Состояние отечественной историографии истории философии 23 страница

Концепция «строя мышления» и «селективная концепция» нашли поддержку и у других советских авторов. Так, Г.В. Старк, И.В. Ватин и Ю.Р. Тищенко, изучая проблему «определяющей роли материального производства по отношению к науке», вопрос о том, «как именно производство выполняет свою определяющую роль по отношению к науке», решают в том же самом «селективном» смысле, в каком решал его Б.С. Грязнов (»материальное производство.., — пишут они, — оказывается причастным... в конечном счете к формулированию задач и проблем, которые становятся предметом научного познания», оно «детерминирует направление развития научного познания»), и даже употребляют тот же термин, утверждая, что «практика детерминирует селекцию фактов». Как и С.Р. Микулинский и Л.А. Маркова, названные три автора говорят об опосредованном воздействии экстернальных факторов на содержание научных идей через «строй мышления», а именно его «категориальный строй»: «Категориальный строй мышления по содержанию имеет исторический характер: он видоизменяется, наполняется новым содержанием от эпохи к эпохе. Именно поэтому обозначенные одними и теми же словами, но наполненные различным содержанием категории позволяют “схватывать” ту сущность предмета, которая была скрыта от исследователей в предшествующие периоды» (курсив мой. — З. К.). Старк, Ватин и Тищенко конкретизируют в своей статье тезисы об «определяющей роли материального производства по отношению к науке» и «определяющем значении практики для социального познания»¹⁷.

Равным образом и Г.П. Матяш в своем стремлении более конкретно показать обусловленность «механизма духовного производства... конкретно-историческим способом материального производства» и представить социальную обусловленность категорий естественнонаучного мышления как проявления социальной детерминированности «форм мыслительной деятельности», «форм духовного производства» вообще¹⁸ подчеркивает сложность и опосредованность этих связей. Она возражает, в частности, против «прямого сведения научных проблем ньютоновских поисков к запросам развивающегося капитализма», как это пытался делать Б.М. Гессен¹⁹, указывает на сложность действующей здесь многоступенчатой системы опосредования. Матяш специально исследует вопрос о роли социального детерминанта в формировании и развитии «форм мыслительной деятельности», в создании «механизма духовного производства»²⁰, в особенности категорий естественно-научного мышления, и т. д. и т. п.

Но как бы ни изощрялись сторонники концепции опосредования, они признают формирующее влияние социально-исторического, экономического детерминанта на выработку содержания научных, в том числе и философских, идей. В результате и в форме концепции «социальной установки», и в форме концепции «строя мышления», и в наиболее общей форме — когда в качестве опосредующих факторов рассматриваются другие формы идеологии и науки — решающим на формирование содержания философских идей признается воздействие социально-исторического детерминанта. Исключение здесь составляет «селективная концепция», которая прямо заявляет, что научные идеи, научные задачи «возникают и формулируются самой наукой и детерминированы не социальными условиями». Но эта отрицательная формулировка не дополняется столь необходимой в данном случае формулировкой позитивной; фактор, определяющий содержание научных идей, предлагается искать «в истории философии и научной мысли, а не во внешних влияниях», т. е. в традиции, о которой у нас пойдет речь отдельно. Однако обращение к традиции есть лишь перенесение проблемы в глубь веков, ибо вопрос «а как же возникали идеи в истории философии и научной мысли?» остается без ответа.

Таким образом, развитие идеи социально-исторического, экономического детерминанта подводило научную мысль к проблеме установления детерминанта, формирующего само содержание научных, философских идей.

Примечания

¹ Ср.: Микулинский С.Р. Современное состояние и теоретические проблемы истории естествознания как пауки // Вопросы философии. 1976. № 6. С. 8I–82; Матяш Г. О социальной обусловленности естественнонаучного мышления // Социальная природа познания. М., 1979.

² Имеются в виду выступления О. Иванова, Г. Тевзадзе и др. См.: Методологические проблемы исследования истории философии в странах Западной Европы и Америки. М., 1986. Ч. I.

