Роза мира

Эй, трусливый и малодушный поэт, продолжай писать!

Ты не более опасен для Любви, чем серая змея,

Которая в сумерки крадётся сквозь чащу

За босоногим деревенским мальчиком, для Солнца,

Владыки жизни.

Любовница и Жена,

Неуязвимая, непорочная, невозмутимая. Слушайте,

люди,

И да поразит вас великий страх. Остальное не имеет значения.

Я видел бессмертных богов,

Сидящих, подобных звёздам, в Древнем Египте,

на берегах Нила; Одна и та же спокойная поза, одна и та же загадочная,

слабая улыбка, У каждого на обеих губах.

Время не имеет над ними власти.

Они остаются в веках, они пережили всё.

У них древние имена.

Они не вмешиваются в жизнь, им неведома усталость.

Для них, так же, как и для нас, Жизнь есть Любовь.

Они это знают, и мы это знаем. Так пусть же пишущие

продолжают писать, О том, что в действительности невозможно что-либо

знать.

Об этом первом из посвященных жене четырёх сти­хотворений Кроули позднее написал: «Я пою для неё, вспо­минаю об обстоятельствах, при которых родилась наша любовь, намекаю на ожидаемый плод этой любви и спле­таю всё это в яркую ткань восторга. Так родился новый ритм, новая поэзия. Это был большой шаг вперёд по срав­нению со всеми предыдущими примерами описания воз­вышенных состояний». Даже Экенштайн, которому нрави­лась Роуз, но который в целом считал поэзию Кроули не более чем скверными виршами, признал, что это исклю­чительное стихотворение о любви. Когда оно вместе с другими стихами, посвященными Роуз, было напечата­но под псевдонимом «Д. Г. Карр», Экенштайн пришёл в негодование. Он считал это произведение слишком лич­ным для того, чтобы быть опубликованным при жиз­ни поэта.

Женитьба не избавила Кроули от влечения к другим женщинам. Как и в прошлом — достаточно вспомнить Мехико, — его тянуло к чрезвычайно непривлекательным женщинам. Остановившись вместе с Роуз в отеле «Галь Фэйс» в Коломбо, Кроули познакомился с двумя отвра­тительными англичанками, матерью и дочерью. Это были нахальные, шумные и хвастливые женщины. У дочери была бриллиантовая брошь в форме короны с её собственным именем (Мейбл), что побудило Кроули записать в днев­нике, что он «никогда не встречался с таким отсутствием вкуса». «Даже дрессированную блоху я никогда не назвал бы именем Мейбл, если бы я хорошо относился к этому насекомому», — писал он. Однако, как он писал всё в том же дневнике, «сила испытываемого мною отвращения за­ставляет меня предположить, что я хотел заняться с ней любовью и раздражён тем, что уже влюблён в другую. Еван­гелие не сообщает нам о том, бывают ли у человека, вла­деющего драгоценной жемчужиной, моменты сожаления об утраченной подделке. Человек склонен подсознатель­но связывать отвратительных женщин, которые выставля­ют напоказ своё бессердечие и фригидность, с возмож­ностью некоего высшего извращённого наслаждения са­мой мерзостью этих женщин».

Отменив планы посещения Бирмы и встречи с Алла­ном Беннетом, Кроули и Роуз 28 января отплыли из Ко­ломбо в Каир. Кроули не мог знать этого заранее, но сле­дующим трём месяцам предстояло стать преддверием «того единственного события моей жизни, ради которо­го стоило жить».