Вереницей прошли китайцы в кафтанчиках ha-ol. 6 страница

Обыкновенно, очень трудно запомнить что-либо из сказанного тобой или тебе во время промежуточного трепа, когда серое вещество почти полностью заполнено приближением кайфа. Безусловно, ты о чем-то беседуешь, и иногда с весьма серьезным выражением лица, однако эффект – «сивка-бурка вещая каурка» – в одно ухо влетело, в другое вылетело, оставив лишь то же напряженное ожидание дилера и грядущих чудесных метаморфоз. Но стоит «припудрить» носик, как все становится на свои места. Заново озвучивается ранее озвученное и мозг на сей раз послушно внимает, откладывая полезное.

- В клуб не поедем, - как результат чего-то о чем-то уже говоренного произносит Алекс.

- Делать там нечего, - вторично вторю я, соглашаясь. – Пора, мой друг, пора, покоя сердце просит…

- Опять поэтствуешь?

- Это Александр Сергеевич. Со школы запомнилось. Ну что, красивая, поехали кататься? Романс, - поясняю я.

- Поехали.

Заправляем шестьдесят литров, даем мальчику в лохмотьях такой же драный червончик (за то, что помогая, не мешал) и крейсерской скоростью катим за город, далеко-далеко, в пампасы. Променад в Ночь, под бесшумный аккомпанемент сцепления покрышек с трассой «Д 666». Периодически останавливаемся, совершаем элегантную понюшку с подкассетника Розенбаума через купюристую закруточку, и вновь продолжаем star track под задушевную беседу и тишайший надрыв про круть одинокого волка.

- Слушай, Алекс, тебе вообще поэзия нравится, я заметил. Ну, а вот кроме меня и Пушкина кто еще сердцу мил?

- Мне Пушкин не нравится. И тебя я тоже не понимаю. Только ты не обижайся, братан.

- Но ты же, бывало, слезу ронял под меня?

- Показалось тебе. Я что-то не помню. Вообще, - только ты не гони, лады? – я в твои стихи не врубаюсь. Бред какой-то. Ты вот читаешь там что-то, а я никак не вопрусь, о чем это ты. Даже кажется, что с катушек съехал. Я за тебя, Витюха, боюсь в такие моменты. Вдруг, думаю, околесица эта вся и впрямь – ты теперешний, как шизик. Мы же знакомы лет шестнадцать уже, считай с детского сада, я о тебе беспокоюсь. Не дай Господи, как Музыкант станешь.

- Ну, это уж вряд ли…

Я был несколько озадачен. И, определенно, оскорблен в лучших чувствах до кончиков не маникюренных с недельку ногтей.

Как же, я, Великий Я, столп вербальной культуры и прочая, прочая, прочая! Я неалчный работорговец Музами! Я, незакопанный гений! Я!

И вдруг оказываюсь не прав во всем, окромя, разве что, Муз – они действительно шлюшки, и достойны ночных совокуплений с мозгом в самой извращенной форме и актов последующих продаж. Вот это поворот...

Поворот действительно опасный – градусов девяносто. Скорость сто сорок, но вписываемся. На АВS-се.

- Не гони, не гони, разнервничался. Может, это я просто не понимаю ни хрена.

«Эх, все ты понимаешь, братишка, все понимаешь…»

- Ты пиши, что хочешь, если нравится… - Алекс прикурил и замолчал.

«Как тут писать после такого… Зарезали…», – я молчу. И вызревает во мне Иван Бездомный, то есть Понырев.

- Мне кажется, - и я краешком глаза видел, как мой друг положил руку на левую грудинку, - хотя я не профи, у каждого стиха, скажем, как у здания, должен быть фундамент, основание, и выстраивать его, ну тот же стих, надо без сбоев, чтобы кирпичики, слоги эти там, все на месте были, пригнаны, ровненько все вверх… А то скачет у тебя, как хромая кобыла. Не в обиду, брат.