³ Малкей М. Наука и социология знания. М., 1983. С. 167.

⁴ См.: Баженов Л. Обладает ли наука особым эпистемологическим статусом // Вопросы философии. 1988. № 7.

⁵ Ситковский Е. Ленин и Плеханов как критик махизма // Под знаменем марксизма. 1934, № 2. С. 49.

⁶ См.: Соловьева В. Энгельс об истории философии как науке // Под знаменем марксизма. 1940. № 11. См. также: Яковлев М.В. Основные принципы марксистско-ленинской истории философии // История философии и марксизм. М., 1979; Аманлиев Б., Брудный А. Ф. Энгельс и некоторые проблемы истории философии // Известия АН Киргизской ССР. Серия общественных наук. 1970. № 6; Мальцев М.А. Энгельс как историк философии // Вестник ЛГУ. Серия экономики, философии и права. 1970. № 17. Вып. 3; Мшвениерадзе Г., Федосова А. Энгельс как историк философии // Развитие Ф. Энгельсом проблем философии и современность. М., 1975; Гросу И.М. Разработка Энгельсом вопроса об относительной самостоятельности историко-философского процесса в сочинениях 80- 90-х годов // История философии и марксизм. М., 1978.

⁷ Киссель М.А. О понятии социальной установки в истории философии // Методологические проблемы истории философии и общественной мысли. М., 1977. С. 167, 168.

⁸ Там же. С. 170.

⁹ См.: Микулинский С.Р. Мнимые контраверзы и реальные проблемы теории развития науки // Вопросы философии. 1977. № 11.

¹⁰ Микулинский С.Р., Маркова Л.А. О различном понимании движущих сил развития науки // Вопросы философии. 1971. № 8. С. 106.

¹¹ Кузнецова Н.И., Макашова О.В. Проблемы методологии историко-научного исследования // Вопросы философии. 1974. № 7. С. 156.

¹² Микулинский С.Р., Маркова Л.А. Цит. соч. С. 110–111, 111.

¹³ Там же. С. 114 и др., 111.

¹⁴ Кузнецова Н.И., Макашова О.В. Цит. соч. С. 156.

¹⁵ Микулинский С.Р. Современное состояние и теоретические проблемы истории естествознания как науки // Вопросы философии. 1976. № 6. С. 80, 83, 85.

¹⁶ Грязнов Б.С. Логика. Рациональность. Творчество. М., 1982. С. 104, 105.

¹⁷ Старк Г.В., Ватин И.В.,Тищенко Ю.Р. К вопросу о социальной детерминации научного познания // Социальная природа познания. М., 1979. С. 41, 42, 43, 53, 47–48, 47, 41.

¹⁸ Матяш Г.П. О социальной обусловленности категорий научного мышления // Социальная природа познания. С. 69.

¹⁹ См.: Гессен Б.М. Социально-экономические корни механики Ньютона. М.–Л., 1933.

²⁰ Матяш Г.П. Цит. соч. С. 179, 169.

Б. Предметный детерминант

Генетически эта проблема тесно связана с проблемой детерминанта социально-исторического: первая выкристаллизовывалась в процессе критики вульгарно-социологической интерпретации второй, а потому и материалы здесь в известной степени пересекаются, авторы оказываются одними и теми же, но акценты расставляются по-разному. Пальма первенства в формулировании этой теории (хотя и без употребления самого термина) принадлежит В.Ф. Асмусу, который развивал данную идею, идя, по существу, тем же путем, которым в свое время шел Энгельс, а именно полемизируя с представителями вульгарного социологизма. О том, как это было сделано Асмусом и какова в 20-х годах ХХ в. была ситуация в советской литературе, мы достаточно подробно поговорили во второй части нашей книги.

