Вереницей прошли китайцы в кафтанчиках ha-ol. 11 страница

По большому счету, ничего никому объяснять не требовалось.Тем паче Инессе. За истекшие сутки котенок тоже страшно истосковался по кайфу. Котенок страдал не меньше моего и выстрадал честную дозу. Котенок сам бы объяснил, кому угодно и что угодно… Я же скорее старался «вылечить» сам себя. Ослепительно красноречиво оправдывался и патетически клятвенно обещал непременно избавить обоих от пагубного пристрастия, но как-нибудь в другой раз. В более подходящий для этого раз…

Окончательно обретя себя после четвертой дорожки, я вновь проинспектировал разгромленную комнату, пристально и хладнокровно оглядел последствия бушевавшей там стихии, мне не ведомой. Расстрелянные стены. Груда искромсанных долларовых пиджаков, брюк и курток, свидетельствующая о том, что гардероба больше нет. Как, впрочем, нет ни аппаратуры, ни мебели… Серьезных же повреждений на себе не обнаружил: мелкие порезы. Похоже, ворочаясь в коматозном сне, изрезался об осколки люстры, теряя капиллярную кровушку на простыни и подушки в полной бессознанке.

Кое-что растолковала мне Инесса. С ее слов, а я склонен ей верить, крутой пацан от чего-то, скорее всего, от непрерывно ноющего тела, на срединной стадии всасывания реладорма, пришел в неописуемое бешенство и в неконтролируемом порыве ничем не сдерживаемой ярости перебил все, что попалось под горячую руку, расстрелял полный барабан револьвера в люстру и стены. Чтобы свести счеты с предметами, не поддавшимися кулакам и рукояти пистолета, взял на кухне огромный тесак и порешил занавески, одежду и супружеское ложе. Короче говоря, покуражился от души. С истинно русским размахом, несмотря на немецкий псевдоним.

Далее, издаваемые мною истошные вопли и выстрелы вынудили Инессу покинуть ее кушетку и заглянуть в комнату. Когда она вошла, я, в состоянии полнейшего затмения, рассиживал на покалеченной постели и что-то бухтел или причитал среди страшной разрухи. Инна забрала у меня оружие и несколько вещей, случайно не попавших в «перископ» и уцелевших. Безуспешно попытавшись достучаться до меня сквозь броню паморков, но убедившись, что я уже угомонился и засыпал в позе лотоса, раскрыв чакры дарам феи сна, она тоже отправилась в свой тихий уголок. С надеждой на скорое мое просветление.

Самое интригующее в этой разборке с собственностью оказалось то, что я казнил, кроме мебели, только свои вещи. Ее прикиды, висевшие в том же шифоньере, оказались нетронутыми.

Ввиду полнейшей амнезии, мне так и остались непонятны ни мотивы, ни детали этой расправы. Причем, почему-то верилось, будто на нас напали враги и я в битве отстоял свое логово. Поначалу я даже хотел обратиться за помощью к экстрасенсу или гипнотизеру, чтобы дипломированный специалист помог припомнить хоть часть той знаменательной припадочной ночки. Ведь похожие вещи не происходят вдруг. Что-то должно было дать толчок. Не удивительно, легкость, с которой я покинул пределы собственного сознания и душераздирающее зрелище последствий «выхода в открытый космос» поселили во мне стойкую ущербность. Слава небу, хоть получилось в родные пенаты вернуться.

Я решил начать уборку. Однако Инесса за смутное время настолько ослабела, что помочь мне никак не могла. Пришлось вызванивать ее институтскую подругу Юльку, чтобы та в спешном порядке приехала на субботник.

Юля проживала на противоположном конце города, но, оказавшись дома, любезно согласилась заскочить. К сути: она тоже торчала на героине, и знала, что для нее, при надобности, конечно же, найдется порошочек. Поэтому я смело рассчитывал увидеть ее на пороге уже в скором времени.

