Вереницей прошли китайцы в кафтанчиках ha-ol. 3 страница

Первым делом – на автомойку. Чистый автомобиль вызывает симпатию к его владельцу. А в апрельской жиже пусть и новенькое авто, с налипшей сантиметровым слоем грязью, не производило должного впечатления и укреплению симпатий никак не способствовало. Лишь чернильный, еще не закуренный запах салона свидетельствовал о младенческом возрасте «ласточки»… Спустя час, радикально-черная игрушечка со сверкающими дисками готова помочь своему от нужды заботливому хозяину.

Около пяти вечера – прибытие домой. Перекусив, решил часика два поспать, дабы в предстоящей жаркой ночи нарисоваться несгибаемым тусовщиком… Какой там сон! Я лежал и мандражировал в предвосхищении первого свидания, как неопытный юноша, томимый «щенячьей» любовью; рисовал праздничными красками воображения вариации на заданную тему…

Вот и все… На старт!

Принимаю контрастный душ – сбиваю возможную спесь и нагнетаю бодрость. Убиваю несуществующую перхоть «Хеад энд Шолдерсом». Начисто бреюсь. Так надраиваю зубы, что возникает вполне объяснимое опасение стереть эмаль. Подравниваю ногти, – давным-давно прочитал в толстом глянцевом журнале, дескать, женщины обращают особое внимание на руки понравившегося лицом и задницей мужчины. А поскольку я, точно высококультурная губка, имею болезненную страсть подобные полезности впитывать, то присовокупил к невесомому багажу полезных знаний и эту секретную информацию, заимев с тех пор замечательную привычку ногти регулярно постригать. Благо лицо и задница - в порядке.

Перед тем, как приступить к процессу одевания, щедро поливаю намытое до кожного скрипа тело и свежее исподнее «Богартом» – думаю, подвыветрится. Подобрав наидостойнейшую оболочку для благоухающего организма, а заодно растратив незаметно нервный час – вот он я, в классическом черном, как на поминки по низвергнутой тоске.

Покидаю родные стены. Шестьдесят шесть ступенек вниз – цок-цок каждой ногой по тридцать три раза, - подъезд. Сочный плевок после первого глотка прохладного воздуха. Сажусь в сверкающее от полиролей авто, моля небо не посылать капли еще хотя бы полчаса. Впрочем, издалека вспоминается: «Влюбленный! В горестях любви на помощь небо не зови!» Саади или Хайям? Не важно… Закуриваю, и спустя двадцать минут торможу у знакомого уже подъезда.

Выхожу из машины. Нервничаю, курю и бестолково топчусь вокруг. Жду.

Приехал на двадцать минут раньше и успеваю выкурить три сигареты подряд. Смотрю на капот – ни капельки. «Оно, поверь моим словам, в любви бессильней, чем ты сам». Хайям. Или Саади. Какая разница?! И что это вдруг нашло? Вот уж не гадал я, никак не ожидал я, что встреча с прекрасным потревожит угасающий покой, всколыхнет волну чувств, источник которых – я был уверен! – давно иссяк.

Вкрадывается мысль: «А вдруг не выйдет?».

«Выйдет, выйдет! Только верь!» – глушит ее внутренний голос предчувствия.

И я верю, свято и слепо…

Что удивительно для женщины, не опоздав ни на минуту, выходит. Наряд дополняет беретка, в кон вечеру. Ей идет. Лиловая гармония. Замечаю отсутствие розового, но романтического в предстоящем вечере отнюдь не меньше. Делает вместо приветствия легкий комплимент:

- Да вы преобразились, - кивая на авто, и уже обращаясь ко мне, - тебе идет.

Приветствую честным словом «здравствуй» и вежливо открываю дверцу. Элегантно садится. Дверцу закрываю, и, обойдя авто, сажусь за руль. На вопрос о том, куда поедем, заданный скорее от нежелания молчать, нежели с подлинным любопытством, получаю ответ-предложение:

- Давай ко мне заедем, буквально на минуточку?