В новых условиях значительный вклад в формирование концепции тройной детерминации был сделан М.Т. Иовчуком, который сумел вычленить в ее пределах предметный детерминант. В полемике с А. Богдановым и В. Шулятиковым он предложил (едва ли не впервые в советской литературе именно в такой формулировке) расчленить проблему детерминации философских идей и по отдельности рассматривать «направление» их развития и формирование их «содержания». И хотя это предложение не получило дальнейшего развития и было высказано в весьма осторожной форме, главное заключалось в том, что оно все же было сформулировано: «Если в конечном итоге направление развития философии обусловлено экономической жизнью общества, то содержание философских идей и особенно логические категории, в которых развивается философская мысль, не непосредственно вытекают из экономики». Опосредование осуществляется через «идеологическую борьбу своего времени», «развитие смежных форм общественного сознания (наука, искусство, религия и др.)», а также «мыслительный материал, который оставлен философам их предшественниками»¹. «Осторожность» в данном случае заключалась в том, что автор не выделял предмет познания как детерминирующий фактор, а продолжал поддерживать идею опосредования и непосредственности действия фактора социально-исторического. Но когда мы изучаем историю вызревания какой-либо концепции, то чрезвычайно важно проследить, как происходило накопление всех ее элементов. В данном случае одним из таких элементов будущей концепции была идея дихотомического разделения проблемы. Подобное разделение со всей остротой ставило проблему формирования содержания философских идей и их систем, выделяло ее в самостоятельный объект исследования, но при этом отрывало ее от вопроса о выявлении фактора, определяющего направление этого развития. Хотя М. Иовчук и не решал поставленной проблемы, именно к подобным случаям относится утверждение о том, что поставить проблему подчас важнее, чем ее разрешить.

Подобные же идеи Иовчук высказал в том же году в книге «Г.В. Плеханов и его труды по истории философии», в которой много места было отведено рассмотрению проблемы «специфики развития философской мысли», хотя едва ли не главное внимание уделялось третьему детерминанту — «мыслительному материалу, накопленному предшествующими поколениями»², т.е. традиции.

Следует заметить, что в другом такого же рода теоретико-методологическом введении к конкретному исследованию мирового историко-философского процесса, в котором соавторами Иовчука выступали Кедров и Дынник, рассмотрение процесса созревания идеи предметной детерминации пошло дальше, хотя и не завершилось четким ее вычленением и определением. Во «Введении» к шеститомной «Истории философии» названные три автора писали о том, что философия, обусловленная социально-историческим детерминантом, «вместе с тем... обладает и известной относительной самостоятельностью в своем развитии. Как определенная форма идеологии, она имеет свою специфику, свои законы развития, известную внутреннюю логику, которая выражает в обобщенной форме закономерности познания мира, являющиеся отражением объективных закономерностей природы и общественного бытия»³ (курсив мой. — З. К.). Выделенные слова как раз и показывают, что авторы приближались к вычленению предметного детерминанта, ибо именно всеобщие и общие «объективные закономерности природы и общественного бытия» и суть тот предмет, который формирует содержание философских идей.

В дальнейшем созревание идеи предметного детерминанта идет по пути конкретизации того, что определяет «содержание» философских идей и их систем, а в этой связи — по пути критики вульгарного социологизма, который именно и сводил детерминирующий это содержание фактор к социально-историческим условиям и, в сущности, отрицал наличие детерминанта предметного. Именно по этому пути в конце 50-х — начале 60-х годов идут три автора: Давыдов, Кессиди и Розенталь.

