Студопедия.Орг Главная | Случайная страница | Контакты | Мы поможем в написании вашей работы!  
 

Роза Кранц и Голда Стерн мертвы 14 страница



Гриша привстал в кресле, чтобы лучше видеть пеструю толпу: вот идет по широкому проспекту свободный народ, катит свои волны людское море. Вот она - долгожданная Парк-авеню, melting pot и boiling cattle человечества. А параллельно ей - другой проспект, знаменитая Пятая авеню: самые дорогие магазины, самые блистательные наряды, самое золотое золото, самые бриллиантовые алмазы. Лучшие люди планеты спешат по этим проспектам, катятся в лимузинах по этим авеню, подставляют свои лица полдневному солнцу. Как не похожа эта радостная толпа на озабоченные толпы России или Европы - в ней нет угнетенных, в ней нет испуганных. Каждый в этой толпе знает себе цену и готов предъявить счет миру. И пусть мир оплатит этот счет! Оплатит, никуда не денется! Вот льется широкий поток людей по раскаленным от солнца мостовым - и там, среди этой пестрой массы людей, каждый - свободная личность, любой занят самовыражением, даже самый невзрачный, и тот - неповторимая индивидуальность. Любое лицо озарено светом мысли и заревом страсти - граждане обдумывают, какому политику поручить свое благосостояние, какому банку вверить свои сбережения, какому дизайнеру заказать декорацию гостиной, в какой ресторан пойти питаться. Граждане делают свой свободный выбор, строят свою жизнь по лучшим образцам. Счастливые, радостные, спокойные идут люди по широким улицам великого города. Там, среди этих избранных, идут наиболее достойные, кумиры свободного мира, те, кто увенчал своими достижениями развитие человечества. Если ты хоть чего-то стоишь, ты будешь в этой толпе - равный среди равных, избранный среди избранных. Там, по этим авеню, идет, верно, и футболист Бекхем, обладатель самой экстравагантной прически и сногсшибательной красотки-жены; там шагает художник Сай Твомбли, автор свободолюбивых закорючек, там шествует великий философ Фукуяма, который провозгласил конец истории, там можно отыскать лучшего рок-певца, наипрогрессивнейшего визажиста, наилибирельнейшего политика, самого богатого банкира и самого модного артиста. Есть в этой толпе и русские - если, конечно, сумели они подняться над своей варварской природой, шагнуть в прогресс. Шагает в этой толпе и артист балета Барышников, с озорной мальчишеской улыбкой свободомысла и миллионера, шагает и великий поэт Бродский, проклявший постылый брежневский режим, чтобы припасть в роднику картеровской свободы. Бесконечный парад личностей, триумфальное шествие носителей разума. Они собрались здесь, в этом гигантском ковчеге, принявшем в себя лучшее семя человечества.

- Вот, Гриша, вы и дома, - сказал Оскар Штрассер, прочитав мысли художника. - Ваша одиссея завершена, вы приплыли к своей Пенелопе.

Нью-Йорк плохо подходил на роль Итаки, но в целом образ был понятен, и, в конце концов, Манхэттен тоже остров. Одиссей приплыл на свой остров, к своей верной Пенелопе. И Сара Малатеста сжала короткопалой рукой покорную руку Гриши.

Гриша Гузкин и сам сознавал, что достиг вершины мира - громада отеля «Черри-Недерланд» вполне соответствовала масштабу свершения. Пройден долгий путь - вот и расстался он с последним европейским городом, Лондоном. Остались позади дохлая Россия и мертвая Европа. Остались в прошлом и поганые московские дворы, и серые берлинские улицы, и кривые парижские закоулки, и узкие лондонские проходы меж домами. Отныне дорога его будет широка и пряма, как Пятая авеню. Гриша знал, что пройдет совсем немного времени - и он станет таким же полноценным американцем, как он сумел стать германским буршем, парижским вольнодумцем, лондонским джентльменом. Осталось получить последнюю степень западного образования - высшую степень науки цивилизации. Он обучится непосредственности и открытости этих новых людей, которые ничего не боятся, он переймет пленительную манеру смотреть рассеянным взглядом вокруг, он обретет незыблемое спокойствие, и речь его станет неторопливой и властной. Его искусство - теперь он не сомневался в этом - привело его на вершину, и оно поможет ему утвердится на вершине.