Что ж, давай заедем.

Оказывается, живет недалеко от меня, а там, где была, была у подруги. Приглашает подняться. По закону жанра извиняется, что не прибрано. Не вижу причин отказываться, а что не прибрано – ерунда. Я же так, в мимолетные гости.

Поднимаемся на лифте на шестой этаж стандартной блочной девятиэтажки. Тусклый свет, и в кабинке лифта по традиции обоссался какой-то выродок инкогнито.

Выходим из камеры ароматических пыток – квартира прямо. Позвякивают ключики, открываются замочки. Замечаю брелок – забавный фиолетовый бегемотик в бабочке и с красной розой в лапке.

Входим. Внутри – уютный однокомнатный апартамент – миленькое гнездышко. Никакого беспорядка. Напротив, во всем и сразу чувствуется рука женщины. Присаживаюсь за столик на кухне и несколько минут дожидаюсь свою новую внезапную мечту.

Наконец-то входит:

- Хочешь экстази? – в глазах пляшут дьявольские огоньки соблазна.

Мечта протягивает на бархатной ладошке небольшую белую таблеточку с выдавленным на ней символом – зайчиком-«плейбойчиком».

- Да я никогда раньше не пробовал, - не вру, не сподобилось еще. Слышать-то слышал о становящемся весьма популярным в среде продвинутой молодежи наркотике – Музыкант рассказывал; знал, что он дорогой, но ни разу не испытал его воздействия – Музыкант так и не привез, запамятовав. Стало почти стыдно.

- Бери, у меня две. Ты съешь, иначе мы будем на разных волнах ощущений. Не волнуйся – это здорово. А если что, купим еще по одной в клубе?

- Конечно, купим! – уж в чем-чем, а в деньгах недостатка нет. Беру протянутую таблеточку. – А как ее есть?

- Просто глотай. И я тоже. Одновременно. Потом чаю попьем и поедем, хорошо?

- Хорошо. А как она действует? – сам же думаю: «Эх, надо было у Музыканта поподробнее узнать, он-то точно подобное принимал, а то веду себя, как дилетант».

- На словах долго объяснять. Ты добрым станешь… Ну, в общем, поймешь. Только будь рядом и не теряй ту волну, которая придет.

- Я буду с тобой и без таблетки.

- Верю, верю… - улыбается тысячами смыслов. – Но ты попробуй – это класс.

Включает электрический чайник, и через плавный миг мы полощем в бокальчиках, подергивая за ниточки, пакетики малинового «Пиквика». Ждем, пока подостынет, и практически синхронно, я за ней, проглатываем таблеточки, запиваем, и уже целомудренно принимаемся за чай.

Распирает любопытство:

- А скоро начнется?

- Ты не напрягайся, не жди этого. Ощущение само тебя найдет.

Допив, одеваемся, обуваемся, выходим. Снова позвякивают ключики, снова подпрыгивает бегемотик на цепочке.

Спускаемся по лестнице пешком. На улице свежий влажный воздух полнит легкие, и хочется закурить… Ощущений – ноль.

«Зря я перекусил, - думаю, - лишь желудок забил».

Но не отчаиваюсь, стараюсь не ждать чуда. Придет само, куда денется – у меня хороший метаболизм.

Однако, любопытство прямо-таки распирает. Поэтому, постоянно прислушиваюсь к организму. Пытаюсь что-то там, во чреве, уловить… Увы, тишина.

Подъезжаем к «А» – одному из первых клубов в городе. Оставляем машину на парковочной площадке и направляемся на зов огней и музыки.

Покупаю два билета. Настя загадочно улыбается:

- Потянуло на добрые дела?

- Я просто джентльмен. А что, тебе неприятно?

- Мне – нет. Хотя привыкла платить сама.