Ю.Н. Давыдов подверг критике концепцию А.А. Богданова и его преемников и учеников — Шулятикова и пролеткультовцев. Критика эта велась как раз в связи с интересующим нас вопросом. Богданов, как отмечал Давыдов, исходил из тезиса Маркса «об определяющей роли способа производства материальных благ по отношению ко всей идеологической надстройке». Критика Давыдовым Богданова как раз и была сосредоточена на интересующей нас проблеме, и именно в этой критике выявилась позиция ее автора: он, в сущности, утверждал, что детерминантом содержания философского знания является «материальный объект», в то время как у Богданова этот объект был заменен неким продуктом субъективного «конструирования». «Когда подвергается сомнению, — писал Давыдов о позиции Богданова, — материалистическое положение о том, что мерилом истинности всякой научной теории, источником ее непреходящей ценности является соответствие этой теории материальному объекту, наука теряет свое значение»⁴. Если попытаться выявить собственную позицию автора, служащую теоретическим основанием его критики, то становится очевидным, что Давыдов в качестве основного детерминанта философского знания, философской идеи рассматривает те «материальные объекты», которые воспроизводятся в понятиях, а потому, с его точки зрения, философские идеи определяются в соответствии не только с вертикалью «базис — идея», но и с вертикалью «объект — идея».

Очень важным этапом формирования понятия предметного детерминации стали две рецензии на книгу Джона Томсона «Первые философы», написанные Ф.Д. Кессиди и М.М. Розенталем и напечатанные в одном и том же номере журнала «Вопросы философии». Оба рецензента упрекали автора книги в грехе вульгарного социологизма, в следовании «экономическому материализму». Кроме того, Кессиди отметил, что мысль Томсона о том, что «первобытное мышление по своему существу является проекцией или отражением родовой системы», а логические категории — «отражением структуры человеческого общества, перенесенными на внешний мир», есть мысль дюркгеймианская и по существу, и по форме и что сам Томсон ссылается на дюркгеймианца Ф. Корнфорда⁵.

Розенталь в своей критике Томсона развивал и положительную идею, противопоставляя его вульгаризаторской и дюркгеймианской позиции свои собственные взгляды. Он писал, что нельзя игнорировать тот факт, что содержание философской теории задается объектом исследования, каковым является не только общество, но и природа, и потому неверно утверждать, как это делает Томсон (в изложении Розенталя), что «философские теории древности не более как мысленная проекция структуры экономического строя»⁶ (курсив мой. — З. К.). Подвергая эту точку зрения радикальной и продуктивной критике, Розенталь, в сущности, рассуждал об объективном содержании изучаемых философией объектов. Томсон «полагает, — писал он, — что производственные отношения непосредственно своей структурой, своим характером обусловливают ответы на вопросы о сущности законов природы, обобщаемых философами. Учение философских систем о мире с этой точки зрения непосредственно вытекает из характера экономического базиса». Признавая, конечно, значение изучения производственных отношений для понимания философских систем и ссылаясь при этом на Энгельса, Розенталь отмечал, что такое изучение дает «необходимый материал» для понимания философских систем и идей, но «это нечто другое, чем объяснение философских теорий как простой мысленной проекции структуры производственных отношений». Такой взгляд на философские теории приводит «к отрицанию содержащихся в них элементов объективной истины», а поэтому позиция Томсона «неизбежно ведет к серьезной недооценке познавательного значения философских идей и теорий». Свою оценку Розенталь резюмирует в следующих словах: «...Уязвимость методологической позиции Томсона состоит в стремлении непосредственно из структуры производственных отношений и характера экономики вывести категории философской мысли, всю ее сущность, игнорируя то обстоятельство, что философия есть исторически и социально обусловленная форма отражения объективной действительности и ее законов»⁷.

Критика вульгарной социологии, обнаруживающейся в историко-философских исследованиях, содержалась и в других, весьма многочисленных работах этого времени. Она включала в себя указания на необходимость изучения специфики философского развития, на опосредованность отражения базиса в философии, на роль традиции в этом опосредовании, на относительную самостоятельность философского и вообще идеологического развития. В этой связи следует обратить внимание на критику вульгарного социологизма, содержавшуюся в работах М.Т. Иовчука и Б.А. Чагина⁸, в статьях О.Д. Леонова, писавшего, что против вульгаризаторских тенденций в материалистическом истолковании детерминации идей выступал еще молодой Маркс, «прекрасно» видевший «влияние самого процесса познания на форму и содержание различных систем и учений»⁹, и В.В. Соколова, проследившего вульгарно-социологическую тенденцию в историко-философской концепции Б. Рассела, а также М.И. Сидорова и А.А. Ивановой¹⁰.

