Золотые цветы неизбежности, или цветы навсегда

Нас не милуют боги, цари и знаки,

Не тряси цепями и не юродствуй…
Поджидает голодных с похлебкой Иаков,

Чтоб жратвою меняться на первородство…
Все мы, что-то такое, что носит ветер -

Неспособное стать ни собой, ни частью.
Время Авелей вроде бы на планете,

Только Каин понятней и безопасней.
Тяжек крест, еще тяжелее карма,

Или титул, дарованный от рожденья.
Время Оно - оно собирает камни,

Чтоб потом разметать их без сожаленья.

- … ведь ты обещал, обещал, - говорит Юля, - ты говорил, что как только у тебя появится возможность…

Наша история, история нашей любви, еще не помнит случая, чтобы я…

Никакая это не обида, не ее прихоть. Не какие-то там ее забобоны[2]. Сказал - сделай! Пообещал - будь добр: полезай, милый, в кузов.

Юля просто заждалась, и вот когда, кажется, выпала свободная минута, она и вспомнила о моем обещании. Вопрос только в том, готов ли я выполнить свое обещание.

Я никогда не думал, что случится то, что случилось потом. Не было ведь никакого землетрясения, ни цунами, никакого извержения вулкана, день как день, ночь как и все предыдущие, что-то, правда, там случилось с Луной - то ли затмение, то ли она вдруг стала участницей парада планет…

Я понимал: Юля больше не может ждать! И удержать ее здесь было уже невозможно!

Затмение, конечно, здесь ни при чем.

- Итак, - говорит Юля, - итак, значит…

Я притворился, что ищу галстук (терпеть не могу удавок на шее!).

Никакие землетрясения, никакие цунами и смерчи и даже эти парады планет не в состоянии изменить решение Юли. Я знал это уже много лет, пять или семь, мне казалось, я знал это уже сто тысяч лет. Не помню, что я ей говорил в ту минуту, что-то о трудностях завтрашнего дня, о каких-то там сепульках[3] и курдлях… Да, нам еще надо было…

Помню одно: я всерьез вдруг подумал о нас с Юлей. Вдруг меня полосонула, обожгла эта мысль: я ничем не смогу ее удержать!

Кажется, я говорил ей о значении психологии в отношениях мужчины и женщины, общие фразы об очередном витке совместной жизни, что-то о долге и чести, о собственных достоинствах (надо же!), которые не смог даже точно сформулировать, говорил всякую ненужную дребедень, чушь, просто чушь несусветную, которую говорят любимой женщине, когда та…

Когда что?..

Нутром, шестым чувством я понимал: ее не удержать!

- Говорят, - говорит Юля, - что если точно сформулировать свое самое сокровенное и заветное желание, оно обязательно сбудется.

Я согласно киваю.

- Нужно только дать собственному подсознанию точный маршрут.

- Да, - соглашаюсь я, - оно не понимает намеков, здесь нужна ясность.

Собственно, и достоинств-то своих, способных ее поразить, я уже не находил.

- И вера, - говорит Юля, - и вера.

Разве ты потеряла веру в меня?! Я не спрашиваю об этом, вопрос ясно выписан на моем лице, в моем прячущемся от света взгляде…

- И еще решительность, - говорит Юля.

Ей скоро за тридцать. Она - красавица! Ну, прям, вся из себя… Картинка!

Когда она принимает решение, она всегда чересчур тщательно рассматривает левую ладонь с выпростанными донельзя своими милыми пальчиками. Словно вычитывает на этой ладони приказ, выискивая в линиях любви и судьбы и в линии жизни оправдание своей решительности. Будто там белым по черному так и написано: «Сегодня, сейчас!».

- Да, - соглашаюсь я, - и решимость. Сомневающийся ведь подобен морской волне.

То что я делал все эти годы, надо сказать, не покладая ни рук, ни ног, строил, строил… Строил, надо это тоже признать, с ее креативным участием и щедрой помощью, теперь ее не совсем устраивает.

Пирамида!..

То что я придумал, все мы придумали, ее «Геометрия Совершенства» и ее «Манифест», то, что все вместе мы сотворили на этой Земле и по ее, Юлиным, наброскам и чертежам, стало привычном, день ото дня превращаясь в рутину, камни, щебень, цемент, песок, деньги, деньги, молитвы и мантры, уговоры и просьбы, приказания и приказы…

И деньги… Шуршащие банкноты… Или звенящие монеты…

От этого не отмахнешься! Да и придумывать - ее дар!

Победы и разочарования… А как же! И разочарования! И разочарования в большей части наших усилий, предприятий и телодвижений... Собственно, жизнь людей, идущих к какой-то высокой цели, которую никто не только не может ясно для себя сформулировать, но даже представить.

Да-да, всё это стало привычным, но еще не прекрасным! И коль скоро мне выпало превратить все это уже такое привычное в то почти что недостижимое прекрасное, я просто не имею права сиднем сидеть, сложив руки на животе. Ведь там, в вечности каждого из нас спросят сурово: как, как ты распорядился своим даром?

Кроме нас в номере никого нет.

Время от времени Юля раскрывает свою ладонь и заглядывает в нее, словно в маршрутный лист: куда дальше?

Дальше некуда!

Никаких других движений!

- Сядь, - предлагаю я.

Она стоит у открытого окна.

- Присаживайся, - говорю я и подношу ей стул.

Двадцать седьмой этаж!