- Над чем работаете, Гриша? - поинтересовался Оскар. Внимательный друг, верный товарищ. Гриша улыбнулся своему доброму гению.

- Думал заняться инсталляцией, - поделился Гриша проектами, - но отказался от этой затеи. Все же это не мое: я привержен пластическим искусствам.

- Вы правы, Гриша. Оставайтесь верны себе, художник должен держаться своих принципов.

- Я не меняю убеждений, - сообщил Гузкин между прочим. - Полагаю заняться гобеленом, фаянсовыми скульптурами, ювелирными украшениями - но останусь верен станковому искусству.

- Вы последовательны: вот в чем ваша сила.

- Есть у меня замысел: выткать пионеров на ковре. Вообразите: гигантский ковер для нью-йоркской гостиной, а на нем пионерская линейка.

- Очаровательно и остроумно. И всякий день я буду вытирать ноги об этот символ тоталитаризма, - посмеялся Оскар Штрассер.

- Фаянсовые фигурки пионеров - пусть в них играют дети свободного мира.

- Прелестно. Их будут ставить на каминных полках.

- Я решил, что мое призвание - продолжать линию ренессансного творчества, не отвлекаться на моду. В конце концов, инсталляция - временное явление.

- I can't agree more, - сказал Оскар, - инсталляция и постмодернизм уже более не нужны. Они сыграли свою роль и уходят в историю. Построен новый мир, ему нужно настоящее, серьезное искусство Возрождения. Скажу с уверенностью: возникает новая потребность в живописи - и ваша живопись, Гриша, это то, чего ждет мир.

- Значит, вы считаете, я должен рисовать картины, - спросил Гриша, который как раз наметил закрасить ровной серенькой краской еще один холст и на ровном сером фоне накрасить фигуру пионера, - значит, я не должен отступать?

- О, ни в коем случае! Боритесь, подвижник, - не отступайте!

- Что ж, - просто сказал Гриша Гузкин, - надеюсь, Нью-Йорк оценит мое упорство. А вы, Оскар? Теперь тоже - ньюйоркер?

- Вы же знаете, Гриша, я - гражданин мира. Но сегодня, да - сегодня я американец. Нью-Йорк? Не только: мой бизнес в Детройте и в Техасе, сталь и нефть; на восточном побережье - кинокомпания. Дел хватает.

- Итак, нефтяной бизнес? - спросил Гузкин небрежно и поменял положение ног - раньше левая нога была положена поверх правой, теперь правая покоилась сверху. - Цены, я слышал, растут? - Гриша покачал ботинком (фирма «Boss», добротная продукция: и самому смотреть приятно, и собеседникам интересно). - Итак, нефть? - То была недурная строка для мемуаров: «Встретил в Нью-Йорке старинного приятеля, поговорили о его последних приобретениях - кинофабрика, нефтяная компания. Динамика цен за баррель оставалась позитивной. Кофе на Парк-авеню, как всегда, был отменный, колумбийский».

- В сущности, я управляю российскими предприятиями добычи, но моя компания американская, зарегистрирована в Техасе.

- С Европой покончено? - весело спросил Гриша, жестикулируя ботинком.

- Помилуйте, зачем же так? А Сардиния? А Майорка? И на Рождество - непременно в Германию.

- Ваша компания, - спросил Гриша осторожно, - это бывшая компания барона фон Майзель? - неловко было Грише спрашивать о таких интимных деталях, но он давно усвоил простое правило: деловые люди предпочитают называть вещи своими именами и не делают секретов из приобретений. Напротив: могут обидеться, если их приобретение рассматривается как секретное. Не станет же мировой дух делать тайну из того, что он шествует по миру.