Вся эта предварительная работа, выразившаяся прежде всего в углубленной дифференциации при рассмотрении трех упоминавшихся детерминантов, позволила в конце 60-х годов выработать концепцию тройной детерминации, характерной чертой которой стало выделение предметного детерминанта в качестве особого и фундаментального фактора. Параллельно с нашими работами 1968–1972 гг.¹¹ идея предметного детерминанта разрабатывалась Б.В. Богдановым, хотя он нигде и не употреблял этого термина и не выделял проблему как таковую. Признавая, разумеется, роль «борьбы классов» и всех прочих социально-политических факторов философского развития, он усматривает «самое ценное в философском наследстве» в том, что доставляет ему «процесс действительного познания», и требует «в диалектически противоречивом единстве социального и познавательного начал в философском сознании вскрыть» то, чем обогащает философию «процесс все более глубокого проникновения знания в постигаемый объект»¹². Это разделение и сосредоточение на том, что дает философии детерминация знания его «объектом», делают возможным «преодоление как субъективистских, так и вульгарно-социологических блужданий». О том же разделении, о той же двойной детерминации философского знания автор пишет и в других местах своей книги, говоря о «моментах, формирующих содержание философских учений», и усматривает их в «постижении действительности» (предметная детерминация) и в «причинах социальных». Генезис этого разделения Богданов возводит к идеям Маркса, согласно которым необходимо разделять «социальный и гносеологический аспекты» учений, а их содержание выводить «из предметно-практического освоения мира общественным человеком»¹³. Таким образом, представляется несомненным, что хотя Богданов нигде и не говорит ни о предметном детерминанте, ни о концепции тройной детерминации, он, по сути своих рассуждений, по ходу развития мысли, а отчасти даже и по используемой им терминологии (вместо предлагаемого нами термина «предмет» он употребляет термин «объект»), вычленяет предметный, или, в соответствии с его терминологией, объектный, детерминант. А если иметь в виду его книгу в целом, то в ней, конечно же, содержится указание и на третий детерминант — традицию.

Л.А. Абрамян и Л.Я. Старостина придерживаются концепции опосредования¹⁴. Однако в отличие от большинства сторонников этой концепции, опирающихся на работы Энгельса 90-х годов, Абрамян обращает внимание и на тот оттенок мысли Энгельса, на который обратили внимание и мы, и учитывает «условия данной области», усматривая в этой формуле указание на «природу философии», на «особый вид знания», в чем и мы видим намек на предметный детерминант философского знания, воздействие которого и объясняет нам тот факт, что содержание философского знания не может быть выведено из экономики. Старостина также пребывает на позициях концепции опосредования, но все же замечает, что «философские понятия... отражают наиболее общие и существенные свойства, стороны, отношения явлений объективного мира», а не только экономические отношения, социальные условия и т. п. базисные феномены¹⁵. Однако, оба эти автора никак не концептуализируют выявленного и зафиксированного ими факта расхождения содержания философской идеи и выводов концепции опосредования, касающихся того, что содержание философской идеи формируется хотя и опосредованно, но все же социально-историческими условиями развития этих идей.

Как и Б. Богданов, о двух детерминантах говорили немецкие ученые-марксисты. М. Бур, выступая на XVI Всемирном философском конгрессе, сказал (в пересказе П.Н. Федосеева), что «процесс адекватного познания развертывается между двумя полюсами: социально-исторической детерминацией н конкретной реальностью, отражаемой познанием»¹⁶. Другой ученый-философ из ГДР, А. Козинг, употребляет термин «предметный детерминант» в том смысле, в каком и мы предлагаем его употреблять.