Я вижу, что она готова даже выпрыгнуть из окна, чтобы лететь в свою…

Меня знобит. Я готов ее…

Не знаю, как она представляет себе наше будущее.

Ее желание (летать!) я мысленно отвергаю. И лихорадочно ищу возможность удовлетворить хоть какую-то его часть.

- Хорошо, - говорю я, - будь по-твоему. Завтра…

- Что?! Что завтра?! - взрывается Юля.

Нужно видеть ее глаза!

(Жора бы сказал: «Air de reine!», Царственный взор, - лат.).

Я сажусь на принесенный мною стул, чтобы устоять перед этим взглядом.

К счастью ладонь ей уже не нужна.

- Через час, - произношу я как можно более равнодушно, - мы вылетаем, и уже завтра ты будешь…

- Язналаязналаятакизналаяяяяя…

Я знал, что она давно знает, что лучшим подарком ко дню своего рождения для нее является путешествие в очередную страну ее мечт и грёз. Прошлый раз это был Кипр. Или Крит? Кипр! Точно Кипр, родина ее детства.

Или Корсика?..

Голова кругом от этих… От этого…

Какие там сборы? Купальник, расческа, то, сё… Ей даже зеркальце не понадобится, говорит она.

- Слушай, - вдруг спрашивает моя Юленька, - а кто такая эта твоя Фарида, которую ты то и дело называешь своей Фалюсенькой?

Я как раз звоню по телефону (делаю только вид), поэтому могу и не отвечать.

У нее уже были такие подарки: Аляска, Тибет, Джомолунгма… Пик Кеш, Мальта, Мертвое море… На Кипре она, наконец, поведала мне историю своей первой любви… Коротко, вкратце и кротко… Несколько тихих беззащитных фраз. Мое воображение раздуло эту историю в пышущего жаром слона. В мамонта! Да, в мамонта! Вот с такими бивнями!

Я даже взревновал тогда Юлю к этому парню. Потом каялся, клялся…

Я до сих пор не уверен, что Кипр ее родина. Родина там, однажды призналась Юля, где тебя всегда ждут.

Теперь ее ждала, да-да, новая родина.

- Я так и знала, - говорит Юля, встав на цыпочки, чтобы своими губами дотянуться до моей щеки, - спасибо, милый. Я уже даже вещи сложила, вот…

Теперь она добывает из шкафа свою сумочку, которую я ей привез из какой-то африканской страны. Кожа крокодилья, ручная работа. Она бы никогда на это не согласилась - принять мой подарок - если бы не была уверена, что ради нее погиб этот крокодил. Да нет же, уверял я ее, жив твой крокодил, кожа искусственная, ей и цена-то всего-ничего, крокодил же твой стоит бешеных денег.

- Вот, - говорит она, - видишь…

Я вижу только блеск ее глаз. В уголках уже вызрели бусинки слёз, которые вот-вот рухнут переполненной Ниагарой…

- Я только губы подкрашу, - говорит она.

Я готов ее укусить!

Я держу в руках туристический справочник, читаю: «Государство расположено в юго-западной части Тихого океана, занимающее архипелаг Новые Гебриды, в состав которого входит около 80 гористых островов вулканического происхождения. Самая высокая вершина - Табвемасана, 1879 м. На большинстве островов есть реки, питаемые дождями.

Название страны в переводе с местного языка переводится как «навсегда на нашей земле».

- Навсегда, - произношу я, - правда, здорово?

- Правда, - говорит Юля. - В 1879 году родился мой прадед! Надо же!..

Жить, слившись душой и телом с природой, - еще одна из ее заветных мечт.

- Я бы осталась жить на этом острове, - говорит она, - но знаешь…

Остров Эфате на берегу залива Меле… Она без ума не только от аромата кофе, но и от запаха копры!

Нетронутый рай Океании!

Я же, во имя этой её неписаной религии, которую она вот уже третий год исповедует, готов на любую жертву!

Или пятый…

- Ты же знаешь, что здесь живут самые счастливые люди на Земле.

Об этом я ей рассказывал раз семь или восемь. Да сто тысяч раз!

- Брось, - говорю я, - этого не может быть!

- Ты мне так и не ответил, - говорит Юля.

- Что, - спрашиваю я, - ах, это? Конечно, конечно! Ну да! Обязательно купим!

Юля мечтает приобрести на Суматре какие-то пряности, какие-то корни или травы, которых нигде в мире не сыщешь - составные части рецепта молодости. Но спрашивает она не об этом, я-то знаю: о Фариде! Поэтому и прячусь за новый вопрос:

- Тебе не кажется, что этот принц чересчур любопытен?

Столица - Порт-Вила, население - 200 тысяч. Это всего два-три наших футбольных стадиона. Плотность, правда, всего 16 человек на квадратный километр. Тут локоть соседа не упирается тебе в бок. Да и не докричишься…

- Ага, - говорит Юля, - кажется…

Наша Пирамида, которая ведь по сути и призвана стать новым раем, ей не совсем подходит. У вас, говорит она, чересчур много всяких условностей. Простота простотой, но ее нужно выковыривать из камня, выгрызать, ага, высекать резцом ваше совершенство. Работать как Роден, отбрасывая все лишнее. Это - мучительно. Это - кабала…

Она готова, я знаю, жить в муках, но ради чего?

- А какая здесь средняя продолжительность жизни? - спрашивает она.

- Семьдесят семь лет.

- Пф! Всего-то?..