- Извини, но если я иду куда-нибудь с девушкой, то плачу я, - и разворачиваю теорию об утраченном в наши хищные дни благородстве и прочей ерунде. Зачем-то перехожу к случаю из жизни известного денди, графа Альфреда д’Орсэ, когда тот на музыкальном вечере у барона Ротшильда, в 1825 году в Париже зажег последнюю тысячефранковую купюру, чтобы осветить пол на котором припавший на колени, шарил в поисках выскочившей из рук безделушки хозяин. По ходу рассказа, собираюсь заменить персонаж жадного барона на фамильную брошь красавицы, но, увлекшись, забываю это сделать. Меня несет, разговорная речь льется журчащим ручейком, что забавляет в первую очередь, меня самого.

- Ты как? – сбивает меня с полета мысли, деликатно выслушав пришедшуюся несколько не к месту историю.

Отвлекаюсь от изящной словесности и замечаю, что доселе неведомые изменения потихонечку, полегонечку мною начинают овладевать. Я теплею изнутри.

Без препятствий минуем фейс-контроль и спускаемся в гардероб, сдать тяготящую верхнюю одежду. Она – как воск на перьях, как ядро на ноге каторжника, как капсула…

Садимся за стойку. Настенька заказывает два чая. Бармен понимающе кивает. Вскоре подает.

Во время клубного чаепития внезапно показалось, будто тело и мозг обволакиваются горячим дыханием извне. Мои клетки диффузорно сливаются с чувственным туманом клубного воздуха и я становлюсь прозрачным и легким, нематериальным.

Сообщаю Настеньке о происходящих метаморфозах. Обнаруживаю, что речь моя, вроде бы моя, но в тоже время и нет. Голос стал приглушенным, понизился в сексуальный бархатный баритон.

Настя констатирует:

- Началось.

Я и сам это понимаю. И то, что началось, мне нравится. Очень нравится.

Закуриваю сигаретку и, допивая чай, полнюсь мощным приливом энергии. Биологические аккумуляторы получают колоссальную дозарядку. Или вовсе незаметно подменены на новые, донорские. Появляется испарина.

Смотрю на девочку, и она нравится все больше, все…обостреннее. Симпатия перерастает в экстатическое восхищение, и восхищение это тоже растет и растет, перерастая в… такого слова НЕТ, его надо придумать.

Настя, уже своим обретенным бархатом, говорит, чтобы я посмотрел в зеркало на свои глаза. Протягивает маленькое зеркальце. Смотрю, и сначала не понимаю, в чем же дело, что изменилось. И вдруг обнаруживаю – это как видение Петра на Аппиевой дороге, как предсмертное прозрение – взгляд мой необыкновенно красив, красив по-неземному, даже у богов, которых я встречал не раз в психоделическом космосе не случалось таких глаз!

Присматриваюсь внимательней и с восторгом обнаруживаю, что цветной радужки у них больше нет. Есть лишь сплошной зрачок, черный и блестящий, утопающий в люминисцентном молоке.

Перевожу взгляд на Настеньку… Глаза – как бездонные пропасти, как драгоценный жемчуг, как солнечное затмение… Думаю о том, что могу сойти с ума от одного только созерцания этих «зеркал души» эпохи арт-нуво… Я смотрю в них, и хочется крикнуть, что я знаю о них все, ибо это я ловил дивный жемчуг на Шри-Ланке, ибо это я первым существом планеты видел солнечное затмение, впав от этого навсегда в бездонную пропасть летаргического сна…

И вот я здесь, чтобы прокричать об этом…

«Это я смотрел на тебя глазами всех твоих прошлых любовников во всех твоих прошлых жизнях, - думаю я, гляжу в зеркальце, - и глаза у меня всегда были такие, как сейчас, только я их прятал, боясь разоблачения…»

Но оказывается, я не думаю про себя, а размышляю вслух. Тихо, шелестящим шепотом, но слышно. Читается по губам.