«Да что ты понимаешь про здания-то, про стихи! Архитектор ебучий! Поэзия, это долгожданное откровение матроса в публичном доме Гамбургского порта! Как хочу, так и пишу! И вообще, это авангард…»

- А Пушкин мне не нравится, потому что фуфло и баклан, - внушительно заверил Алекс.

Что, впрочем, вполне логично. На счет А.С.Пушкина. Со слов Алекса, опять же. Как можно питаться мыслью человека, который пошленько муслявя похотливыми базедовыми глазками как придворных дам, так и жен приятелей, делал им украдкой непристойные предложения? Да ни один правильный парняга не увьется за подругой кореша, а уж тем паче подельника! И не безнравственно ли воодушевляться примером существа, по сути дела предавшего своих друзей-декабрят (Алекс так и сказал – «декабрят»)? И не жалкая ли это отписочка, типа, опа, «браатьяя мееч ваам отдадууут»? Эх, шакаленок, вроде с вами, братва, а сам раз – закозлил кое-кого – и в ссылочку, на харч крепостной и покой вдохновенный. Зачем он главы «Онегина» уничтожил боязливой рукой, ну те, где уколы самые ядовитые? Да стопудово, даже корешам своим осужденным передачки с гревом не заслал… Дуэлянт? Расчет от безысходности! Опивки совести! Не было ему, фуфлыжнику и моту, дороги путевой в общество. Знал, смерть от долгов избавляет, все списывает, и как хуй к жопе подвели и у семьи все отобрать хотели – раз и на Черную речку… В газетах про него писали в то время, типа «чванится вольнодумством перед чернью, а у знатных ползает, чтобы получить шитый кафтан…»[14] Ну талантлив, ну усидчив (или улежчив – писал-то лежа), но на героя национального по-понятиям не тянет…

Честно говоря, я и не предполагал, что Алекс способен обладать подобными знаниями. А если сказать по-правде, подранил Импотент в тот вечер Поэта. Сам же Поэт добил себя широкой, за одно и поминальной, линией кокаина. Мы, как водится, посожалели об этой своевременной утрате под вырвавшееся у меня невзначай пророческое «assez cause!»[15] от Федора Михайловича. И забылось…

Километрах в шестидесяти, наверное, шести от города заземляемся в какой-то шашлычной. Тешить нутро пищей отнюдь не тянет, просто необходимо разнообразить программу вечера. Заказанный весьма аппетитный шашлычок так и остается нетронутым, девственным. Мы питаемся сугубо минеральной водой. Брызжущее через край дружелюбие вынуждает вступить в долгую беседу со скучающими парнем-поваром и девочкой продавцом.

Милый парень, милая девочка…

Клиентов, кроме нас, нет. Поэтому они охотно поддерживают пустой разговор, не узревая в нас никакой опасности. От бурлящей в нас окислившейся доброты с позывами щедрости, угощаем их пивом из их же киоска и, засев в павильончике, чешем языки, что называется, за жизнь, травим анекдоты и забавные случаи.

Как пример, анекдот Алекса:

«Мужик поймал золотую рыбку и говорит: «Хочу, чтоб у меня все было». Смотрит на него золотая рыбка: «Хорошо, мужик, у тебя все было»».

Смеялись все, кроме меня. Я это анекдот знал.

Как образец, анекдот от меня:

«Сидит красивая тринадцатилетняя девочка Лолита в комнате. Скучно. Звонят подруги, зовут ее на дискотеку.

«Пойду, - думает Лолита, - спрошусь у папы».

Входит в другую комнату. Папа в кресле, почему-то довольный.

- Папа, пусти меня на дискотеку, - говорит Лола.

- Отсоси – пущу.

Ушла Лола, оскорбленная в лучших чувствах. Сидит в комнате, мнется, а время-то идет. Решилась-таки. Приходит к папе и говорит, мол, давай, отсосу. Тот, гумберт-гумбертом ножки расставив, шириночку расстегивает. И только Ло собралась припасть, как увидела, что член-то папин в откровенном дерьме.

- Что это, папа? – спрашивает Ло.