- Не беспокойтесь за барона - у него остался его замок, фамильные деньги. Да, его экспансия на Восток не удалась. Акции российских предприятий он потерял, это факт: я вынужден был их обесценить. Что делать - таков закон. Предприятия стали убыточными, я их обанкротил, затем нашел новый вариант развития. Ах, Гриша, правила бизнеса - вещь неумолимая, но согласитесь, закон и порядок делают нашу жизнь осмысленной. Как без них? Ради них приходится поступаться многим.

Гриша покивал: он и сам обесценил акции Барбары фон Майзель, когда необходимость этого стала очевидной. Инвестиции в Барбару делались, смешно это отрицать. Скажем, венецианский кулон с негритенком, это было рискованное вложение. Однако развитие событий заставило объявить все предприятие целиком - банкротом. Бывает, что поделать. Жизнь есть жизнь - и Гриша поделился этой сентенцией с другом.

- Я объяснился с бароном, - заметил Оскар, согласившись с Гришиной мыслью, - надеюсь, он меня поймет.

- Должен понять! - поддержал друга Гриша. - Цивилизованный человек обязан вас понять, Оскар!

И в самом деле, правила акционеров - это азбука цивилизованного человека. Нет ничего логичнее цивилизации, и правила ее внятны всем, думал Гузкин. Как разумно все действительное, как очевидно все разумное. Вот выступает президент, он говорит понятные слова, и всякий человек, даже монгол, понимает их смысл. Монголу надо приобрести акции свободного мира, он их приобретает. Вот говорит банкир - и его слова тоже просты и понятны. Надо приобрести акции успешного предприятия, а прочие продать. Вот подошел к их столику официант, который все понимает с полуслова. Надо приобрести у официанта акции на питание, вот и все. И, кстати будь сказано, сколь отличается американский официант от вульгарного Алешки из Парижа, от хамоватого great guy Барни из Лондона. Достоинство, внимательность без подобострастия. А отчего так? Зададимся вопросом, как сказал бы профессор Кузин, откуда берется это незыблемое достоинство? Причина в том, что цивилизованный человек вооружен пониманием истины - он не находится в плену иллюзий и демагогии. Цивилизация - это огромный океан разума, и каждый цивилизованный человек - капля в этом океане. Вот откуда пришла идея акций - всякий обладает частью большой истины, а воплощается эта истина - в акциях на заводы, корабли, месторождения олова. Акции! Какое прекрасное слово! Shares! Разделить со всеми мир - вот в чем идея акции. Акция - это доля твоего участия в мировой истории, акция - это мера истории. Вот в чем проявляется чувство единения каждого со всеми, вот что делает человека неравнодушным. Вот когда ты и впрямь понимаешь, что каплей льешься с массами. Смешно, думал Гриша Гузкин, как извратили это разумное положение большевики. Коммунистическая партия тщилась взять на себя задачу цивилизации: объединить людей. В советских школах мы учили глупые стихи пролетарского поэта: «Сегодня приказчик, а завтра царства стираю в карте я - вот что такое партия»! Глупец! Выходит, надо перестать быть приказчиком, расстаться со своим призванием, чтобы стать владыкой мира? Все прямо наоборот: именно приказчик, приобретая акции разума и свободы, делается властелином - один среди прочих обладателей акций цивилизации. Сегодня приказчик, именно поэтому я сегодня и стираю царства - вот что такое акция!

- Барон поймет вас! - воскликнул Гриша. - За вами правда истории, Оскар!

И верный друг, наставник и ментор, Оскар Штрассер улыбнулся Грише.

- Я покажу вам наглядно, что такое история, - сказал Оскар, - поглядите на эту трость, - Оскар взял свою трость с головой пуделя (он пристрастился к этой легкой трости и не расставался с ней), поставил ее вертикально на стол, - вот перед вами история, вот ее символ. Хотите в ней участвовать? Тогда крепче держите эту палку!

Гриша протянул руку и схватил трость, крепко ее сжал.