Ввиду несомненной близости взглядов А. Козинга к нашей концепции процитируем большую выдержку из его статьи. Исходя, как и мы, из основополагающего тезиса марксизма о том, что «наше познание, совокупность всех наших знаний есть идеальное отражение материального мира в общественном сознании людей» и что «всякое исторически обусловленное знание есть отражение объективного мира, причем это сложное, многослойное отражение, которое проходит через несколько разных уровней», автор пишет: «Целесообразно отчетливо различать и связывать два аспекта: с одной стороны, предметную и, с другой стороны, социально-историческую детерминированность познания, отражения объективного мира в сознании людей... объективное содержание познания определяется подлежащим познанию объектом. В этом отношении объект детерминирует субъект и его теоретическую деятельность, направленную на приобретение наиболее адекватного, точного отражения объекта. Эта предметная детерминация познания является в то же время и основой истинности нашего знания» (курсив мой. — З. К.). Требуя исследования «предметной и социально-исторической определенности познания в их взаимодействии», А. Козинг усматривает в абсолютизации «социально-исторической определенности познавательного процесса» — что, по его мнению, имеет место «у философов франкфуртской школы» — причину «вульгарного социологизма, исторического релятивизма познания»¹⁷. Попутно замечу, что авторы сборника «Природа научного познания: логико-методологический аспект», пытаясь «раскрыть внутренние механизмы формирования научного знания», рассматривают проблему в двух аспектах: «с учетом социокультурных факторов» и «принципа объективности знания»¹⁸.

Хотелось бы сказать и о том, что идея предметного детерминанта все шире захватывала и науку об истории естествознания. Так, на Западе историки естествознания как бы открыли для себя всю эту проблематику вторично. Они выдвинули антитезу экстернализма и интернализма, понимая ее как антитезу внешней, лежащей вне самой науки, и внутренней детерминации движения последней. Экстернализм, как уже говорилось, утверждает, что научные идеи формируются и развиваются посредством внешней, социокультурной детерминации, интернализм объясняет эти процессы детерминацией внутренней. И именно в интерналистской концепции возникает идея предметной детерминации.

Мы не намерены подробно останавливаться здесь на дискуссиях, развернувшихся между интер- и экстерналистами, и рассматривать ту обширную литературу, которая создана теперь и нашим науковедением и посвящена этому вопросу. Отметим лишь, что это направление избежало бы многих шатаний и заблуждений, если бы западное науковедение воспользовалось марксистской традицией изучения подобной проблематики и понимало бы, что здесь вообще не может быть речи об антитезе, а должен идти разговор о синтезе, о взаимодействии различных детерминантов, определяющих возникновение и развитие научных идей и их систем. Но в высшей степени характерно то, что советские историки естествознания, размышляя об этих вопросах, так же, как и советские историки философии, все более и более осознавали, что должна быть построена теория, учитывающая то, что мы называем предметным детерминантом.

В полемику, направленную против западных интер- и экстернализма, вступили, как мы уже отмечали, советские историки науки. Так, на своем периодическом методологическом семинаре в Звенигороде (1977 г.) с докладом под названием «Контраверза: интернализм-экстернализм — мнимая проблема», который впоследствии был зачитан на ХV Международном конгрессе по истории науки (Эдинбург, 1977 г.) и уже
в переработанном виде напечатан в журнале «Вопросы философии» («Мнимые контраверзы и реальные проблемы теории развития науки», 1977, № 11), выступил С.Р. Микулинский. Главное внимание в этом и других подобных выступлениях направлено было на доказательство тезиса о том, что на развитие науки оказывает воздействие социально-исторический детерминант. Тем не менее Микулинский утверждал, что «каждая отрасль науки, так же, как наука в целом, имеет внутреннюю логику, внутренние закономерности развития, определяемые предметом, которые она изучает, и особенностями научного познания»¹⁹ (курсив мой. — З. К.). Писал он и о «предметном содержании науки» как компоненте объяснения «механизмов и закономерностей развития науки», «создания нового знания»²⁰. Приходится, однако, признать, что все эти подходы к сути проблемы и даже попытки наименования того компонента теории происхождения и развития научной идеи, который мы назвали «предметным детерминантом», остаются у этого автора неконцептуализированными и не включаются в предлагаемую им теорию данного развития. Потому и разработанная им «модель исторической реконструкции» теории на примере теории происхождения видов Ч. Дарвина концептуально игнорирует этот аспект, хотя автор и приходит к выводу о том, что содержание идей Дарвина формируется как воспроизведение предмета его изучений — эволюции видов.