Я пожимаю плечами, мол, что есть, то есть.

- Я готова здесь жить и подольше, хоть сто лет.

Да, да, это я знаю.

- Ты позвонил Амалии? Она встретит нас?

Обойдется твоя Амалия!

- А как же! - вру я.

- Вот, - говорит она, - я и готова… Смотри!..

Я просто слепну! Её магнетическое обаяние сведёт меня с ума. Я готов ее загрызть!..

- Счас… Секундочку…

Мне просто нечем крыть: ведь жизнь - это мука, жить же в совершенстве - мука вдвойне.

- Здесь даже акулы ручные! - произносит она, крася ресницы.

- Правда?!

Валюта - вату.

- И самый дружелюбный на планете вулкан!..

- Угу…

- Ну вот… Как я тебе?...

Я признаю: она ослепительна! Я готов тут же взять ее и нести на руках, на выпростанных вверх руках высоко над головой… Я готов сотворить из своих ладоней трон для нее, для Нее - Богини…

Так носят только То, Что тебе наиболее дорого, только Тех, Кто сросся с тобой, только Ту Единственную…

Я готов!

Да, - Божественную…

Она царит в моей душе, как Мария царит во Вселенной.

Я готов съесть ее до самой последней косточки, до последней капельки крови… Выпить!

Вампир!

Я понимаю и это: моя жизнь в ее руках.

Фарида - значит Жемчужина! С арабского… Турки же говорят «Птичка певчая». А Фалюсенька - так ее называю я. Я и ее друзья. Я называю ее…

Я пока не придумал для нее названия.

Мы приехали в аэропорт Бауэрфилд за час до вылета…

И вот уже гул турбин, ночь, под ногами Индийский океан… Или все еще Тихий?

Мы вылетели из Вилы в 10:40 по местному времени, Соломоновы острова, Гвинея, Джакарта, Сингапур…

Теперь ночь…

Июль, завтра четвертое…

Какой июль? Какое четвертое?!

Умопомрачение: новый год на носу!

В сотый раз я рассказываю ей анекдот о глухой акуле. Я всегда его рассказываю, когда мы летим над океаном, и всегда она лишь кивает, мол, да-да, я помню. Теперь же я даю ей возможность не сдерживать свою радость, и Юля благодарна за это. Ее искренний звонкий смех вырывается из нее как пар из гудка. Смех - как проявление радости! И, конечно же, будит сидящих рядом пассажиров, которые, протерев кулаком глаза и глядя на Юлю, тоже улыбаются…

Я смотрю на часы - 00:00.

- Поздравляю, - говорю я, когда ей удается справиться со своей радостью.

Теперь она смотрит на меня с удивлением: с чем ещё-то?

- Поздравляю, - говорю я еще раз, и преподношу ей ромашки.

- Ах!..

- Да…

И целую ее в щеку.

- Слушай…

Я показываю ей часы - 00:1.

- Ах, да! Дадада…

Она смотрит на свои:

- Уже первое января.

- Надеюсь, - произношу я, - я сегодня твой первый мужчина…

- Сегодня и всегда, - говорит Юля, - вдыхая аромат островных ромашек.

Она высвобождает себя из плена ремня, поудобней устраивается в кресле.

- Желтые, - говорит она, все еще любуясь ромашками, - спасибо, милый… Как те хризантемы, помнишь?

Разве я должен помнить те ее хризантемы?

- Да-да, - я киваю, - конечно, помню.

- В моей «Тысяче».

Я продолжаю кивать: конечно, конечно…

Мы придумываем на ходу наши праздники, чтобы чаще в них жить. Вот сегодня мы придумали Юлин июльский день рождения (четвертого), хотя завтра уже новый год (2011-й, тоже четверка!). Не завтра - сегодня! Сейчас!..

Я бы эту её «Тысячу», думаю я, растрощил[4], разметал на мелкие кусочки. Воздвигнутые ею миражи меня не восхищают. Может быть, ревность? Ага… Я стыжусь своей собственной, вдруг настигшей меня и пригвоздившей к стене, иезуитской мысли: я ревную ее. Я ревную ее даже к ее собственным запястьям!

И продолжаю любоваться ее загорелыми бедрами, выстреливающими из-под короткой джинсовой юбки. Я едва сдерживаю себя, чтобы не дотянуться до них дрожащими пальцами. Зачем, зачем выставлять все свои прелестные прелести напоказ? Мы же не на витрине живем?

Мне хочется быть причастным к выздоровлению ее левой ноги. Когда мы спускались с Табвемасаны, Юля опять подвернула тот же голеностоп… Как тогда, в швейцарских Альпах.

А реки здесь питаются только дождями.

- Ты слышишь меня? - спрашивает Юля.

- Да-да, а что?

- Так о чем они говорили?

- Бог весть о чем!

- И обо мне?

- Нет-нет. О тебе ни слова. Она рассказывала про авиакатастрофу в Коломбо. Там погиб…

Юля уже смотрит в иллюминатор, ей не интересно знать, где там кто-то там как-то погиб в какой-то авиакатастрофе.

- А сколько ты заплатил за колье? - спрашивает она.

Я уже говорил.

- Долларов? - спрашивает Юля.

- Вату!

- Ого! Этот сапфир, знаешь…

Дело ведь не в цене! Ей - нравится!

- Спасибо еще раз, - говорит Юля, заглянув мне в глаза и улыбнувшись.