- Правильно, не отпускайте, держите крепче, здесь все - ваша сила, ваша власть, ваша правда. Но глядите, я могу поместить свою руку выше вашей, - и Оскар взялся за палку выше того места, где была Гришина рука, - теперь история моя, понимаете? Не отчаивайтесь! У вас есть шанс - действуйте другой рукой, займите место выше моего кулака!

И, подчиняясь приказу, Гриша перехватил трость другой рукой, положив свою руку поверх руки Оскара.

- Отлично! Теперь вы хозяин истории! Но и я зевать не стану! Глядите! - и вот Оскар завладел участком трости, расположенным выше того, за который держался Гриша.

- Ну же, не спите! Двигайтесь выше, перебирайтесь вверх! Действуйте!

- Но у меня обе руки уже заняты, - пожаловался Гриша.

- Значит, надо расстаться с тем, за что вы держались раньше. Бросьте прежнее место - и беритесь за новое! Вперед! Надо легко расставаться с прошлым! Вот так и движется мировой дух - с Востока на Запад, с Запада - на Дальний Запад.

- Но ведь палка скоро кончится, - растерянно сказал Гриша, после того, как они несколько раз поменяли положение рук.

- Не волнуйтесь, - сказал Оскар, - это длинная палка. И к тому же мудр тот, кто с самого начала берет трость в нужном месте - вот здесь, - и Оскар взял трость за самый верх, за набалдашник в виде головы пуделя.

Гриша завороженно глядел на загорелую руку друга, сжимающую собачью пасть.

- Разумному человеку, - сказал Оскар, убирая трость со стола, - уже давно стало понятно, что ваша страна перестала играть в эту игру и вышла из истории. Когда Россия отказалась от военно-морских баз на Кубе и во Вьетнаме, я понял, что мой кулак будет сверху. Русские, помнится, заявили, что содержание баз обходится им дорого - пятьсот миллионов в год, то есть примерно одна тридцатая, если не сороковая часть того, что вывозится из страны ежегодно. Ах, великая вещь - частная собственность! Спасая ее, люди жертвуют всем, в первую очередь историей! Мечтатели! Они полагают, что есть какая-то частная история, словно бы есть две палки - идеалисты! Им даже невдомек, что, жертвуя историей, они жертвуют именно той собственностью, которую спасают. Мы сидели с бароном фон Майзелем у него в Баварии - и я хохотал, не мог удержаться. Мы оба смеялись до слез, но выводы сделали разные. Барон решил, что игра закончена: он попросту схватит историю в том месте, которое освободилось, - и будет держать крепко. Но вы только что убедились, что старое место теряет свое значение быстро - надо двигаться выше и выше.

И Оскар Штрассер поднял голову, посмотрел сквозь двойные стекла отеля в небо - на яркое американское солнце.

- Портебали, Майзели, Луговые, - сказал Оскар Штрассер, - они и сами не знали, в какую игру ввязались. Каждый видел лишь свою мелкую цель. Я только что показал вам, как надо выигрывать: надо продвигаться последовательно, надо дать партнеру иногда взять верх - ведь мой кулак все равно будет сверху. Я не отказывался от мелкой и грязной работы, я брал понемногу, ждал и копил. Я работал прилежно, не стеснялся ходить у баронов в подмастерьях. Еще когда был дантистом, я научился простому правилу - дождаться, пока зуб сгниет, и заменить его на искусственный. Так надежнее, так - навсегда. Надо лишь подождать, пока выпадут все зубы у старого мира - вот и все. И они выпали, один за другим. Я не обманывал партнеров, нет. Я дал каждому из них проявить себя - но знал заранее, что они обречены. Уходят культуры, умирают цивилизации, и люди прошлого умирают вместе с ними. Молодость мира, вот была моя цель, новая молодость, вечнозеленое, нестареющее древо жизни! Оно будет служить всегда, как вечно белый, ослепительный фарфоровый зуб! Неужели вы могли подумать, что я хотел лишь забрать компанию глупого барона?

Штрассер смотрел на солнце и обращался к нему, точно не было другого собеседника.