Сделав Инессе сладенького чая, я отправил даму сердца спать в дальнюю комнату. А сам подождал прибытия Юли, чтобы с гордостью и достоинством нищего музейного экскурсовода с университетским образованием продемонстрировать весь блеск своего временного помешательства.

И показал, прохаживаясь по развалинам осанисто и вальяжно. Вот он, мол, какой я, непредсказуемый. Иногда немножко буйный, а так – добрый и ласковый. Судя по тому, как менялось ее выражение, как личико кукожилось в сушеное яблоко, она не на шутку перепугалась. Впрочем, после того, как я угостил ее отменным героинчиком, гримаса на мордашке постепенно исчезла, уступив место отражению глубокого понимания моей тонкой и впечатлительной натуры. Затем мы спокойно составили четкий план эвакуационных действий и расчистили территории.

Поначалу мне представлялось, что для того, чтобы хоть как-то привести жилище в порядок, необходимо вызывать специалистов из МЧС. Однако, низенькая Юлька просто поразила своими феноменальными способностями разгребать завалы. Может, и не стоило ей долбить науки, а попытаться сразу использовать свои таланты в местах аварий, бедствий, катастроф. Она быстро завоевала бы там авторитет, стала незаменимым спецом, сделала отличную карьеру.

Спустя каких-то два часа в комнате остались только починенный мною шифоньер и тщательно обработанный пылесосом ковер. Плачевные останки прежнего быта в несколько заходов вынесены на дворовую помойку. В том числе и наша с Инной кровать. Комната предстала пустой и аскетичной.

По самым скромным подсчетам, изрезанный гардероб, поломанные мебеля и разбитая аппаратура тянули на несколько тысяч долларов. Мало того, золотые часы и несколько перстней оказались вандалически изогнуты, и ювелирам впоследствии пришлось немало потрудиться, дабы придать им приличествующий вид. А еще Иисус на моем кресте утерял один глаз, став циклопом, какающим на турнике.

Положительно, что с деньгами на те дни напряга не существовало. Менее чем за неделю из мебельного магазина доставили новый диван, белое зеркальное трюмо, пару кресел, стойку под купленную в тот же день аппаратуру. Прострелянные стены украсились дорогими гобеленами… Когда все было расставлено и развешано, нашу комнату стало не узнать. Будуар Людовика Четырнадцатого.

Заниматься гардеробом я вознамерился постепенно и основательно, прикупив сразу лишь предметы первой необходимости. Естественно, черные и дорогие. В общем, порушенное было восстановлено и получилось даже лучше, нежели прежнее. Был бы стимул, оказывается, горы можно своротить!

После неудачной попытки соскочить и спустя время долгих размышлений на эту тему, я пришел к прогнозируемому выводу, что время настоящих, решительных действий пока не наступило. Еще один волевой рывок к свободе, и я могу окончательно потерять рассудок, став пожизненным дебилом, или опять потеряю кучу баксов. Ни то, ни другое меня не устраивало, являясь неприемлемым в корне. Поэтому я отложил «main kampf»[19], так сказать, в долгий ящик, а пока решил планомерно созревать и копить силенки. Пусть надлежащее произойдет естественно, в свою очередь.

Инна полностью согласилась с моей основательной позицией. Да и наш с Яном бизнес требовал стабильного внутреннего состояния.

А бизнес, между тем, процветал. Нам уже доставляли довольно крупные партии, по пятьсот граммов, в крупных, размером с ноготь, комках светло-розового цвета.

Скорее всего, цветовая гамма чистого героина вызывалась его окислительной реакцией с кислородом. Но стоило такой комочек раскатать в линию, порошок становился совершенно белым.

От нас герик попадал к дилерам весовой массой, состоящей из множества уже маленьких кропальков, дробить которые перед продажей запрещалось под страхом смертной казни, чтобы в нередких конфликтах на предмет качества порошка наша сторона чувствовала твердую уверенность в правоте.

