Письмо Богу

…он ударил ножом, он смотрел в глаза, обнажал оскал,
Он глазами в моих перевернутых что-то искал
Поворачивал тело ножа и кромсая меня
Говорил, что меня никогда ни на что не менял
Даже рвался в поля за ромашковым светлым ковром
Просто вот не срослось…и текла неземная вода
Сквозь слепую меня, сквозь горячий чужой бурелом
Он крючками зрачков по распятому телу блуждал …
Вдосталь…не было слез…просто засуха…не было сил …
Нож шагал напролом…что ему до текучей воды…
Он любил меня так этим светлым холодным клинком
И просил меня выждать и выжить, конечно, просил...

Я уже не держалась на кончике жизни моей
И душа не взлетала а падала ниже земли
Я еще не успела ему нарожать сыновей…
Вон мои сыновья вдоль текучей воды побрели…

- И чем это ты тут занимаешься? - спрашивает Ли.

- Да вот…

Он, целясь, щуря один глаз, пытается попасть тонюсеньким, смоченным собственной слюной, концом шелковой ниточки в малюсенькое ушко блестящей иголочки.

- Есть! - наконец радостно восклицает он.

- Давай я, - предлагает Ли.

Он что же совсем безрукий: он не в состоянии пришить себе пуговицу?

- Я сам!

- И что было потом? - спрашивает Ли.

Он уже не первый раз рассказывает эту историю. Ей же - впервые.

- Здесь, понимаешь ли, - говорит он, - важно в голове разложить все по полочкам, да, надо выработать технологию успеха. Мгновенно! Нужны считанные секунды…

Он не только рассказывает ей, как там все было, он поучает…

- Слушай, я не могу на все это спокойно смотреть, - говорит Ли, и тянет к нему обе руки, - давай я.

- Я же сказал, - говорит он, убирая в сторону иглу с ниткой, - я сам.

- Пуговицу-то переверни…

- Ладно… Да, так вот…

- Я слушаю, слушаю…

Теперь надо завязать узелок и откусить лишний кусочек нитки.

- Их было пятеро, ровно пять…

- Ясное дело: ровно…

Нет-нет, думает он, этого не может быть… Ну и дурак же!..

- Понимаешь, это как если бы ты смогла смотреть двумя глазами одновременно в пять разных точек, понимаешь?..

- Конечно! Ты…

- Не мешай, пожалуйста.

- Ну, смотрю…

- Трое перед тобой и двое сзади…

- Вижу.

Не может? Почему же, когда он вошел, они вдруг замолчали? Словно набрали воды в рот. Разом! Жора даже отвел глаза в сторону, чего с ним никогда не бывало. А Ли так внезапно раскашлялась… Да ну нет! Показалось… Он стал, корит он себя, таким подозрительным…

Теперь он безымянным пальцем левой руки пытается снять с нижней губы откушенный кусочек нитки, ага! есть! Какое-то время он рассматривает его, затем большим пальцем помогает безымянному скатать этот кусочек в едва ощутимый шарик и потом просто сдувает его: пф!

- Здесь очень важно, - продолжает он, орудуя теперь иглой, как заправская швея, - очень важно не просчитаться. Важно!.. У тебя перед глазами должен быть… должна быть пятигранная пирамида. Если их пятеро.

- Пирамида?

- А?..

Он только смотрит на нее.

- Ну да! - говорит он, - твои глаза - это ее вершина, а мысленные взгляды твои - пять! - это грани, и они, ну, твои взгляды должны упираться, падать на каждого из этих твоих пятерых… Их тела - ее основание… Понимаешь?

- Что? - спрашивает Ли, - что-то не так?.. Ты так смотришь на меня!..

Неужели они с Жорой?..

Он ревнует?

- Да, - говорит он, не слыша ее вопроса, - на их смертельные точки, о которых я тебе…

- Я помню. Не затягивай так сильно нитку.

- Хорошо… ОК!.. Ах, ты Боже мой!..

Надо же! Уколоться!

- Не смотри ты так!

- Я даже глаза закрыла, - говорит Ли, - смотри!

Она смотрит на него, улыбается.

- И как только ты выстроил эту свою пирамиду, - говорит он, - потом все просто… Лучше, чтобы ты был босиком. Или хотя бы в носках, ну, ты понимаешь зачем?

- Понимаю.

- Да, ты должна до каждого из них надежно дотянуться, а не то… Пальцами рук и ног. Значит надо выбрать позицию, просто чувствовать. Это как, знаешь…

- Знаю.

- Те, что сзади должны быть первыми…

- Не испачкай, кровь же!..