В Коломбо мы задерживаемся на целые сутки. У Юли дела в правительстве страны, затем мы заскакиваем «на секундочку» в резиденцию президента.

- Я к нему на секундочку, - говорит Юля, - я не могу не повидаться, - и пока она пропадает в президентских апартаментах, я брожу вблизи дворца, время от времени поглядывая на часы. Проходит час. Затем сажусь на ближайшую скамейку в тени роскошного дерева и лениво листаю туристский справочник. Читаю: «Густые джунгли занимают обширные районы на юго-западе страны. Склоны гор также покрыты лесами. В прибрежных районах произрастает большое количество различных пальм, мангровые деревья растут в большом количестве. В так называемой влажной зоне страны много красного дерева и несколько видов каучуконосных и фруктовых деревьев. В сухой зоне более часто встречаются черное дерево и атласное дерево. Практически по всей стране в большом количестве растут орхидеи, гиацинты, акации, эвкалиптовые деревья, кипарисы. Среди представителей фауны особо выделяются крупные кошачьи - гепард и леопард, несколько видов обезьян, слоны. Большое количество различных видов птиц и насекомых».

Позвонить Фариде?

- А вот и я, - говорит Юля, присаживаясь рядом еще через полчаса, - ой, знаешь… Он такой зануда, этот царёк. Мы…

- Это тебе, - произношу я и вручаю ей охапку белоснежных, как… (пардон!) чаячий пух, орхидей.

Чтобы избавить ее от необходимости оправдываться.

- Ой, правда!

- Какие у нас теперь планы?

- Ой, - снова говорит Юля, - планы меняются.

Это мой праздник жизни!

- Спасибо, - говорит она и целует меня в щеку.

Пожалуйста!

- Спасибо, - говорит она еще раз, - какие красивые, - восторгается она, - как желтые хризантемы.

Дались ей эти желтые хризантемы!

- Так что там у нас? - снова спрашиваю я.

Юля занята орхидеями, поэтому на мой вопрос ответа нет.

- Прости, - говорит она, - прости, пжста, ну, пожалуйста.

Она знает, что я знаю: она без ума от желтых хризантем. Отсюда ее «прости».

- Он пригласил меня, - затем говорит она, - разделить с ним ужин.

Затем она говорит о каких-то важных делах, говорит так, чтобы я поверил во все эти важности, говорит, не переставая восхищаться моими орхидеями, перебирая их своими хрупкими пальчиками, то и дело поднося их к губам и наслаждаясь их запахами…

Чтобы не смотреть мне в глаза.

Зачем?

Зачем мне эти милые хитрости?

Дело есть дело, я это понимаю и признаю.

- Рест, - говорит она, - ты чудо, ты просто чудо! Ты готов?

Эту фразу она повторяет дважды.

Я готов…

Она адмирал моего парусника, бороздящего океан мечты.

«Официальная столица Шри-Ланки, читаю я, - город Шри-Джаяварденепура-Коте».

- Ты ведь не возражаешь, если я проведу с ним вечер в Шри-Джаяварденепура-Коте? - спрашивает Юля.

Возражаю?! Еще чего?! Мне не привыкать. Царица и есть царица!

- Конечно, конечно, - говорю я, - я как раз хотел вечером…

И рассказываю какую-то тут же выдуманную историю с посещением буддийского храма. Да, я давно ждал такой возможности и вот…

- И, если ты будешь не против, - говорю я, - то я как раз и займусь…

- Я не против, - говорит Юля, - и еще раз чмокает меня в щеку.

Я ловлю себя на мысли, что готов…

- Знаешь, - говорит она, - я выхожу замуж.

Это признание только радует меня!

- Ты ведь не против?

- Хо! Что ты, что ты!

Я снова ловлю себя на мысли, что готов…

И уже спешу осуществить задуманное.

- Где тебя носит?

Это моё счастливое сумасшествие!

- Да вот, - говорю я, вручая ей пакет какой-то заморской вкуснятины, - ты же любишь…

- А это что?

Она указывает глазами на тележку с камнем.

- Увидишь…

Ты сама приговорила меня к мужеству.

- Ты хочешь меня удивить?

- Как всегда!

- Ты хочешь привязать этот камень мне на шею?

Боже, как же она прозорлива!

- Ну да, - говорю я, - вместо жемчугов.

Теперь она с удовольствием поедает какие-то, хрустящие на ее жемчужных зубах, отвратительные поджарыши.

Вкусно!

Я рад, что угадываю почти все ее желания и вкусы.

- Ты лопай, - говорю я, - я счас…

И впрягаюсь в тележку. Тащу ее по обжигающе раскаленному до красна белому песку до самой кромки воды и дальше по гладкой лазури уже покорившегося мне Индийского океана, постепенно погружаясь сперва по щиколотки, затем по колена и дальше, дальше, подальше от берега, теперь по пояс, и вот уже, напрягая все свои могучие в порыве воплощения задуманного, все свои огромные силы, тащу что есть мочи, все дальше и дальше, аж пока вода не доходит до подбородка…

Теперь стоп!

Передышка.

Фарида бы сказала: «Ты опять за своё?».

Я?!! Я - за! Я за то, чтобы мир вымер! Да, я хочу жить один, абсолютно один, я хочу…

С меня хватит!..

Уррррод!.. Хотя я и руководствуюсь разумом. Я полагаю: с меня хватит!..

Никому нет до этого дела!