Благодаря высокому качеству, героин на наших точках практически улетал. И все оставались довольны. Наркоманствующие обезьяны – хорошим наркотиком, дилеры – своими успехами и заработками, мы – неограниченным доступом и высокими дивидентами. Дела шли прекрасно. Мы контролировали обстановку, удовлетворенные результатами нашего кропотливого труда. И через короткое время я уже подзабыл о давешней драматической потуге.

Безусловно, я осознавал трагическую сторону своего положения. Несмотря на прибыль и интересную (на любителя, конечно) жизнь, я прочно завяз в страшной героиновой топи. Каждый день – плюс. Выкарабкаться из трясины не представлялось возможным.

За последующие недели, словно в компенсацию за провал, я нагнал себе ужасающую дозу. Вынюхиваемый за сутки объем достиг рекордного уровня в три грамма (!). Сейчас не помню точно уровень Инессы, ее наркоманский «класс», но он был несколько поменьше. Болезненное самолюбие не позволило бы мне проиграть эту битву за смерть никому. Тем более ей – хрупкой прозрачной девочке. Она, правда, очень старалась не отстать, боясь, наверное, упустить нечто новое в погоне за ощущениями. То дерьмо, к которому имелся доступ, мы загоняли в себя, пристально, но зачастую бессознательно, анализируя свои состояния и метаморфозы.

На счет собственной персоны я уже особо не переживал. Я же мужчина. Ну, чахлый и чахлый, бледный и бледный… Спутница моя, напротив, испытывала глубокое неудовлетворение, разглядывая себя в зеркале. Пришло злое время, Инессу не спасали никакие чудеса косметики и макияжа. Обилие дорогих шмоток и изделий желтого металла не обмануло бы стороннего наблюдателя: перед ним смертельно больные люди. Слишком сильно бросались в глаза наши угасающие силуэты, прозрачные лица и пепельная онкологическая шевелюра.

Одно обстоятельство в данной чреватой ситуации все же удовлетворяло. К лету мой организм окончательно перестроился и…постепенно возвратился аппетит. Правда, кушал я в основном сладкое, как и любой человек без печени. Выпечка, конфеты, шоколад, торты, мороженое – другого не касался. Мечта ребенка: печенье да варенье. Точнее, мечта конкретного «плохиша». Кем я, собственно, и был.

Как-то летней ночью, когда воспетый Шекспиром сон не шел, потянуло на движение. Я и мой «товарищ по оружию» Инесс, обдолбанные в дрянь и разодетые, как с подиума, по спонтанной прихоти оказались в круглосуточно работающем мини-маркете; взбрело при Луне полакомиться вареной сгущеночкой «Нестле».

Итак, олицетворяя ожившие трупы из дешевого фильма ужасов, мы совершаем выбор. Невероятно ожесточенные видом, но с пылкой гуманностью в сердцах, накидываем в тележку на колесиках все, что пленяет пронюханный разум пестрыми этикеточками. Дико приспичило блеснуть значительностью, скупив магазин на корню. Назло врагам… Иногда застываем перед завораживающим ассортиментом вкусностей в вазелиновом сомнении, плавно перетекающем в наркотическую дрему на ногах, - так кемарят в автобусах уставшие работяги, держась за поручни. Узрев что-либо незнакомое, перебрасываемся шифрованными фразами, понятными нам обоим, но представляющими ребус для посторонних.

Посторонних, замечаю, двое. По причине служебного долга за нами с нескрываемым любопытством следят в четыре глаза девочки-продавщицы. Довольно симпатичные, по-деревенски непосредственные, блещущие ровными зубками без намека на кариес, прямо-таки испускающие флюиды отменного здоровья. Из категории тех женщин, что в юности и молодости есть очень даже ничего, но затем безвозвратно теряют свежесть и обаяние, в возрасте оставаясь лишь со следствием могучего здоровья – растекшимся книзу пьедесталом для бюста. Разумеется, пока цветет, пообщаться с барышней-крестьянкой весьма и весьма приятно. И полезно. Потому что крепенькая тургеневская пышечка буквально брызжет положительными зарядами, которые никак не получить, трахая инфернальных неврастеничек с героиновым шармом.