Настя предлагает заказать еще чай, чтобы «разогнать» чудодейственные таблеточки. Пока бармен привычно готовит любимый напиток экстазиманов, на крохотную дольку времени оборачиваюсь, и зачарованно смотрю на танцпол, на разноцветные испарения и пестрые блики, бегающие везде – по стенам, мягким кожаным диванчикам, по танцующим фигуркам, - и смотрю целую вечность. Не могу оторвать взгляда, будто горячая стрип-герл прямо передо мной, танцуя на столике, раздвигает свои бордовые губы - и буквально свербит узнать, что там у нее дальше. Происходящее ирреально до психологического оргазма, немного расплывчато, игристо-сказочно. Палитра в целом настолько желанна мозгу, что он растворяется в океане красок и звуков…

Настенька легко трогает меня за плечо. Настенька…

Оборачиваюсь. Взгляд останавливается на прекрасном чистом лице и…становится ужасно стыдно, что предпочел созерцанию божественных глубин наблюдение шабаша не танцполе. Извиняюсь, пуская в ход резервы красноречия – впрочем, пределы его недосягаемы. Настя ласково успокаивает, сбивает с волны неловкости.

Безумно хочется ее поцеловать. Прикоснуться к источающим магнетизм вожделения полным алым губам. Испить живительной свежести.

В состоянии неотразимой, как стихия, влюбленности сообщаю о «сокрытых злаках» своих желаний.

- Мы на одной волне, - как же приятно и сладостно льется ее голос, горная речушка в стране грез. Я бы слушал его всю жизнь. – Только если сейчас сольемся в поцелуе, то друг от друга нас будет не оторвать.

Ура! Авансы розданы, я таю…

Распирает от желания делать приятное. Только приятное. Бесконечное число раз признаваться в безграничной любви.

Где печали и тревоги царства Аида? Нет от них и следа.

Тем временем чай готов. Пьем. Волны обновленной теплоты разливаются по телу бешеной энергией.

Закуриваю, и на меня начинает сильно давить. Что давит, не понимаю. Наверное, сгустившийся атмосферный столб. Сидеть на месте становится невыносимо жарко и тяжело. Может стошнить.

Настя все понимает и увлекает на танцпол.

Я никогда не танцевал. Разве что на выпускном вечере в школе с неуклюжей хорошисткой. Сейчас почему-то танцую, хаотически и спонтанно двигаюсь.

От телодвижений под убойный транс происходит атомный выброс энергии в атмосферу. Невероятно комфортно. Настолько, что в этой безумной, феерической карусели, напрочь исчезают любые предрассудки и комплексы.

Под миллиарды киловатт звука рождается внутренний танец. Происходит эфирное слияние с музыкой. Музыка у меня под кожей.

Кислота и Настя – существуют только они. Как солнце в солнце. Не имеющее отношения вытеснено, иное - аллерген.

Через неизвестные часы, дни и годы – субстанция времени отсутствует в данной системе координат, – Настя уводит меня в бар. Хотя, личная энергетика плещет через край. Могу еще и еще кружиться, трястись и сливаться со звуками, бликами и внутренними образами. Могу еще не одну целую Вечность…

Но покорно шествую за своим проводником.

В баре – обязательный и необходимый чай, много чая, сигаретина и фактически неодолимое стремление говорить Мечте всяческие приятности. Мир предстает в перламутровом очаровании и дарит все это мне. Но Мечта затмевает мир, весь перламутровый мир. И не хватает слов, чтобы объяснить ей, рассказать как можно достовернее, КТО ОНА МНЕ СЕЙЧАС! Описать головокружительный водопад эмоций, несущий в пропасть бесконечного блаженства НЕВОЗМОЖНО!

Я люблю ее. И люблю всех этих пестрых молодых маргиналов, ярких ночных мотыльков, гибких психоделических рыбок – обдолбанных экстази и кокаином девочек и мальчиков…

Люблю всех. И искренне желаю им только добра и любви.

Горячий чай с неистовой силой «разгоняет». Физически оказываюсь опять не в состоянии спокойно усидеть на высоком стульчике.