- Я залижу…

Вот и, кажется, все готово: пуговица на месте! Теперь надо несколько раз для прочности ее ножки, обмотать ножку ниткой раза три-четыре и снова вывести нитку на внутреннюю сторону манжета, вот так…

- Туфли должны слететь с тебя, когда ноги твои уже оторвались от земли: рррраз!.. Ты должен парить над землей, как морская звезда. Ну, и бить этих, задних нужно в развороте одним ударом, подъемом ноги, тылом стопы… Сначала правой того, что сзади и слева: рррраз! Да по балде, по темени… И не опускаясь на землю так же, ну там, растяжечка, хлест, ну и тазом, тазом, всей спиной, ну, всем телом: чи!.. Понимаешь? Ты это делаешь запросто…

- Правда?

- Да, всем своим телом: чи! И ты снова стоишь лицом перед этими… Ну, а с тремя тебе теперь делать нечего, сама знаешь…

Теперь требуется узелок. У самой ткани манжета. В этом - проблема. Он всегда завязывается выше, чем надо. В этом проблема!

На самом же деле, он понимает: проблема в нем!

- Давай я!

- Сам…

В чем же, собственно, дело? В нем заселился червь недоверия? Чушь! Какая собачья чушь! Он никогда не поверит, чтобы Жора… Да никогда!.. Чтобы вот эти до боли родные губы… Ну, ты, парень и выдумал! Лечись, доктор!..

- Ну и тех, оставшихся я тоже… Движением таза: рррраз!..

Он аж подпрыгивает на пуфике. И вдруг орет:

- Урррра!

Так из него выползает бес недоверия. Зато узелок теперь там, где ему и следует быть! Вот так! Вот так-то!..

- Поздравляю! Ты легко справился!..

А то! Теперь подавай ему хоть тысячу узелков!

- Поздравляю, - говорит Ли еще раз, - ты с ними легко…

Теперь ниточку откусить у самого узелка. И не дрожать, не дрожать всем телом…

- Справился?

- А то!..

Нет, ниточка подождет: он не может, о Господи! он не может сдержаться:

- Ты с ним спала?..

Выстрел в упор: от этого не спрячешься! И тишина такая, что слышно, как прислушивается пуговица. Затем:

- Ты сдурел! Ты просто весь сдурел…

Почему она не спрашивает: «С кем?». Он хочет еще раз проорать свой вопрос, но Ли уже вихрем мчится из спальни, где он все еще пришивает свою пуговицу. Почему в спальне?

Значит, да, думает он, все еще держа себя в руках, значит, спала…

И вонзает теперь иголку до самого ушка себе в бедро. Чтобы не заорать на весь дом!..

Убью, сучку!..

А эта мысль его убивает: я его застрелю! Скотина!.. Лезет везде со своими бычьими яйцами… Конь!..

И теперь зубами извлекает иглу из бедра. И все-таки орет:

- Стой!..

Ага! Так она тебе и остановилась!

Ли успевает выскочить за дверь, которая захлопывается перед самым его носом. Он стоит босиком, придерживая одной рукой штаны, другая - на медной ручке.

Стоп, говорит он себе, не раскрывая рта, стоп, парень! Никуда она от тебя не денется. И возвращается на свой пуфик, чтобы откусить, наконец, свою ниточку.

Когда Ли входит, он как раз вонзил все свои зубы в эту чертову ниточку! Ладно: ниточка и сейчас подождет. Он так и сидит, перекошенный, свернув шею и, как придурок, приоткрыв свой черный от злости рот. И с надеждой заглядывает ей в глаза: это же неправда? Нет же? Ну, нет!?

- Конечно, нет, - шепчет она, - придурошный…

А в глазах только правда.

- Иди сюда!

Ли даже не шевельнулась. Она его боится? Чего ей бояться?.. Она делает неуверенный шаг, он, дрожа весь, встает… Он встает, стараясь взять себя в руки, втаптывает босыми ногами в свежий тес ливанского кедра сползшие на пол штаны и выходит. Чтобы искать аптечку? Кому нужна эта твоя аптечка?! Он выходит, чтобы не дать ей повода смеяться над ним. Разве он смешон? О, Господи, дай мне сил достойно пережить эти минуты!..

Когда он возвращается, Ли, стоя к нему спиной, совсем голая, застилает постель свежей простыней… Жалюзи опущены, и уже горит свеча на стеклянном столике… Ли, стоя к нему спиной, Венера теперь Милосская, наклоняется, чтобы расправить несуществующие складки… И смотрит на него из-под бритенькой своей теплой подмышки…

- Иди, - шепчет она, - сюда…

И качает головой так, что сноп ее черных, как смоль, волос, тоже шепчет ему: «Иди же…».

Они сговорились! И этот шепот, и приспущенные жалюзи, и эта бездыханная свеча… И эта шелковая спина с бархатными позвонками…

- Ты можешь не вертеть свою пуговицу?..

Они сговорились все тут! Им всем надо искупить свою вину!