Еще ранее на том же научном семинаре «Проблемы методологии историко-научного исследования» в Звенигороде (1975 г.) В.И. Кузнецов в своем выступлении поставил вопрос о «факторах развития науки» и разделил их на две основные группы: социально-экономические и предметные — те, что исходят из предмета исследования» (воспроизвожу по собственным записям, сделанным во время выступления докладчика).

О «предметно-логическом» детерминанте движения исследовательской мысли пишет М.Г. Ярошевский²¹, которого поддержали и другие участники этого сборника, например С.Д. Хайтун. Этот автор ищет определение научной школы при помощи понятия «предметно-логической общности» как почвы, на которой объединяются ученые²². В более раннем докладе на семинаре по той же теме (Обнинск, 1974 г.) Ярошевский говорил о том, что «историк науки должен провести предметно-содержательный анализ научного знания, в ходе которого выясняются отношения знания к его объекту»²³ (курсив мой. — З. К.). Микулинский находит, что в одной из еще более ранних работ Ярошевского²⁴ подчеркнута «мысль о необходимости при анализе истории науки» учитывать и «предметное содержание науки»²⁵.

Едва ли не в наиболее развернутой форме обсуждает эту проблему применительно к истории естествознания А.Ф. Зотов. Знаменательно, что и этот автор, подобно историкам философии и С.Р. Микулинскому, рассматривает ее в связи с полемикой против вульгарно-социологических представлений в истории науки вообще и, в частности, естествознания. «Идеализация, представляющая науку как нечто производное от социально-производственных нужд... оказывается односторонней». Существует «второй уровень связей» — традиция как зависимость от «предшествующего состояния», его «параметров», «предшествующей понятийной системы». Но хотя автор и не эксплицирует этого с достаточной систематичностью, он фактически фиксирует еще одну зависимость, еще один, третий, детерминант движения науки: «Конкретное содержание» «любой содержательной теории» определяется не первым («социально-производственные нужды») и не вторым («предшествующее состояние науки») детерминантами; оно детерминируется третьим обстоятельством — «характеристиками изучаемого объекта»²⁶. И на том основании, что развитие науки фактически определено этими тремя детерминантами, Зотов корректирует (ограничивает его значение) принцип соответствия, поскольку в нем выражен лишь один из этих трех детерминантов — традиция. Автор конкретизирует свою концепцию в связи с рассмотрением проблемы «принципа углубления и расширения знания» (заключительный раздел его статьи) и основывает ее на «онтологической» точке зрения, оказывающейся при ближайшем рассмотрении точкой зрения предметной детерминации. Преемственность и поступательность развития науки, соответствие «новой и старой стадии развития знания» имеют своим основанием «общность предмета исследования»; «непрерывность линии развития знания, несмотря на революционные перевороты науки, является серьезным аргументом в пользу предположения об онтологическом статуте» «приемов и методов исследования», т. е. предположения о том, что любой предмет исследования, какие бы факторы ни влияли на его формирование (имеются в виду факторы экстернальные, социально-исторические. — З. К.) «скорректирован в конце концов существенными моментами самого объекта» (курсив мой. — З. К.). В этом смысле можно утверждать, что «движение научного знания основано на корректирующей связи с объектом, осуществляемой через практику», что это движение, «какими бы влияниями оно ни определялось, идет именно по материальному объекту», и потому «любое изменение идеализированных теоретических объектов оказывается либо углублением знаний об объекте, либо расширением этого знания»²⁷ (курсив мой. — З. К.). К идее предметного детерминанта подходит, по существу, и Б.С. Грязнов, о чем мы уже говорили.