- А ты что думаешь, твой братик давно уже на дискотеке танцует…»

Не смеялся никто, кроме Алекса. Я этот анекдот, понятно, тоже знал.

Настроение все равно неизлечимо отменное.

Продолжаем в том же ключе сассафраса, и спустя веселый час откровенность нашей беседы теряет самые потаенные границы. Создается такое впечатление, будто знаемся уже сто лет. Впрочем, незнакомому и случайному «попутчику» раскрыть душеньку завсегда проще, как известно. А уж под мощным раскрывающим действием кокаина это вообще происходит легко и вольно.

Ловлю себя на том, что в вознесенном состоянии могу и хочу выдать какую-нибудь «военную» тайну. Но тайны, увы, опять-таки на ум не приходят. Тайн в запасе не осталось.

Приходится ведать бередящую историю о распятой любви в духе ренессанса, импровизируя по ходу действия…

Через два или три часа продолжаем свой звездный путь по совершенно незнакомому шоссе. Милый парень и милая девушка, примотанные запястьями и лодыжками синей изолентой к стульям, остаются.

Произошедшее произошло неожиданно. Совершенно неожиданно. Для всех.

Дело в следующем: во время собственного повествования я расчувствовался, положил в знак понимания руку на бедро торгующей прелестницы и, поглаживая оную роскошь, продолжал упоительно слушать себя не взирая ни на что. А ее сослуживец вскипел пьяной ревностью… Парня взял на себя Алекс – ему оказалось ближе. Девушку – я, как джентльмен. Положительно, ей понравилось… Наградой же за труды сухопутным флибустьерам послужили шестьсот тысяч с копейками (сто долларов), по коробке шоколадок, паре блоков любимых сигарет и ящик никчемных горячительных напитков «Амаретто»… Последнее, скорее от жадности завоевателя.

Незнание местности нисколько не тревожит. Наслаждаемся коксом, поездкой и приобретенными с доплатой впечатлениями.

Когда появляются первые признаки приближающегося рассвета, интуитивно сворачиваем на другую магистраль, и с появлением светила, насмерть обдолбанные чудесным порошком, въезжаем в город с противоположной стороны. В общей сложности мы одолели километров триста тридцать. Не диво, сто верст - для бешеной свиньи не крюк.

Уже в городе, на осенней набережной, нас настигает редкое в ту пору, полноценное погожее утро. Решив прогуляться, принимаем в машине две гигантские дорожки, к несчастью последние, и выходим на зарядку и воздушные процедуры.

В преддверии неизбежной зимы уличные кафешки позакрывали. Присесть и залимонадиться негде. И мы степенно прогуливаемся, как пожилые миллионеры, с благолепием вдыхая прокуренными легкими живительный осенний воздух.

На каменной пустоши культового места – никого. Ни утренних трусящих гонцов, тщетно пытающихся удрать от инфарктов, ни спозаранку выгуливающих своих корявых мопсов собачников, ни даже завалящих бродяг. Ничто не раздражает уставшие за невоздержанную ноченьку глаза, никто динамический не присутствует в благостной картине может быть последнего кристального осеннего утра.

Меня шепотом листьев посещает тонкая элегическая грусть по уходящим в никуда дням моей жизни…

Наверное, пора расставаться, но расставаться совсем не хочется. Едем к Алексу домой. Попить кофе и несколько придти в себя.

В его апартаментах курим косяк отменных «шишек». После чего последующие часы провожу в архистранном коматозе, из которого выхожу совершенно разбитым. Наваливается тоскливая раздражительность.

К полудню созваниваемся с дилером, но тот обманывает ожидания, сообщая, что «товар» должен быть только к вечеру. Приходится смиряться с естественным течением событий. Возникает гнетущий вопрос, куда бы себя деть?

Вечером Алекс преподнес подлинный сюрприз. Словно в компенсацию вчерашним порнографическим коллизиям. С нами в клуб поедут две симпатичные, по его словам, девушки, ни разу, правда, кокаин не пробовавшие. Что ж, это ерунда. И я искренне рад, что проблемы с желанием у друга исчезают.