Он идет, он идет… Устоять невозможно! Он идет на зов этого славного белого тела, этих черных, как смоль, волос, этих белых, как… Он идет как лязг лат на врага: сотру в порошок, сомну в…

Наконец, стук падающих каблучков.

И - «воск слезами с ночника на платье капал».

- Выпить хочешь? - спрашивает потом Ли.

- Охотно…

Это - освобождение?

Он не уверен. Это лишь перевод дыхания, передышка… Пар, конечно, выпущен, но ничего ведь не ясно. Он встает, наливает только себе и выпивает: да! Отпускает… Жар разливается, сердце отпускает, но не отпускает зуд любопытства. Это как больной зуб.

- Ты с ним спала?

Он стоит перед ней - весь голый… С пустым стаканом в правой руке, левая ладонь на затылке…

И теперь спокоен, кажется, спокоен…

Тишина. Он ждет ответа. Ли улыбается…

- Рест, что с тобой, брось…

Он грохает стакан о пол:

- Убью, - давит он из себя, - убью суку!!!

Ли сжимается в ком, поднимает над головой руки, защищаясь от его слов, как от удара. Затем тянет на себя простынь. Как щит. Такого она его еще не знает. Страшно?!! А ты как думала!.. Он тянет к ней руку:

- Идем!..

Она сжимается так, что синеют губы. А глаза - только крик!..

- Вставай же!

Он хватает ее за руку, но она вырывается:

- Нееет!..

Страшно? А ты как думала?! Он сдергивает с нее простынь и теперь, сжимая тисками своих рук ее запястья, стягивает ее с постели. Так они и стоят, Адам и Ева, сверля друг друга взглядами… Проходят, кажется, годы…И вот страх оставил ее, он знает этот прищур, этот ненавидящий взгляд…

- Оставь меня, - Ли пытается избавиться от его оков.

Нет уж!..

- Ты спала?

- Не твое дело!.. Мне больно!..

А как больно ему слышать это ее «Не твое дело»!

- Не мое?!

- Не твое!.. Уколи себя в голову… Придурок!..

Ах, придурок?!

- Ты - моя! Поняла?!

- С какой такой стати? Ха! Еще чего?!

И его уже просто несет: он не может не только унять дрожь всего тела, но и сдержаться: звук пощечины и его оглушает…

Ли улыбается…

- Ты…

Ее давят слезы…

- Ты…

У нее нет слов…

Наконец, ей удается взять себя в руки, слезы льются рекой, но она их не вытирает, только слизывает языком со щек, затем сглатывает и произносит:

- Ты, - говорит она тихо, глядя ему в глаза, - ничтожество…

И в подтверждение кивает: да, ничтожество…

И теперь, легонько высвободив руки из его сдохших и потускневших лап, ступая босыми ногами по осколкам стакана, голая, выходит из спальни.

А он пьет теперь из бутылки. Затем одевается…

Когда она, уже тоже одетая, распахивает дверь, чтобы уйти навсегда, он удерживает ее за ручку сумки, боясь прикоснуться к ее руке. Она только молча смотрит на него своим чистым открытым взглядом своих дивных прекрасных глаз: что теперь-то?

Молчание.

- Я…

- Молчи…

Это все?

Это - край…

Да, история…

- Ли, - говорит он, - я…

- Не надо…

Ну уж нет!.. Он берет ее сумку, и она отдает.

- Рестик, нет…

- Как так «Нет…».

- Так, - говорит она, - так… никак.

- Нет уж, милая…

Ли улыбается:

- Ты опять за свое? Уколись, милый…

Он стоит, молчит, затем щурится.

- Потаскуха!

- Пусти!

Он хватает ее, теперь бешеный, скрип зубов, злость заполнила жилы…

- Да ты…

Потом:

- Ты - как только что из парной… Мокрый весь, морда красная…

- Посмотрел бы я на твою…

- Я люблю только тебя.

- Да знаю я, знаю…

Когда она приходит в себя, уже в спальне, он сидит на корточках за стеклянным столиком, голый! с непременной своей шариковой ручкой в руке (ну и поза!) и что-то быстро-быстро крапает… На салфетках! Она видит: их уже целая гора! Его руки с синими веревками вен, по-мужски красивая линия плеч (Аполлон!) и, о, чудо!

- Что ты делаешь? - ее вопрос.

- Вот так! - восклицает он и втыкает, как врач скорой помощи иглу в ягодицу больному, втыкает свою ручку в салфетку: точка!

- Что ты делаешь?

- Написал уже…

- Что?

- Письмо! - говорит он, вставая, и чеша левой рукой затылок, - вот так!

- Какое письмо? Кому, милый?..

Теперь он смотрит на нее, но не видит. Думает. Затем отвечает:

- Кому же еще - Богу…

Но почему же она так и не спросила тогда его: «С кем?».

Ясно с кем: с Жорой…