Меня прет, жутко прет.

Возвращаемся на танцпол. Рейверский марафон продолжается.

Вновь незаметно пролетает какое-то невнятное время.

Держась за руки, идем в туалет. Расставаться нельзя. Противопоказано. Да мы и не хотим. И не можем. Наши Инь и Янь сплелись где-то над, под зеркальным потолком, в ожидании соития наших физических тел.

У гардероба Настя встречает знакомую девочку.

Пару минут, или две крошечных Вечности, переминаюсь с ноги на ногу, пытаясь отдать пусть хоть чуть-чуть буйствующих биополей окружающей среде и приобрести взамен еще более невесомое состояние…

Обмениваю стодолларовую купюру на наркотический эквивалент – два беленьких кружочка. Правда, не с дивным зайкой-кудесником, а с символом бакса, тоже отпечатанным на каждой таблеточке.

Настя говорит, что сейчас их принимать не надо. Когда придет пора, она скажет. Я ей верю. Ведь я ее люблю.

Возвращаемся наверх.

Оказывается, время близится к утру.

Ди-джеи поворачивают на тяжелый джангл. Ныряем на танцпол и плывем в этом басу. Отпад! Круче, чем в космос слетать. Полагаю, первопроходец Гагарин тоже испытал нечто подобное в бездонной небесной пучине.

Подвигавшись – снова в бар, сладкой парочкой. Как Белка и Стрелка.

Чай, и заземляемся на глубокой коже диванчика.

Пьем, и меня снова настигает ласковый прилив.

Настя держит за руку. Непроизвольно поглаживаю ее большой небольшой пальчик своим, большим и сильным. Как мило!

Почти шесть утра. Скоро нагрянет ОМОН – это модно. Клуб закрывается.

Домой не хочется. Еще рано. Имеет смысл покататься на автомобиле.

Снова: «АХ, КАКИЕ У НЕЕ ГЛАЗА!!!»

У меня – такие же. Омуты, в которых милуются ласкуши вельзевулы и крошки ангелы, пока их серьезные родители допивают подвыдохшуюся водку на прокуренных кухнях, решая судьбы мира.

Садимся в машину. Включаю музыку и двигатель, и тихо катим по предутреннему городу. Зачарованно и удивленно разглядываем еще не потухшие огни. Мегаполис безмятежно спит, утопая в неоновых кляксах.

Болтаем ни о чем и обо всем. Наши биографии переплетаются и врастают друг в друга. Я знаю о ней все. Она обо мне – тоже. Впрочем, это сейчас не имеет значения, – мы все знали и ранее.

Не пойму никак одного: ЗНАЯ МЕЧТУ ВСЮ ЖИЗНЬ И ДАЖЕ БОЛЕЕ, КАК Я ВООБЩЕ БЕЗ НЕЕ ЖИЛ?!

На одной из центральных улиц останавливаемся и выходим. Телам требуется движение.

Вокруг – океан фонарей, реклам и освещенных изнутри серебром витрин магазинов.

Прогулка по электрическому великолепию продолжается пешком.

- Экстази – отличное средство для похудания, - говорит Настя.

- И для возвращения к жизни… - счастье по-прежнему разливается, вместе с тем, без прежнего сумасшедшего напора.

Но в рассветной дымке гаснут фонари. Обидно…

Настя предлагает поехать к ней. Как не видел, так и не вижу никаких причин отказываться.

Дома просит включить электрический чайник и приготовить чай. Если, конечно, не трудно.

Мне совсем не трудно. Я рад помочь и поухаживать.

Мечта не надолго пропадает из вида.

Слышу журчание воды в ванной, и десять минут спустя (время появилось вновь) входит обыкновенная необыкновенная богиня в белом махровом халатике, соблазнительно свежая, и нимфой благоухающая лесными ароматами.

- Витюша, чай готов? – присаживается напротив.

- Готов, - как же может быть иначе?

- Тогда пора и по «баксу» съесть, - протягивает колесико.