Заезжаем за пяточком граммов и в заранее условленном месте ждем предстоящих дам. Не теряя времени даром, толчем кропаля моими пластиковыми правами на заламинированном техпаспорте. А чтобы заранее снять характерный стресс, непринужденно возникающий при цивилизованном знакомстве, делаем себе неимоверные, лошадиные дороги, похожие на те, с авторучку, что Деннис Хоппер втягивал по тридцать раз на дню на съемках «Беспечного ездока». Он, кроме того, их еще и виски заливал. Мачо, одним словом. Мы попроще будем. Но именно такая дорожка, не дорожка даже, а трасса, мне и необходима. Ведь я-то этих девочек не знаю. Их Алекс знает. А я нервничаю, и мне требуется существенный допинг. Несмотря на то, что по его мнению, сексапильные крошечки готовы на все и сразу. Конечно, если к этому вопросу умело подойти. Ладно, верю на слово.

Вот, однако, и встреча. Из окна BMW – ничего, среднего роста, спелые и оформившиеся, не кривоногие. Присаживаются. Как водится у порядочных людей, Алекс знакомит, но я его технически безупречно, на подхвате перебиваю и представляюсь самостоятельно почему-то…Феликсом. И добавляю: «Друзья зовут меня «Железным»». Мисс шутки юмора, естественно, не понимают, подумав наверняка, что я блатняга законченный или хуже того – преступный авторитет… Для них я остаюсь Феликсом навсегда. Но это вовсе не досадно, ибо я блуждаю в артистическом секторе своей многогранной натуры – так приспичило, - и для меня они тоже не Светка и Дунька, а некто вроде Сандры Баллок и леди Ди. Алекс – тот самый, ставший в прессе сверхпопулярным после утраты в королевской семье плейбой-египтянин Аль Фаед.

Предлагаем выбрать, на их усмотрение, место нашего будущего отдыха. И они, точно специально, выбирают…«Лонг-Айленд»! Им, видите ли, там нравится… Проклятие древних племен, но желание гостя – почти закон, если не слишком попирает обычаи. Да и будет еще время на рокировки.

Кокс они действительно никогда не пробовали. Но под нашим аргументированным давлением соглашаются на эксперимент. Правда, леди Ди отказывается до последнего; оправдывается, дескать, только приняла детский панадол.

Делаю им две среднегабаритных дорожки. Сами, не упуская своего, тоже прикладываемся. И, отнюхав, катим в ненавистное Эльдорадо.

В пути лялякаем, как сначала кажется, ни о чем. На самом деле, это ни что иное, как разведка. На предмет соответствия основополагающих принципов мировоззрения.

Похоже, мои изменчивые взгляды и далеко не английский юмор не находят взаимопонимания. Я не понят ни сильной Сандрой, ни изнеженной Дианой. Или не поняты они? А, не суть важно…

Важно возникшее несовпадение, несостыковочка между нами. Они любят подавать милостыню и вечерами слушать Гайдна, и при своих замашках мечтают стать бизнес-woman. Нелепый внутренний парадокс. Я же прохожу мимо нищих и калек, от Гайдна меня воротит, и я не мечтаю ни кем стать – я желаю быть! Я обожаю далматинцев и если бы не кочевой образ жизни, завел бы себе целую свору. Я люблю наркотики и предпочитаю в финале интима стоять сзади. Они считают далматинцев слишком аляповатыми, трясутся по субботам на вечеринках в стиле диско и насчет поз предпочитают отмалчиваться – хорошенькое начало! Вероятно, стесняются вида своих задниц, хотя формы, кажется, в порядке.

И тут я основательно вдумался. О каких формах и гайднах может вообще идти речь, если они не любят далматинцев?! Это же святотатство! Они что, кино не смотрели про любовь? В довершение, на провокацию о Пушкине, при анализе выявился застарелый трихомониаз начитанности и бледные спирохеты признания. Это уж совсем никуда не годится. Я расстроился и устал.

