой, ведь дыма без огня не бывает. Люди вроде меня не будут пресмыкаться, они все понимают, но ничего поделать не могут. Потому что не хотят уже ничего делать. Они будут греться только одной идеей: кто-то ведь сейчас на Олимпе... Эта мысль будет их колыбелью.»

«...Я шел по дороге, не зная, куда она меня приведет. Солнце было так высоко, оно выжигало мне глаза. В этой жаре даже мысли плавятся, не хочется ни о чем думать, а просто идти, не зная маршрута. Идти просто ради того, чтобы идти. Не ищите смысла, где его нет, точнее, где он совсем не нужен.

Нам врали по мере того как мы живем. Врали про счастливую жизнь, про четкие ориентиры и горизонты, про свободу в полном понимании этого слова. В простом, в мелочах, каждая клетка пропитана ложью и развратом, жизнь больше не делится на черное и белое; все краски смешались, оставляя за собой цвет серости и скудоумия. Нам даже не сколько врали, сколько хотели защитить нас от своих ошибок. Но мы, как ослепленные солдаты на поле боя, наступаем на те же мины и подрываемся.

Времена никогда не меняются, меняются только люди. Это мы сделали мораль низменной, это мы сделали мир жестоким, это мы заставили природу возненавидеть нас. Поступки, совершенные ранее, могут зайти бомбой замедленного действия в будущем. И не заметишь уже, как постепенно окутываешься в пучину мрака, за которым ничего кроме неизвестности. Именно нее мы боимся больше всего. Даже не самой смерти, сколько неизвестности того, что будет после нее.

Мне кажется, что с нами явно играют, нас путают, заставляют поверить в то, что мы все контролируем. У нас нет идеи, нет стимула творить историю во имя светлого, доброго и вечного. Солнце больше не светит нам, но что же тогда нас обжигает?

А обжигает нас ненависть! Неконтролируемая, черная ненависть. В нас бурлит энергия, но мы не знаем, куда ее девать.

Проснись и смотри: мир перевернулся с ног на голову; мы смотрим телевизор и видим внушение, мы слушаем радио, но ничего не слышим; мы читаем газеты, не зная букв...Ты не можешь стоять в стороне, это происходит и с тобой.

Я ни к чему не призываю, это не больше чем слова в моем дневнике. Они должны где-то быть, иначе никак. Тащите бензин, открывайте канистры... Ждите, как в ваших глазах загорится свобода...»

Девушка бросила его года три назад, Бородан так и не смог ее забыть, а работа убила все идеалы, ради которых он и стал журналистом. Он свихнулся, он начал искать справедливости там, где её нет, а потом просто смирился, пытался стать частью системы. Он пытался продаться, но не смог. Теперь ему уже все равно.

Goodnight, sweet prince. Скоро мне тоже будет наплевать.

Cam_0009

- Хватит жить обломками прошлой жизни, Егор!

- Опять ты! Даже здесь ты не можешь дать мне покоя.

- Конечно, нет! Но именно поэтому я здесь.

- Кто ты?

- Нет, кто мы!

- Почему я не могу тебя увидеть?

- А ты действительно хочешь этого?

- Да, хочу.

Теперь голос внутри меня перестал быть чем-то аморфным, и сразу после яркой вспышки голос стал приобретать очертания. Пучки света собирались в линии, а линии – в формы, пока передо мной не возник, казалось бы, забытый силуэт.

Худой, очкастый с засаленными жидкими волосами прыщавый парень. Сомнений не было. Передо мной был Антон Дорошкевич.

- Ты? Но это же не может быть, это же невозможно! Антон, но откуда?

- Откуда… Неужели еще не понял? Я всего лишь глюк в твоей голове, галлюцинация, навязчивый образ. Совесть твоя, если тебе так будет проще. Именно из-за меня ты попал сюда, и именно я тебе нужен.

- Антон. Прости…

- Только не плачь, придурок.

- Прости меня! Пожалуйста. Ты же знаешь, я не хотел… Я не думал, что все будет именно так! Я не знал, зачем тебе пистолет, правда, не знал!

- Если тебе будет проще, нытик, я и сам не знал, зачем он нужен мне. И тем не менее, я не Антон, Антон давно умер, он лежит на уровне метра над землей, забудь про него! Я здесь для того, чтобы помочь тебе.

- Ты поможешь мне выбраться?

- Хах, ты серьезно думаешь, что твой глюк реален? Забудь, ты сейчас едешь в засраном полицейском бобике, разговаривая сам с собой! Нет, то, что я предлагаю тебе, намного круче. Я дам тебе шанс все исправить, все искупить, просто сделай, как надо, хорошо?

- Какой шанс? Что искупить?