Несмотря даже на то, что я весь погружен в океан, в его прохладу, мне все еще жарко. Я просто весь взмок. Не шуточное ведь дело дотащить этот камень до такой глубины. Спасибо этому добродушному вечно улыбающемуся торговцу овощами, предложившему свою тележку. А то бы…

Невинная забава…

Я оглядываюсь, Юля стоит на берегу, зайдя по щиколотки в воду, с удовольствием поедая содержимое пакета. Увидев, что я на нее смотрю, улыбается, машет мне рукой, затем кричит:

- Сизиф, ты куда?!

Сизиф! Как метко и точно!

Это ее «Сизиф» придает мне новую порцию сил.

И я снова пру свой камень. Собственно, не пру в гору, передо мной нет ведь никакой горы, только гора горя, вдруг вставшего передо мной на дыбы.

Какого горя, Сизиф?

Мне нечего сказать по этому поводу. В другой раз я смог бы поделиться своим горем с тем, кто бы мог меня расслышать, но сейчас куда ни глянь - никого…

И я пру…

Такая себе игра…

Мне удается развернуть тележку, и приподняв ручку вверх, накренить ее, и камень, огромная глыба, которую мы вшестером (спасибо за помощь!) едва погрузили, сейчас легко соскальзывает с дна тележки на дно океана. Надо же! Я даже пальцем к нему не притронулся!

Фу-у-у-х!..

Какая удача! Я-то думал, что…

Теперь нужно установить его так, чтобы…

Я взбираюсь на него ногами, выпрямляюсь во весь свой коротенький рост и не верю своим глазам: моя голова над поверхностью воды. Тютелька в тютельку! Я могу свободно дышать, при этом все мое тело в воде. То, что надо! А чуть-чуть присев, я с головой погружаюсь в воду. И задержав дыхание, могу просидеть так до трех минут. А то и до пяти. Когда, помню, мы с Жорой соревновались, кто дольше высидит под водой (а значит дальше нырнет) я его победил! Метров на пять. Или семь… На полминуты точно! Вот и сейчас я досчитал уже почти до двухсот… Сто девяносто два, сто девяносто три…

А Юленька сможет?

Я выныриваю, оглядываюсь, она машет мне рукой, мол, иди уже, наконец, ко мне!

- Счас! - ору я и снова, набрав полные легкие воздуха, ныряю.

Мне теперь нужно установить камень так, чтобы на нем можно было устойчиво стоять на ногах, врыть его в песок, найти плоский участок и расположить его параллельно поверхности океана. Ну, чтобы я стоял, как тот гигант из Родоса! Атлант что ли?

Под водой даже такой огромный камень - не тяжелее арбуза! Я легко рою в дне океана нужных размеров ямку и легко впечатываю в нее нужной выпуклой стороной этот злополучный камень так, что та самая плоская площадка оказывается сверху. Чуть-чуть косит, ну да бог с ней - поправлю, вот только передохну. Выныриваю, встав на камень, и не оглядываясь на берег, дышу, дышу, затем снова ныряю: левый край камня нужно чуть приподнять, воттттак. Вода - стекло! Ах, как прекрасен подводный мир даже здесь, у берега!

Теперь тележка… Надо отвезти ее моему помощнику. А как его еще мне назвать?

- Что ты там строил, - спрашивает Юля, когда я выхожу из воды, - хрустальный дворец для меня?

Ага, думаю я, Тадж-Махал…

- Ну, мы едем?

Мы собирались в Конарк.

- Ага, счас… Тележку вот отвезу…

- Давай побыстрей, я пока окунусь…

Жарко…

- Ахха…

Я отвожу тележку торговцу, извиняюсь за сломанный задний борт, предлагаю несколько влажных рупий… Как компенсацию.

- Извини, брат, - говорю я по-русски. Затем по-английски, - икскьюз ми, - затем по-французски, - пардон, - наконец, на хинди…

Нет! Нет! - Говорит он по-русски, затем по-английски, наконец, на хинди…

- Thank you, - говорю я и протягиваю ему руку для рукопожатия.

Мы жмем друг другу руки до боли.

- Дрюжба, - говорит он.

- It’s o’key, - говорю я, - it’s very well.

Других слов благодарности я просто не знаю.

Не хватало еще, чтобы мы начали обниматься!

Теперь - Юля!..

Когда я прихожу на берег, она еще в воде. Видна ее голова над зеркалом океана.

Штиль.

Стеклянная гладь.

Глазу, правда, видно, что стекло волнуется, правда, едва, едва…

С чего бы это?

Людей на берегу мало, в воде, в отдалении - тоже, две-три дыни метрах в двадцати-тридцати. Я щурюсь от солнца, стою, не шевелясь…

- Иди, иди сюда, - кричит Юля, - не бойся…

Чего мне бояться?!

- Ну же!..

Я просто подпрыгиваю на месте, будто наступил на раскаленные угли, будто мне сунули скипидару под хвост, будто…

И просто срываюсь с места, как бешеный конь, ревя как гоночный мотоцикл на старте, как автоболид, нет, как ракета, да, как ракетное сопло, как все ракетные сопла…

- Рррррррррррррррррррррр…

Пробежав по воде, по мелкой воде (я же не Иисус!), я ласточкой, нет, стрелой, молнией вонзаюсь в воду и теперь, погружаюсь все ниже и ниже, плыву, работая руками как веслами, к самому дну, где давление воды больше и больше, зло, так, что аж слышен хруст в плечевых суставах, а мышцы рук аж взялись буграми, рук и ног, и спины, я просто весь мышечный ком, гора мышц, ковш, котел, не высвободившейся энергии вулкана, энергии атома, ага, всей атомной энергии всей Вселенной, да, всей-превсей…

Глаза мои открыты, я вижу ее длинные, ровные, смелые ноги, она едва касаясь пальцами поверхности камня, то и дело отталкивается от камня, всплывая, затем снова опускается на камень и снова отталкивается. Как поплавок! Ей, видимо, это нравится.