Да, больного и немощного человека, как известно, инстинктивно тянет к здоровой натуре, дабы укрепить плюсовой баланс, подпитаться энергией. Так и меня исподволь повлекло к девочке, обслуживающей прилавок со свежими фруктами. В паузах между «воздушными ямами» я с удовольствием ее отследил, и, желая продлить визуальное общение, ареной дальнейших действий выбрал этот маленький оазис.

Пока Инна пыталась достать плохо слушающимися приказов спутанного сознания руками какие-то безобразные слипшиеся пельмени из кубического холодильника, я подтащил тележку к витаминным запасам. Краешком глаза наблюдая за безрезультатными потугами леди совладать с горизонтальной, прозрачной крышкой морозильной камеры, я решил ей не мешать.

Выглядело умильно: Инна силилась открыть стеклянный лючок, ставший досадной преградой к манившим ее с неистовой силой пельменям. У нее не получалось. Она, видимо, страшно уставала, и, набираясь сил для очередной попытки, замирала над отгороженным от нее стеклом предметом параноидального вожделения во вполне определенной позе, медленно и обреченно склоняясь узким лобиком к крышке.

Ее идеальная попочка и великолепные ноги, обтянутые черными бархатными брючками, запросто могли бы вызвать у меня приступ стальной эрекции, будь я в несколько ином состоянии. Увы, тогда я мыслил абсолютно другими категориями, земное мне стало чуждо. С другой стороны, своеобразное отношение к плотскому совершенно не мешало любоваться, с чисто эстетической точки зрения, сексуальным «станком» подружки, явно вызывающим жгучую зависть у обеих продавщиц. Ведь породистое тело – сродни, как у лошадей – либо дано, либо нет.

Им в этом не повезло. Каприз судьбы, генная инженерия, тут ничего не поделаешь, не исправишь никакими диетическими наворотами или изнуряющим шейпингом. Кому-то сводить мужчин с ума, кому-то вошкаться за прилавком. Такова жизнь… Впрочем, есть еще интерпретации сказки про Золушку.

Не отвлекая Инессу от ненужного занятия – я пельмени не люблю, – просто стоял и смотрел. Смотрел и балдел. Извращенной натуре льстило, что стоящая раком посреди торгового зала сексапильная красотка всецело принадлежит мне. Мне и героину. А героин тоже принадлежит мне. Тщеславие побуждало мнить себя властелином мира… Ах, как я лелеял свою нездоровую гордость! Прикидывая, вместе с тем, объемы тропических плодов.

Вторая продавщица помогла наконец Инессе вытащить заиндевелую упаковку пельменей. Но когда продукт, на котором сошелся клином белый свет, оказался в ее руках, тоном полноправного хозяина я приказал бросить его обратно. Не люблю мучное мясо, что поделаешь.

Девушка, каковую я собирался было мимолетно очаровать, подняла на меня полные недоумения голубые глазищи. Однако, столкнувшись с пронизывающим взглядом (успел сменить амплуа тирана на роль пылкого обольстителя, а про глаза забыл!), тут же осеклась и переключилась на фруктово-ягодное изобилие. Бедняжка. Ее лицо залило густой краской. Она не знала, куда себя деть, - чувствовалось. И поскольку ничего в ее растерявшуюся головку не приходило, она продолжала робко мяться передо мной, как бы ожидая порки моченым хлыстом. Трогательная, маленькая, не опытная жертва одного из вариантов людского общения… Притомившись телепатически терзать падаль, я произнес: «Так я любуюсь формами». И буквально ошеломил ее этой фразой, точно маг, залезший в мозги и прочитавший мысли. Она попыталась что-то пробормотать, но получилось скомкано и бессвязно. Оставив здоровое тело с помертвевшим духом, я потянул тележку к кассе.