Закидываемся. «Разгоняем» чайком. Курим по сигаретке. Перемещаемся в комнату – на большую кровать.

Она встает и зашторивает окна. Утренний свет – излишество. Никого, даже маленький безобидный лучик, в наш комнатный рай пускать нельзя.

Как сочинение религиозной музыки требует рейнвейна или юрансонского вина, как при создании мелодии героической нельзя обойтись без бургундского, так и прелюдию к альковным утехам, достойную высшей степени возвышенного, невозможно написать без экстази…

Гений.

А на обратном пути, я ее привлекаю и уже не могу оторваться от сочных губ…

Проглоченные «баксы» многократно усилили впечатления от ласк. Тело превратилось в единую эрогенную зону. Плюс – энтузиазм обладания красивой женщиной дарит способность творить чудеса.

В сущности, достоверно не знаю, кто и кем обладал. Мало того, не стану льстить своему инстинкту обладания и скажу одно: совокупление с этой прелестницей словно смывало обильной смазкой все мои прошлые грехи и мерзости, топило их в слюне, оставляемой мною в ее бронзовой промежности.

Кто-нибудь когда-нибудь видел, как животное телом объясняет другому животному, что его недоебли? Кто-нибудь когда-нибудь сам был таким животным?

Так и мы метались по развороченной постели молодыми и дикими необузданными животными, ненасытимые, невзирая на бесчисленные оргазмы.

В кратких перерывах я все равно не мог оторваться от кожи желанного тела. Какое фантастическое наслаждение ласкать женщину руками, языком, не опадающим членом и ощущать ее руки, влажные губы и непокорный язык на теле своем! Как истомно сладко вдыхать терпкие ароматы волос и кожи! Как безмерно приятно знать, что молодая гладкокожая самочка, «с кошачьей плавностью членов», извивается, изнемогает и обильно течет от твоих прикосновений!

Нет! Да! Я хочу умереть только так!!! В постоянстве беспредельных ласк, в полнейшем, казалось бы, изнемождении, в сладкозвучии стонов и криков, ощущая боль царапающих спину коготков и укусы шеи и плеч острыми жемчужными зубками, - утонуть в море страстей и собственной спермы…

Не помню, сколько раз кончил. Не считал и не хотел считать. Не успевал считать. Да и какое это имеет значение, если время, по сути, сплошной оргазм?

Пару раз мы брали тайм-аут, шли на кухню и разгонялись чаем, курили и о чем-то разговаривали. Потом неизбежно сливались, с новыми силами и бесконечным влечением.

Я думал, это сексуальное безумие не закончится никогда.

Но все завершилось, как завершается все земное. Начало и конец – банально, в некоторой степени досадно, но факт. А против фактов не попрешь.

Уходя в ночь, я оставил номера сотового и домашнего. У Насти телефона пока не было.

- В любом случае ты знаешь, где я живу. Заезжай, - сказала она на пороге, усталая, но цветущая и соблазнительно юная.

Я пообещал приехать, чмокнул подставленную щеку и отбыл домой. Тогда я всегда делал то, что обещал.

Более суток я пребывал в приподнятом настроении, суетился по дому и пел песенки. Стоило попить горячего чая, как тело сызнова начинала омывать теплая нега. Правда, волны раз от раза становились слабее, и к вечеру следующего дня исчезли совсем. Зато вернулись аппетит и сон, и, как следствие, здоровый цвет лица со вставшими на прежнее место глазами.

Проспав еще сутки, по пробуждении я обнаружил, что неимоверно соскучился по своей очаровательной девочке-котенку. Чопорно собравшись и даже купив роскошную розу, я заехал к ней домой. Однако дома никого не оказалось…

Я ждал звонка и заезжал к ней весь вечер.

И вдруг я понял, что безнадежно на нее запал. Влюбился. По-настоящему и впервые.

Но пустота пленила слух.

И в этой вопиющей тишине, юноша с хрустальными крыльями не находил себе места.