Еще один-два крепких гребка и я прикасаюсь руками к ее щиколоткам.

О, Матерь Божья! Теперь ее ноги - как... как винт катера, бурлят воду что есть мочи.

Я выныриваю рядом, наконец, глубоко вдыхаю всей грудью, протираю глаза, радостно улыбаюсь…

- Ты… Ты…

Ей не хватает слов и воздуха, чтобы выразить всю ненависть ко мне.

- Ты что, дурак?!

Я становлюсь на камень, беру ее за плечи и прижимаю к себе. Она вся дрожит, затем плачет.

- Отпусти меня.

Я не отпускаю: ты же захлебнешься.

- У тебя есть ум?

Никогда об этом не думал. Но только из гордости могу заявить: я всегда руководствуюсь разумом. Мне кажется, я это уже говорил. Что ж до сердечных мук, всякой там ревности и прочих человеческих душераздираний и сопливостей, то в этом я не замечен.

- Знаешь, как ты меня напугал.

Теперь-то - конечно!

- Прости… прости, милая…

- Да ну тебя… А если бы это была акула…

- Здесь нет акул. И ты же…

Оправдываться - значит признать себя виновным. Я признаю. В чём, собственно-то?!

- Прости, пожалуйста.

- Ладно, - говорит Юля, - держи же меня. Крепко!

- Ладно, - говорю я, сжимая любимые плечи еще крепче.

Она обвивает мою шею лозой своих удивительных рук, повисая на мне, а ногами, своими смелыми ногами обвивает мою талию, и мне хочется только одного: не раздавить это хрупкое невесомое тельце в своих объятиях.

Так мы и стоим.

Мне, конечно, еще хотелось бы… Да нет, нет… Не сейчас же!..

Я, как Атлант, - на камне, она, как гроздь винограда на… Нет, как тугая петля - на моей шее…

- Не злись, ладно, - говорит она, - я же по-настоящему испугалась, - говорит она, еще крепче прижимаясь ко мне, еще сильнее сжимая меня своими сильными ногами, - ну прости, пожалуйста, да?

Она пытается заглянуть мне глаза.

- Ну хочешь, хочешь…

Я хочу только одного - удержать ее в своих объятиях… Я ведь принял решение!

И вот я…

Нет-нет, ничто не может меня остановить! Решение принято, и я, руководствуясь разумом и отдавая себе отчет в необходимости исполнения задуманного, еще крепче прижимаю ее к себе. Как может прийти в голову, что я могу отступиться? Юля и сама это знает: раз уж я решил… Раз уж ты, дружок, решился, думаю я, - полезай, милый, в кузов!

Медленно, чересчур медленно я начинаю приседать. Затем снова выпрямляю ноги… Затем опять приседаю. Самую чуточку, еле-еле. Будто бы это волнуется море. Океан! Как-то она назвала меня Океаном, я помню. Она записала мою сущность на диктофон - сущность Океана, бескрайнего, безмерного, тихого, как прорастающая трава и волнующегося, вставшего, как конь, на дыбы, грозного, смертельно взбучившегося, по сути - разного и прекрасно выражающего, высвечивающего мой непростой характер, моё непредсказуемое существо, по сути - суть (дьявольскую, если не ангельскую!) - и однажды дала мне послушать свое представление обо мне…

Жуть?

Нет-нет… Это было забавно. И любопытно. Я искал себя в этом Океане, грузясь с головой в Его глубины, вторгаясь в пучины, испытывая страх или наслаждаясь стихией, девятым валом и абсолютной тишиной глубин, и немыслимой лазурью, и бесконечным разнообразием Его обитателей - рифами, морскими ежами, акулами и дельфинами, иногда даже китами или рыбой-иглой, или электрическим скатом, а то и каким-нибудь осьминогом или крабом, ага, однобоким крабом, или морской тупорылой коровой, или даже морской капустой, с удовольствием пожираемой этой самой коровой, одним словом, всем тем, что так ярко подчеркивало мою никчемную сущность…

Или морской белопенной волной… С белым-белым, ослепительно белыми, как… (пардон!) чаячий пух, гребешками…

От такой белизны я, обуянный восторгом, просто слеп, просто слеп!..

Вот и сейчас…

Слепой от ярости…

Хохоча до упаду…

- Ты чё эт? - спрашивает Юля, настороженно заглядывая мне в глаза.

Стоп!

Нужно взять себя в руки…

Стоп-стоп-стоп, милый… Стопаньки!

Я беру-таки себя в руки!

- Ахха, - говорит теперь Юленька, - ахха, покачай меня… Мне кажется, я в невесомости… Слушай!..

Она вдруг отстраняется так, что я чуть было не теряю ее из своих объятий.

- Слушай, а помнишь в Конарке мы с тобой так и не испытали…

Теперь я вижу ее дивные черные оливы, переполненные жаждой желания.

- Ну, помнишь?