Но… Актером маскирую презрение, джентльменом безукоризненно поддакиваю, и авантюрным романистом уповаю на исцеление пропащих «снегопадом» под индейскую трубочку мира. Думаю: «Ладно-ладно, девочки, скоро все поймете вы и много почерпну я, в придачу. Ух, как отмщу я за очаровашек далматинов, и орально, и вагинально, и ректально!»

У клуба пытаюсь растопить лед крайне серьезными линиями. Курим по сигарете и идем внутрь, в мраморную утробу. Пока Алекс платит за билеты, я стараюсь понять, как им кокаин. Анализирую их поведение, манеры… Насторожены по-прежнему. Получается, что кокс им никак, нисколько не оказывает волшебного воздействия. Язык их тел мне знание сие подтверждает: ведут себя словно пучеглазые вуалехвосты в трехлитровой стеклянной банке на птичьем рынке.

Сообщаю о своем наблюдении Алексу, и он с ним соглашается. С нашей стороны следует предложение все повторить. Выходим из клуба, садимся в авто и предпринимаем отчаянный кокаиновый марш-бросок в их свежеискушенные носики.

Нам – великолепно, и, честно сказать, было бы полностью в масть, кабы не грузили мысли об этих двух красавицах. Им – никак. ОНИ НИЧЕГО НЕ МОГУТ ПРОЧУВСТВОВАТЬ! Я готов кричать от возмущения.

Происходящее начинает решительно давить на нервы. А я собирался было поближе познакомиться с Сандрой, открыть ей свое великое сердце, предложить верную дружбу и неотразимую любовь… Увы, мечтанья о предстоящих здоровых плотских удовольствиях безжалостно изгажены, гнило попахивают выделениями неискренности; оподлены мнимым золотом мнимого Эльдорадо…

Они не понимают этого кайфа. Мы находимся на разных островах. Что там острова! Мы на разных полюсах планеты наслаждений. У дам свое видение происходящего. Они хотят обратно в клуб, хотят шампанского, хотят подвигать телесами под ремиксы… Еще один скудоумный час в их обществе и я их возненавижу!

Все же поднимаемся в бар. Распиваем за компанию бутылочку «шампуня». Выпивают, собственно, дамы. Я не пью, Алекс за рулем. Впрочем, дамы выпивают совсем по чуть-чуть: опасаются опьянеть и потерять над собой контроль, опасаются, что мы воспользуемся их релаксом и телами. Маразматический тупик! Веет безысходностью… Господи, Алекс, кого ты снял?

Девушки уходят танцевать.

О, пластичные ехидны! Я готов вас убить! Но не сильно.

В голове накручиваются тоскливо-мрачные мысли. Мой возрастающий пессимизм передается Алексу, как шлем Дон Кихота верному Санчо Панса.

Девушки возвращаются. С ними возвращается жестокое осознание полнейшей беспонтовости затеи. Мы с другом удаляемся на «совет племени» в авто.

Желания переводить на девушек бесценное время и драгоценный порошок – нет, нет и еще раз нет. Как нет и стимулов продолжать настоящую юродивую канитель. Мы не в том возрасте, чтобы ПРОСТО сидеть с телятинами в баре… В итоге постановляем оставить шугливым инопланетянкам денег, а их самих в клубе – пусть резвятся в своем отпевальном стиле, и под благовидным предлогом наисрочнейших дел их покинуть. Эти стародевичьи игрища валдайских коз вопиюще противоречат твердой на тот момент жизненной позиции. И мы изгоняем себя из сего Египта, хоть это и названная «родина» Алекса.

Получив по номеркам обе куртки в гардеробе, я ожидаю товарища по несчастью в машине, пока он утрясает организационные вопросы. Смотрю на прибывающий и прибывающий народ и отчаянно не понимаю, кто эти люди?

Вернувшись после того, как рядом со мной припарковалась третья тачка, битком набитая моими разнополыми земляками-деградатами, Алекс сообщил, что девицам такой поворот событий понравился несравненно больше, нежели возможность любоваться нашими мрачноватыми снобистскими рожами остающуюся часть ночи. Напрямую, безусловно, они этого не сказали, но выражения единомгновенно засиявших мордашек предательски выдали отношение к происходящему.