Нашло коварное вдохновение эпатировать. И едва я понял, что вторая девочка заметила – ночные клиенты явно малость не в себе, то на немой вопрос отрезал еще более лаконично, со скрежетом горловых связок: «Героин».

Испуг мгновенно преобразил чистое личико; она явно маму слишком внимательно в детстве слушала; само понятие «наркотик» вселяло в нее панический ужас. И он в нее вселился. Или воскрес. Героин представился тифом, чумой, черной оспой, от которой надо бежать вприпрыжку! Но оставить кассу и дать деру она не могла: работа, тот же долг…

Я и это понял. Постарался улыбнуться. Получился какой-то шакалий оскал, лучащийся триумфальной плотоядной добротой к жертве.

Наша парочка пощадила-таки пульсирующие вены на шейках потрясенно посапывающих клуш в кремовых чепчиках. Монстры дослушали тишину до конца, навскидку расплатились и уехали.

По-прежнему я проводил дни в необходимой для процветания суете и себя фактически контролировал. Но отнюдь не потому, что разумно нюхал – я не нюхал разумно, я не умел, я не мог, я не хотел нюхать разумно. Тут другое: вбирая в себя все больше и больше синтетики, я столкнулся с проблемой, что кроет меня меньше и меньше. Я проклинал то обстоятельство, что адаптировался, принюхался, и из-за этого перевожу огромные «веса» зряшно, без былого эффекта – меня это дико бесило. Ибо с того грандиозного количества употребляемого вхолостую порошка, могли бы с соплю раскумариться пяток заурядных наркотов.

У Яна завод был не слабее. Он даже слышал поблизости топтание старухи с косой – так его загоняло. И собрав остатки воли в кулак, мой компаньон принял достойное уважения, мужественное решение – поддался вызревшему стремлению обрести долгожданную независимость. При помощи, опять же, реладорма и трамала. Теперь я, в свою очередь, поражался наивностью, перерождающейся в каучуковую глупость. Ну, мало ли, кто и что слышит? Не стоит так остро реагировать на бредятину. Однако, Ян почему-то, неизвестно почему, возомнил, что выделяется из огромной когорты наркозависимых феноменальными личностными качествами. Поверил, что у него получится. Я был не в праве его разубеждать, точно зная, что с манией величия, стремительно развившейся на благодатной почве спровоцированной героином шизофрении, бороться бесполезно. И ни к чему нудные дискуссии. Бесполезно и точка.

Единственное, что я знал наверняка: оставаться таким мечтателем очень стыдно. Пусть, пусть его, всех уверяет, что избавление от наркотической мании – вещь в принципе возможная. Но только в принципе… Чтобы окончательно излечиться, следует старую голову отрезать и новую пришить. И то, вряд ли поможет. Оттого я дружески жалел дерзкого выскочку, собиравшегося изменить что-либо в своей обреченной жизни; жалел, считая, что надо плыть, пока есть силы. И плыл сам в вязком опиумном море-гноище.

Лишь Инесса пребывала наичудеснейшим образом в ладах и даже нежной дружбе со своей ноздрей. И кушала, и нюхала, и кайфовала. Мало того, училась в институте на…юриста. С трудом представляю, каким образом она могла терзать «гранит науки», ведь выходила из дома уже изрядно в себя вобрав. Но как бы там ни было, мы ей немножко в этом отношении завидовали…

Ян запасся таблетками и назначил завтрашний день. Пришла моя очередь присматривать за бизнесом. Я искренне старался подбодрить друга, заранее зная, когда он сдастся. Хотя, так хотелось сказки! А вдруг получится?

Он жил один, и заботиться о нем, по сути, оказалось некому. Между тем, в кризисной ситуации за героем нужен был глаз да глаз, чтобы он там, взаперти, не накосорезил по тихой грусти. Я пообещал навещать братана Яна, решившего стать очередным героем нашего времени.