Сгорая от желания увидеть предмет собственного вожделения, отыскать свою десятую Музу, я нарезал на автомобиле бессмысленные круги по городу, ждал у дома, к которому привез ее впервые, заезжал и к ней, и в клубы, и в биллиардные и казино; напрасно заслушивал автоответчик у себя дома и молил небо, всех богов и ангела-хранителя послать удачу, когда раздавалась очередная трель мобильного. Звонили кто угодно: друзья, знакомые, какие-то старые забытые подруги и привычно обманутые деловые партнеры, даже пропащий Алекс, - но только не она.

Увы, и небо, и боги, и ангел-хранитель от меня отвернулись… Особенно я был зол на ангела.

«Тварюга ты жестокая, непредвзятая, - клял я его мысленно, - ну что тебе стоит помочь? Нет, ты вовсе не дружелюбный порхающий купидончик – паскуда ты редкостная, всамделишная…»

И очень в такие отчаянные атеистические минуты жалел я Князя Тьмы, сводимого в подземелье двумя этими широкоплечими макроцефалами, без сердец и душ.

Началась невыразимая словами пытка ожиданием. Вялотекущая шизофрения, параноидальная транквилизация мышления, горе, одним словом.

А дней через десять оголтелых поисков, я внезапно понял – что-то слишком сильно кольнуло в сердце и в подтверждение парализовало на миг мозг и это было великое знамение – понял, что никогда больше ее не увижу. И это был крах. Крушение всего.

То же самое утверждало предчувствие.

Когда, наконец, приехал Алекс, мне уже нечего было ему сказать. Пребывая в затяжном трансцендентальном унынии, в душе я стал завершеннейший поэт - Петрарка, похоронивший по обычаю всех поэтов свою Лауру…

Но все-таки я отыскал свою несбывшуюся Мечту по прошествии лет иного измерения и полнейшего андеграунда. И я обязательно поведаю об этом позже, если это кому-нибудь интересно. А экстази я больше не принимал никогда.

А вскоре на родную сторонку воротился и Музыкант, должно быть, разочаровавшийся в «небесах» и всех наркотиках, кроме «винта» и «люси».

- Винт – вот панацея от творческого застоя, - наущивал он нас, похожий осунувшимся овальным лицом на заторчавшего по опийной группе канзасского священника с фотографий мексиканского периода. – Ну что трава? Дурь от нее в голове и всего-то. Ну что гашиш? Дезориентация и только. Грибы? Ползаешь по кочкам раком, как свинья за трюфелями, псилоцибе эту полуланцетовидную ищешь – вчерашний день! Тоша, вон, с водочкой принял, думал алкоголь – топливо для трипующего, и таких ужастиков насмотрелся! Да ну, дичь эти грибы… Кокаин? Сейчас все на кокаине. Кокаин денег крутых стоит, а где ж их взять? Клей нюхать возраст не позволяет. Мускатные орехи пусть макаки дробят… - и он задумался.

Мы с Алексом переглянулись. Верно, у Музыканта неслабо шифер завернуло, раз он и макак помянул всуе. Кто же такой Тоша, что грибы с водочкой уважает, оставалось только догадываться. Наверное, тоже личность эпохальная, как Музыкант.

- А как же Льюис Кэролл с «Алисой в стране чудес», - спросил я, вспомнив, что одну из самых психотропных книг, по которой тащился удавом по щебенке сам Набоков, классику, можно сказать, мировой детской литературы, автор написал под воздействием грибов.

- ЛСД… - продолжил тот, вглядываясь в нас очень странными глазами.

Мне показалось, что в них уже накрепко поселилась фасонистая патология, и это невзначай настораживало.

- Л.С.Д. – отчеканил Музыкант, не сводя взгляда, как следователь по особо важным делам. – Великая вещь… На все времена… Не верьте Лири, он уже отступается… И винт… - ему не хватало лишь вздернуть вождем указующий пальчик. – У меня целая химическая лаборатория на флэте.