- Русская нефтяная компания, - сказал Штрассер, - вещь хорошая, но ее надолго не хватит. Глуп тот предприниматель, что планирует дела на год вперед. Сегодня мне был нужен партнер - Иван Луговой, и я взял его в партнеры, он хороший игрок. На поле России - он пригодился. Но мои планы грандиознее, я вижу дальше. Что мне экспансия России? Много ли даст миру Россия? Лес? Но я не стану покупать лес в России - мне выгоднее брать лес в Бразилии. Нефть? Но она закончится в России через тридцать лет, да и сорт нефти не лучший - я возьму нефть в Ираке и Кувейте. Рыба? Но мне удобнее Японское море и мировые океаны. Народ? Но народ вымирает и вообще никуда не годится. Культура? Но я создал такую культуру, которая не зависит от места и времени. Сегодня я - везде! Я владею шахтами в Африке, медными рудниками в Чили, я строю нефтяную империю на Востоке. Я строю планы надолго, я держу трость за самый верх! Время европейских утопий закончилось, и европейский колониализм не существует более. И это я его уничтожил. Я не Россию демонтировал - я выбивал фундамент из-под Европы! Я крошил старые камни, я рушил соборы! Я не русскую революцию наказал - я наказал все европейские амбиции разом! Надо строить новый мир, такой мир, который будет служит мне долго и преданно! У меня нет жалости: история легко расстается со своим прошлым. История судит безжалостно!

VI

- История, - сказал тем временем Луговой, - это суд.

- История - суд, - повторил за Луговым Рихтер, - я согласен. Но суд правых. Не думайте, что на суде истории вы будете прокурором. Нет! Вы будете на скамье подсудимых. И вы услышите приговор, и вас ввергнут в бездну, где плач и скрежет зубовный!

И Соломон Моисеевич Рихтер поднял руку жестом, исполненным величия, ветхозаветным, пророческим жестом. Казалось, Луговой должен обратиться в соляной столп, а квартира на Малой Бронной рассыпаться в прах, но этого не произошло. Луговой продолжал ухмыляться наглой самодовольной улыбкой, и стены его вальяжного жилья стояли крепко. Рихтер в некотором недоумении поглядел на свою руку и подождал - не случится ли чуда. Когда он протягивал руку у себя дома, на кухне, то ладонь его чудесным образом наполнялась то сыром, то бутербродом с колбасой. Так отчего же сейчас, когда пришла пора действовать, когда рука его должна обрушить проклятие на беса, отчего сейчас не происходит чуда?

Рихтер возвысил свой голос и сказал:

- Не будет у вас власти! То, что вы называете историей, есть единый миг - и он пройдет, сгинет без следа. И вы сгинете вместе с ним. И ваши злобные планы, и ваше тщеславие, и ваша гордыня - канут в забвение. Потому что нет другого права, кроме права завета, нет другой истины, кроме духа добра и справедливости! И наказаны будут грешники, возомнившие, что подменят завет своей ложью и корыстью! Проклятием великим прокляну вас!

И снова потряс Рихтер своей старой рукой в воздухе, но Луговой устоял - не испепелила его молния. Иван Михайлович смотрел на Рихтера и смеялся.

- Грядет четвертый проект истории, - сказал Рихтер. - Он близок! Вы испоганили искусство, мораль, науку, вы уничтожили три великих исторических проекта! Но грядет четвертый! Он сбудется. Не под силу вам его остановить. Иоанн Богослов возвестил о нем на острове Патмос, но говорю вам ныне: исполнится по слову его! Трепещи, мировой зверь, этот проект мировой истории тебе не по зубам! Все слезы невинных припомнятся тебе, все души загубленных восстанут из пепла, все праведники и невинно убиенные будут тогда вершить свой последний суд!

- А у вас неплохо получается! - сказал Луговой сквозь приступы лающего смеха. - Тренировались?

- Они спросили меня, поведу ли я народ за собой, - сказал ему Рихтер, - и я не колебался. Я знал, придет время - и я поведу людей! Теперь я уверен, пробил час!