С утра начался отсчет. Ян периодически сбрасывал мне на пейджер сводки о своем состоянии. Я же терпеливо ждал худшего. Но в тот день не дождался. Не поступало настораживающих сообщений и в течение последующей ночи. До обеда следующего дня пейджер молчал, и я, предчувствуя неладное, поспешил к Яну.

И вот – дверь его квартиры. Нажимаю кнопку звонка. В ответ мертвая тишина. Звоню еще и еще. От противного позывного вскочит и паралитик. Но ни звука…

Ого! В повисшем молчании слышу грохот. Проходит еще полминуты и кто-то изнутри скребется металлом о дверь. Пока он по ту сторону справляется с дверными замками, облегченно вздыхаю: живой! А это сейчас – самое главное.

Наконец дверь открывается, и в тесном коридоре взору предстает существо, силуэтом отдаленно напоминающее моего компаньона. Тело издает сиплый возглас: «Братан, заходи!», - и начинает крениться влево, тщетно противясь силе притяжения. Достигнув своеобразной критической точки, не падает, а, мобилизуя все силы, пытается удержаться на ногах. Мелко семеня вдоль стеночки, по извилистой, одному ему ведомой тропке, тело сумбурно проникает в комнату.

Удерживать равновесие, балансируя при помощи несуразных телодвижений, становится труднее с каждой долей секунды. И очевидно решив не противиться неизбежному, Ян интуитивно расставляет руки в стороны, точно неоперенное подобие крыльев. Плавно, в иной степени почти грациозно, словно в замедленной съемке, птеродактилем или «Конкордом», пикирует над стоящими на полу музыкальным центром, компьютером со всякой к нему байдой, стойкой с теле- и видео-; виртуозно лавирует промеж двух кресел, будто специально предназначенных для его мягкой посадки. О, чудо! Ничего не задев, но зачем-то проигнорировав кресла, он наклоняет торс вперед и в заключительной фазе сногсшибательного полета, все еще удерживая руки растопыренными, по всей видимости не найдя другого выхода из сложившейся ситуации, с отчаянной смелостью летчика Гастелло, не взирая более ни на что, идет на таран. Лбом. В ребристую батарею. М-да, в жизни героя завсегда есть место подвигу…

Я заворожен «хроникой пикирующего бомбардировщика», поэтому не успеваю это событие предотвратить. Сознания Ян, однако, не теряет. Броня крепка, в три наката. Лишь выдавливает, тужась: «Братан, я упал». Как ни странно, это так. Поднимаю тело. Водружаю в одно из кресел, мимо которых оно пропарило. Осматриваю лоб потерпевшего: удачно, ничего не рассек, только огромный пунцовый синяк наливается на глазах.

Даю летчику Яну время придти в себя. Сам присаживаюсь на диван и закуриваю. Вижу валяющийся на тумбочке лист реладорма. Трогаю – пустой. Теперь все предельно ясно. Вот, оказывается, почему тебе летается. Ну ладно, хоть так обошлось.

Вялый и беспомощный автор крутого пике просит сделать ему дорожечку и продолжения кошмара не желает. Ратований о продолжении пламенной борьбы за трезвость не слышится. Видимо, напрочь вышибло при столкновении с радиатором отопления.

Определенно, ЭТО сильнее нас, и свободу уже не вернуть.

В начале осени меня посетила мысль, которая рано или поздно, так или иначе должна была меня посетить.

Оказывается, как просто! Если производить внутривенные инъекции раствором героина, то отпадает нужда переводить огромные количества наркотика, и кайф обретет утраченную остроту.

Предварительно подробнейшим образом выяснив у знакомых и старательно запомнив нюансы этой достаточно примитивной процедуры, после непродолжительных колебаний я купил в аптеке шприц. Двухкубовый, испанский, из пущенной на распродажу гуманитарной помощи. С маленькой иголочкой, именуемой в наркоманской среде «рабочкой».