Алекс сказал, а я подумал: «Они нас попросту не достойны. Жаль, симпатяги далматинчики остались не отмщены кровосмесительной местью, я бы за каждого, в довесок, пристрелил по индейцу».

Ну, а в общем, по большому счету, все остались довольны. Мы – тем, что совершили бегство из глупого рая и вроде как исправили оплошность Алекса; дамы – тем, что сэкономили денюжки в горячо почитаемом ими месте. Впрочем, по-настоящему ночь устроила лишь девиц. У нас так и не получилось спрыгнуть с холодной волны справедливого раздражения, мы стали ее хлипкой пенкой. Полностью загруженные проблемой полярности полов, отправились к Алексу.

У него, вытряхнув из целлофанового пакетика весь порошок на снятое в прихожей большое овальное зеркало в закопченной витой жестяной раме, мы нюхали и с него, и по-пиратски с кухонного ножа, и, как последние декаденты, с перемычки меж большим и указательным пальцами; изредка пили чай и курили, курили, курили, отдаваясь скорбным размышлениям о неизвинимо негативном влиянии феминизма на планетарное человечество и нас, завлеченных и обманутых, в частности. Как теперь удается понять, непосредственно феминизма, похоже, и не наблюдалось, но скомканная, будто не по назначению использованная газета, обида заставила остаток ночи втирать друг другу грустные, отнюдь не утешительные суждения, перемывая косточки всем нашим подружкам и любовницам и обнаруживая под патиной внешности громадье минусов в каждой, и былой, и грядущей. В результате, мысль о том, чтобы отправиться туда, где в теплой постельке покоится хрупкая настоящая, вызвала во мне глубочайшие протест и неприятие. Я остался у Алекса…

Как и ожидалось, крепкого сна не случилось. Как, впрочем, даже легкого забытья. Мы не могли спать, не могли есть, не хотели ничего делать и снова не знали, куда себя деть. Кокаин закончился, он всегда заканчивается быстро, сколько б его ни было. Подавленность, спровоцированная плотскими неудачами, многократно усилилась зашебуршавшим с утра пораньше мелким, серым, ублюдочным дождиком.

Решено! И никаких сомнений, скользких поползновений и задних скоростей! Мы мчимся на рандеву с дилером с прытью, подгоняемой плотным нервозом, перемежающимся психопатическими порывами. Мчимся сугубо для того, чтобы, употребив МНОГО, совершить в «А» кровавый террор. То бишь, познакомиться с двумя симпатичными девчонками, грамотно обставить флирт, как кабана на номерах, и отвендеттить им «за все», жесточайше оттрахав. Оговорено, это будут непременно темнокожие супермодели, а потаскушкам в стиле Луиса Кранаха Старшего в пантеоне разврата не место. Их игнорировать – это установка. В самом крайнем случае, пусть окажется белая девочка, одна на двоих, с ножками Нади Ауэрманн, попочкой как сочный персик и грудкой четвертого размера. Пятый уже перебор, не так ли?

К сожалению, гнусное революционное намерение осуществил только я. И то, лишь на половину. Причем, на меньшую.

К тому моменту, когда ваш покорный слуга сошелся с достаточно приемлемой Эвтерпой[16], щедро угощал ее кокаинчиком в авто и нещадно тираня интеллект вел завораживающие беседы, способные вызвать влажность известного места даже у фригидной феминистки, его невезучий братец, разочарованный физическим отсутствием достойной спутницы, явно перегорел желанием ее выискивать и домогаться. Действительно, что толку искать черную кошку в черной комнате, особенно если ее там нет? Да, да, были кто угодно: прыщавые девственные поросли со слоем клеоросила на лобиках и карлицы с садистскими наклонностями, долгометрические звездочки местного баскетбола с демократическим пристрастием к однополой любви, инвалиды опорно-двигательного аппарата, коих гурьбой доставило общество «Знание» дабы опробовать новейшие ортопедические ухищрения, и, украшением тусовки, одна женщина-слон, вырвавшаяся из санаторного прозябания. Вот только приятной кошечки для Алекса как-то не случилось, и к четырем часам утра от его кровожадной похоти не осталось и следа. Мой друг погрузился в суицидальное переживание несбывшегося и изъявил настойчивое желание лишь пробьет ровно четыре, сесть в сверкающую карету и рвануть на почтовых в свой персональный однокомнатный дворец, чтоб там, средь россыпей толченого в пыль горного хрусталя опять превратиться в призрака.