- И вы действительно думали - нет, прошу вас, скажите! - Луговой продолжал смеяться. - Вы действительно думали, что сможете - смешно сказать - править? Нет, вы серьезно?

И Рихтер ответил:

- Но кто же, если не я? Да, разумеется, это мой долг. И власть принадлежит мне по праву.

- Вы сумасшедший, - сказал Луговой. - Вам лечиться надо.

Глядя на седого и сгорбленного Рихтера, на жалкого старика, которого он определил в сумасшедший дом, Луговой улыбнулся. Это была такая улыбка, что не отменяет серьезности диагноза, но показывает относительность бытия вообще. Вы сумасшедший, я здоровый, все в целом устроено забавно - вот что говорила эта улыбка. Чиновники часто так ухмыляются, подписывая бумаги, - и отчего бы им не улыбнуться. Улыбнулся и Луговой. И Рихтер улыбнулся ему в ответ. Странной была эта улыбка - Иван Михайлович не ожидал увидеть ее на больном лице старого философа.

Рихтер откинулся на стул и распрямил спину. Улыбка скользнула по его губам - легкая, надменная улыбка. Улыбка появилась неожиданно - и осветила лицо. И сила и молодость вдруг вернулись в облик Соломона Моисеевича. Точно сила, спавшая в старом теле, вдруг нашла выход и высветилась улыбкой на лице, точно величие, ленившееся обозначить себя, вдруг явилось в облике ученого. Не было нужды являться величию, оно дремало; можно было решить, что его и нет вовсе. Вот оно решило себя показать - и не стало ничего вокруг, что могло бы соперничать с этим величием. Некогда женщины сходили с ума, глядя на Рихтера, - и теперь стало понятно, от чего они сходили с ума. Точеные черты, что до поры комкала старость, приобрели остроту. Перед Луговым возник властный мудрец, спокойный и гордый. Рихтер смотрел презрительно - и улыбка скользила по его красиво очерченным губам. Не воровская усмешка, не подлое светское хихиканье, не хамская ухмылка буржуя - Рихтер улыбался спокойно и властно, зная, что за ним сила и красота. Так улыбался молодой красавец Рихтер, смотря в лицо ловким пролазам - Потапу Баринову и Савелию Бештау, которые зазывали принять участие в перспективном издании. Так улыбался гордый Рихтер, когда его выгоняли с работы и исключали из партии. Так улыбался Рихтер судьбе всякий раз, когда та сомневалась в его избранничестве. Надменный красавец, с волной седых волос, с высоким лбом и твердо очерченными губами - губами, которые он изогнул в презрительной усмешке, - откинулся на спинку стула и глядел на Лугового издалека. Итальянский художник Микеланджело пытался передать эти черты в пророках, но мало кому из смертных доводилось видеть такое лицо наяву и вблизи.

Луговой отшатнулся - кто бы не отшатнулся на его месте?

- Ничтожество, - сказал ему Рихтер, - мелкое злое ничтожество. Празднуете победу? Считаете, что ловко придумали? Ошибаетесь. Вы не думали никогда. Вы не умеете думать. То, что вы называете мыслями, - есть воровской расчет, цена ему невелика. Вы полагали, что отменили мысль, оттого, что сами думать не умеете. Но мысль никогда не останавливалась. Я воспитал людей, которые уничтожат вашу бесовскую мораль. Я вдохнул в них душу и мысль - и будущее за ними.

Рихтер произнес эту тираду спокойно и устало, а закончив говорить, опять ссутулился.

- Будет суд, - закончил он, - и это будет суд правый и окончательный, - на этом силы Рихтера иссякли, гордый взгляд его потух.

Луговому стоило труда вернуть себе бодрое расположение духа. Он некоторое время пребывал под впечатлением образа грозного Рихтера. Однако здравый смысл побудил Ивана Михайловича вглядеться внимательнее. То ли мощь Рихтера, показав себя на мгновение, решила, что и мгновения довольно, то ли старость и болезнь взяли свое, но Соломон Моисеевич опустил голову, закашлялся и стал Луговому не страшен. Чиновник тряхнул головой - и пришел в себя. И чего он испугался, в самом деле? Мало ли на своем веку он повидал нервных правозащитников? Перед ним сидел старый сутулый интеллигент, из тех, кого Луговой привык использовать и выбрасывать по мере использования. Данный экземпляр стар и сед, проку от него не дождешься, но и опасности никакой. Луговой подивился своей впечатлительности, за ним прежде такого не водилось.