Приехал домой. По подъезду на второй этаж целеустремленно, но с оглядочкой прошествовал этаким парнем-плохо-не клади. В левой руке ключ, в правой «волына», в зубах, как корсарский кинжал, шприц в упаковке. Круто, брат, круто… Дома взял на кухне столовую ложку, стакан кипяченой воды, комок ваты из аптечки. Зажег свечку… Показалось – маловато насыпал герика. Обычная история. И я, жадная сластолюбивая свинота, не колеблясь добавил еще… Пока раствор остывал, намотал на кончик иглы ватку-«метелку», и, дождавшись комнатной температуры варева, втянул его в шприц. Теперь надо было уколоться. Обыкновенно, колет кто-то другой, более опытный. Зачастую приходится и уламывать – по наркоманским понятиям уколоть человека в первый раз, тяжеленный грех на душу взять… Но нет проблем: крови я не боюсь, вены у меня девственные. Не вены, а могучие шланги. В такие кровотоки можно колоться с закрытыми глазами.

Я перетянул левую руку жгутом, чуть выше локтевого сгиба, и без особого труда вогнал иголку в самую толстую из вен – в так называемый «центряк». Слегка непослушными от волнения пальцами правой кисти немного оттянул поршень шприца назад – взял «контроль». Темная, цвета переспевшей украинской вишни кровь клубами вторглась в прозрачный раствор. Я попал точно с первого раза, я был «дома». Добрый знак. Тогда я выпустил концы жгута из зубов и медленно прогнал весь раствор, надавив на поршень. Резко вытащил «телегу» и столь же проворно прижал к месту укола ватку. Закурил, как учили и как хотелось, «на приход».

…Изношенное, изнюханное чувство воскресло… Нежнейшее покалывающее тепло наполняло тело… Ласковый прибой накат за накатом смывал мышечную одеревенелость, которая до первой инъекции стала настолько привычной, что и не ощущалась… Печень огорячилась, но вскоре, выпустив жар, оказалась незаметной… Нервно взопревший анус моментально подсох, будто присыпанный внутри прямой кишки детской присыпкой… В мозгу стало приглушенно и медленно; чисто, как непорочное зачатие… Я словно возлег на нагретый тропическим солнцем белый кварцевый песок в лазурной лагуне под сенью пальм острова Баунти, и оргазмическая вода одаривала трепетную и внимающую кожу гаммой фантастических чувств…

Я не помню тот момент, с которого я не помню. Как подлинный опиоман я был слишком счастлив, чтобы иметь представление о времени. Меня тихо заласкало приливом наслаждения, и я отключился. Когда же отлетевшая в синеокую даль душа возвратилась в бренное тело, первое, о чем я подумал, это если когда-нибудь и суждено умереть, пусть это будет так, только так, иначе я подам апелляцию в Высший Суд и выиграю дело, опираясь на гуманность. Второе, что напомнило о возвращении из сказочного мира на грешную землю, был резкий запах паленого мяса.

Посмотрев на руку, обнаружил наполовину истлевший фильтр от прикуренной сигареты, торчащий между указательным и средним пальцами. Пока я совершал омовение в лагуне, тлевшая сигарета выкурила сама себя, обожгла до мяса внутренние поверхности пальцев и, дойдя до фильтра, потухла, оставив на память о посещении рая неприятный ожог. Хорошо еще квартиру не спалил и сам не сгорел – жадность все, жадность. Дурная тяга добавить еще, если есть возможность добавить еще. Но в целом… Оставалось вычислить дозировку. Что, в общем-то, уже и сделано наполовину.

Потрепыхавшись меж небесами и твердью с пару часиков, я позвонил Яну и сообщил весть, что выход из героинового тупика найден мною в результате проведенного опыта на выживаемость, к счастью, удачно завершенного и открывшего нам новые горизонты на дороге в никуда – грезы художника Пискарева гарантированы[20].

И действительно, чем не открытие? Если в последнее время мы травили себя упорнее некуда, но взамен получали лишь второстепенную награду за преданность, солдатский крест вместо офицерского ордена, то теперь заимели лучшие шансы – травиться менее упорно, получая к тому же куда более широкий спектр наслаждения. Ну не мудро ль? И выгодно.