Я бедолагу отвез. Оставил с ним большую часть порошка на одиночество и утро, и вернулся в клуб, оставшись один на один, без предрассудков и Алекса, со своей новообретенной Пандорой, которая (как я понял из льстивых благоухающих речей), знала толк в подобном времяпровождении.

Вдыхая white snow, понимая с полуслова и полувзгляда, сладкой парочкой мы проторчали в «А» до закрытия. И это было неправильно. Потому что потом, когда мы решили немного покататься по городу, найти укромное место и заняться оральным сексом, я настолько увлекся гиперсерьезным изложением собственной философии, что непроизвольно смахнул крышку с сосуда Сомнения, и все таившиеся в нем бедствия распространились по салону BMW губительными парами. Даже Надежда не осталась по привычке на дне посудины, лишив шанса на реконструкцию отношений. Я понял, что моя Пандора, со взглядом рубенсовской мадонны в креслах, не что иное, как обыкновенная жадненькая шалашовка, какую на Грушинском можно подрючить за пузырь национального пойла. А я на нее тут наркотик аристократов извожу… Гадливая похоть покинула меня.

Не утерпев, я помповым «ремингтоном», заряд за зарядом выпустил полную обойму словесной картечи своего мнения о ней. На обольстительном лике сначала нарисовалось недопонимание, потом проступили презрительные бульдожьи брыльца и, наконец, все стало потеряно навсегда.

Объект для изощренной мести, сделав мне жгучий комплимент «придурок», выскочила из автомобиля.

- А у тебя пенисами лохов изо рта несет, - я тронулся, удовлетворенный сей впечатляющей дефиницией.

Позвонив Алексу и выяснив, что он еще не спит, я заехал. По пути зацепив еще пару граммов. Странно, у дилера было, несмотря на раннее утро. Видимо, он понял-таки, что мы люди серьезные.

А к незаметному вечеру, на тридцать третьей дорожке, мы с Алексом окончательно сошлись во взглядах: испытывать судьбу и тратить времячко на поиски стройноногих и интеллигентных представительниц прекрасного пола – чтоб без толку с ними трепаться! – в нашем незаурядном положении нужды нет. И следовательно, надо покарать наиболее доступных из «предательниц» и «феминисток» - проституток.

Итак.

После звонка в первый попавшийся в газете массажный салон, сорок минут спустя нам доставили шестерых слегка потрепанных жриц любви. Прибывший вместе с ними сутенер суетливо построил своих подопечных в ряд, предоставив полную свободу выбора.

Я выбирал придирчиво, вальяжно прохаживаясь вдоль шеренги; Алекс – не менее придирчиво, но стоя на пороге. Что мы видели? Тусклые глаза. У всех… Изношенные тела. Почти у всех… Изломанные судьбы и заплеванные души. Однозначно, у всех… Похороны молодости, а может и всей жизни, - вот что стояло перед нами, усталое и размалеванное.

Заныло за грудиной – обкокаиненная совесть необычайно чувствительна. Совесть мира. Видя счастье других – сам, бывает, становишься счастливее; по ТВ добро побеждает зло – радуешься, как идиот… Но в те минуты, глядя на забитых девчушек, за пахабными манерами которых, как за броней сокрыты жаждущие тепла и любви сердца, я пропускал сквозь себя боль шлюх всего мира. Сентиментальность исподволь настроила ориентироваться в предстоящем выборе (не могут же они полчаса стоять, пока я не уйму рыдания) на…жалость.