Я только киваю: а как же! И снова напрягаю мышцы рук, чтобы еще крепче держать любимое тело. И снова приседаю. Погружая ее с головой…

И тут же выпрямляю ноги.

- Погоди, - говорит Юля, - я чуть не захлебнулась…

ОК! Я жду, чтобы она могла отдышаться.

- Ну, помнишь? - еще раз спрашивает она.

Я помню: я же принял решение!

Пора…

Как такое может прийти в голову?!

Теперь я сжимаю ее тело так, что слышен хруст ее белых косточек. И жадно набрав полные легкие этого дурманящего индийского морского воздуха, резко приседаю, так, чтобы ее милая головка скрылась под водой.

Мне - по горло. А ей-то - с головой! Только волосы ее, как водоросли, колышутся в немыслимой лазури воды, только ее волосы… Я же - как мраморная статуя: крепок! Ха! Ее телодвижения бесполезны, бессмысленны, безнадежны… Тебе, милая, не вырваться, куда-там! не вырваться из плена моих тисков, моих мышечных клещей, куда-там! Ха-ха!..

И не думай…

Я не понимаю, зачем я надул себя этим индийским воздухом, ведь моя голова над водой и я могу свободно дышать: выдох… теперь вдох… снова выдох и вдох… Миленько, спокойненько… Но не отвлекаясь, помня о мощи своих рук, своих ног… Мне ведь нужно крепко стоять на земле, на этом чертовом камне, не соскользнуть, не ударить, так сказать, в грязь лицом… Иначе… Я даже думать не хочу, о том, что будет, если Юля вдруг вырвется из моих рук…

Не вырвется!

Ей так и не удается…

Да…

Куда уж ей!..

И уже не удастся…

Я же чувствую это. Ее тельце, ее тельце потихоньку-помалу успокаивается, усмиряется, утихомиривается…

Ага… Так-то лучше…

Нет-нет, это так не по-человечески! Не по-мужски.

И когда я уверен, что так и есть, как и было задумано, я отпускаю его, безвольно покачивающееся в воде… Приходит в голову и такое: как поплавок.

Что дальше-то?

Фух-х-х-х-х…

Оглядываюсь - никого…

В голову лезет такое: в Москве жуткий гололед, не забыть Юлину кинокамеру, не забыть поздравить Фариду, позвонить, наконец, Жоре…

Здесь только пальмы, пальмы… Ни одной ели… Снега тоже нет.

Теперь вот что: отдышавшись и взяв-таки себя в руки (они все ещё, как у алкаша, меленько вздрагивают), я набираю полные легкие воздуха и как заправский ныряльщик за жемчугом, присев на камне, затем отталкиваюсь от него и плыву… К середине этого самого Индийского океана. К самой середине! Во всяком случае так мне кажется. Плыву и плыву, гребок за гребком… Вытаращив глаза на этот прекрасно-восхитительный подводный мир… Пока хватает воздуха и совершенно забыв о Юле, напрочь забыв, вырвав ее из своей жизни, из сердца… Напрочь, навсегда… Плыву…

Так кажется…

Из памяти…

Затем, выныриваю и ложусь на спину, открываю глаза… Надо отдышаться.

Я чуть было сам-то не захлебнулся…

Я испытываю изумление и, кажется, испуг.

Чего мне бояться?

И теперь, не утруждая себя мышечными усилиями, медленно плыву назад.

Ого-го-то я пронырнул - метров двести! Меньше, конечно, но вполне достаточно для того, кто вдруг наблюдает за мной, чтобы у него, наблюдающего, сложилось требуемое впечатление: «да, он отплыл от нее далеко».

Хм! Далеко! Я бы это поправил: просто бесконечно далеко!

И вот я уже ору:

- Помогите, спасите!.. Help me, help me!..

Затем на хинди, снова по-английски и даже на иврите.

Берег - пуст!

Я готов звать на помощь даже по-арамейски, но не знаю ни единого слова.

Где-то там, вдали есть, конечно, люди, две-три фигурки, но они не слышат моего отчаянного ора. Вот что здесь крайне важно - свидетели! Мне нужны свидетели моей трагедии, моего горя.

Притвора.

А эти, что плавают невдалеке, мне не верят: мы ведь с Юлей только что на их глазах обнимались. И ничего, и все было в порядке. На их глазах! Они ведь не могли за нами не наблюдать! Не могли! Поэтому сначала не верят. Потом верят: когда я беру Юлю на руки и несу к берегу. Они тоже, я это вижу краем глаза, спешат на берег, и кто-то (оказалось потом - врач) даже пытается Юленьку раздышать, рот в рот, затем массаж груди, хэх…хэх…хэх…

Куда там! Я, врач, понимаю: куда там!..

Садюга!

Садюга?! Как бы не так…

Я ведь отдаю себе отчет в том, что…

Я лучше буду каждый день носить ей цветы, чем знать, что она мне не принадлежит («Я выхожу замуж»). Так - надежнее. Так - она моя навсегда!

Это мой Тадж-Махал для неё.

Я рыдаю...

Артист!..

Театр одного актера!

Всю эту историю, разгулявшуюся на лазурном побережье Индийского океана, историю с камнем на шее, с удавкой моих крепких рук (Господи, прости меня грешного!) я, конечно же, только придумал в своем разгулявшемся не на шутку (совсем сдурел!) умопомрачительном воображении. Надо же! Тебе бы, парень, думаю я, писать детективы с тазиками крови, удавками на шее или контрольными выстрелами в упор…

Или фантастику…

Или лечиться?