Иван Михайлович Луговой прошелся по своим апартаментам легкой пружинистой походкой.

- Будет суд, непременно будет. Но прокурором был - и останусь - я.

И вдруг заговорила черная старуха. Она встала и заговорила негромко, не сводя своих темных глаз с Ивана Михайловича Лугового.

- А почему, Иван Михайлович, вы решили, что сами судить можете - а вас не будут? Есть суд. И управа есть. И расчет будет непременно. - Марианна Карловна цедила слова и, не мигая, глядела на Лугового змеиными глазами.

- Вы меня, голубушка, никак, гипнотизировать решили? - спросил Луговой.

- Тебя взглядом не достанешь, - Марианна Карловна, держа правую руку за спиной, шагнула к Луговому, - тебя ножом надо.

- Проказница, - сказал Луговой. - Всерьез за меня взялась! Марксистская закваска!

- Думаешь уйти, - сказала Герилья. - Не надейся. Я и пса твоего извела, и тебя, пса, изведу.

- И верно, - вспомнил Луговой. - Знаете эту историю, Соломон Моисеевич? Она моего пса Цезаря отравила.

- Я посмотрела зверю в глаза, - сказала старуха, - и зверь сдох.

- Ну вот, и зачем такое безобразие делать? Я вас нанял дом убирать, а не пакостить.

- Я сама решаю, где грязно, - сказала старуха.

- А ведь кормил старушку. Зарплату, между прочим, выплачивал. Но революционерам - всегда мало. Вот проблема. Они сначала зарплату получат, а потом банк грабанут.

- Будет, будет расчет, - сказала Герилья. Она шла вперед неспешными шагами, с прямой спиной, в длинном черном платье.

- Видите, Соломон Моисеевич, как прислуга у меня в доме распоясалась. Кухаркам волю дай, они нож в спину всадят и государством станут управлять. Большевики, одно слово. Дикари. Расчетов захотела, пенсионерка союзного значения? Будет тебе расчет, - засмеялся Луговой, - как всегда - пятнадцатого. Потерпеть не можешь?

- Завтра поздно будет - сегодня надо. Сейчас - Лицо старухи не изменилось, когда она показала свою правую руку. В руке был нож.

- Положи нож, ведьма, - прикрикнул Луговой, он все еще смеялся, - а ну положи нож, тебе говорю. Смотри, отберу да тебе его под подол засуну - всех своих хахелей тогда помянешь.

- Я тебе нож под ребра засуну, - ровным голосом сказала старуха.

- Сбесилась, старая дура!

- Держи его, Соломон, - сказала Марианна Карловна, не отводя змеиного взгляда от Лугового, - возьми его сзади, чтоб не ушел.

- Марианна Карловна, помилуйте, - сказал на это Соломон Моисеевич.

- Не отступай, - сказала Герилья, - держись со мной вместе.

- Но, Марианна Карловна…

- Я умею, - сказала Герилья, - я умею ножом, - и она двинулась по комнате - плавным ровным движением.

Луговой подался в сторону, старуха двинулась за ним - плавно, неотвратимо.

- Скажите пожалуйста, - заметил Луговой. - Разыгрались испанские страсти.

- Может быть, не стоит, Марианна Карловна, - сказал Рихтер. Великий пророк Микеланджело не умел драться ножом - и не знал, как себя в таких случаях ведут.

- Не бойся. Не время сейчас бояться, - тихими шагами она шла к Луговому, а тот так же тихо отступал, оборачиваясь порой на Рихтера, - подойди к нему сзади. Подойди, не бойся. Ты справишься. У него же одна рука. Держи его за руку! - вдруг заорала высоким голосом Марианна Карловна. - Слышишь?! Держи его за руку! Держи крепче! Я ему сейчас кровь пущу!