Тем же вечером я использовал новообретенный навык: приготовил раствор и недрогнувшей рукой нежно уколол компаньона, а потом и себя… Полагаю, дозировка получилась оптимальной. Мы не провалились глубоко, не воспарили чересчур и не обломались о какой не то несчастный случай. Однако прочувствовали экстаз сполна. Позже, в приватной беседе за кофе по-турецки, оценили обстоятельство, что героина для иглоукалывания требовалось в два-три раза меньше, нежели для получения вчерашних эффектов посредством носа.

В принципе, думаю, по-любому закончилось бы иглой. Кто заторчал по ноздре, непременно уколется впоследствии. Мы же не торопили события и к шприцу пришли естественным темпом развития личности. Я отнесся к возникновению в моей жизни «жала серебряной осы» философски: чему быть, того лучше не миновать. Да и без появления внутривенной терапии на авансцене поисков обетованных земель сам поиск искомого – если это был еще поиск – никоим образом не мог бы считаться полным. Мы вышли на очередной виток наркотической орбиты, выскочить с которого дано всем, остаться при этом в живых – единицам.

Короче говоря, мы стали колоться по вене. И я, и Ян, и далекий Алекс, и близкая Инесс – она настаивала, а я не мог ей отказать и, как ни странно, не хотел…

На исходе «бабьего лета» мы опять кололись с той одержимостью, с какой прежде нюхали; с беспечной самоотверженностью, брошенной на поиски героинового экстаза; постоянно балансируя на грани передозировки.

Отравы под рукой - немерено. Стремление к вечному кайфу не знает ни границ, ни приличий. Я больше не задавал себе вопросов и не питал никаких иллюзий - жил, как жил. «Белый» имелся, значит, забот не существовало.

Каждое утро я варил раствор. Мы кололись, и разбегались в разные стороны. Она брала с собой порошка, себе я потом варил еще раз шесть. Доза вскоре снова составила те же пресловутые три грамма. Только героин проникал в меня внутривенно, вот и вся разница, которой вовсе и нет.

Что-нибудь о здоровье? Инесса сдала кровь на биохимию и результаты оказались плачевными. Следовало срочно лечиться, лечить печень. Мы же лечились только героином. Лично я больницы и поликлиники не посещал вовсе. И так ясно, что печень мертва. К чему лишний раз подвергаться волнению, влиянию и психологическим травмам?

Люди верно говорят: тело – храм души. Нашим, по собственной воле разрушенным телам вполне подходили искалеченные, исполосованные линиями, бесконечно порочные души. Диссонанса не было. Мой внутренний мир, если он вообще существовал, находился в вечной мерзлоте депрессии. Мне постоянно мерещилось, что невидимые темные силы, покровительствующие мании, в скором времени от нас отвернутся, что в этой безобразной гонке кто-либо из нас обязательно обретет вечный покой. Обнаженная обреченность душила, как Гамлета, кошмарными предчувствиями, одно из которых в скором времени сбылось…

В долину теней отправился Ян. По причине наибанальнейшего передоза. Он и Алекс кололись у Яна дома. Когда Алекс пришел в себя, обнаружил посиневшего Яна простертым на кушетке, на спине, без пульса и признаков жизни. Алекс вызвал скорую и оставил входную дверь открытой. Я бы поступил также.

Мы созвонились с родиной Яна. Приехали люди. Забрали тело. Я не присутствовал. Не хотелось. По ЭТОМУ поводу у меня не возникло ни слез, ни истерик. Был Ян и по-английски ушел. Все…

Наркобизнес развалился. На руках оставалось около пятидесяти граммов героина. Дилерам я объявил, что торговли больше не будет и отпустил всех на вольные хлеба. С сожалением отпустил – команда сложилась замечательная. Однако, обстоятельства выше нас.