И вот я уже мчусь, спешу вручить ей цветы…

Хризантемы…

Желтые…

Просто золотые…

Золотисто-жёлтые - это не значит, что цветы разлуки, это значит, что цветы навсегда.

Как золотая маска Тутанхамона.

Это всё Тебе, только Тебе, Золотая моя! Рыбка…

Все знакомые ее так и зовут: Gold Fish!

Я же говорил: мне легче таскать ей охапки цветов, чем каждый день знать, что она…

Вот и эта битва мною проиграна. Признавать это - для меня сущий ад. Но нельзя не признать.

- Так мы едем или не едем, - спрашивает Юля, - эгей, где ты там?

Мне еще нужно позвонить Фариде. Чтобы эта история выглядела достоверной. Чтобы не было никаких подозрений.

- Ты же обещал!.. Там и встретим.

Для Юли еще не стало привычкой встречать новый год в теплых водах Атлантики или Тихого океана. Но это ей уже нравится. Этот же ей хочется встречать в Индии. Ее давняя мечта - Ауровиль. Здесь все называют ее Джай Шри, то есть - Божественная! Здесь она бы хотела прожить остаток жизни.

Да живи себе сколько хочешь! Живи на здоровье!

Хоть вечно…

В своем Тадж-Махале…

- Юсь, - говорю я, - ты же знаешь: я всегда держу слово, - я только позвоню.

- Звони-звони, давай-давай… Я готова…

А ты, ты готов, спрашиваю я себя, а ты, милый, готов?

- I’am happy, o dear, - вдруг произносит Юля, - so happy…

Я-то?..

А то!

А ты как думаешь?

Счастлив, конечно!..

Еще как!..

Живи здесь теперь хоть сто тысяч лет… Хоть до нового потопа…

В своём Ауровиле…

Ты ведь давно на «ты»…

Со своей вечностью.

Вскоре она исчезает…

Все эти бесконечно долгие дни и ночи я не нахожу себе места, молюсь, мучаясь, молю Бога, прошу у Него дать ей То, Чего ей так всегда недостает, дать по силам ее, «даждь ей днесь…», мучаясь и молясь… Воздев к Нему руки, врастая в Небо, срастаясь с Ним…

Не ищу ее!

Нет ведь никакого смысла за ней гнаться!

К тому же - у меня уйма дел: цемент, песок, доски, гвозди, есть, правда, и позолота, и райская лепнина, ливанский кедр, какая-то там туя и туф, и…

Высится уже моя Пирамида! Золотится на солнце…

Некогда голову поднять!

Потом она приходит как тать:

- Привет…

У меня выпадают глаза из орбит!

- Да тише ты, тише… Я чуть не задохнулась в твоих объятиях… Тише ты… Цыц!

Я и сам - не дышу, держу теперь крепко! И на этот-то раз уж не отпущу!

- А ты всё строишь-строишь… Конца этому не видно…

Я только киваю: не видно. Ведь нет на земле человека, готового прошептать: «Я постиг совершенство!».

- Отпускай уж!..

И не подумаю!

И для Тебя же строю! Только всё еще не могу взять в толк: что строю-то?! Нашу Пирамиду или всё-таки Тадж-Махал? Ищу подходящее название. Жду, когда Ты сама дашь моему строительству достойное название, имя… Имя - не меньше! Ведь, когда я всё Это выстрою и поселю Тебя там, Это - оживет! И обретет, наконец, своё Имя!

- Знаешь, - произносит Юля, глубоко вдохнув, - все эти дни без тебя…

- И ночи, - зачем-то уточняю я, - и ночи…

- Да, - соглашается она, - и ночи… Я думала…

- Я думал, - говорю я, - что сойду с ума!

- Я тоже скучала…

- Расскажи же!.. Расскажи, наконец!

Юля только улыбается.

- Не молчи!..

Юля удивлена моему напору: о чем рассказывать?!!

- Я… - говорит она, - знаешь…

- Ба! Да у тебя есть язык!

И она снова умолкает.

И меня уже нет выбора: розы! Только розы!..

Кроваво-красные, пропитанные любовью до черноты длинностебельные, бесстыже-призывно распустившиеся лепестки с бисеринками сверкающей на солнце росы…

- Тебе…

- Угу…

И мой Тадж-Махал тут же рассыпался на глазах как карточный домик.

Я даже открываю глаза, чтобы видеть это: сыплется!..

В прах…

Надо же та-а-кое себе вообразить!

Люблю!!!)))

- Ты не поверишь, - говорит Юля, - я тоже скучала…

Разве я когда-нибудь сомневался?

- Ну ты идешь? - спрашивает она.

- Да-да, иду-иду… Вот только точку поставлю.

Я мучаюсь: где в этом самом Ауровиле на берегу этого самого Индийского океана я найду эту самую тележку с камнем?

- Какую точку? Мы же опоздаем на самолет!

- Не волнуйся, не опоздаем…

Я все сделаю для того, чтобы успеть на этот злополучный самолет!

- Да найду я, найду, - неожиданно ору я, - обязательно найду!..

Юля не понимает:

- Что найдешь? - спрашивает она.

- Всё, точка!..

- Бежим же!.. Ты не забыл… свои мысли?

Я не забыл. Надо же когда-то, в конце концов, осуществить задуманное…