Рихтер поднялся со стула, но стоял на ногах нетвердо. Соломон Моисеевич шевелил губами, но не мог сказать ни слова. Он топтался посреди комнаты, делая шаг то к Луговому, то, напротив, к Герилье. Руки его, непривычные ни к какой деятельности, двигались помимо его воли - он сжимал и разжимал кулаки, подносил ладони к вискам, шевелил в воздухе беспомощными пальцами.

- За руку, за руку его хватай, - цедила старуха, продвигаясь по комнате крохотными шажками, - за руку хватай, чтоб ему, однорукому, не отбиться.

- Прошу вас, сядьте на место, Соломон Моисеевич, - бросил Луговой через плечо, - искренне вам советую присесть.

- Не слушай его, Соломон, - продолжила старуха, - что он нам, однорукий, сделает. Сдохнет сейчас. Сейчас он сдохнет, - она перехватила нож в руке, поставила костлявый палец в упор обуха и держала нож так, чтобы бить снизу, - придержи его за руку, я его сейчас достану.

- Отойдите в сторону, Соломон Моисеевич, - сказал Луговой через плечо.

- Ты за руку его поймай, а уж я не промажу, - сказала старуха.

- Опомнитесь, - сказал Луговой Рихтеру, который растерянно сделал шаг вперед, - вы ли это?

- Я его запорю! - крикнула старуха. - Давай, пора!

- Сядь на место! - крикнул Луговой, обернув лицо свое к Рихтеру. И Рихтер вздрогнул, увидев его лицо - жестокое и сухое. - Сядь! И под ногами не путайся, интеллигент.

- Держи! - завизжала старуха. - Сейчас! Давай! Хватай! Уйдет!

Соломон Моисеевич, подчиняясь властному голосу старухи, схватил Лугового за руку. Он вцепился обеими руками в левую руку противника, сжал, что было сил, но по тому, как провисла рука Лугового у него в пальцах, понял, что поймал пустой рукав. Рукав синего шевиотового костюма Рихтер комкал в ладонях и тянул на себя - на это движение ушли все слабые силы Соломона Моисеевича, дыхание его сбилось. Луговой рванулся; страшная энергия обнаружилась в жилистом теле чиновника. Легко, словно и не держал его никто, прошел он по комнате, и Соломон Моисеевич потащился за ним, спотыкаясь, цепляясь за пиджак Пуговица с пиджака отлетела и щелкнула по паркету. Сорвался с плеч Однорукого Двурушника дорогой пиджак от Бриони, и, потеряв равновесие, упал вместе с пиджаком на пол старый Рихтер. Здоровая рука Лугового оставалась еще внутри пиджака, он силился выдернуть ее из рукава, дергал пиджак на себя, волоча за собой Рихтера по паркету. Наконец он руку выдернул, отшвырнув Рихтера в сторону. Рихтер на коленях полз за Луговым, цепляясь за пиджак, а старуха Герилья прыгала подле них, норовя просунуть нож между телами.

- Пусти! Вошь кабинетная! - И Луговой хлестнул Рихтера по щеке.

Пустой рукав Рихтер выпустил и отполз в сторону. Луговой окончательно освободился от пиджака, кинул пиджак на пол.

- Каков денек, - заметил Иван Михайлович, глядя на Рихтера без особой злобы, скорее с интересом, - второй раз меня сегодня убивают. Можно констатировать наличие революционной ситуации в стране, не так ли? Ситуация, однако, нестандартная. Низы, те, как и положено низам, ничего не могут, но вот верхи определенно все еще хотят. Я, например, проголодался, есть хочу. Заболтался с вами - пора бы и перекусить. Вас не приглашаю, поскольку не нахожу ваше общество привлекательным.





Дата публикования: 2014-10-25; Прочитано: 225 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!



studopedia.org - Студопедия.Орг - 2014-2024 год. Студопедия не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования (0.021 с)...