Выбрали, все же, наисимпатичных. Местами. Если бы не легкое, трогательное опрощение лиц под слоями дешевой штукатурки, слегка пошатнувшее мое желание, - увы, я привередлив, - то удалась бы ночка на пять звезд. А так, заплатили за два часа, получив в полное распоряжение двух потасканных самок, пару оплывших Венер, дубль безразличных сальных Лун.

Предложили по дорожке кокаина: снять пресловутое, невольное в таких ситуациях напряжение, - получили отрицательный ответ. Пошарпанные куртизанки предпочитали классическую водку. В баре нашлась початая бутылка «Смирновской», будто специально прибереженная для этого случая. Или Алекс все предусмотрел?

Они выпивали, а мы разнюхивались около часа. Пытались, как говорится, навести мосты. Хотя зачем? Ведь дамские телеса мы приобрели в пользование, и заставить временную собственность исполнять сокровенные желания, по законам рынка, имели право в любой момент. Беда лишь в том, что на исполнение сокровенного они не тянули. И представить себя, занимающегося с ними любовью, покусывая и полизывая, я никак не мог. Это оказывалось выше моих самых извращенных фантазий, даже тех, грязнейших, где застенчивая брезгливость вытесняется исступленным желанием.

Но раз уж купили…

Не желая проникать своим ухоженным органом в ее вонючее нутро, я дал возможность потерзать его ее ротику. Иначе назвать эти ласки просто нельзя: так землеройка высасывает дождевого червя, прицарапывая лапками. Я попросил делать это потише, помедленнее…

Девушка уже как полчаса делала мне минет, шея ее онемела от однообразных возвратно-поступательных движений, а я – невозможный циник – едва ли не заливался слезами от господней несправедливости к ее судьбинушке, укуриваясь в кресле «Мальборо лайтс». Нескоро уяснив, что «акт любви» не подойдет к положительному результату вовеки вечные, я прекратил экзекуцию над собственной плотью, в том числе и крайней. Прелесть сделала вид, будто обиделась, и предложила…попробовать еще раз. На что я простецки предложил ей не досаждать профессионализмом, а пойти на кухню, попить водочки да потрепаться за жизнь. У Алекса дела обстояли аналогично, и оставшееся оплаченное время мы квартетом предавались достоевщине. Обкокаиненной. В душе моей невыразимо теснило…

Когда оплаченное время закончилось, деликатно постучавший в дверь сутенер поинтересовался, не желаем ли мы продлить общение уже за меньшую цену. Девочки стояли потупившись, я рассмеялся, а Алекс сказал сутенеру, что лучше поимеет его самого. Сутенер не рассмеялся, но и не потупился. С грациозностью верховного оракула он отконвоировал пьяненьких жриц.

Мы почувствовали определенное облегчение, проглотили по листику найденного в аптечке реланиума и точно в замедленной съемке погрузились в тяжелый медикаментозный сон-оглушение.

Кокаин принимался ежедневно, можно сказать, ежечасно. В дозировке мы перещеголяли и мачо Хоппера, потреблявшего «снег» вкупе с крепким алкоголем, потому что он – мачо, и разноглазого Боуи, поглощавшего в сутки до десяти граммов отменного спасительного зелья – от неуверенности. Приблизившись к легендарным дозировкам лидера «Нирваны», мы стали ни кем иными, как супернеуверенными в себе мегамачо.

Исключение составляло лишь малое время, проводимое под действием снотворного в так называемом сне. Без сонников уснуть возможным не представлялось, и чтобы хоть как-то перебивать паранойю возбуждения, я глушил фенозепам, фенобарбитал и «релашку» в умопомрачительных количествах, от которых нормальный человек не имел бы ни единого шанса вообще когда-нибудь проснуться.

И каждый раз, проваливаясь в вазелиновое небытие сна, я шепотом проклинал и жующих листья индейцев, и Жозефа де Жослена, привезшего два с половиной века назад кустарник в Европу, и ученого Альберта Ниммана… Однако стоило проснуться, все мысли возвращались к «белому другу».