- А что такое флэт? – не церемонясь, прервал полутелеграфную речь Алекс.

- Кухня, отсталый ты человек.

И тут я увидел, насколько отличается одежда Музыканта от нашей. Он, точно Есенин в расшитой крестиком косовороточке, эдаким не подозревающим ничего кретинчиком в настоящем дне, придурковато стоял перед нами среди всего своего, набранного на свалке, интерьера. Балалаечник, одним словом. С чужим несгоревшим скарбом.

И что очаровательного я раньше находил в его квартире? Или это пропитанное легкой завистью желание стать частью богемы? Да имел я эту богему и в рот, и в…а в зад – Алекс.

- А ты чего так прикинут, Ген? – не утерпел я.

- К земле надо ближе быть, - и чтобы по-вождевски не вздернулся палец, он похлопал себя по тощей ляжке в галифе, как бы стряхивая нацелившуюся ввысь руку. – Чтоб в небеса отталкиваться мощнее, - добавил он.

«Небеса, небеса, никак не отвяжется он от ректального мировосприятия, - думал я, и пошлый атмосферный цвет вызывал раздражение. – На Музыканте, похоже, пора ставить крест».

- Музыкант, а ты это, как его, нам-то ничего не привез? – Алекс спросил без обиняков, с претензией, даже после заметного сближения так и не называя по имени.

- Каким-либо обособленным индивидуумам я не поставщик, но вас, конквистадоры, в знак прежнего и будущего, я угощу шикарными промокашками, - он задом отошел к комоду.

«Грибная привычка», - подумал я.

- Я с ним есть не буду, - шепнул Алекс.

- Понятное дело, - ответил я. Самому мне тоже очень не хотелось повторения прошлого или неких совершенно непредсказуемых, антиконстативных интерлюдий будущего. – Возьмем с собой и свалим.

Музыкант, тем временем, открыл ключиком внутренний ящик и достал лист…обыкновенной школьной промокашки, розовой, как здоровый язык. Краешком глаза я видел, что у него их целая стопочка.

- Сейчас-сейчас, вот-вот, - бормотал он тихо, под нос, возвращаясь к нам.

- Знаешь что, дай-ка это нам, - только еще начав говорить незамысловатую фразу, Алекс ловко забрал лист из вяленьких ручонок Музыканта.

- Я предполагал, мы вместе… - вознедоумел он.

«Опять недоеб у него», - подумал я.

- Не, парнишка, мы сами, попозжей… Только скажи нам, как эту штуку употребить.

- Ну-у-у… - приуныл Музыкант.

А я понял, что ни за какое ЛСД, розовый кокаин в комочках, марсианский хаш, лунный киф – да что угодно! – не стану больше засовывать свой член в мужчинку. Воспоминание о Насте было слишком живо, и одним лишь ее образом моя великая любовь перечеркивала любые потуги сторонников однополых связей. Я не желал больше иметь паскудненьких дел с членососами. Я не озлобился на них, нет. Попросту презрел. Как Байрон бурю. Хотя, и в самом Байроне тоже было что-то не то.

Сказать по-правде, несмотря на эротическое возбуждение пост-минета, Музыканта я уважать перестал.

Информация к размышлению. Из одного, средней стильности кино, я почерпнул действительно мудрую поговорку: «Если ты построил тысячу мостов, но пососал один член, мир запомнит тебя не великим строителем, а членососом». Ты хочешь стать таким? И я – нет. И да насрать на семирамидские сады наслаждений! Не строй мостов и не соси такое же начало.

К вящему ужасу могу представить, как на пике моего сексуального возбуждения какой-нибудь опущенный архаровец, из тех, кому терять уже нечего, поднесет к моему лицу член, и кто знает – воля ослаблена, истомность раздирает, не до драки – возьму да и приобщусь… Да ну его на хуй! И что потом? Слух расползется, жизни не будет. Вернее – будет, но не та.